Пугающее присутствие

Я осмелилась назвать Его Отцом

Билкис Шейх, Ричард Шнайдер

СОДЕРЖАНИЕ

1 Пугающее присутствие
2 Странная книга
3 Сны
4 Встреча
5 На распутье
6 Учась искать его присутствие
7 Крещение огнем и водой
8 Есть ли защита?
9 Бойкот
10 Учась пребывать в славе
11 Ветры перемен
12 Время сеять
13 Штормовое предупреждение
14 Побег
Постскриптум

Глава 1

Пугающее присутствие

Странное тревожное чувство росло во мне, когда я медленно шла по вымощенным камнем дорожкам собственного сада. Сумерки сгустились. Аромат запоздалых нарциссов тяжело висел в воздухе. Что же это, отчего мне так неловко?

Я остановилась и оглянулась. В доме, от которого меня отделял большой газон, слуги начали зажигать свет в столовой. Со стороны все казалось мирным и спокойным. Я потянулась, чтобы сорвать высокие зеленые стебли, что-то пронеслось над моей головой.

Я тревожно выпрямилась. Что это было? Облако, похожее на туман — холодное, влажное, нечестивое присутствие — проплыло мимо. В саду вдруг стало темнее. Холодный ветер со вздохами пронесся по верхушкам деревьев, и я содрогнулась.

„Возьми себя в руки, Билкис! " Я стала выговаривать себе. Мое воображение решило подшутить надо мной. Тем не менее, я собрала цветы и устремилась к дому, где мягкий свет, лившийся из окон, обещал утешение. Его прочные белые каменные стены и дубовые двери обещали защиту. Ускорив шаги по выложенной камнями дорожке, я поймала себя на том, что часто оборачиваюсь. Я всегда смеялась, когда при мне говорили о сверхъестественном. Конечно, ничего такого здесь и близко не было. Правда?

Как будто в ответ я почувствовала твердое, очень реальное и неприятное прикосновение к правой руке.

Я закричала. Вбежав в дом, я захлопнула за собой дверь. Слуги уже бежали ко мне, но они боялись произнести хоть слово, потому что сама я, должно быть, походила на привидение. Только перед сном я нашла в себе мужество поговорить о случившемся с двумя горничными. „Вы верите в существование духовных сил? " — спросила я в конце рассказа. Обе горничные, Нурджан и Райшам, одна мусульманка, а другая христианка, уклонились от ответа, но Нурджан, нервно теребя руки, спросила меня, буду ли я против, если она пригласит деревенского муллу, из мечети, который мог принести святую воду, чтобы очистить сад. Но чувство здравого смысла уже вернулось ко мне, отказываясь подчиниться суеверию невежественных людей. Кроме того, я не хотела, чтобы о случившемся узнали в деревне. Я попыталась улыбнуться, видя ее тревогу! и сказала ей, пожалуй слишком резко, что я не хочу, чтобы хоть один святоша появился на моей земле, притворяясь, будто он изгоняет злых духов. Тем не менее, после того, как горничные удалились, я поймала себя на том, что ищу свой Коран. Но, с трудом прочитав несколько страниц святой книги мусульман, я устала, закрыла ее, снова убрала книгу в шелковый синий чехол и заснула.

На следующее утро я с трудом проснулась, чувствуя себя, как пловец, которому никак не удается выплыть на поверхность, и в мое сознание проник напев на высокой ноте:

Лаа илаайа шла илаа, Мухаммед изрек!

Слова, произносимые нараспев, проникли через решетки на окнах моей спальни: Нет Бога, кроме Аллаха, И Мухаммед его пророк.

Этот призыв я слышала почти без исключения каждое утро в течение 46 лет. Я представила себе того, кто произносил нараспев эти слова.

Несколько минут назад в соседней маленькой пакистанской деревушке Вах наш старый муэдзин торопливо вошел в древний минарет. Внутри, наверное, было прохладно, муэдзин поднимался по крутым каменным ступеням, стертым сандалиями целых поколений мусульман. Я представила, как на вершине молитвенной башни он остановился, чтобы восстановить дыхание. Затем, подойдя к парапету, он закинул голову, украшенную бородой, и по слогам, которым уже четырнадцать веков, стал призывать правоверных к молитве:

Придите к молитве, придите к спасению, Молитва лучше, чем сон.

