Марсель Пруст. Обретенное время. – «Наталис», Москва. В комментариях сказано, что, по собственному признанию Пруста, последняя глава эпопеи «В поисках утраченного времени» была написана сразу вслед за первой

В комментариях сказано, что, по собственному признанию Пруста, последняя глава эпопеи «В поисках утраченного времени» была написана сразу вслед за первой. А все, что их разделяет, – значительно позже. Вероятно, это так и есть: если сравнить первую главу «В сторону Свана» с последней главой «Обретенного времени», то завершенность и продуманность композиции становится очевидной. Если же читать эпопею подряд, ощущение этой очевидности утрачивается к началу четвертого тома.

Простота замысла обнаруживается в том, что Время можно обрести только через Искусство. Сейчас мы бы сказали «через культуру», но во времена Пруста понятие культуры было сугубо бытовым. Культура была лишь набором навыков, устоев, привычек – никак не набором устремлений. Говоря языком грубых сценарных синопсисов, «В поисках утраченного времени» – это история о том, как и через что главный герой эпопеи – юноша Марсель – приходит к решению стать писателем. История о том, как интеллигент постепенно начинает понимать, что обретенное время есть время пойманное, кем-то отображенное. Собственно, сам процесс написания эпопеи и есть обретение Времени.

Для тех, кто читал все предыдущие тома, сообщаю: это, может быть, не так прекрасно, как «Сван»; «Обретенное время» сложнее и деструктивнее, но зато это не хуже «Германтов» и, по моему мнению, значительно лучше «Пленницы». А похоже больше всего на «Содом и Гоморру», хоть и не так темпераментно.

«Обретенное время» впервые выходит на русском. В этом и заключается событие: до этого нам больше всего были известны довоенные переводы Франковского (которые некоторыми эстетами почитаются эталонными и с чем мы совершенно не можем согласиться, так как мы не эстеты какие-нибудь, а народ) и гениальные переводы Любимова. Нынешний перевод осуществлен А. Кондратьевым под редакцией Ольги Яриковой.

Переводчики прекрасно понимают степень ответственности перед читателями и предшественниками и снабжают предисловие всеми возможными реверансами и извинениями, называя свой перевод «попыткой». И перевод хорош, неожиданно хорош. После того, как первым русским переводом был несколько лет назад изуродован Лоренс Даррелл, своего рода английский Пруст, читатель был вправе ждать всего самого худшего. Худшего, слава богу, не случилось, читать это можно, удовольствие испытывать можно, Пруст виден и почти не замутнен.

Но беда в том, что перевод Любимова, названный Ольгой Яриковой «неподражаемым», был не только неподражаем, но и конгениален оригиналу. И теперь нам, избалованным, чрезвычайно трудно с какими-то вещами смириться. Так, почти невозможно пережить выражение «типа Шарлю», в жар и холодный пот бросает от оборота «жил во мне все же некий персонаж…». Может, конечно, у Пруста и «персонаж» там жил, но в сегодняшней русской речи это слово имеет вполне внятный богемный оттенок. И не то чтобы герой Пруста Марсель не был совсем богемой. Но он безусловно не был советско-русской богемой конца XX века.

Вы можете сказать, что это ненужные тонкости. Но вообще-то ненужные тонкости – это и есть Пруст.