Картина восьмая. Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой

Революционный трибунал. Скамьи заполняются публикой. На первом плане Фукье Тенвиль перелистывает бумаги, рядом с ним Герман.

Фукье. Ты боишься Дантона?

Герман. Он будет защищаться. С остальными справиться нетрудно.

Фукье. А Камилл Демулен?

Герман. Этот не страшен.

Фукье. У него есть заслуги в прошлом. Все же он первый начал революцию.

Герман. Он ее и кончит. Змея ужалит собственный хвост.

Фукье (складывает бумаги в папку). В Конвенте Робеспьер победил пока что. Его речь произвела весьма сильное впечатление. Весьма.

Герман. О чем он говорил?

Фукье. Робеспьер говорил о чистоте принципов, о величии духа и о жертвах, которых требует революция. Когда он дошел до жертв, по скамьям пролетело веяние ужаса. Депутаты слушали в оцепенении, каждый ожидал, что будет произнесено его имя. Когда же выяснилось, что Робеспьер требует только выдачи Дантона и дантонистов, Конвент облегченно вздохнул, начались раболепные гнусные аплодисменты. Это была минута величайшей в истории подлости. Затем на трибуну вошел Сен-Жюст и с ледяным спокойствием доказал, чисто философически, что человечество в своем движении к счастью всегда перешагивает через трупы. Это так же закономерно, как явление природы. Сен-Жюст успокоил совесть Конвента, и Дантон был выдан нам головой. Вот как было дело, но все же это пока только половика победы. Дантон может до смерти напугать присяжных и увлечь на свою сторону парижские улицы. Ну-с, а если присяжные его оправдают?

Герман. Этого нельзя допустить.

Фукье. Ты уверен в присяжных?

Герман. Пришлось обойти закон. Я выбрал присяжных не по жребию, а подобрал самых надежных.

Фукье. На них можно будет положиться?

Герман. Один глухой и свиреп, как дьявол. Двое алкоголики, – они будут дремать во все время заседания и откроют рот только для того, чтобы сказать «виновен». Еще один неудавшийся художник, голодный, озлобленный, у него принцип: из революционного трибунала одна дорога – на гильотину. Остальные также надежны.

Фукье. Но народ, народ! Посмотри, что делается под окнами.

Они подходят к окну. Фукье нюхает табак.

Послушай, Герман, а что, если бы в тюрьме, скажем, случился маленький заговор?

Герман. Заговор в тюрьме?

Фукье. Да. Предположим, заключенные подкупают сторожей.

Герман. Так.

Фукье. Раздают деньги народу, чтобы вызвать в городе возмущение судебным процессом.

Герман. Так, так.

Фукье. Это бы могло весьма сильно поддержать наше обвинение.

Герман. Да, ты прав.

Входит служитель.

Фукье. Присяжные собрались? Служитель. Присяжные все в сборе, народ ломится в двери.

Фукье. Начнем.

Герман (служителю). Введите судей, откройте двери.

Скамьи быстро заполняются публикой. Появляются присяжные судьи. Члены трибунала занимают свои места.

Гражданин в красном колпаке. Да здравствует республика, да здравствует революционный трибунал!

Голоса в публике. Да здравствует республика! Смерть врагам республики!

Гражданин в черной шапочке. Граждане члены революционного трибунала, мы требуем, чтобы обвиняемым был вынесен смертный приговор.

Голоса в публике:

– Смертный приговор тому, кто это крикнул!

– Тише, тише!

– Кто сказал?

– Кто это говорит?

– Здесь заговор!

– Смерть заговорщикам!

Гражданин в красном колпаке. Закрыть все двери, обыскать всех!

Волнение, шум в публике.

Герман (звонит в колокольчик). Введите подсудимых.

Гул голосов, звон колокольчика. Вводят Дантона, Камилла Демулена, Лакруа, Геро, Филиппо., Вестермана и др.

Гражданин в черной шапочке. Дантон, на, получи от честного гражданина! (Плюет в него сверху.)

Дантон (оборачиваясь к публике). Глядите и наслаждайтесь. Редкое зрелище на скамье подсудимых.

Гражданин в красном колпаке. Ты награбил народные деньги, – потрудись дать в них отчет.

Голоса в публике:

– Вор, развратник!

– Убийца, мясник!

– Захлебнитесь теперь в собственной крови!

– Мы не забыли сентября. Мы не забыли сентября!

Герман (звонит). Прошу тишины. Заседание открыто. (Обращается к Геро.) Подсудимый, ваше имя?

Геро. Геро де Сешель.

Герман. Возраст?

Геро. Тридцать семь или тридцать восемь лет. История выяснит это точно после моей смерти.

Герман. Род занятий?

Геро. Депутат, член Конвента. Коллекционер дамских перчаток. (Садится, в публике смех.)

Герман (Камиллу). Подсудимый, ваше имя?

Камилл (с гневом). Ты его знаешь, негодяй!

