Последовательная критика этих аргументов, демонстрация несостоятельности каждого из них.

Важнейшим обвинением, выдвинутым против экзистенциализма является, с точки зрения Сартра, обвинение в квиетизме (лат. quietus — спокойный, бездействующий). Как известно, Квиетизм — это религиозно-этическое учение, возникшее в конце 17 века в католицизме. Основные идеи квиетизма связаны с пассивным, созерцательным отношением к жизни, с отказом от активной деятельности, безразличием к добру и злу. Квиетизм неотделим от фатализма. Он проповедует примирение со всеми страданиями, подчинение «божественной воле» и так далее [2]. Сартр не может согласиться с такой трактовкой экзистенциализма. Он говорит о том, что бездеятельность и отчаяние не являются свойствами экзистенциализма. Он утверждает, что, наоборот, в соответствии с установками экзистенциализма человек свободно выбирает свою форму деятельности.

Следующее обвинение связано с утверждением, что экзистенциализм, подчеркивая негативные стороны человеческой сущности, отказывается от анализа «светлой стороны человеческой натуры», рассматривает человека только как изолированное существо, субъективно и так далее. Это обвинение Сартр тоже не принимает. Отрицая его, Сартр как раз и обращается к гуманизму, последовательно разъясняя тот смысл, который он вкладывает в утверждение о единстве экзистенциализма и гуманизма.

Для него гуманизм неотделим от экзистенциализма потому, что «под экзистенциализмом мы понимаем такое учение, которое делает возможной человеческую жизнь и которое, кроме того, утверждает, что всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человеческую субъективность» [3]. В свою очередь, одна из первых ассоциаций, связанных с гуманизмом в ХХ веке, — это ассоциация, в соответствии с которой понятие «гуманизм» относится к человеческим интересам, связан с мировоззрением, в центре которого находится идея человека как высшей ценности по отношению к самому человеку.

Для Сартра экзистенциализм — «это исключительно строгое учение, меньше всего претендующее на скандальную известность и предназначенное прежде всего для специалистов и философов» [3]. Это — то учение, которое, как и гуманизм, ориентировано на человека в совокупности всех его сторон и характеристик.

Сартр, как известно, выделяет две разновидности экзистенциализма. Первый он называет христианским экзистенциализмом, в качестве его представителей он называет К. Ясперса и Г. Марселя. Второй экзистенциализм он определяет как атеистический, относя к нему М. Хайдеггера, французских экзистенциалистов, включая самого себя. Общность этих направлений он видит в том, что философы обоих направлений отталкиваются от субъекта. Их волнует общая проблема выяснения отношений между сущностью и существованием. Сартр исходит из того, что «существование предшествует сущности». С его точки зрения, человека трудно сразу определить, ибо вначале он ничего из себя не представляет. Человек становится человеком лишь потом, тогда, когда он сам себя делает. В этом Сартр и видит важнейший, даже первый принцип экзистенциализма, который он связывает с субъективностью. Очевидно, что эти идеи Сартра перекликаются с одной из ассоциаций, указанной выше, с гуманизмом. Для него «человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно (выделено мною — С. И.), а не мох, не плесень и не цветная капуста. Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект бытия. Не таким, каким он пожелает» [3]. Экзистенциализм, с точки зрения Сартра, — это такое философское учение, которое утверждает, что человек ответствен за то, что он есть.

Такая ответственность человека за самого себя определяется, с точки зрения Сартра, тем, что «человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает...» [3]. По Сартру, человек ответственен не только за свои рациональные поступки, но и за свои страсти. Очевидно, что такая характеристика человека, философская позиция экзистенциализма несовместима с квиетизмом. Ведь последний снимает ответственность с человека, обрекает человека на бездействие. Сартр же утверждает прямо противоположное квиетизму. Он утверждает, что реальность проявляется в действии, в деятельности, «что человек есть не что иное, как его проект самого себя (выделено мною — С. И.). Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь» [3].

Так последовательно Сартр выстраивает свою аргументацию, доказывая, что, в отличие от квиетизма, экзистенциализм — это оптимистическое учение, в котором человек ответственен за свою судьбу, за проект своей жизни и за его реализацию. В соответствии с экзистенциализмом Сартра, «человек находится в организованной ситуации» и что бы он ни делал, он несет полную ответственность за принятое решение [3]. Более того, Сартр считает, что человека надо определять лишь в соответствии с его решением занять определенную позицию, в соответствии с его деятельностью, направленной на реализацию каких-то целей.

Сартра упрекали за саму постановку вопроса, «является ли экзистенциализм гуманизмом» [3]. В связи с этим он рассматривает два разных смысла слова «гуманизм». В первом из выделенных им смыслов человек понимается как цель и как высшая ценность. При таком подходе, по Сартру, формируется культ человечества, которому «можно поклоняться на манер Огюста Конта». С точки зрения Сартра, такой гуманизм абсурден, поэтому от него надо отказаться.

Сартр предлагает понимать гуманизм в другом смысле. Его проект гуманизма включает в себя представление о деятельном характере человека, для которого «нет другого законодателя, кроме него самого». По Сартру, человек сам «в ситуации заброшенности» решает свою судьбу, обращаясь к поиску целей, находящихся вне его. Согласно экзистенциализму Сартра, освобождение человека происходит через его конкретное самоосуществление, ориентированное на деятельность и свободу, на ответственность за самого себя в организации с другими. Мне представляется особенно важным в рассуждениях Сартра о гуманизме тот факт, что он предлагает фактически определенную систему организационных правил, которые должны определять личное поведение, конкретную деятельность человека и его ответственность за результаты этой деятельности. Именно эти правила, так описанная деятельность соответствуют проекту гуманизма, по Сартру. В то же время, на мой взгляд, сартровское понимание гуманизма в его деятельной части вполне соответствует исходному, базовому представлению о гуманизме. Как же на рассуждения Сартра по проблемам гуманизма реагирует Хайдеггер?

Хайдеггер в «Письме о гуманизме» непосредственно реагирует на идею Сартра, связывающего экзистенциализм и гуманизм с деятельностью. Эта реакция очевидна не только с точки зрения того, что Хайдеггер все-таки отвечает на конкретные вопросы, определяющие позицию Сартра. Его прямой отклик на размышления Сартра просто реконструируется при сравнительном анализе обоих текстов, даже в том случае, если Хайдеггер об этом прямо и не говорит. Обоснование этой точки зрения будет предложено далее. Насколько мне известно, такой последовательный, сопоставительный анализ, по крайней мере, в отечественной философской мысли, ранее никогда не предпринимался.

