История криминологии

В каждый период своего развития криминология, как и любая другая наука, несла на себе печать своего времени. Запреты на те или иные действия, нарушение которых сурово каралось, существовали во все периоды человеческой истории. Точно так же всегда имелись представления о том, почему эти запреты нарушаются, и что представляет собой нарушитель.

Так, по мнению Сократа, бледные и смуглые люди склонны совершать проступки. Он полагал, что человек поступает дурно, потому что не знает, в чем его благо, а преступления совершает против своей воли, находясь в беспамятстве. По Платону, преступление совершают люди, в чьи души вселилась идея преступления. Основными же чертами, способствующими преступлению, являются изнеженность и безделье (чему способствует роскошь), а также низменные чувства и желание делать зло (чему способствует нищета). При этом разум способен выбирать между добром и злом. Платон считал, что личная судьба людей фатально предопределена качествами души, вынесенными из их бестелесного существования.

В сочинениях Аристотеля тоже можно обнаружить попытки отыскать причины совершения преступлений. С одной стороны, он отрицал идею существования прирожденного преступника, которая занимала умы ученых XIX—начала XX в. Он считал, что от самого человека зависит, быть ли ему добродетельным или дурным. С другой стороны, в трудах Аристотеля можно встретить рассуждения о связи между формой головы и душевными качествами. Он констатировал наследственный характер порочных и преступных инстинктов.

Значимыми для истории криминологии являются идеи римского врача Галена, который во II в. до н. э. определил влияние злоупотребления алкоголем на свершение преступлений. Гален говорил о необходимости уничтожать врожденных преступников. Причем полагал, что необходимо делать это из тех же соображений, по которым истребляются скорпионы и гадюки, а не из мести.

Обоснование Плотином в III в. неоплатонического учения о личности, развитое затем Аврелием Августином, привело к созданию основ концепции свободной воли, в соответствии с которой человек свободен в своих поступках и лишь под воздействием злой воли или вселившегося в него злых сил совершает преступления. Августин пытался понять и объяснить феномен зла, которое есть умаление добра. По Августину, все победы зла над добром носят временный характер: «Преступление есть порочное движение души».[1]Он считал, что зло не приводит к полному исчезновению добра в индивиде, у преступников оно лишь значительно уменьшается, но это уменьшение носит обратимый характер. Увеличение же добра в человеке не наступит в результате причиненного ему зла.

Постепенно криминология сформировала три основных взгляда на причины преступности и сущность преступника. Один из них придавал первостепенное значение антропологическим чертам преступников, второй пытался разобраться во влиянии воли самого индивида на совершение им преступления. Третий заключался в положении о полной подвластности Богу, который только один повелевает всеми поступками людей, в том числе и преступными.

Эпоха Ренессанса, начавшаяся в XIV в., характеризуется расцветом гуманизма, усилением личностного начала, обращением к человеку, который осмысливается во всем многообразии его позитивных и негативных черт. Если антропоцентризм христианских философов был подчинен принципу теоцентризма (хоть Бог и творит мир для человека, но человека ущербного, отягощенного грехопадением, обреченного на тяжкий труд и аскетичную жизнь), то у гуманистов эпохи раннего Возрождения человек понимался как центр, как единство души и тела. Отсюда и иные взгляды на вопросы преступного поведения, уже намного более близкие нам.

Гуманисты задумываются о соотношении свободной воли с фортуной, решая вопрос об ответственности преступника за свои поступки, о влиянии внутренних черт личности на принятие решения о совершении преступления.

Мысль о том, что преступник является дикарем, случайно попавшим в цивилизованное общество, высказывали Мэйю, Эжен Сю Деспин, Лубок и др. Следует отметить, что подобные идеи существуют и в настоящее время. Они отчасти подтверждаются в свете качественно нового развития психиатрии, психологии, психоанализа и аналитической психологии К.Г. Юнга, а также достижений антропологии. Я думаю здесь открываются большие возможности в объяснении преступлений против человечности, совершаемых тоталитарными режимами, некоторых преступлений против детей.

В Германии начало изучению преступника положили работы знаменитого венского профессора психиатрии Р. Крафта-Эбинга, основоположника криминальный сексологии. Его огромная заслуга – создание теории о роли психических расстройств в механизме преступного поведения.