Настойчивый призыв разливался в утреннем тумане по булыжным мостовым деревни Вах, все еще холодным после октябрьской ночи, проникал в мой сад и отражался от стен дома, которые казались розоватыми в лучах восходящего солнца.

Когда последние слова древнего напева коснулись моего слуха, я вспомнила неприятное происшествие в саду прошлой ночью. Тогда я быстро решила заняться обычными утренними делами, которые могли успокоить меня просто потому, что были настолько привычными. Я села и потянулась за золотым колокольчиком, стоявшим на мраморном столике рядом с кроватью. Как только раздался его музыкальный звон, в комнату, как всегда задыхаясь, вбежала Нурджан. Обе горничные спали в комнате, примыкающей к моей, и я знала, что они уже час назад встали и ждали моего звонка. Утренний чай в постели был обязательной процедурой. Нурджан начала раскладывать серебряные расчески и щетки. Это была работящая девушка, пухленькая и смешливая, но немного неловкая. Когда она уронила расческу, я сделала ей строгий выговор.
Райшам, вторая горничная, высокая женщина с грациозными движениями, была старше и спокойнее Нурджан. Она вошла в комнату, неся большой поднос. Она поставила его на стол рядом с кроватью, сняла белую салфетку и налила мне чашку горячего чая.

Сделав глоток обжигающего напитка, я вздохнула с облегчением: чай был лучше молитвы. Мою мать шокировали бы такие мысли. Сколько раз я видела ее молящейся. Я помню, как она расстилала коврик на полу в спальне, затем, обратившись лицом к святому городу Мекке, преклоняла колени и вжималась во время молитвы лбом в коврик. Вспоминая о матери, я посмотрела на шкатулку, стоявшую на столе. Сделанная несколько веков назад из сандалового дерева и украшенная серебром, она принадлежала моей матери, а до этого моей бабушке. Теперь это было моим наследством, и я должна была беречь ее. Выпив две чашки чая, я наклонилась вперед. Это был знак для Райшам, что пора начинать расчесывать мои седеющие волосы длиной до талии, в то время как Нурджан аккуратно трудилась над моими ногтями.

Во время работы девушки переговаривались о новостях из деревни. Нурджан болтала, а Райшам делала спокойные продуманные замечания. Они говорили о мальчике, который покидал дом и уезжал в город, о девушке, которая собиралась замуж, Потом они заговорили об убийстве, которое произошло в соседнем городе, где жила тетя Райшам. Я почувствовала, как Райшам вздрогнула, услышав это известие. Ведь жертвой стала поверившая. Это была молодая девушка, жившая в семье христианских миссионеров. Кто-то наткнулся на ее тело на одной из узких улиц, пересекавших деревню. Предполагалось, что полиция начнет расследование.

„Есть какие-нибудь известия о девушке? " — небрежно спросила я.

„Нет, Бегума Саиб", — тихо ответила Райшам, тщательно заплетая мне косу. Я понимала, почему Райшам, сама будучи верующей, не хотела говорить об убийстве. Она знала, как и я, кто убил эту девушку. В конце концов, девушка отказалась от мусульманской веры и приняла веру Исы крещение. Тогда брат, разгневанный позором, который этот грех навлек на всю семью, повиновался древнему закону правоверных, гласившему, что отступившие от веры должны умереть.

Хотя законы ислама могут показаться строгими и жестокими, их толкование часто сопряжено с милосердием и состраданием. Но всегда находятся ревнители буквы закона Корана, которые доходят до крайности.

Все знали, кто убил девушку. Но никто ничего не предпринимал. Так было всегда. Год назад поверивший слуга одного из миссионеров был найден во рву с перерезанным горлом, и опять-таки, ничего не предпринималось. Я отмахнулась от печальной истории и собралась вставать. Горничные поспешили к шкафу и принесли несколько шелковых сари, чтобы я могла выбрать. Я выбрала одно, украшенное драгоценностями, и после того, как они помогли мне одеться, поклонились и тихо вышли.

