Что такое глобализация? 3 страница

¹ Altvater E., Mahnkopf B. Die globale Ö konomie am Ende des 20. Jahrhunderts, in: Widerspruch, 31, 16. Jg. 1996, S. 21 f.

Глобализация ставит под сомнение основную предпосылку Первого модерна, а именно то, что А.Д. Смит называет «ме­тодологическим национализмом»¹, когда контуры общества в значительной мере покрываются контурами национального государства. Напротив, вместе с глобализацией во всех ее сфе­рах возникает не только новое многообразие связей между государствами и обществами; в куда большей мере рушится структура основных принципов, на которых до сих пор орга­низовывались и жили общества и государства, представляя собой территориальные, отграниченные друг от друга единства. Глобализация означает разрушение единства национального государства и национального общества; образуются новые силовые и конкурентные соотношения, конфликты и пере­сечения между национально-государственными единствами и акторами, с одной стороны, и транснациональными акто­рами, идентичностями, социальными пространствами, ситу­ациями и процессами – с другой.

Smith А.D. Nationalism in the Twentieth Century, Oxford 1979, p. 191.

IV

Открытие мирового горизонта: к социологии

глобализации

«Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров, она вырвала из-под ног промышленности национальную почву. Исконные нацио­нальные отрасли промышленности уничтожены и продолжа­ют уничтожаться с каждым днем. Их вытесняют новые отрасли промышленности, введение которых становится вопросом жиз­ни для всех цивилизованных наций, – отрасли, перерабатыва­ющие уже не местное сырье, а сырье, привозимое из самых отдаленных областей земного шара. И вырабатывающие фаб­ричные продукты, потребляемые не только внутри данной стра­ны, но и во всех частях света. Вместо старых потребностей, удов­летворявшихся отечественными продуктами, возникают новые, для удовлетворения которых требуются продукты самых отда­ленных стран и климатов. На смену старой местной и нацио­нальной замкнутости и существованию за счет продуктов соб­ственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. Это в равной мере относится как к материальному, так и к духовному произ­водству. Плоды духовной деятельности отдельных наций стано­вятся общим достоянием. Национальная односторонность и ограниченность становятся все более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература»¹.

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии, цит. по: Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. второе, М., 1956, т. 4, с. 427– 428.

Это цитата не из Неолиберального манифеста 1996 года, а из Коммунистического манифеста Маркса и Энгельса, опуб­ликованного в феврале 1848 года. Из него можно вычитать многое. Во-первых, то, что авторы Коммунистического мани­феста в прямо-таки гимнических выражениях воздают дол­жное революционной роли «буржуазии» в мировой истории; во-вторых, то, что дебаты об «эксплуатации всемирного рын­ка» датируются значительно более давним числом, чем хоте­ли бы считать участники недавних публичных дискуссий; в-третьих, то, что по иронии судьбы совпадают основные ги­потезы неолиберальной и исконно марксистской позиций; и не в последнюю очередь, в-четвертых, то, что национально-государственная точка зрения, еще и сегодня держащая в пле­ну общественные науки, ставилась под сомнение уже в пору своего возникновения, в политических борениях зарождаю­щегося индустриального капитализма.

1. Социология как интеллектуальная дисциплинирующая сила: контейнерная теория общества

«Современная» социология видит себя, если обратиться к одному из ее определений, «современной» наукой о «совре­менном» обществе. При этом схема членения социального пространства не раскрывается и как бы при общем согласии предполагается наличие того, что можно назвать контейнер­ной теорией общества.

Во-первых, общества по этой теории предполагают – по­литически и теоретически – «государственное распоряжение пространством» (Дж. Эгнью и С. Корбридж). Это означает, что социологический взгляд подчинен дисциплинирующе­му авторитету – власти и силе национального государства. Выражается это в том, что общества (по определению) под-47

чиняются национальным государствам; общества суть госу­дарственные общества, общественный строй есть государ­ственный строй. Так, в повседневной жизни и в научных ис­следованиях говорят о «французском», «американском», «германском» обществе.