В самых первых строчках своего письма Хайдеггер, не называя Сартра, фактически отвергает сартровское понимание деятельности. Сартр, утверждая деятельностный подход к человеку, иллюстрирует свою теоретическую позицию на примерах конкретных ситуаций, в рамках которых человек вынужден принимать самостоятельные решения. Это — внешне простые обыденные ситуации: рабочий, решающий вступить в христианский профсоюз, человек, принимающий решение жениться, юноша, раздумывающий о том, идти ли ему в армию, и так далее. Но это как раз те самые ситуации, где человек, принимая решения, проектирует самого себя и берет ответственность за принятые решения.

Хайдеггер занимает совершенно иную позицию. С самого начала своего письма он задает очень высокий уровень абстракций и идеализаций. Он пишет, что «мы далеко еще не продумываем существо деятельности с достаточной определенностью. Люди видят в деятельности просто действительность того или иного действия (выделено мною — С. И.). Его действенность оценивается по его результату. Но существо деятельности в осуществлении. Осуществить значит: развернуть нечто до полноты его существа, вывести к этой полноте, producere — про-из-вести» [4].

В отличие от Сартра, Хайдеггер считает, что осуществимо лишь то, что уже есть. «Но что прежде всего „есть“, так это бытие» [4]. При помощи мысли же человек «относит к бытию то, что дано ей самим бытием». Хайдеггер подчеркивает, что «мысль не создает и не разрабатывает это отношение», она просто «дает бытию слово». Именно в связи с этими рассуждениями Хайдеггер и формулирует свою знаменитую фразу, которая часто цитируется в различных текстах по самым разным проблемам, в первую очередь, по проблемам философии языка. Хайдеггер пишет, что «язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек (выделено мною — С. И.). Мыслители и поэты — хранители этого жилища. Их стража — осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке» [4].

Для Хайдеггера действие неотделимо от мысли. Мысль действует, она становится действием в силу того, «что она прилагается к жизни», сама оставаясь загадкой, будучи «мышлением бытия». Такая позиция очень отличается от утверждения Сартра: «Сначала я должен решить, а потом действовать» [3]. Для Сартра мысль необходимый элемент поступка (думаю, можно сказать, что его позиция близка к знаменитому тезису М. М. Бахтина «мысль как поступок»), в то же время она управляет действием/поступком, не всегда сводясь только к нему. Хайдеггер развивает другую позицию. Для него «деятельность, пожалуй, самое простое и вместе высшее, потому что она касается отношения бытия к человеку. Всякое воздействие покоится в бытии, но направлено на сущее» [4]. Мысль же, с его точки зрения, лишь позволяет бытию «захватить себя». По Хайдеггеру в мысли сказывается истина бытия. Тогда как для Сартра, как уже отмечалось выше, «всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человеческую субъективность» [3]. Для него истина оказывается зависимой от решения, принимаемого человеком, она связана с деятельностью человека.

Свою позицию Хайдеггер разъясняет на французском языке для своего французского адресата. Это становится для него внешним поводом обсуждения структурных и выразительных возможностей языка как такового. Хайдеггер стремится провести ту точку зрения, в соответствии с которой «мысль есть захваченность Бытием для Бытия», «мысль есть захваченность бытия» [4]. Столь высокую степень сложности формулировки данной мысли он связывает, в частности, с тем, что выразительные возможности языка (французского, немецкого) кажутся ему недостаточными для представления столь сложных мыслей о бытии.

Такой поворот обсуждения проблемы позволяет Хайдеггеру продолжить обсуждения проблем языка, его выразительных возможностей. Выразительные возможности современного языка он характеризует как очень бедные. Такое положение дел, сложившееся в языке, он связывает с тем, что ещё «в очень ранние века» западно-европейские «логика» и «грамматика» ввели в язык из метафизики такие малоуместные, с точки зрения Хайдеггера, рубрики, как «субъект» и «объект». Хайдеггер считает, что язык необходимо «высвободить» из-под грамматики, перепоручив его мысли и поэзии. Мысль для него не просто вовлечена в действие. Она вовлечена в «истину бытия и для нее». Хайдеггер ставит задачу «научиться чистому осмыслению, а значит вместе и осуществлению вышеназванного существа мысли». Поэтому он считает, что необходимо избавиться от технического истолкования мысли, которое берет своё начало в глубине веков, начиная с Платона и Аристотеля [4].

Техническое, как утверждает Хайдеггер, истолкование мысли уже в Античности ставит мысль, мышление и процесс познания «на службу действия и делания». Хайдеггер считает ошибочной позицию и Платона, и Аристотеля, которые рассматривали мысль в контексте праксиса. Такая установка, с его точки зрения, приводила к тому, что и познание стало рассматриваться в контексте праксиса. Для Хайдеггера «бытие как стихия мысли» оказывается жертвой такой технической интерпретации мышления.

Рассмотрев в качестве исходного пункта своего текста важнейшую позицию во взглядах Сартра, его отношение к проблемам деятельности, Хайдеггер вдруг непосредственно обращается к своему адресату и переходит к рассмотрению одного из заданных ему вопросов, а именно: «Каким образом можно возвратить какой-то смысл слову „гуманизм“?» [4].

Хайдеггер анализирует содержание этого вопроса и совершенно справедливо замечает, что данный вопрос исходит из намерения сохранить слово «гуманизм». Сам же Хайдеггер в этой части письма не уверен, что это следует делать. Более того, он формулирует дополнительный вопрос: «Или недостаточно еще очевидна беда, творимая всеми обозначениями такого рода?» [4]. Наличие в языке понятий, подобных понятию «гуманизм», он связывает с существованием «рынка общественного мнения», который предъявляет свои требования к появлению все новых и новых «измов».