Солнечный свет разлился по моей спальне, позолотив белые стены и мебель цвета слоновой кости. Солнечные блики сверкнули на фотографии в золотой рамке, стоявшей на туалетном столике. Я подошла, взяла фотографию и рассердилась. Ведь еще накануне я перевернула ее, но кто-то из слуг поставил ее по-прежнему! С фотографии в красивой рамке на меня смотрела и улыбалась элегантная пара, сидевшая за угловым столиком в шикарном лондонском ресторане.
Несмотря ни на что, я снова поступила так, как тот, кто продолжает нажимать на больной зуб. Я посмотрела на красивого мужчину с темными усами и горящими глазами. Это был мой муж генерал Халид Шейх. Зачем я хранила эту фотографию? Ненависть всколыхнулась во мне, когда я посмотрела на человека, без которого, как мне казалось когда-то, я не смогу жить. Когда шесть лет назад был сделан этот снимок, Халид был министром внутренних дел Пакистана.

Женщиной, сидевшей рядом с ним и выглядевшей так элегантно, была я. Дочь консервативной мусульманской семьи, которая в течение семисот лет владела землей в этой северо-западной пограничной провинции с холодным климатом, когда-то принадлежавшей северной Индии, я принимала у себя дипломатов и промышленников со всего мира. Я привыкла к поездкам в Париж и Лондон, где я отправлялась за покупками на улицу Мира и в Хэрродз. Элегантная женщина, которая улыбалась мне с фотографии, больше не существовала, думала я, разглядывая себя в зеркало. Нежная светлая кожа стала бронзовой, в блестящих черных волосах появились седые пряди, а разочарование оставило глубокие следы на лице.

Мир фотографии распался на кусочки пять лет назад, когда Халид оставил меня. Страдая от унижения, будучи отвергнутой, я оставила утонченную жизнь Лондона, Парижа и Равалпинди и пыталась обрести покой в семейном поместье, примостившемся у подножия Гималайских гор. В поместье входила маленькая горная деревушка Вах, в которой я провела так много счастливых дней в детстве. Вах была окружена садами, которые сажали многие поколения моей семьи.

Большой каменный дом с башнями, террасами и огромными комнатами, в которых звенело эхо, казался таким же древним, как и покрытые снегом вершины Сафед Кох, видневшиеся на западе. Однако моя тетя тоже жила в этом доме, и в поисках еще большего уединения я переехала в маленький дом, который построила моя семья на окраинах Вах. Скрытый, как драгоценность, в двенадцати акрах садов, этот дом, со спальнями на втором этаже и гостиными, столовыми и кабинетами внизу, обещал мне одиночество, в котором я так нуждалась.

Он дал мне даже больше. Когда я приехала, большая часть садов была в запустении. Для меня это было благословением, потому что мне удалось немного избавиться от печали, погрузившись в работу, необходимую для восстановления садов. Часть из двенадцати акров я превратила в обыкновенные сады с высокими стенами и клумбами, а часть земли оставалась в натуральном виде. Постепенно сады с их бесчисленными музыкальными источниками стали моим миром, пока в 1966 г. за мной не укрепилась репутация затворницы, уединившейся на окраине города среди цветов.

Я оторвала взгляд от фотографии в золотой рамке, которую держала в руках, снова перевернула ее и положила на стол, затем подошла к окну и бросила взгляд на деревню. Вах... Само название деревни было радостным возгласом. Много веков назад, когда она была совсем крошечной, легендарный император Могул Акбар остановился здесь со своим караваном, чтобы отдохнуть и напиться воды из источника совсем рядом с тем местом, где я жила теперь. Он с благодарностью уселся под ивой и радостно воскликнул: „Вах! ", тем самым дав название этой местности навсегда.
Но эти воспоминания не освободили меня от тревожного чувства, которое снова и снова поднималось во мне после странного происшествия накануне вечером.