В дополнение к этому понятие политической составляю­щей связывается не с обществом, а с государством, что быва­ло в истории далеко не всегда (как показывает М. Виролли¹). Только в этой логической и институциональной структуре «современные» общества становятся самостоятельными, от­граниченными друг от друга обществами. Ибо во властном пространстве национальных государств они удобно устраи­ваются, словно в контейнере. С другой стороны, «современ­ные» общества по определению являются обществами не­политическими, так как политическую деятельность естественным образом сосредоточивают только в простран­стве государства.

Эта упорядочивающая схема, во-вторых, действительна не только для внешних, но и для внутренних образований. Внут­реннее пространство отдельных обществ подразделяется на внутренние совокупности, которые, с одной стороны, мыс­лятся и рассматриваются как коллективные идентичности (классы, сословия, религиозные и этнические группы), но, с другой стороны, разделенные и организованные в соответ­ствии с органической метафорой «социальных систем» на от­дельные миры со своим хозяйством, политикой, правом, на­укой, семейными отношениями и т. д., они выстраиваются и дифференцируются по своим собственным «логикам» («ко-¹ Так, например, в эпоху раннего итальянского Возрождения понятие полити­ческого было тесно связано с обществом; см. об этом: Virolli M. From Politics to Reason of State: The Acquisition and Transformation of the Language of Politics, 1250– 1600, Cambridge 1992, p. 2 f.

дам»). Внутренняя однородность в значительной части есть порождение государственного контроля. Все виды социаль­ной практики – производство, культура, язык, рынок труда, капитал, образование – стандартизируются, создаются, огра­ничиваются, рационализируются или хотя бы обозначаются как таковые в рамках национального государства (нацио­нальная экономия, национальный язык, литература, обще­ственность, история и т. д.). Государство в качестве «контей­нера» претендует на территориальное единство, в котором регулярно собираются статистические сведения об экономи­ческих и социальных процессах и ситуациях. Таким путем категории государственного самоконтроля становятся кате­гориями эмпирических социальных наук – с целью подтвер­ждения общественно-научных бюрократических дефиниций реального положения вещей.

В-третьих, рука об руку с этим образом обособленных сна­ружи и изнутри, устроенных по национально-государствен­ному принципу обществ идет самосознание и эволюционное представление о самих себе, которое складывается у современ­ных обществ. Быть современным – значит иметь превосход­ство над другими. Это универсальное требование выражается в притязании на «освобождение человека от незрелости, в которой он же сам и повинен», (И. Кант) путем установления основных прав и правил демократического саморегулирова­ния. С другой стороны, это желание облагодетельствовать человечество находит свое воплощение сначала в основанной на насилии истории европейского колониализма и империа­лизма, а потом, после Второй мировой войны, в так называе­мой «политике развития» и «теории развивающихся стран». Не случайно слово «модернизация» впервые возникает в на­чале пятидесятых годов в названии книги о модернизации раз­вивающихся стран. Эмпирические общественные и полити-49

ческие науки рассматривают себя, соответственно, то как политических лекарей, то как политических инженеров это­го процесса и вырабатывают «социальные индикаторы», ко­торые вроде бы позволяют измерять стадии и успехи модер­низации и подвергать их контролю и воздействию со стороны национально-государственных органов. Я не хочу создавать нечто вроде ярмарочного силомера для демонстрации соб­ственной правоты. Аксиоматика выстроенной на националь­но-государственных принципах социологии Первого модер­на в дискуссиях последних лет была изрядно поколеблена. Однако ее запрограммированный взгляд, особенно касаю­щийся организованной практики исследований и отшлифо­ванных контроверз, по-прежнему остается доминирующим, в том числе и в Германии. Но эта контейнерная теория обще­ства позволяет, даже вынуждает заново обратиться к осмыс­лению начального периода социологии в пору возникнове­ния национального государства в Европе в ХIХ и первых десятилетиях ХХ века.