В своём ответе на вопрос о том, как можно вернуть какой-то смысл слову «гуманизм» Хайдеггер, на мой взгляд, фактически критикует базовое представление о гуманизме как о некоторой системе воспитания и образования, как о деле школы и культуры. Он утверждает, что человек, стремящейся к бытию, «должен сперва научиться существовать на безымянном просторе. Он должен одинаково ясно увидеть и соблазн публичности, и немощь приватности» [4]. Но даже сам Хайдеггер не может существовать «на безымянном просторе», без обращения к истории проблемы и «техническим» возможностям языка и мышления.

Он пишет о том, что первый гуманизм формируется в Риме. «Отчетливо и под своим именем humanitas впервые была продумана и поставлена как цель в эпоху римской республики. «Человечный человек», homo humanus, противопоставляет себя «варварскому человеку», homo barbarus. Homo humanus тут — римлянин, совершенствующий и облагораживающий римскую «добродетель», virtus, путем «усвоения» перенятой от греков «пайдейи» [4]. Эта часть размышлений Хайдеггера мне представляется особенно важной. Он один из немногих, если не единственный, который очень четко проводит эту связь между пайдейей и гуманизмом. На мой взгляд, эта базовая характеристика гуманизма как пайдейи, то есть учения, связанного именно с образованием и воспитанием, в последующие времена очень часто просто забывалась.

Хайдеггер показывает, что в Риме «пайдейя» и переводится как «гуманизм». Он пишет, что «пайдейя» «охватывала „круг знания“, eruditio, и „наставление в добрых искусствах“, institutio in bonas artes», что «так понятая „пайдейя“ переводится через humanitas (выделено мною — С. И.). Собственно „римскость“, romanitas „человека-римлянина“, homo romanus, состоит в такой humanitas» [4].

Хайдеггер считает, и в этом с ним трудно не согласиться, что Ренессанс 14 и 15 веков в Италии возрождает «humanitas именно как греческую «пайдейю». При этом он отмечает, что впоследствии возникает множество других смыслов понятия «гуманизм». Предлагаемый Сартром смысл понятия «гуманизм» так же, как и гуманизм Маркса или христианства, он расценивает как такой, который не нуждается ни в каком возвращении к гуманизму Античности.

Хайдеггера не устраивает первый, или, как он его называет, латинский гуманизм, как, впрочем, и все другие виды гуманизма, включая современный, потому что все они исходят из максимально обобщенной метафизической сущности человека. Он утверждает, что «Метафизика мыслит человека как animalitas и не домысливает до его humanitas». С его точки зрения, «Метафизика отгораживается от того простого и существенного обстоятельства, что человек принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требование Бытия» [4]. В этом, в частности, он видит один из недостатков сартровского представления о гуманизме.

Проведя круговорот размышлений о языке, человеке и бытии, Хайдеггер вновь обращается к вопросу своего адресата о способе возвращения смысла слову «гуманизм»: «Ваш вопрос не только предполагает, что Вы хотите сохранить слово „гуманизм“, но содержит также и признание, что это слово потеряло свой смысл» [4]. Но такое возвращение к вопросу о гуманизме ему необходимо только для того, чтобы ещё раз объяснить причины того, почему слово «гуманизм» потеряло свой смысл.

Хайдеггер пишет о необходимости возвращения слову «гуманизм» его древнего «бытийно-исторического смысла». Для него вернуть смысл означает «определить смысл слова заново». В свою очередь, это требует: осмыслить изначальное существо человека, «показать, насколько это существо по-своему событийно». В таком случае, с точки зрения Хайдеггера, слово «гуманизм» вернется. Но это «будет означать тогда, если мы решимся сохранить это слово, только одно: существо человека существенно для истины бытия» [4].

В связи с этим возникает вопрос о том, стоит ли слово с новым смыслом по-прежнему называть «гуманизмом»? Это — вопрос Хайдеггера. Однозначного ответа на этот вопрос он сам не дает.

Это порождает новый вопрос для современного человека, обращенного к гуманизму во множестве его смыслов и идей, начиная с Античности. Как мы в современности, сегодня можем оценить хайдеггеровский «новый гуманизм»? А ещё точнее этот вопрос можно сформулировать в той форме, в которой его формулирует Н. В. Мотрошилова. «Есть ли в хайдеггеровской, по преимуществу „отрицающей“ версии нового гуманизма нечто позитивное, в чем современн

«…в современном мире мы имеем две разнонаправленные тенденции. В том, что касается материальной, технологической, а в значительной степени и политической сферы, наблюдается все ускоряющееся единство мира, интенсификация взаимосвязей поверх традиционных границ и барьеров. В том, что касается культурной и духовной жизни, идут совершенно противоположные процессы. Нарастают тенденции культурной изоляции и даже противостояния. В системе ценностных приоритетов на первое место выходят национальная и национально-религиозная самобытность вплоть до оживления этноплеменных, националистических, расистских предрассудков

А. Гусейнов

у глобализации есть человеческое лицо, но мы можем сделать это лицо еще приятнее

Джагдиш Н. Бхагвати - директор американского Национального бюро экономических исследований (NBER)

В целом " открытое глобальное общество", как оно интерпретируется на Западе, означает откровенный социал-дарвинизм - глобальное пространство ничем не сдерживаемого " естественного отбора", в котором более слабые экономики, культуры, этносы обречены погибнуть, уступив планету сильным и приспособленным.

А.С.Панарин

Некоторые верят, что мы являемся частью секретной политической группы, работающей против интересов Соединенных Штатов… для построения более интегрированной глобальной политической и экономической структуры - единого мира, если угодно. Если обвинение заключается в этом, то я признаю себя виновным, и я этим горжусь.

Дэвид Рокфеллер

Того, кто твердо соблюдает моральные принципы, общие для всех религий, никогда не спросят у врат небесных о догмах, которыми они различаются.

Томас Джефферсон

Те конфессии или секты, которые ревниво ограждают себя слишком жестокими символами веры, исключают всякое стихийное движение живой духовности, могут сохранить свою теологию, но убивают религию.

Рабиндранат Тагор

Все, кто действительно обрел хоть какой-нибудь религиозный опыт, никогда не спорят о формах, в которых выражаются различные религии. Они знают, что душа у всех религий одна, и потому никогда не ссорятся с кем-либо только потому, что он или она не говорят на том же языке.

Свами Вивекананда

Причиной религиозных войн является не наличие более чем одной религии, а дух нетерпимости, распространение которого можно расценивать только как полное затмение человеческого разума.