Однако я постаралась стряхнуть его с себя, стоя у окна. Снова наступило утро, я убеждала себя в том, что новый день, принесет безопасное время с привычными занятиями и теплым солнечным светом. Эпизод прошлой ночи все еще казался реальным, но таким далеким, как плохой сон. Я отодвинула белые занавеси и глубоко вдохнула свежий утренний воздух, прислушалась к шуршащему звуку метлы, подметавшей двор. До меня долетел запах древесного дыма и ритмичный звук колес водяной мельницы, работавшей вдалеке. Я удовлетворенно вздохнула. Это Вах, это мой дом, это, в конечном счете, моя безопасность. Именно здесь Наваб Мухаммед Хайат Кан, принц и феодальный землевладелец, жил семьсот лет назад. Мы были его прямыми потомками, и моя семья известна по всей Индии как знать Вах. Столетия назад караваны императоров сворачивали с пути, чтобы навестить моих предков. Даже когда я была маленькой, знать со всей Европы и Азии проделывала тот же самый путь, что и древний караван, через Индию, чтобы навестить мою семью. Но теперь только члены моей семьи проделывали этот путь и приходили ко мне. Конечно, это значило, что я мало видели людей, имевших отношение к этому дому. Но меня это не очень волновало. Мне было вполне достаточно общества четырнадцати домашних слуг. Они и их предки служили моей семье из поколения в поколение. Но самое важное — у меня был Махмуд.

Махмуд — это мой четырехлетний внук. Его мать, Тоони, младшая из моих троих детей, стройная привлекательная женщина, была врачом в госпитале Святого семейства в соседнем Равалпинди. Ее муж был известным землевладельцем.

Однако брак их был несчастливым, и отношения между ними ухудшались с каждым годом. Во время их горьких разногласий Тоони отправляла Махмуда навестить меня. Она просила меня оставить его у себя, пока они не помирятся с мужем. Однажды Тоони с мужем приехала ко мне. Они попросили меня оставить у себя годовалого Махмуда до тех пор, пока они не разберутся в своих отношениях.

„Нет, — сказала я, — я не хочу, чтобы его перебрасывали, как теннисный мячик. Но я с удовольствием усыновлю его и выращу как собственного сына". К сожалению, Тоони с мужем так и не смогли прийти к примирению и в конце концов, разошлись. Однако они согласились на мое предложение и разрешили мне усыновить Махмуда. Все складывалось неплохо. Тоони часто приезжала навестить Махмуда, и мы трое были очень близки друг к другу, особенно с тех пор, как двое других моих детей стали жить далеко.

В тот день Махмуд катался на трехколесном велосипеде по кирпичной террасе, на которую бросали тень миндальные деревья. Он был со мной уже более трех лет. Этот подвижный, похожий на херувима малыш с темно-карими глазами и курносым носом был единственной радостью моей жизни. Казалось, его громкий смех поднимал дух этого уединенного старого дома. Я волновалась, как повлияет на него жизнь с таким замкнутым человеком, как я. Я старалась как-то компенсировать это, заботясь обо всех его нуждах, у него даже был свой штат слуг, состоящий из трех человек в придачу к моим одиннадцати, они одевали его, выносили игрушки и собирали их, когда они надоедали ему.

Но я беспокоилась за Махмуда. В течение нескольких дней он отказывался от еды. Это показалось мне крайне странным, потому что обычно мальчик часто наведывался на кухню и вынуждал моих поваров угощать его сладким печеньем и закусками. В то утро я спустилась вниз и вышла на террасу. После обмена объятиями с Махмудом я спросила его служанку, поел ли малыш.

„Нет, Бегума Саиб, он отказался", — сказала горничная полушепотом. Когда я уговаривала Махмуда поесть хоть немного, он отвечал, что еще не проголодался. Я насторожилась, когда ко мне подошла Нурджан и робко высказала предположение, что на Махмуда напали злые духи. Пораженная, я бросила на нее строгий взгляд, вспомнив тревожное событие прошлой ночи. Что все это значило? Я снова попросила Махмуда поесть, но тщетно. Он не хотел прикасаться даже к любимому швейцарскому шоколаду, который я заказывала специально для него. Я поймала взгляд его влажных глаз, когда предлагала ему плитку шоколада. „Я бы с удовольствием ел шоколад, мама, — сказал он, — но когда я пытаюсь проглотить что-нибудь, мне больно". Я похолодела, окинув взглядом маленького внука, некогда такого подвижного, а теперь настолько апатичного.
Я немедленно позвала Манзура, моего шофера, тоже поверившего, и велела ему выводить машину. Через час мы были уже в Равалпинди и направлялись к врачу, наблюдавшему Махмуда. Педиатр тщательно осмотрел Махмуда, но ничего не обнаружил.