Связь между социологией и национальным государством настолько тесна, что образ «современных», упорядоченных отдельных обществ, обретший вместе с укреплением органи­зационно-политической модели национального государства обязательный характер, благодаря притязаниям классиков общественных наук на фундаментальность в лучшем смысле этого слова был абсолютизирован в логически неизбежный образ общества вообще. Не признавая никакой дифференциа­ции, такие классики современных общественных наук, как Эмиль Юркгейм, Макс Вебер и даже Карл Маркс, придержи­ваются территориального определения современного обще-ства¹, т. е. национально-государственной модели общества,

¹ Smith A. D. Nationalism in Twentieth Century, a. a. O., S. 191 ff.

5 О

поколебленной ныне глобальностью и глобализацией. Когда сегодня повсюду идут разговоры о закате «в духе Шпенглера», то это, без сомнения, связано и с тем, что общество и социоло­гия застряли в «территориальной ловушке» (Эгнью/Корбридж) отождествления национального государства и общества. Но мир не гибнет, ибо – как сформулировал, противореча самому себе, уже Макс Вебер – свет великих проблем культуры проникает все дальше и ученые вынуждены переосмыслять свои взгляды в новых понятиях и по-новому приспосабливаться к не поддаю­щемуся интеграции многообразию безграничного мира и ори­ентироваться в нем.

Ничто так не может помочь в осознании и объяснении этих важнейших предположений, как разработка и освещение аль­тернатив. Социологию глобализации можно представить себе как собрание слабо связанных друг с другом и друг другу про­тиворечащих диссидентов социологии, построенной на на­ционально-государственном принципе. До сих пор речь – в сравнении с main-stream, главным течением – все еще идет об отклонениях от основной теории, об установках и направ­лениях, а часто всего лишь об обещании исследований, кото­рые возникают в совершенно разных культурных и темати­ческих контекстах (от изучения миграции через интернацио­нальный анализ классов, интернациональную политику, теорию демократии вплоть до cultural theory и социологии большого города), во многом противоречат друг другу, но тем или иным образом пробивают звуковой барьер национально-государственного мышления; причем – это нужно подчерк­нуть – не столько критикой, сколько тем, что выдвигают и разрабатывают мыслительные альтернативы. Иными слова­ми, дискуссию о глобализации, идущую в общественных на­уках, можно понимать и развивать как плодотворный спор о том, какие основные гипотезы и образы социального мира,

какие приемы анализа будут в состоянии заменить националь­но-государственную аксиоматику.

Мышление и исследования в ловушке обособленных, по­строенных по национально-государственному принципу об­щественных миров исключают все, что оказывается между этими внутренними и внешними организующими категория­ми. Это межкатегориальное содержание – все амбивалентное, подвижное, мимолетное, одновременно присутствующее здесь и там – раскрывается, во-первых, в рамках исследова­ний миграции в пределах транснациональных социальных про­странств.

Во-вторых, теория мировой системы радикальным образом доводит эту мостовую перспективу до прямо противополож­ной гипотезы, что все социальные действия происходят в од­ном всеохватывающем пространстве – пространстве мировой капиталистической системы, которая ведет к дальнейшему разделению труда и усилению неравенства.

Этот общий взгляд на мировую систему, в-третьих, ставит­ся под сомнение тем, что теоретик политологии Джеймс Ро-зенау называет «двумя мирами всемирной политики», т. е. представлением, что имеется не одно, а по меньшей мере два конкурирующих друг с другом общества: общество (нацио­нальных) государств и многообразные транснациональные организации, органы, группы, личности, которые создают и развивают паутину социальных отношений.