Шарль Монтескьё

Я пытался отыскать Его на христианском кресте – там Его не было; я оправился в индийский храм и к старинным пагодам – и не обнаружил даже следов Его. Я искал в горах и долинах, но ни на высотах, ни в глубинах не смог найти его. Я пошел в Каабу и Мекку, но и там Его не было. Я расспрашивал ученых и философов – Он был вне их понимания. Затем я заглянул в свое сердце и увидел, что именно там Он обитает. И Его не найти больше нигде.

Джалаледдин Руми

Целое облако философии конденсируется в каплю грамматики

Л. Витгенштейн

Тот факт, что мир есть мой мир, проявляется в том, что границы языка (единственного языка, который понимаю Я) означают границы моего мира

Л.Витгенштейн

Мышление всегда движется в границах колеи, пролагаемой языком

Х.Гадамер

Интерпретировать - значит идти от явного смысла к скрытому

П.Рикёр

Человек становится разумным благодаря языку. Ни у одного народа нет представлений, которых он не мог бы назвать; самый живой образ тонет в темном чувстве, пока душа не находит нужный признак и не запечатляет его благодаря слову в воспоминании, памяти, рассудке – в рассудке всего народа, в традиции, - чистый, обходящийся без языка разум, - это Утопия… Лишь язык превратил человека в человека…

И.Г.Гердер

Все общества в своем развитии сталкиваются с различными угрозами — и рано или поздно этим угрозам поддаются. Тем не менее, некоторым удается приостановить процесс подчинения и даже, хотя бы на время, обратить вспять увядание и оживить собственную идентичность

С. Хантингтон

Что же такое идентичность в человеческом смысле? Среди многих подходов к этому вопросу я хочу выделить только один - истолкование идентичности как такого переживания, которое позволяет человеку с полным основанием сказать: я - это Я, то есть, активный центр, организующий структуру всех видов моей реальной и потенциальной деятельности

Э. Фромм

Считается, что глубоко изучить логику и математику необходимо каждому независимо от рода его деятельности, ибо это учит человека думать. Я в этом сомневаюсь. На мой взгляд, математика и логика способны даже блокировать свободный поток того полуинтуитивного мышления, который является основой основ научных исследований в области медицины

Г. Селье

Научно-технический прогресс не принесет счастья, если он не будет дополняться чрезвычайно глубоким положительным изменением социальной, нравственной и культурной жизни человечества

А.Д.Сахаров

Математику уже затем учить следует, что она ум в порядок приводит

М. Ломоносов

Учение о природе будет содержать науку в собственном смысле лишь в той мере, в какой может быть применена в ней математика

И. Кант

Из всех народов первым будет всегда тот, кто опередит другие в области мысли и умственной деятельности

Луи Пастер

Я всегда чувствовал себя вполне свободным. Я не воспринимал язык как отдушину в ситуации несвободы». Язык — общественная форма выражения духовных потребностей и ценностей, которые нужно вначале иметь: «я стремился развить в себе что-то, может быть, очень маленькое, но очень крепкое, пропорционально огромному давлению извне

Н.А.Бердяев

Предсказать, как поведёт себя Россия, – невозможно, это всегда загадка, больше того – головоломка, нет – тайна за семью печатями

Уинстон Черчилль

Граница – воображаемая линия между двумя государствами, отделяющая воображаемые права одного от воображаемых прав другого

Амброз Бирс

Тысячелетья длится рост державы, ее низвергнуть – нужен час один

Джордж Ноэл Гордон Байрон

Что же такое идентичность в человеческом смысле? Среди многих подходов к этому вопросу я хочу выделить только один - истолкование идентичности как такого переживания, которое позволяет человеку с полным основанием сказать: я - это Я, то есть, активный центр, организующий структуру всех видов моей реальной и потенциальной деятельности

Эрих Фромм

Человек блуждает. Человек не просто вступает на путь блужданий. Он всегда находится на пути блужданий. Путь блужданий, которым идет человек, нельзя представить себе как нечто, что просто сопровождает его, наподобие ямы, в которую он иногда попадает. Путь блуждания принадлежит к внутренней структуре Dasein, в которую вовлечен исторический человек

M. Хайдеггер

Личность есть сопротивление, сопротивление детерминации обществом и природой, героическая борьба за самоопределение изнутри. Личность имеет волевое ядро, в котором всякое движение определяется изнутри, а не извне. Личность противоположна детерминизму

Н. А. Бердяев

Для меня экзистенциализм означает, по существу, акцент на понятии идентичности, самобытности и переживании себя собой как sine qua non (непременное условие) человеческой природы и любой философии и науки о человеческой природе

А. Маслоу

Жить – значит сочетать, соединять подлинную ценность с подлинною силою; придавать объективно-ценному природу силы и сообщать силе значение объективной ценности и правоты; иными словами: осуществлять ценность как побеждающую силу и осуществлять силу как духовную ценность

И. Ильин

…Вопросы нравственные взяли перевес и над политическими, и над учеными, и над всякими другими вопросами. И меч и гром пушек не в силах занимать мир. Везде обнаруживается более или менее мысль о внутреннем строении: все ждет какого-то более стройного порядка. Мысль о строении как себя, так и других делается общею

Н.В.Гоголь

В истории человеческих обществ существует роковой закон, который почти никогда не изменял себе. Великие кризисы, великие кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению. Тогда-то Людовики шестнадцатые и расплачиваются за Людовиков пятнадцатых и Людовиков четырнадцатых

Ф.И. Тютчев

…наилучшим государственным строем должно признать такой, организация которого дает возможность всякому человеку благоденствовать и жить счастливо

Аристотель. Политика. Книга 7

…государство «обязано поддерживать абсолютное равенство в правах для всех различных общественных классов, для отдельной самоопределяющейся личности благодаря своей власти. Оно обязано способствовать экономическому и общественному прогрессу всех своих граждан, ибо, в конечном счете, развитие одного выступает условием развития другого, и именно в этом смысле говорится о социальном государстве

Лоренц фон Штейн

Социальное государство-это мирное сосуществование между демократией и капитализмом