В XIX в. научные изыскания о преступности и преступнике оформились в науку криминологию. В этот период предпринимались попытки доказать связь между преступностью и различными аномалиями психики, эпилепсией и симптомами вырождения. Данные теории были во многом наивны, в чем-то ошибочны, но несомненное их достоинство в том, что они наметили пути исследования особенностей, способных привести к совершению преступления. Эти работы стали преддверием концепции, разработанной известным итальянским ученым, профессором психиатрии и судебной медицины из Турина Чезаре Ломброзо. Ломброзо первым провел систематическое, хоть и несколько сумбурное, исследование преступников, содержащихся в тюрьмах. Он создал целое направление в науке – криминологическую антропологию. Ее задачей он полагал изучение преступника, до того, в отличие от преступления, остававшегося за рамками внимания ученых. Деятельность Ломброзо явилась переломным моментом познания, поворотом в научных изысканиях о личности преступника как носителя причин общеопасного деяния.

Ломброзо исследовал 26886 преступников, контрольной группой для него послужили 25447 добропорядочных граждан. Свои выводы и размышления он изложил в небольшой работе «Преступный человек, изученный на основе антропологии, судебной медицины и тюрьмоведения». Этот труд публиковался в виде памфлета в «Юридическом вестнике Ломбардии» с 1871 по 1876 г. Согласно Ломброзо, преступник – существо особенное, не похожее на других людей. Это своеобразный антропологический тип, который совершает преступления в силу определенных свойств и особенностей своего физического сложения. Ломброзо полагал, что преступление столь же естественно для человека, как и для представителей животного и растительного мира, которые убивают и поедают друг друга.

Однако нельзя согласиться с Ломброзо в том, что ни среда, ни воспитание, ни ближайшее окружение не способны удержать человека от преступления, поскольку некоторые люди преступны по своей природе, что проявляется в анатомических, физиологических и психологических особенностях. Так, по Ломброзо, прирожденному преступнику присущи атавистические признаки черепа и лица: косоглазие, асимметрия, необычное расположение зубов, особое строение носа, морщины порока, а также непропорционально длинные руки. Наличие у преступников особых анатомических и физиологических черт не было доказано ни Ломброзо, ни другими последователями. Впоследствии он отказался от многих крайностей своей теории и стал придавать большее значение социальным факторам.

Принципиально иной подход к причинам преступности и личности преступника мы находим у наиболее влиятельного представителя позитивистской социологии Эмиля Дюркгейма. Он ищет объяснение преступного поведения не в состоянии индивидуального сознания, а в предшествовавших поведенческому акту социальных факторах. Соответственно, Дюркгейм концентрирует внимание на тех внешних по отношению к личности обстоятельствах, которые сформировали и привели в действие механизм преступного поведения. К таким обстоятельствам, согласно Дюркгейму, относится прежде всего аномия – нравственное состояние индивидуального и общественного сознания, характеризуемое разрушением системы ценностей, противоречиями между провозглашенными ценностями (богатство, власть, успех) и невозможностью их реализации для большинства. Соблюдение уголовного закона при этом может быть обусловлено конформизмом, страхом перед наказанием, отсутствием заинтересованности в результатах преступной деятельности, но только не убеждениями в нравственной обоснованности и целесообразности закона. Развитию взглядов Дюркгейма способствовали работы Р. Мертона.

Российская криминология также родилась во второй половине XIX в. Одним из ее зачинателей был Д.А. Дриль. Его работы о насильственных преступлениях и малолетних преступниках, в которых рассматривались и общие криминологические вопросы, сыграли важную роль в развитии отечественной криминологии. Анализируя работы западных ученых Ломброзо, Мореля, Ле Бона и других, а также свои умозрительные заключения, Дриль пришел к выводу о существовании органических основ преступности, вне которых она невозможна. По его мнению, всякий преступник, поскольку его деяние не является следствием стечения особо неблагоприятных обстоятельств или душевных болезней в собственном смысле этого слова, представляет собой в момент совершения преступления устойчиво-порочный организм, проявляющийся в порочных действиях, выражающих пороки его организации.

Дриль считал, что не существует коренного различия между душевнобольным и душевно здоровым преступником.[2]Однако он предостерегал от трактовки своего учения, подразумевающей, что преступник не должен нести уголовной ответственности. Преступник объективно несвободен и в своем поведении всегда как бы определен предшественниками по общему для всей вселенной закону причиненности. С субъективной стороны, по мнению Дриля, способность центра чувственных влечений задерживать, подавлять и направлять чувственные влечения, являющиеся результатом возбуждения этого центра, и есть свобода воли, т. е. субъективная свобода.