Во всех названных выше случаях тем или иным образом возникают транснациональные поля действия благодаря тому, что их стремятся создать и поддержать заинтересованные в этом организации. В-четвертых, в теории мирового общества риска место центрального единства, обусловленного целью действия, занимает категория нежелательных побочных по­следствий. Вследствие этого именно глобальные риски (их

социальная и политическая конструкция), т. е. различные экологические кризисы (и их определения) порождают неиз­вестные ранее мировые беспорядки и волнения.

В-пятых, в исследованиях представителей cultural theory гипотеза линейности и принцип «или – или», лежащий в ос­нове национально-государственной аксиоматики, заменя­ются гипотезой «не только, но и»: глобализация è региона­лизация, связь è фрагментация, централизация è децентра­лизация – вот те движущие силы, которые неотделимы друг от друга, как две стороны одной медали.

В-шестых, размышления о транснациональном гражданском обществе позволяют увидеть социокультурные процессы, на­копленные знания, конфликты и идентичности, ориентирую­щиеся на «модель единого мира», на транснациональные соци­альные движения, на глобализацию «снизу», на новую миро­вую буржуазию. Аксиоматика, отождествляющая модерн с неполитическим обособленным обществом, здесь бессильна. Мировое общество без мирового государства подразумевает об­щество, организованное не на политической основе, общество, в котором для не узаконенных демократическим путем органи­заций появляются новые властные возможности. Это значит, что открывается новое транснациональное пространство для морального и субполитического поведения, что выражается, на­пример, в покупательском бойкоте, а также и в вопросах транс­культурной коммуникации и критики. Далее я намерен кратко охарактеризовать основные идеи этих постнациональных и транснациональных общественных образований и соответству­ющие приемы их исследования; при этом «логика развития» будет противопоставляться динамике глобализации, и таким образом будет набросана сложная картина общественно-поли­тической дискуссии по проблемам глобализации, включающая ее внутренние противоречия.

2. Транснациональные социальные пространства

Лекарством от абстрактности – в том числе и глобальной – могут служить примеры. Что значит «транснациональное со­циальное пространство»?

а) Африка не континент, а понятие

Как показывает Патриция Аллей-Детмерс в своей работе «Trival Arts»¹, Африка – это не четко очерченная географи­ческая величина, не определенное место на земном шаре, а транснациональная идея и ее инсценировка, целенаправленно устраиваемая в разных местах мира – на Карибских островах, в гетто Манхеттена, в южных штатах США, в фавелах (нищен­ских кварталах больших городов) Бразилии, но также и во время крупнейшего европейского бала-маскарада на улицах Лондона. Выбор масок, музыки, костюмов и танцев заранее планируется и моделируется по тематическому сценарию, составленному в двух направлениях: все это заимствуется из культурного и идейного резервуара под названием «Африка» повсюду в мире и в то же время приспосабливается к особен­ностям черных субкультур в предместьях Лондона.

Африке, инсценируемой на улицах Лондона, нет соответ­ствий на всем африканском континенте. Да и откуда этому соответствию взяться? Где искать Африку в прочерченном границами мировом обществе? В руинах, которые оставили после себя колонизаторы? В лицах обитателей больших горо­дов наполовину модернизированной Африки? В африканс­ких четырехзвездочных гостиницах? В организуемых для ту­ристов сафари? В иллюзиях и надеждах на back-to-the roots

¹ In: Beck U. (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, a. a. O.

(возвращение к корням) негро-американцев? В книгах об Африке, написанных в западных университетах? Или на Карибских островах с их пестрой культурой? А то и в борь­бе за национальную идентичность в субкультурах черных Британии?

С точки зрения тех, кто планирует танцы и маски для «аф­риканского карнавала» в Ноттингеме, Африка утратила свое географическое место. Африка для них означает некое виде­ние, идею, из которой можно вывести масштабы черной эсте­тики. Это не в последнюю очередь служит определенной цели – обоснованию, учреждению и обновлению африкан­ской национальной идентичности для черных в Великобрита­нии. Эта британская (Анти-)Африка в строгом смысле слова является воображаемым сообществом¹ («imagined com-munity»). Она направлена на ослабление и уничтожение отчужденности афро-карибских групп в Англии. Следователь­но, Африка «находится» в Ноттингеме.