Юрген Хабермас

Культура – это та веревка, которую можно бросить утопающему и которой можно удушить своего соседа. Развитие культуры идет столь же на пользу добра, сколько и на пользу зла. Растет кротость – растет и жестокость, растет альтруизм, но растет и эгоизм. Дело не происходит так, чтобы с увеличением добра уменьшалось зло; скорее так, как при развитии электричества: всякое появление положительного электричества идет параллельно с появлением отрицательного. Поэтому борьба между добром и злом не угасает, а обостряется; она и не может кончиться и не может, по-видимому, не кончиться

Павел А. Флоренский

Новые идеи, новые технологии и новое содержание - это именно то, что будет требоваться от сегодняшних школьников и студентов буквально в ближайшие несколько лет

Д.А.Медведев

Наш прогресс как нации полностью зависит от прогресса в сфере образования

Джон Кеннеди

Некоторые дети имеют привычку мыслить – одна из целей образования состоит в том, чтобы избавить их от неё. Неудобные вопросы замалчиваются, за них даже наказывают. Коллективные эмоции используются для того, чтобы привить нужные взгляды, особенно националистического толка, капиталисты, милитаристы и церковники сотрудничают в деле образования, потому что всем им выгодно, чтобы у людей развивалось эмоциональное отношение к действительности, а не критичное мышление.

Рассел Бертран

О ЦЕНТРЕ

НАШИ ПРОЕКТЫ

ИНФОРМАЦИЯ ДЛЯ АВТОРОВ

РЕКЛАМОДАТЕЛЯМ

КОНТАКТЫ

1. Иванова Светлана Вениаминовна:

Дискуссия о гуманизме: Ж.П. Сартр и М. Хайдеггер // Журнал «Преподаватель ХХI век», 2007, № 2

Достаточно длительное обращение к теме гуманизма, его влиянию на образование в разных странах и на различных стадиях развития общества привело меня к пониманию недостаточности прикладного рассмотрения понятия «гуманизм» только относительно проблем образования. Стало очевидно, что невозможно глубокое проникновение в тему гуманизации образования без обращения к концептуальным основаниям проблем гуманизма.

Иными словами, понимание особенностей бытия гуманистических идей в современности требует обращения к этим идеям в истории их формирования и к последующей их интерпретации в культуре. В данной статье рассматриваются проблемы гуманизма в контексте спора между Ж. П. Сартром и М. Хайдеггером. Мне представляется, что реконструкция этого, фактически незавершенного спора между двумя крупнейшими мыслителями ХХ века, чрезвычайно важна для понимания современных дискуссий о проблемах гуманизма. Обсуждение философских проблем гуманизма в ХХ веке становится особенно актуальным после окончания Второй мировой войны. В числе наиболее значимых работ в этой области следует выделить работу Хайдеггера «Письмо о гуманизме». Вопрос о том, был ли сам Хайдеггер гуманистом — это самостоятельный дискуссионный историко-философский вопрос. В то же время — это вопрос личной биографии Хайдеггера. Вне зависимости от оценки Хайдеггера с гуманистической точки зрения (его отношение к нацизму, как известно, было далеко не однозначным), мы можем сказать, что в любом случае он был «талантливейшим философом, одним из оригинальнейших классиков философии XX в.» [1]. Столь же несомненным является и тот факт, что, по общему признанию разных представителей философии ХХ века, его «Письмо о гуманизме» является одной из его лучших работ, оказавшей серьезное влияние на всю философскую мысль ушедшего века и, конечно же, на споры по проблемам гуманизма в целом.

Эта работа была написана Хайдеггером в 1946г. (опубликована в 1947г.). Её название связано с тем, что стимулом к написанию этого текста, его основой стало действительно письмо, точнее ответ Хайдеггера на письмо французского философа Жана Бофре. В свою очередь, вопросы Бофре были детерминированы размышлениями Ж. П. Сартра, представленными в его брошюре «Экзистенциализм — это гуманизм», которая тоже была опубликована в 1946г. Итак, заочная дискуссия между Сартром и Хайдеггером развернулась сразу же после окончания одной из самых разрушительных войн ХХ века. Это совершенно неслучайно, и во взаимосвязи с данной тенденцией в философии в будущем важно рассмотреть парадигмальные изменения в образовании, в подходах к организации учебного процесса и ценностным установкам в воспитании.

Мне представляется важным подчеркнуть, что в основу первого дискуссионного текста, опубликованного в виде брошюры, был положен текст университетской лекции Сартра. С одной стороны, в этой лекции он излагает свои основные философские идеи, последовательно представленные в его трактате «Бытие и ничто». С другой стороны, лекционный текст — это особый текст. Так, дидактические принципы организации лекционного материала требуют, в частности, последовательной организации материала, чтобы сделать его доступным и запоминающимся для слушателей. В данной лекции Сартр предлагает своим слушателям, во-первых, классификацию видов экзистенциализма, а в этом контексте, во-вторых — свое понимание взаимоотношений между гуманизмом и экзистенциализмом. Одной из важнейших фигур классификации Сартра становится Хайдеггер. Именно этот факт и является внешним поводом для последующего обращения французского философа Жана Бофре к Хайдеггеру с вопросами о гуманизме. Позиция Хайдеггера по этому вопросу будет рассмотрена ниже.

Основную задачу своей работы Сартр видит в том, чтобы защитить экзистенциализм от несправедливой, как он считает, критики. В связи с этим он предлагает своим слушателям, а затем читателям брошюры, следующую аргументационную схему в защиту экзистенциализма:

1. Изложение основных аргументов критиков экзистенциализма.

2. Последовательная критика этих аргументов, демонстрация несостоятельности каждого из них.

Важнейшим обвинением, выдвинутым против экзистенциализма является, с точки зрения Сартра, обвинение в квиетизме (лат. quietus — спокойный, бездействующий). Как известно, Квиетизм — это религиозно-этическое учение, возникшее в конце 17 века в католицизме. Основные идеи квиетизма связаны с пассивным, созерцательным отношением к жизни, с отказом от активной деятельности, безразличием к добру и злу. Квиетизм неотделим от фатализма. Он проповедует примирение со всеми страданиями, подчинение «божественной воле» и так далее [2]. Сартр не может согласиться с такой трактовкой экзистенциализма. Он говорит о том, что бездеятельность и отчаяние не являются свойствами экзистенциализма. Он утверждает, что, наоборот, в соответствии с установками экзистенциализма человек свободно выбирает свою форму деятельности.