Я вся холодела от страха по пути домой. Глядя на маленького внука, который тихонько сидел рядом со мной, я размышляла. Могло ли быть так, что Нурджан не ошиблась? Может быть, что-то действительно было за пределами физического? Может быть... что-нибудь из мира духов напало на него? Я обняла малыша, улыбнувшись про себя подобным мыслям. Я вспомнила, как однажды отец рассказал мне о легендарном мусульманском святом, который мог творить чудеса. Я рассмеялась при одной мысли об этом. Отец был недоволен мной, но именно так я относилась к подобным утверждениям. И все же сегодня, крепко прижимая Махмуда к себе по пути домой, я поймала себя на странных мыслях: может быть, проблема Махмуда связана с туманом в саду?
Когда я поделилась своими страхами с Нурджан, она взмахнула руками, кончики пальцев которых были выкрашены хной, и стала умолять меня пригласить муллу и попросить его помолиться за Махмуда и опрыскать святой водой сад.

Я не соглашалась с ее просьбой. Хотя я верила в основы мусульманского учения, за несколько лет я отошла от многих ритуалов: молитв пять раз в день, поста, сложных церемониальных омовений. Но беспокойство за Махмуда превозмогло мои сомнения, и я разрешила Нурджан пригласить муллу из местной мечети.

На следующее утро мы с Махмудом сидели у окна и с нетерпением ждали муллу. Когда я, наконец, увидела, как он поднимался по ступенькам веранды, халат развевался на холодном осеннем ветру, я одновременно пожалела, что пригласила его, и разозлилась, почему он не мог прийти быстрее.

Нурджан привела старика на мою половину и затем удалилась. Махмуд с интересом наблюдал за муллой, пока тот открывал Коран. Мулла, цвет кожи которого гармонировал с цветом кожи святой книги, бросил на меня бегающий взгляд, положил узловатую темную руку на голову Махмуда и дрожащим голосом начал повторять кул. Это молитва, которую мусульмане произносят каждый раз перед каким-нибудь важным действием, это может быть молитва о больном или перед заключением делового соглашения.

Затем мулла начал читать из Корана по-арабски — Коран всегда читается по-арабски, потому что считается неправильным переводить каждое слово, которое Божий ангел передал пророку Мухаммеду. Я стала терять терпение, постукивая ногой.

„Бегума Саиб, — сказал мулла, протягивая мне Коран, — вы тоже должны прочитать эти слова".

Он указал мне на суру фалак и суру наз, стихи которые нужно повторять в тревожных ситуациях.

„Почему вы вместе со мной не повторяете эти слова? "

„Нет, — сказала я, — я не буду. Бог забыл обо мне, и я забыла о Боге! ". Но бросив взгляд на лицо старика, я смягчилась. В конце концов, он пришел сюда по моей просьбе и делал все для блага Махмуда. „Хорошо", — сказала я, беря в руки потертую книгу. Я открыла ее, затем прочитала первые стихи, на которых остановился мой взгляд:

Мухаммед, посланник Бога, и все, кто с ним, Настроены против неверующих...

Я подумала о поверившей девушке, которая была убита, и о тумане, который появился в моем саду вскоре после этого убийства, и о том, что происходило с Махмудом. Можно ли связать эти события? Конечно же, никакая злая духовная сила не может связать меня и Махмуда с христианами. Я вздрогнула.

Но мулла, казалось, был удовлетворен. Несмотря на мою замкнутость, он приходил три дня подряд, чтобы читать стихи над Махмудом.

И чтобы закончить целую цепь таинственных тревожных событий, я скажу, что Махмуд стал чувствовать себя лучше.

Что я должна была думать обо всем этом?

Вскоре мне предстояло узнать. Сама того не зная, я подтолкнула события, которые позже поколеблют привычный для меня мир.