Но как раз такими парадоксальными и являются отноше­ния в транснациональных «сообществах». То, что здесь «от­крывается», а на деле изобретается, часто противоречит образу, который сложился в головах тех самых транснаци­ональных «африканцев». Большая часть исторической Аф­рики была превращена в рабов и рассеяна по миру. Ее куль­туры были рассеяны и разрушены. Поэтому и те, кого называют «африканцами» (часто так называют их другие), оторвались от этого образа Африки. Более того: для многих «африканцев» их самоидентификация и подлинная Африка – противостоящие друг другу понятия. Они проклинают это свое состояние. Возможно, они выросли в мешанине куль­тур, которые давно утратили свою однозначность, в которых

¹ Термин Б. Андерсона. См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., Канон-Пресс-Ц., 2001. – Прим. ред.

эта особенность – быть черным – оценивалась негативно. В итоге получилось нечто парадоксальное: черные на Кариб­ских островах и в городах Великобритании связывают с по­нятием «Африка» не-идентичность, не-прогресс, т. е. бара­банный бой, танцы, суеверия, обнаженных, неграмотных туземцев, постоянную безнадежность.

В этом можно увидеть негативно оцениваемое отражение евроцентристского образа Африки, усвоенного черными в метрополиях западного мира. Но это лишь обостряет вопрос: что такое «Африка» и где ее место в транснациональном со­циальном пространстве?

б) Американские мексиканцы и мексиканские американцы

Как уже было сказано, транснациональные социальные пространства аннулируют привязку общностей к опреде­ленному месту (имеется в виду привязка, которая мыслит­ся в национально-государственных понятиях). Опробуемый нами образ мышления сводит воедино то, что считается не­соединимым: возможность жить и действовать одновремен­но здесь и там. Лудгер Прис объясняет это на примере изу­чения миграции¹.

В мире представлений и в мире политики отдельных об­ществ, организованных по национально-государственному принципу, миграция делится на стадии (поддающиеся раз­дельному изучению на основе причинных связей) и контек­сты отъезда, странствия, прибытия на новое место и интегра­ции (которой может и не произойти). Мыслительные и исследовательские посылки транснациональных социальных пространств, наоборот, допускают возникновение чего-то

¹ Pries L. Transnationale soziale R ä ume, in: Zeitschrift f ü r Soziologie, Jg. 25, Heft 6/1996, S. 456–472; см. также: Beck U. (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, a. a. O.

нового, третьего: социальных взаимосвязей жизни и деятель­ности, для которых приемлемы «здесь и там», «не только, но и». Под и между обособленными и упорядоченными ми­рами образуются «социальные ландшафты» (Мартин Олброу), которые связывают место эмиграции и место иммиграции и преображают их.

В работе о транснациональных формах общности, жизни и политической деятельности мексиканцев в Северной Аме­рике и на их родине Лудгер Прис показывает, как осущест­вляется это повседневное наведение мостов между ними. «Для поддержки некоторых общин индейской народности миште-ков в Нью-Йорке были организованы специальные комите­ты, которые ставили своей целью, к примеру, прокладку во­допроводов в родных местах или восстановление церквей и деревенских площадей и собирали для этого пожертвования у работающих в Нью-Йорке мигрантов. Во время телефон­ных сеансов связи с ответственными лицами в мексиканских общинах поднимались серьезные вопросы и принимались важные решения. Собранные таким способом в Нью-Йорке средства нередко превосходили расходы на инфраструктуру, выделяемые местными общинами. Важным аспектом и серь­езным аргументом стабильности и стабилизации транснаци­ональных социальных пространств является то обстоятельство, что мексиканский штат осознал не только огромное эконо­мическое, но и политическое значение миграции рабочей силы. Со времени президентских выборов 1988 года стал осо­бенно ясен критический потенциал мексиканских мигриру­ющих рабочих (в большинстве своем голосовавших против правящей ИРП, Институционно-революционной партии), и мексиканское правительство проводит активную и целена­правленную политику установления экономических и куль­турно-политических связей. Бургомистры маленьких мекси-57