Следующее обвинение связано с утверждением, что экзистенциализм, подчеркивая негативные стороны человеческой сущности, отказывается от анализа «светлой стороны человеческой натуры», рассматривает человека только как изолированное существо, субъективно и так далее. Это обвинение Сартр тоже не принимает. Отрицая его, Сартр как раз и обращается к гуманизму, последовательно разъясняя тот смысл, который он вкладывает в утверждение о единстве экзистенциализма и гуманизма.

Для него гуманизм неотделим от экзистенциализма потому, что «под экзистенциализмом мы понимаем такое учение, которое делает возможной человеческую жизнь и которое, кроме того, утверждает, что всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человеческую субъективность» [3]. В свою очередь, одна из первых ассоциаций, связанных с гуманизмом в ХХ веке, — это ассоциация, в соответствии с которой понятие «гуманизм» относится к человеческим интересам, связан с мировоззрением, в центре которого находится идея человека как высшей ценности по отношению к самому человеку.

Для Сартра экзистенциализм — «это исключительно строгое учение, меньше всего претендующее на скандальную известность и предназначенное прежде всего для специалистов и философов» [3]. Это — то учение, которое, как и гуманизм, ориентировано на человека в совокупности всех его сторон и характеристик.

Сартр, как известно, выделяет две разновидности экзистенциализма. Первый он называет христианским экзистенциализмом, в качестве его представителей он называет К. Ясперса и Г. Марселя. Второй экзистенциализм он определяет как атеистический, относя к нему М. Хайдеггера, французских экзистенциалистов, включая самого себя. Общность этих направлений он видит в том, что философы обоих направлений отталкиваются от субъекта. Их волнует общая проблема выяснения отношений между сущностью и существованием. Сартр исходит из того, что «существование предшествует сущности». С его точки зрения, человека трудно сразу определить, ибо вначале он ничего из себя не представляет. Человек становится человеком лишь потом, тогда, когда он сам себя делает. В этом Сартр и видит важнейший, даже первый принцип экзистенциализма, который он связывает с субъективностью. Очевидно, что эти идеи Сартра перекликаются с одной из ассоциаций, указанной выше, с гуманизмом. Для него «человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно (выделено мною — С. И.), а не мох, не плесень и не цветная капуста. Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект бытия. Не таким, каким он пожелает» [3]. Экзистенциализм, с точки зрения Сартра, — это такое философское учение, которое утверждает, что человек ответствен за то, что он есть.

Такая ответственность человека за самого себя определяется, с точки зрения Сартра, тем, что «человек осужден быть свободным. Осужден, потому что не сам себя создал, и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает...» [3]. По Сартру, человек ответственен не только за свои рациональные поступки, но и за свои страсти. Очевидно, что такая характеристика человека, философская позиция экзистенциализма несовместима с квиетизмом. Ведь последний снимает ответственность с человека, обрекает человека на бездействие. Сартр же утверждает прямо противоположное квиетизму. Он утверждает, что реальность проявляется в действии, в деятельности, «что человек есть не что иное, как его проект самого себя (выделено мною — С. И.). Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь» [3].

Так последовательно Сартр выстраивает свою аргументацию, доказывая, что, в отличие от квиетизма, экзистенциализм — это оптимистическое учение, в котором человек ответственен за свою судьбу, за проект своей жизни и за его реализацию. В соответствии с экзистенциализмом Сартра, «человек находится в организованной ситуации» и что бы он ни делал, он несет полную ответственность за принятое решение [3]. Более того, Сартр считает, что человека надо определять лишь в соответствии с его решением занять определенную позицию, в соответствии с его деятельностью, направленной на реализацию каких-то целей.

Сартра упрекали за саму постановку вопроса, «является ли экзистенциализм гуманизмом» [3]. В связи с этим он рассматривает два разных смысла слова «гуманизм». В первом из выделенных им смыслов человек понимается как цель и как высшая ценность. При таком подходе, по Сартру, формируется культ человечества, которому «можно поклоняться на манер Огюста Конта». С точки зрения Сартра, такой гуманизм абсурден, поэтому от него надо отказаться.

Сартр предлагает понимать гуманизм в другом смысле. Его проект гуманизма включает в себя представление о деятельном характере человека, для которого «нет другого законодателя, кроме него самого». По Сартру, человек сам «в ситуации заброшенности» решает свою судьбу, обращаясь к поиску целей, находящихся вне его. Согласно экзистенциализму Сартра, освобождение человека происходит через его конкретное самоосуществление, ориентированное на деятельность и свободу, на ответственность за самого себя в организации с другими. Мне представляется особенно важным в рассуждениях Сартра о гуманизме тот факт, что он предлагает фактически определенную систему организационных правил, которые должны определять личное поведение, конкретную деятельность человека и его ответственность за результаты этой деятельности. Именно эти правила, так описанная деятельность соответствуют проекту гуманизма, по Сартру. В то же время, на мой взгляд, сартровское понимание гуманизма в его деятельной части вполне соответствует исходному, базовому представлению о гуманизме. Как же на рассуждения Сартра по проблемам гуманизма реагирует Хайдеггер?

Хайдеггер в «Письме о гуманизме» непосредственно реагирует на идею Сартра, связывающего экзистенциализм и гуманизм с деятельностью. Эта реакция очевидна не только с точки зрения того, что Хайдеггер все-таки отвечает на конкретные вопросы, определяющие позицию Сартра. Его прямой отклик на размышления Сартра просто реконструируется при сравнительном анализе обоих текстов, даже в том случае, если Хайдеггер об этом прямо и не говорит. Обоснование этой точки зрения будет предложено далее. Насколько мне известно, такой последовательный, сопоставительный анализ, по крайней мере, в отечественной философской мысли, ранее никогда не предпринимался.

В самых первых строчках своего письма Хайдеггер, не называя Сартра, фактически отвергает сартровское понимание деятельности. Сартр, утверждая деятельностный подход к человеку, иллюстрирует свою теоретическую позицию на примерах конкретных ситуаций, в рамках которых человек вынужден принимать самостоятельные решения. Это — внешне простые обыденные ситуации: рабочий, решающий вступить в христианский профсоюз, человек, принимающий решение жениться, юноша, раздумывающий о том, идти ли ему в армию, и так далее. Но это как раз те самые ситуации, где человек, принимая решения, проектирует самого себя и берет ответственность за принятые решения.