Дриль считал термин «прирожденный» или «неисправимый» преступник неудачным, как и любой другой ярлык. Согласно представлениям этого ученого, люди не рождаются роковыми преступниками, хоть и могут унаследовать особую психофизическую организацию, которая предрасполагает к преступлению. Но только от окружающей обстановки зависит, станут ли они преступниками. Дриль первым в российской науке дал типологию преступников.

Сторонником уголовно-антропологической школы был доктор медицины, профессор В.Ф. Чиж, перу которого принадлежит ряд интересных работ. Он признавал тело и душу отдельными субстанциями, соединенными в человеке, но развивающимися по собственным законам и в силу этого требующими индивидуального изучения. Чиж возражал против увлечения социальными факторами в криминологических исследованиях.

Приверженцами уголовной антропологии были медики и психиатры П.Н. Тарновская, С.А. Беляков, П.И. Ковалевский, В.М. Бехтерев, Д.Н. Зернов, П.А. Дюков, А.Е. Щербак, И.П. Мержеевский и др.

Наблюдения и выводы представителей антропологического направления, несмотря на изобилие спорных вопросов и даже нелепостей, способствовали развитию теории о личности преступника главным образом благодаря сбору и обобщению богатого эмпирического материала. Поражает тщательность и кропотливость, с которой проводилась эта работа. Данные исследований тех времен способны оказать неоценимую помощь в интерпретации личности преступника уже на современном уровне знания.

Параллельно с антропологическим в России развивается социологическое направление криминологии. Российские исследователи, формировавшие эту концепцию, обратили внимание, что человека толкают к преступлению внешние обстоятельства, начиная с географических условий существования и заканчивая экономическими, политическими и иными факторами, криминогенно и антикриминогенно влияющими на индивида. Одними из первых это направление стали разрабатывать выдающиеся русские ученые-юристы М.В. Духовской и И.Я. Фойницкий, а также профессор медицины М.М. Хомяков. Они считали, что нельзя объяснять преступное поведение только свободой воли, игнорируя социальные факторы.

В конце XIX—начале XX в. социологическое направление в изучении преступности и преступника поддерживали многие выдающиеся российские ученые. Среди них можно назвать М.Н. Гернета, Г. Бубиса, С.К. Гогеля, П.И. Люблинского, А.А. Пионтковского (отца), Н.Н. Полянского, В.Б. Станкевича, А.Н. Трайнина, Х.М. Чарыхова, Е.Н. Тарновского, А.И. Ющенко, Л.И. Шейниса, С.Н. Познышева, Е. Ефимова, С.П. Ордынского, Л.И. Петражицкого, В.В. Пржевальского, Б.И. Воротынского и др. Работы Гернета и Познышева, в том числе и осуществленные в первые годы советской власти, и сейчас могут считаться образцами криминологического исследования.

Представители социологического направления, хоть и признавали определенное значение индивидуальных свойств личности в генезисе преступления, все же первостепенную роль отводили влиянию внешних социальных условий на укрепление готовности субъекта к преступлению. Криминологи-«социологи» полагали, что негативные социальные условия существования человека, нищета и алкоголизм ведут к физическому и моральному отравлению; а сквернейшие жилищные условия и истощение сил тяжелой и нездоровой работой имеют своим результатом совершение беднейшими слоями населения подавляющего большинства преступлений. Они почему-то не поднимали вопрос о преступлениях, совершаемых богатыми или просто зажиточными, материально обеспеченными людьми.

Хотя изучение факторов, формирующих преступность, у ученых этого направления зачастую носило неглубокий феноменологический (описательный) характер, их работы позволили прояснить некоторые тенденции современного общества. Они собрали большой статистический материал, показывающий криминогенность таких факторов, как нищета и нужда населения.