канских общин, например, приезжают в Нью-Йорк, чтобы предложить здешним ассоциациям мигрантов проекты инве­стиций в развитие своих деревень. Наряду со спортивными союзами мигрантов в Нью-Йорке посольство активно под­держивает развитие групп с острова Гваделупа, устраивающих в американском мегаполисе культ девы Гваделупской (самой почитаемой национальной святой Мексики). Миграция ра­бочей силы на разных уровнях мексиканской политики во все большей мере рассматривается уже не только как (пассивный) предохранительный клапан для регулирования проблем в сфере занятости, но и как значительный потенциал прироста капитала и человеческих ресурсов для собственного социаль­но-экономического развития. В результате такой политиче­ской ориентации в миграционной системе Мексика – США все активнее создаются институциональные опоры, которые обеспечивают в транснациональных социальных пространствах фланкирующую стабильность... Социоэкономические связи между регионами эмиграции и иммиграции вызваны, одна­ко, не только ностальгией по прошлому (приверженность де­ревенским празднествам) или заботой об оставшемся на ро­дине старшем поколении. В районах проживания индейской народности миштеков, например, развивается экономичес­кая активность, выходящая далеко за пределы чисто истори­ческого характера отношений в сфере миграции. Так, суще­ствует фирма «Пуэбла фуд корпорейшн» и семейный клан, занимающийся в Нью-Йорке сбытом tortillas (лепешек), ко­торый на торговле традиционными мексиканскими продук­тами питания заработал миллионное состояние. Между миш-теками и Нью-Йорком, таким образом, складываются производственные и рыночные структуры, имплицирующие новое измерение cumulative causation (кумулятивной причин­ной обусловленности): в той мере, в какой динамика мигра-58

ционных связей заставляет двигаться потоки мигрирующей рабочей силы, растет спрос на специфически мексиканские продукты питания и услуги, которые, в свою очередь, откры­вают новые, обусловленные миграцией шансы получить ра­боту в регионах эмиграции и иммиграции...

Прибывающие в Нью-Йорк в поисках работы иммигран­ты, а также их родственники и знакомые могут рассчитывать, например, на отработанную сеть групп информационной под­держки, специализированных услуг и организаций солидар­ности (адвокатские конторы, комитеты помощи определен­ным этническим группам или регионам и т. д.). Целые кварталы (например, северная часть Амстердам-стрит или neighbourhood, т. е. район, в Квинсе) свидетельствуют об этой ставшей очень стабильной структуре, на которую транснаци­ональные мигранты могут положиться и которая ими же бу­дет воспроизводиться. Есть виды деятельности и социальные группы (состоящие из мексиканцев и американцев), которые существуют только за счет миграции и интересы которых за­ключаются в том, чтобы развивать и совершенствовать транс­национальные социальные пространства. К ним относятся и спортивные союзы, в которых каждое воскресенье встреча­ется часть живущих в Нью-Йорке иммигрантов, в том числе и так называемых indocumentados, т. е. не имеющих вида на жительство и работу. В сезон 1966 года в их собственной фут­больной лиге было заявлено 65 команд...