Хайдеггер занимает совершенно иную позицию. С самого начала своего письма он задает очень высокий уровень абстракций и идеализаций. Он пишет, что «мы далеко еще не продумываем существо деятельности с достаточной определенностью. Люди видят в деятельности просто действительность того или иного действия (выделено мною — С. И.). Его действенность оценивается по его результату. Но существо деятельности в осуществлении. Осуществить значит: развернуть нечто до полноты его существа, вывести к этой полноте, producere — про-из-вести» [4].

В отличие от Сартра, Хайдеггер считает, что осуществимо лишь то, что уже есть. «Но что прежде всего „есть“, так это бытие» [4]. При помощи мысли же человек «относит к бытию то, что дано ей самим бытием». Хайдеггер подчеркивает, что «мысль не создает и не разрабатывает это отношение», она просто «дает бытию слово». Именно в связи с этими рассуждениями Хайдеггер и формулирует свою знаменитую фразу, которая часто цитируется в различных текстах по самым разным проблемам, в первую очередь, по проблемам философии языка. Хайдеггер пишет, что «язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек (выделено мною — С. И.). Мыслители и поэты — хранители этого жилища. Их стража — осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке» [4].

Для Хайдеггера действие неотделимо от мысли. Мысль действует, она становится действием в силу того, «что она прилагается к жизни», сама оставаясь загадкой, будучи «мышлением бытия». Такая позиция очень отличается от утверждения Сартра: «Сначала я должен решить, а потом действовать» [3]. Для Сартра мысль необходимый элемент поступка (думаю, можно сказать, что его позиция близка к знаменитому тезису М. М. Бахтина «мысль как поступок»), в то же время она управляет действием/поступком, не всегда сводясь только к нему. Хайдеггер развивает другую позицию. Для него «деятельность, пожалуй, самое простое и вместе высшее, потому что она касается отношения бытия к человеку. Всякое воздействие покоится в бытии, но направлено на сущее» [4]. Мысль же, с его точки зрения, лишь позволяет бытию «захватить себя». По Хайдеггеру в мысли сказывается истина бытия. Тогда как для Сартра, как уже отмечалось выше, «всякая истина и всякое действие предполагают некоторую среду и человеческую субъективность» [3]. Для него истина оказывается зависимой от решения, принимаемого человеком, она связана с деятельностью человека.

Свою позицию Хайдеггер разъясняет на французском языке для своего французского адресата. Это становится для него внешним поводом обсуждения структурных и выразительных возможностей языка как такового. Хайдеггер стремится провести ту точку зрения, в соответствии с которой «мысль есть захваченность Бытием для Бытия», «мысль есть захваченность бытия» [4]. Столь высокую степень сложности формулировки данной мысли он связывает, в частности, с тем, что выразительные возможности языка (французского, немецкого) кажутся ему недостаточными для представления столь сложных мыслей о бытии.

Такой поворот обсуждения проблемы позволяет Хайдеггеру продолжить обсуждения проблем языка, его выразительных возможностей. Выразительные возможности современного языка он характеризует как очень бедные. Такое положение дел, сложившееся в языке, он связывает с тем, что ещё «в очень ранние века» западно-европейские «логика» и «грамматика» ввели в язык из метафизики такие малоуместные, с точки зрения Хайдеггера, рубрики, как «субъект» и «объект». Хайдеггер считает, что язык необходимо «высвободить» из-под грамматики, перепоручив его мысли и поэзии. Мысль для него не просто вовлечена в действие. Она вовлечена в «истину бытия и для нее». Хайдеггер ставит задачу «научиться чистому осмыслению, а значит вместе и осуществлению вышеназванного существа мысли». Поэтому он считает, что необходимо избавиться от технического истолкования мысли, которое берет своё начало в глубине веков, начиная с Платона и Аристотеля [4].

Техническое, как утверждает Хайдеггер, истолкование мысли уже в Античности ставит мысль, мышление и процесс познания «на службу действия и делания». Хайдеггер считает ошибочной позицию и Платона, и Аристотеля, которые рассматривали мысль в контексте праксиса. Такая установка, с его точки зрения, приводила к тому, что и познание стало рассматриваться в контексте праксиса. Для Хайдеггера «бытие как стихия мысли» оказывается жертвой такой технической интерпретации мышления.

Рассмотрев в качестве исходного пункта своего текста важнейшую позицию во взглядах Сартра, его отношение к проблемам деятельности, Хайдеггер вдруг непосредственно обращается к своему адресату и переходит к рассмотрению одного из заданных ему вопросов, а именно: «Каким образом можно возвратить какой-то смысл слову „гуманизм“?» [4].

Хайдеггер анализирует содержание этого вопроса и совершенно справедливо замечает, что данный вопрос исходит из намерения сохранить слово «гуманизм». Сам же Хайдеггер в этой части письма не уверен, что это следует делать. Более того, он формулирует дополнительный вопрос: «Или недостаточно еще очевидна беда, творимая всеми обозначениями такого рода?» [4]. Наличие в языке понятий, подобных понятию «гуманизм», он связывает с существованием «рынка общественного мнения», который предъявляет свои требования к появлению все новых и новых «измов».

В своём ответе на вопрос о том, как можно вернуть какой-то смысл слову «гуманизм» Хайдеггер, на мой взгляд, фактически критикует базовое представление о гуманизме как о некоторой системе воспитания и образования, как о деле школы и культуры. Он утверждает, что человек, стремящейся к бытию, «должен сперва научиться существовать на безымянном просторе. Он должен одинаково ясно увидеть и соблазн публичности, и немощь приватности» [4]. Но даже сам Хайдеггер не может существовать «на безымянном просторе», без обращения к истории проблемы и «техническим» возможностям языка и мышления.

Он пишет о том, что первый гуманизм формируется в Риме. «Отчетливо и под своим именем humanitas впервые была продумана и поставлена как цель в эпоху римской республики. «Человечный человек», homo humanus, противопоставляет себя «варварскому человеку», homo barbarus. Homo humanus тут — римлянин, совершенствующий и облагораживающий римскую «добродетель», virtus, путем «усвоения» перенятой от греков «пайдейи» [4]. Эта часть размышлений Хайдеггера мне представляется особенно важной. Он один из немногих, если не единственный, который очень четко проводит эту связь между пайдейей и гуманизмом. На мой взгляд, эта базовая характеристика гуманизма как пайдейи, то есть учения, связанного именно с образованием и воспитанием, в последующие времена очень часто просто забывалась.