Фукье. Подсудимый мне лично известен, его имя Камилл Демулен.

Камилл. Тебе-то слишком знакомо должно быть мое имя, Фукье Тенвиль. Я посадил тебя на это кресло публичным обвинителем.

Герман. Ваш возраст?

Камилл. Мне ровно столько лет, сколько было знаменитому санкюлоту, Иисусу Христу, в день смерти.

Голоса в публике:

– Браво!

– Хорошо отвечено!

– Эй, Герман, спроси его еще о чем-нибудь!

Герман. Род занятий?

Камилл (кричит в бешенстве). Революционер, патриот, народный трибун!

Голоса в публике:

– Браво, Камилл Демулен!

– Он верно говорит, он наш трибун.

– Он добрый патриот.

Герман (звонит, Дантону). Подсудимый, ваше имя?

Дантон. Мое имя всем здесь присутствующим хорошо известно.

Голоса в публике:

– Дантон, Дантон!

Герман. Возраст?

Дантон. Мне тридцать пять лет.

Герман. Род занятий?

Дантон. Министр юстиции французской республики, член Конвента, член Комитета общественной безопасности.

Герман. Ваше местожительство?

Дантон. Моим жилищем скоро будет ничто, мое имя будет жить в пантеоне истории.

Голоса в публике:

– Браво, Дантон!

– Браво, Дантон, смелее!

– Дантон, тряхни львиной гривой!

– Дантон, зарычи!

Председатель звонит.

Камилл. Герман, спроси-ка еще, сколько у Дантона зубов во рту.

В публике смех.

Дантон (ударяет по балюстраде рукописью). Вот обвинительный акт. Какой-то негодяй старательно трудился очернить и оболгать мое имя. Оскорбление нанесено не мне, но революции. Всей Франции нанесена пощечина этой кучей дрянной бумаги.

Герман. Я вас призываю к порядку. Дантон, вас обвиняют в сношении с двором Людовика Капета: [37]вы получили деньги из личных сумм казненного короля, вас обвиняют в сообщничестве с покойным Мирабо в целях восстановления монархии, вас обвиняют в дружбе с генералом Дюмурье, [38]вы тайно сносились с генералом, имея целью возбудить армию против Конвента и повернуть ее на Париж. Вашей задачей было восстановление конституционной монархии и возведение на престол герцога Орлеанского.

Дантон. Все это отвратительная ложь!

Герман. Итак, мы приступим к чтению обвинительного акта.

Дантон. Обвинительный акт с начала до конца ложь! Я требую слова.

Герман (звонит). Вам будет дано слово в свое время.

Голоса в публике:

– Пусть говорит!

– Мы требуем, чтобы он говорил!

– К черту формальности!

– Долой председателя!

– Долой революционный трибунал!

Дантон. Пусть негодяй, оклеветавший меня, выступит открыто. Пусть явится на суд с поднятым забралом. Я не боюсь клеветы. Я не боюсь смерти. Такие люди, как я, рождаются в столетие раз, на их челе сияет печать гения. Так где же мои клеветники? Где эти тайные обвинители, наносящие удар исподтишка. Я их не вижу. (К публике.) Быть может, вы обвиняете меня в измене республике?

Гул голосов.

Вот обвинительный акт. Меня обвиняют в раболепстве перед двором Людовика Капета, меня обвиняют в тайных сношениях с изменником Дюмурье. О, Сен-Жюст, ты ответишь мне за эту низкую клевету.

Аплодисменты.

Вы покушаетесь на мою жизнь. Мой инстинкт подсказывает мне защищаться. Каждый пункт обвинительного акта я разобью, как глиняную химеру. Я вас похороню под любой из моих заслуг. Вы их забыли. Напоминаю. Когда Лафайет расстреливал вас из пушек на Марсовом поле, [39]я объявил войну монархии. Десятого августа я ее разбил. Двадцать первого января я ее убил.[40]Я, как перчатку, швырнул к ногам монархов Европы окровавленную голову короля.

Бурные аплодисменты среди публики.

Герман (звонит). Неужели вы не слышите звонка?

Дантон. Голос человека, защищающего жизнь и честь, должен заглушить звон колокольчика. Да, в сентябре я поднял последние волны народного гнева. Народ зарычал так свирепо, что герцог Брауншвейгский в ужасе отдернул руку, уже протянутую к Парижу. Европа затрепетала. Я выковал народу оружие из золота аристократов. Две тысячи революционных батальонов я бросил на восточную границу. Кто смеет бросить в меня камень?!

Аплодисменты, крики, в Дантона бросают цветы.

Голоса в публике:

– Да здравствует Дантон!

– Да здравствует народный трибун!

– Мы требуем освобождения!

– Освободить, освободить Дантона!

– Долой революционный трибунал!

– К черту судей!

Герман (звонит). Объявляю перерыв на десять минут.

Дантон. Народ, ты сам будешь судить меня. Твоему суду и справедливости отдаю свою жизнь.

Рукоплескания, крики.