Партийные нагрузки

О бщественная жизнь в коллективе была формальная и неформальная. К первой относилась главным образом деятельность партийных, комсомольских и профсоюзных организаций. Все они создавали первичные ячейки во главе с выборными парторгом (партийным организатором), комсоргом и профоргом. Эти ячейки не имели никакого влияния на общеинститутские дела и работали исключительно в рамках своего отдела, составляя, так сказать, официальную сторону его общественной жизни.

Парторг приглядывался к молодому пополнению и предлагал некоторым вступить в партию. Критерием обыкновенно служило благочинное поведение, ласковая покорность начальству и другие признаки начинающего карьериста. Если молодой человек с восторгом изъявлял согласие, то на целый год становились кандидатом, и тут на него наваливалась гора обременительных и ненужных дел, которые следовало безропотно выполнять. Одни рисовали красочные стенгазеты к праздникам и приклеивали туда заметки, предварительно одобренные парткомом, хотя их все равно никто не читал. Другие таскались от стола к столу, собирая партийные взносы.

Третьи раз в одну-две недели проводили политинформации. Обыкновенно за час до окончания рабочего дня сотрудники нехотя тянулись со стульями в свободный угол комнаты, где молодой карьерист в темном костюме с вишневым галстуком громко читал ерунду из газетной передовицы. Если чтение затягивалось дольше конца рабочего дня, среди слушателей поднимался ропот, и оратор, пропуская абзацы, второпях закруглялся. Прогул политинформации считался тяжким грехом и подлежал мелочному разбирательству со стороны руководства отдела.

Почти каждый вступающий в партию принудительно направлялся на учебу в местное отделение Университета марксизма-ленинизма. Это было отнюдь не формальное учебное заведение, с жесткой дисциплиной и целым списком предметов, по которым каждые полгода устраивались драконовские экзамены.

Университет имел отделения центральное и районные. В первое направлялись всякого рода начальники и вообще контингент посолиднее; занятия обыкновенно шли по вечерам, дважды в неделю, в течение трех лет. В районных отделениях, которых было гораздо больше, учились все, кого парторгам так или иначе удавалось заставить. Занятия здесь шли только раз в неделю, и общий курс был сокращен до двух лет. Университет имел несколько факультетов - чаще всего экономический и политический, где в принципе преподавалось одно и то же, но соответствующему аспекту уделяли немного больше времени. Всякий поступающий имел свободу выбора факультета, но поскольку решал он случайным образом, количество учащихся между факультетами делилось примерно поровну.

Занятия начинались в пять часов вечера, так что приходилось отпрашиваться с работы (отпускали всегда и безоговорочно), и тянулись до девяти, включая две пары по полтора часа и небольшой перерыв между ними. Пары эти могли быть лекциями и коллоквиумами; во втором случае преподаватель устраивал обсуждение изучаемой темы, и каждый должен был так или иначе высказаться (что, между прочим, научило многих, и меня в том числе, свободно выступать перед аудиторией). На лекциях горе-профессор бубнил по тетрадке, а зевающие горе-студенты строчили каракули в свои блокноты, куда вносились также портреты чертей с вилами, народные орнаменты, крестики-нолики и морской бой.

Подлинным бичом Университета было нескончаемое конспектирование работ Маркса, Энгельса, Ленина и материалов текущих съездов и пленумов КПСС. К концу каждого полугодия следовало представить внушительную тетрадь, которую преподаватели, знавшие эти работы наизусть, не ленились прочитывать с карандашом в руках и потом задавали конкретные вопросы. Поэтому тот, кто потехи ради выписывал из ленинской статьи каждый третий абзац, рисковал нарваться на крупные неприятности. О таких проделках (и о прогулах) мгновенно сообщали по месту работы, и там начиналось судилище. Иных из Университета отчисляли, другие бросали его сами, но тогда эти люди фактически перечеркивали свою партийную (и должностную) карьеру. Встречались бедолаги, коих принуждали учиться два раз подряд, поскольку с прошлого раза многое изменилось. Выпускникам после изматывающих экзаменов выдавали красивый диплом красного цвета, иногда с тройками внутри.

Накануне Майских и Ноябрьских праздников парторгам сверху поступали разнарядки, требовавшие обеспечить нужное количество участников демонстрации на Красной площади. В сталинские времена, когда эти демонстрации были подлинным праздником, люди шли туда безо всяких разнарядок и даже горевали, если неотложные дела удерживали их дома. Хотя в Москве проживало тогда не более миллиона человек, демонстрация полной рекой текла через Красную площадь с десяти часов утра и до пяти вечера, часто невзирая на дождь, так что стоявшие на Мавзолее правители вынуждены были по очереди спускаться внутрь (где под саркофагом Ленина имелась приятная комната с выпивкой и закуской) и отдыхать. Многие москвичи пристраивались к первой попавшейся колонне, и никто им не препятствовал. Всюду играли духовые оркестры, и незнакомые люди танцевали на мостовой вальс и фокстрот.

С хрущевской оттепели идейность резко пошла на убыль. Теперь, когда население столицы возросло десятикратно, демонстрация тянулась всего полтора-два часа, да и то насилу могли набрать людей, которые упирались как могли и требовали взамен отгулы. Демонстрация перестала быть праздником, превратившись в тяжкую и бессмысленную повинность. Этому еще способствовало перешедшее всякую меру стремление кремлевских старцев обезопасить себя от возможных террористических актов. Отныне все участники демонстрации загодя переписывались поименно, кто в каком ряду и на каком месте идет и какие флаги несет; эти списки затем передавались в КГБ. Пристроиться к колонне со стороны стало невозможно; более того, вдоль улиц, по которым следовали эти колонны, обычно выставлялось милицейское оцепление с загородками, чтобы другие горожане к ним не подходили. Человек не мог даже пригласить с собой жену, если заранее ее не внесли в список. Такая практика вызывала общее омерзение, отталкивая от официальной идеологии тех немногих идеалистов, которые в нее еще верили.