Углублялось познание мотивационной сферы личности преступника. В 1900 г. вышел обстоятельный труд М.П. Чубинского «Мотив преступной деятельности и его значение в уголовном праве». Исследуя мотивационную сферу личности преступника, Чубинский приходил к выводу, что мотив есть внутренняя сила, которая, порождая волевой процесс, движет сознательной деятельностью индивида и приводит его к совершению преступного деяния. По мнению Чубинского, деятельность человека делится на сознательную и бессознательную. Характерным признаком сознательной деятельности является то, что она подчиняется не слепым безотчетным импульсам, а мотивам. Не доведя свой анализ до осмысления роли бессознательного в мотивации, Чубинский тем не менее пришел к исключительно важным выводам, не потерявшим значения и поныне. Он полагал, что зависимость каждого действия от вызвавших его мотивов отнюдь не призрачна, реальна, безусловна и необходима. Но ничего фатального в такой зависимости нет, да дело вовсе и не в фатальности, важно знать, почему появляются и закрепляются в личности мотивы, ведущие к преступному поведению. Чем сильнее объективное побуждение, борющееся в человеке с другими побуждениями, тем скорее оно победит, т. е. сделается мотивом.

Свойства личности, как справедливо полагал Чубинский, налагают отпечаток на процесс мотивации, а поэтому в каждом отдельном случае изучение и оценку мотива нужно производить не изолированно, а совокупно с изучением личности. Налагая отпечаток на деяние и давая последнему известное освещение, мотив деяния дает нам возможность судить и о деятеле, особенно в тех случаях, когда мотив является типичным, характерным для данного индивида, т. е. если последний обычно руководствуется подобными мотивами. Все это практически полностью совпадает с современным методологическим подходом к мотивации преступного поведения.

Проблемы бессознательного в личности преступника рассматривались и в других работах по уголовному праву. Например, Г.С. Фельдштейн в своей работе о формах вины установил, что скрытый материал сознательной жизни приобретает для дела уголовного вменения первенствующее значение.

После октябрьского переворота криминологические исследования в России осуществлялись преимущественно благодаря трудам дореволюционных криминологов, но в целом криминология, как и другие науки, находилась под сильнейшим большевистским прессом. Созданные в 1920–30-х годах криминологические исследовательские учреждения постепенно наращивали научный потенциал, появились интересные работы о состоянии и причинах преступности, личности преступника. Однако партийная власть посчитала, что эти труды идеологически недостаточно выдержанны, и потому все криминологические учреждения были ликвидированы, часть научных сотрудников репрессирована. Криминология как самостоятельная отрасль научного знания прекратила существование до конца 1950-х годов. Ее не преподавали в учебных заведениях.

Воссоздание криминологии произошло в 1960-е годы.

С разрешения партийных властей робко начали возрождаться криминологические исследования. Они стали проводиться во Всесоюзном научно-исследовательском институте криминалистики Прокуратуры СССР, в Институте государства и права Академии наук СССР, во Всесоюзном институте юридических наук, Всесоюзном научно-исследовательском институте охраны общественного порядка (ныне ВНИИ МВД России). Эти учреждения осуществили ряд интересных криминологических исследований. Их проведение активизировалось после постановления Совета Министров СССР от 30 мая 1963 г. о создании Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Этот институт на долгие годы стал лидером в криминологической науке. К разработке проблем преступности обратились высшие учебные заведения Москвы, Ленинграда, Свердловска, Саратова, Киева, Воронежа и других городов, а также в союзные учреждения прокуратуры и органов внутренних дел.

Криминологические работы тех лет отличались тем, что, во-первых, их результаты были получены с помощью несовершенных методических способов и столь же ущербной методологической базы. Во-вторых, они часто представляли собой статистические обзоры, ограниченные скудными пределами данных, дозволенных для всеобщего и даже ведомственного потребления. Публикации, основанные на материалах сплошной статистики, выходили в свет только с грифом «секретно». В-третьих, познание природы и причин преступности в те годы осуществлялось чрезвычайно робко, в узких демагогических рамках, разрешенных правящей партией. Поэтому соответствующие труды в основном носили описательный, а не объяснительный характер. В них подчеркивалась принципиальная возможность ликвидации преступности с построением коммунизма, всячески сглаживались серьезные противоречия в СССР, зато огромное внимание уделялось преступности и ее причинам в капиталистических странах, что считалось прекрасной возможностью показать гибельность капиталистического пути развития и разоблачить буржуазные нравы.

На возрождение отечественной криминологии повлияли научные дискуссии о соотношении биологического и социального. Надо отметить, что этот вопрос принадлежит к числу самых сложных в науке о человеке и человеческом поведении. Им занимаются ученые ведущих стран мира, но в советских условиях данная проблема носила особый характер – политико-идеологический. Поэтому и дискуссии, и приводимые аргументы были порой не только и не столько научными, сколько демагогическими, а подчас и непристойными, поскольку оппоненты иногда опускались до уровня личных оскорблений.