Хайдеггер показывает, что в Риме «пайдейя» и переводится как «гуманизм». Он пишет, что «пайдейя» «охватывала „круг знания“, eruditio, и „наставление в добрых искусствах“, institutio in bonas artes», что «так понятая „пайдейя“ переводится через humanitas (выделено мною — С. И.). Собственно „римскость“, romanitas „человека-римлянина“, homo romanus, состоит в такой humanitas» [4].

Хайдеггер считает, и в этом с ним трудно не согласиться, что Ренессанс 14 и 15 веков в Италии возрождает «humanitas именно как греческую «пайдейю». При этом он отмечает, что впоследствии возникает множество других смыслов понятия «гуманизм». Предлагаемый Сартром смысл понятия «гуманизм» так же, как и гуманизм Маркса или христианства, он расценивает как такой, который не нуждается ни в каком возвращении к гуманизму Античности.

Хайдеггера не устраивает первый, или, как он его называет, латинский гуманизм, как, впрочем, и все другие виды гуманизма, включая современный, потому что все они исходят из максимально обобщенной метафизической сущности человека. Он утверждает, что «Метафизика мыслит человека как animalitas и не домысливает до его humanitas». С его точки зрения, «Метафизика отгораживается от того простого и существенного обстоятельства, что человек принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требование Бытия» [4]. В этом, в частности, он видит один из недостатков сартровского представления о гуманизме.

Проведя круговорот размышлений о языке, человеке и бытии, Хайдеггер вновь обращается к вопросу своего адресата о способе возвращения смысла слову «гуманизм»: «Ваш вопрос не только предполагает, что Вы хотите сохранить слово „гуманизм“, но содержит также и признание, что это слово потеряло свой смысл» [4]. Но такое возвращение к вопросу о гуманизме ему необходимо только для того, чтобы ещё раз объяснить причины того, почему слово «гуманизм» потеряло свой смысл.

Хайдеггер пишет о необходимости возвращения слову «гуманизм» его древнего «бытийно-исторического смысла». Для него вернуть смысл означает «определить смысл слова заново». В свою очередь, это требует: осмыслить изначальное существо человека, «показать, насколько это существо по-своему событийно». В таком случае, с точки зрения Хайдеггера, слово «гуманизм» вернется. Но это «будет означать тогда, если мы решимся сохранить это слово, только одно: существо человека существенно для истины бытия» [4].

В связи с этим возникает вопрос о том, стоит ли слово с новым смыслом по-прежнему называть «гуманизмом»? Это — вопрос Хайдеггера. Однозначного ответа на этот вопрос он сам не дает.

Это порождает новый вопрос для современного человека, обращенного к гуманизму во множестве его смыслов и идей, начиная с Античности. Как мы в современности, сегодня можем оценить хайдеггеровский «новый гуманизм»? А ещё точнее этот вопрос можно сформулировать в той форме, в которой его формулирует Н. В. Мотрошилова. «Есть ли в хайдеггеровской, по преимуществу „отрицающей“ версии нового гуманизма нечто позитивное, в чем современный человек может найти опору?» [1].

Мне кажется, что ответ Н. В. Мотрошиловой позволяет вскрыть глубинные основы хайдеггеровской критики гуманизма, представленной в его «Письме о гуманизме». Хайдеггер предлагает не «приходить в ужас», не пугаться предлагаемой им критики гуманизма. Несмотря на необходимость развития темы бытия, хайдеггеровские призывы к новому гуманизму остаются непроясненными. Как справедливо замечает Н. В. Мотрошилова, «их непроясненностъ становится существенным недостатком, едва мы вступаем в сферу реальной человеческой жизни, общения людей, в сферу борьбы самых различных сил и тенденций общественной жизни» [1].

Не менее актуальна и критика хайдеггеровской позиции, сформулированная в виде вопроса, К. Ясперсом. В одной из своих заметок к текстам Хайдеггера Ясперс пишет: «Если путь ведет не к разуму, коммуникации, свободе в сообществе — то не ведет ли он к противоположному: к изоляции, исключительности, к претензии на фюрерство, к разрушительному — а значит, и к варварству?» [цит. по 1]. Мне кажется, что эти вопросы очень часто забываются, когда пишут о глубинах, о непостижимости философии Хайдеггера. Читатели, включая профессиональных философов, порой, увлекаясь полемическим запалом хайдеггеровских текстов, их глубиной, не замечают, что непроясненностъ мысли порой связана с невозможностью (по каким-то, по самым различным основаниям) для автора выразить свою мысль последовательно и «технически» (в смысле логической выразительности) определенно. Мне кажется, что очень четко и последовательно эту мысль по отношению к Хайдеггеру выразил Ясперс: «Хайдеггер мыслит полемически, но не в форме дискуссии, он заклинает, а не обосновывает — изрекает, а не осуществляет операции мысли» [1].

Подводя итоги рассмотрения дискуссии о гуманизме между Ж. П. Сартром и М. Хайдеггером, хотела бы отметить следующее. Эта дискуссия вовсе не закрывает обсуждение проблем гуманизма в современности. Наоборот, она является ещё одним стимулом рассмотрения комплекса проблем гуманизма. Другое дело, что это обсуждение должно учитывать позиции по проблемам гуманизма двух крупнейших философов ХХ века: Ж. П. Сартра и М. Хайдеггера.

Литература

Мотрошилова Н. В. Работы разных лет. Избранные статьи и эссе. М.: Феноменология — Герменевтика, 2005. С. 425—500. 498, 499, 500.

Рамм Б. Квиетизм // Философская энциклопедия в 5-ти т. М.: Сов-я энциклопедия. Т. 2, 1962. С. 487.

Сартр Ж. П. Экзистенциализм — это гуманизм // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989. С. 319—344. С. 320, 321, 323, 327, 333, 338, 343, 332, 320.

Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993. С. 192- 220. С. 192, 193, 195, 196, 209.

Хайдеггер М. Положение об обосновании. СПб., 1999.