Тупиковостьбеспредельного нарушенияграниц

Сартр обнаружил, что неустанно разыскивая Зло, Жене оказался в тупике. По всей видимости, в этом тупике нашел (в очаровании Армана) наименее убедительную позицию, но, в любом случае, понятно, что он хотел невозможного. Утверждение в нищете было для Жене следствием высшей самовластности, которой в его глазах обладал наименее самовластный из его любовников. Это как раз то, о чем пишет Сартр": " Злодей желает Зла ради Зла, и именно в своем отвращении к Злу он должен обнаружить притягательность Греха" (понятие радикального Зла3 создано, по мнению Сартра, " честными людьми"). Но если Злодей " не ужасается Злу, если он делает это по велению страсти, тогда... Зло становится Добром. Следовательно, тот, кто любит крова и насилие подобно Ганноверскому мяснику [4], может считаться невменяемым преступником, но он не настоящий злодей". Я лично сомневаюсь, что кровь для мясника имеет такой же привкус, если она не пахнет преступлением, запрещенным изначальным законом, который противопоставляет человечество, законы соблюдающее, животному, не подозревающему об их существовании. Я полагаю, что для Жене его проступки были бы свободно оправданы " несмотря на его чувствительность" из-за одной только привлекательности Греха. Здесь, да и в других местах трудно высказаться однозначно, но Сартр это делает. Жене почувствовал дурман запрета, знакомого и элементарного, закрытого, по правде говоря, для современной мысли: поэтому ему и пришлось " искать причины (поступать плохо) в ужасе, (внушенном) ему (дурным поступком) и в своей необычной любви к Добру". В этом нет абсурдности, о которой говорит Сартр: не обязательно настаивать на этом абстрактном представлении. Я могу исходить из обще-

---------------------------------------------------

* " Saint Genet". P. 148.

известной реальности, запрета на обнаженное тело, всегда требовавшегося от жизни общества. Даже если один из нас не обращает внимания на это приличие, имеющее в большинстве случаев значение Добра, обнажение партнерши возбуждает в нем сексуальное желание: с этого момента Добро, оно же приличие, становится причиной совершения Зла: первое нарушение правила провоцирует его сильнее, распространяясь как заразная болезнь, и он все дальше отдаляется от правила. Запрет, которому мы подчиняемся - по крайней мере пассивно, - лишь небольшая помеха желанию малого Зла, которым является обнажение другого или другой: с этого момента Добро - то есть приличие - становится для нас причиной (что автор книги " Бытие и Ничто" считает абсурдным) совершения Зла. Данный пример не может быть рассмотрен как исключение, скорее наоборот, мне кажется, что вообще проблема Добра и Зла сводится к одной основной теме неправильности (понятие, введенное Садом). Сад сразу заметил, что неправильность лежит в основе сексуального возбуждения. Законы (правила) хороши - они суть само Добро (Добро, посредством которого человек продлевает свое существование), однако ценность Зла объясняется возможностью нарушить правило. Преступление пугает подобно смерти, и все-таки оно притягательно, и кажется, что человек цепляется за существование из-за своего малодушия, что невоздержанность призывает отнестись к смерти с презрением, необходимость в котором возникает сразу после несоблюдения правила. Все эти принципы связаны с жизнью человека, они лежат в основе Зла, геройства и святости. Но Сартру сие не ведомо*. Те же принципы неправомерны по другой причине - отсутствия чувства меры у Жене. Они предполагают чувство меры (лицемерие), которое отвергает Жан Жене. Притягательность неправильности держится на притягательности правила. Когда Арман соблазняет его. Жене лишается и того, и другого - остается только выгода. С появлением жажды правонарушения доводы Сартра вновь приобретают смысл. Воля Жене больше не похожа на тайную волю первого встречного (первого встречного " грешника"), которая довольствуется незначительной неправильностью; ей требуется тотальное отрицание запретов, беспрестанно продолжающиеся поиски Зла вплоть до того момента, когда, сметя все барьеры, мы разлагаемся полностью. После этого Жене, как отмечает Сартр, попадает в безвыходное положение: у него больше нет никакого стимула к действию. Действительно, смысл его лихорадочного движения - в притягательности греха, но, если он отрицает законность запрета, если у него нет больше грехов, что тогда? Если их больше нет, тогда " Злодей предает Зло" и " Зло предает Злодея"; стремление к некоему " ничто", не желающему себя ограничивать, сводится к жалкой суете. По-прежнему восхваляется подлость, но проповедь Зла напрасна: то, что раньше считалось Злом, теперь лишь вид Добра, а поскольку его притягательность объяснялась способностью к уничтожению, в уже закончившемся уничтожении оно ничего не значит. Злость хотела " обратить наибольшую часть человеческого существа в Небытие. Но ее действие является воплощением и поэтому одновременно происходит превращение Небытия в Бытие, и самовластность злодея оборачивается рабством" **. Другими словами. Зло становится обязанностью, что уже есть Добро. Начинается беспредельное ослабление, идущее от непреднамеренного убийства к самому подлому расчету, к неприкрытому циничному предательству. Запрет не дает больше ощущения запрета и окончательно тонет, постепенно теряя чувствительность нервов. Если бы он не лгал, если бы литературный прием не помог бы ему выгородить перед другими то, что он сам признает лживым, у него ничего не осталось бы. В ужасе, что его больше не дурачат, он хватается за последнюю соломинку - дурачить других, чтобы иметь возможность при случае хоть на мгновение подурачить самого себя.

* Я вспоминаю дискуссию после одной конференции, во время которой Сартр иронично упрекнул меня за то, что я употребил слово " грех", - я не был верующим, и ему казалось, что в моих устах слово звучало невразумительно.
** " Saint Genet". P. 221.