Актуальность данной проблемы в период попыток построения коммунизма усугублялось марксистко-ленинским учением, довлеющим над научной мыслью. Это учение придавало огромное значение постулату о роли социальных факторов в формировании личности и человеческом поведении. Этот постулат был необходим, потому что марксизм исходил из непреложной предпосылки относительно легкой социальной переделки человека и лепки новой послушной, конформной, усредненной, неприхотливой и нерассуждающей личности. Ее формирование могло оказаться таким же, как в антиутопиях Е. Замятина и О. Хаксли.

Тезис о преобладающем значении биологических факторов, наоборот, представлял человека неуступчивым, сопротивляющимся попыткам превращения его в «строителя коммунизма». Разумеется, это воспринималось как идеологическая «диверсия» и «незаконное» проникновение в ангельски чистую советскую юридическую науку «грязных и ложных» теорий, с которыми надлежало бороться всеми методами, в том числе репрессивными. Конечно, в 1960-е годы, в период становления отечественной криминологии, криминологов уже не сажали в тюрьмы и не расстреливали, но ведь существовали и иные способы расправы. Например, просто выгнать с работы и не давать никакой возможности публиковать результаты своих научных изысканий. Поскольку в науке господствовали вульгарные «социологи», постоянное поношение инакомыслящих было обеспечено.

Примитивизация криминологии путем вульгарной социологизации позволила быстро и четко доказать, что только внешняя социальная среда и ненадлежащее воспитание влекут за собой совершение преступлений. Биологическим задаткам человека, его психике и психологии долгое время не уделялось должного внимания в теоретических построениях относительно личности преступника и причин преступного поведения. Более того, в середине 1960-х годов начали появляться работы, в которых подвергались резкой критике труды западных криминологов. Они признавали значимость биологических тенденций преступности, поэтому расправа с ними объявлялась первостепенной задачей. Особенно доставалось самой многострадальной фигуре мировой криминологии Ч. Ломброзо. Считалось установленным, что биологизаторские учения развязывают руки для внесудебных расправ с теми, кто якобы способен встать на путь совершения преступлений. Подобные учения клеймились как реакционные, даже фашистские, их критика являлась немаловажной составляющей тоталитарного идеологического подавления общества. Это была война со свободомыслием.

Не надо думать, что все наши немногочисленные криминологи-«биологи» стояли на антисоветских позициях. Напротив, их интерес к биологическим проблемам, который можно было бы назвать нездоровым, давал прекрасную возможность продемонстрировать лояльность режиму, как это делал, например, И.С. Ной. Схема рассуждений была проста до убогости: если при социализме нет социальных причин преступности, то, следовательно, действуют биологические факторы, поскольку «третьего не дано». Иными словами, некоторые люди настолько плохи, что даже социализм им не поможет. Впрочем, так далеко мысль не заходила, поскольку считалось, что социализм может все.

Основным недостатком криминологических работ по проблеме «социальное-биологическое» являлась не только огульная критика исследований западных криминологов. Надо отметить, что сами исследования не публиковались, а становились известны только в вольном пересказе тех, кто их шельмовал. Другим, еще более серьезным упущением было то, что советские критики-криминологи абсолютно не располагали эмпирической информацией о роли биологического в формировании личности преступника и преступного поведения. Это неудивительно, поскольку в СССР (а потом в России) такие исследования попросту не проводились. Поэтому разоблачители биологических концепций, равно как и их сторонники, вынуждены были опираться на данные из опубликованных трудов биологов о роли биологических (физиологических, генетических) факторов в человеческом поведении вообще, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что в названных трудах преступные действия или личность преступника даже не упоминались. Зачастую участники дискуссий вообще не приводили никаких эмпирических данных, ограничиваясь самыми общими рассуждениями и ссылками на почтенные труды друг друга.