В США (до сих пор активнее в Калифорнии, чем в Нью-Йорке) образуются политические группировки и организа­ции (например, «Френте индигена оксакена бинасьональ» или журнал « Миштека анью 2000 »), отстаивающие экономичес­кие интересы и права мигрантов. Политический потенциал давления этих групп в США, и прежде всего на мексиканс­кой стороне, нередко превосходит возможности влияния со-59

ответствующих местных политиков. Руководитель мексикан­ской футбольной лиги в Нью-Йорке выразил это так: «Как мексиканцы и простые рабочие-мигранты мы мало что зна­чим, но вдруг нас стали обхаживать мексиканские политики»¹. Можно предположить, что подобные транснациональные социальные пространства существуют и в Германии (отно­шения между немцами и живущими в Германии турками), но, насколько мне известно, этот вопрос до сих пор еще не был исследован.

3. Логики, измерения, последствия глобализации

Как было отмечено выше, литературу о глобализации про­низывает основная контроверза². На вопрос, что двигает впе­ред глобализацию, даются два противоположных (и, в свою очередь, распадающихся на множество вариантов) ответа. Первая группа авторов подчеркивает существование домини­рующей «логики», другие авторы работают над теориями, выявляющими сложные, обусловленные многими причина­ми логики глобализации. Лишь попутно замечу, что эта цен­тральная теоретическая контроверза взрывает смысловое поле слова «глобализация», так как с ним часто связываются про­тивоположные значения.

Одновременно повторяется историческая контроверза Макса Вебера между преобладанием экономических аспек­тов и теоретическим плюрализмом экономических, соци­альных и культурных начал в тематическом поле социологии глобализации. Попытки поставить в центр одну логику рас-¹ Ibid., S. 461 ff.

² См. об этом McGrew A. A Global Society? In: Hall St. u.a. (Hg.), Modernity and its Futures, Cambridge 1992, S. 61–116.

крывают центральное измерение глобализации. Сопоставле­ние (внешне) исключающих друг друга логик приводит к по­зиции, в которой различные частные логики конкурируют друг с другом.

Сначала рассмотрим те основания, которые одно особое измерение и одну логику глобализации каждый раз объявля­ют центральной. Здесь должны быть названы следующие ве­дущие авторы: Уоллерстайн, Розенау, Гилпин, Хелд, Роберт-сон, Аппарадураи, а также – в качестве общего знаменателя – Гидденс. Уоллерстайн, одним из первых начавший в семиде­сятых годах сталкивать социальные науки с вопросами гло­бализации, ввел в обиход понятие «мировая система»; для него мотором глобализации является капитализм. Напротив, Ро-зенау, Гилпин и Хелд занимались проблемами интернацио­нальной политики. Они ставили под сомнение националь­но-государственную ортодоксию, подчеркивая, во-первых, значение технологической глобализации (общество знания и информации) и, во-вторых, делая акцент на военно-полити­ческих факторах и точках зрения (политика силы).

Без сомнения, как уже упоминалось, особенно сильно и на продолжительное время мышление в понятиях национально­го государства потрясли экологический кризис и широкое – после конференции 1992 года в Рио-де-Жанейро – призна­ние его последствий. Мировое общество под аккомпанемент обвинений в том, что оно является «мировым обществом рис­ка», пришло к необходимости осмыслить свое положение.

Робертсон, Аппадураи, Олброу, Фезерстоун, Лэш, Урри и многие другие предпочитали аргументацию в традициях cultural theory. Они решительно возражали против распро­страненного представления о макдоналдизации мира. Культур­ная глобализация не означает, что мир в культурном отноше­нии становится более однородным. Глобализация означает,

скорее, «г-локализацию», т.е. в высшей степени противоре­чивый процесс как в том, что касается его содержания, так и в том, что касается многообразия его последствий. Два самых противоречивых последствия для стратификации мирового общества: глобальное богатство, локальная бедность (Бауман), а также капитализм без труда.

Каждый из этих авторов относит происхождение и послед­ствия глобализационной динамики в первую очередь к одно­му сектору институциональной деятельности: к экономике, технологии, международной политике, экологии, культурам или, соответственно, к мировой индустрии культуры, а также к новому социальному неравенству в мировом масштабе. Из взаимодействия этих перспектив возникает образ плюралис­тической социологии глобализации.