Удивительно, но ни у кого не возникло желания вначале провести конкретное исследование, а уже затем, используя его результаты, строить какие-то концептуальные схемы. Причина такого положения очевидна: организовывать и осуществлять криминолого-биологическое исследование, налаживать кооперацию с биологами сложно и хлопотно. Гораздо проще, обложившись трудами специалистов в области биологии (генетики), криминологии, реже – психиатрии, компилировать работы, которые, несмотря на внешнюю полемичность и остроту, не прибавляли ничего нового науке криминологии и не имели практического применения. С сожалением надо отметить, что подобная порочная исследовательская практика, осуществлявшаяся еще в начале 1960-х годов, оказалась слишком живучей в отечественной криминологии. Так, многие исследователи, полагающие себя теоретиками, никогда не опираются на собственные эмпирические изыскания, считая достаточным изучение, например, личности преступника лишь по материалам уголовных дел и уголовной статистики.

Примером компилятивного научного творчества, вообще характерного для общественных наук, может служить монография И.С. Ноя «Методологические проблемы советской криминологии», изданная Саратовским университетом в 1975 г. Она, несмотря на обращение к биологическим аспектам преступного поведения, в то же время является классическим примером служения коммунистической идеологии. В этой работе помимо бесчисленных ссылок на произведения К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина имеются и авторские обобщения и выводы, способные согреть стареющее большевистское сердце. Например, утверждается: «Поскольку самим фактом совершения Великой Октябрьской социалистической революции в Советском государстве были подорваны социальные корни преступности, большой интерес с точки зрения этиологии преступности в социалистическом обществе стал представлять человек, совершающий преступления, путем изучения которого можно было определить то, что детерминирует преступность».[3]

Сами научные изыскания приравнивались И.С. Ноем к штыковой атаке. В полном соответствии с господствующими установками он утверждал, что «применение к идеологической борьбе военного термина „фронт“ ко многому обязывает тех, кто борется на этом фронте. Боец идеологического фронта вооружен первоклассным оружием – марксизмом-ленинизмом. Сейчас главная задача – хорошо овладеть этим оружием, научиться метко стрелять, уметь поражать цель».[4]

Что касается познания собственно биологических корней (причин) преступности, то по этому поводу И.С. Ной не смог сказать абсолютно ничего нового, хотя наряду с биологами широко использовал ценные мысли таких признанных «авторитетов» в области социальных наук, как А.Г. Луначарский, Л.Г. Белобородов (есть данные, подтверждающие его непосредственное участие в расстреле царской семьи) и сотрудник ЦК КПСС И.Р. Миронов. Причина все та же – абсолютное отсутствие данных эмпирических биолого-криминологических исследований, поскольку их никто не проводил.

Тем не менее даже компилятивные криминолого-биологические работы ни в коем случае нельзя считать ненужными. Они зафиксировали определенный этап в развитии отечественной криминологической мысли и стимулировали дальнейшие изыскания в области познания причин совершения преступлений. Иными словами, позволили предположить наличие еще неизвестных науке внутренних механизмов, имеющих детерминистический потенциал. Они, наконец, наглядно показали, что наука человеческого профиля не способна развиваться на основе абстрактного теоретизирования без глубоких эмпирических исследований. Это наглядно подтверждают достижения психологии, в частности психоанализа, аналитической психологии и трансперсональной психологии. Даже при столь несовершенной методологии криминологи начала 1960-х годов сделали первые шаги в познании личности преступника и причин преступного поведения и заложили основу будущих исследований природы и причин преступности в целом.

Во второй половине 1960-х годов пошатнулись буржуазные биологические и биосоциальные концепции причин преступности. Именно тогда были опубликованы два больших очерка А.А. Герцензона «Против биологических теорий причин преступности». Обозначив поле деятельности криминологов, они надолго определили развитие криминологической мысли и общую тональность теоретических криминологических исследований.

Оставляя в стороне анализ достоинств и недостатков названных очерков, необходимо отметить, что Герцензон проделал огромную работу по обобщению многочисленных исследований зарубежных и отечественных ученых, изложив результаты и основные выводы этих исследований, пусть и в свете собственного субъективного восприятия. Поэтому труд Герцензона заслуживает похвалы, тем более, что подобных аналитических обзоров в советской криминологии тогда не встречалось. В этом его непреходящая историческая ценность. Вместе с тем хотелось бы отметить моменты, вызывающие активное неприятие.

Во-первых, подавляющее большинство работ, критикуемых Герцензоном, появились на свет до 1930 г., т. е. актуальность изложенных в них взглядов сомнительна. Можно утверждать, что Герцензон практически не затронул работы своих современников, т. е. труды 1940–60-х годов. Причины этого могут быть самыми разными, возможно, что Герцензон попросту не знал об этих работах. Таким образом, получается, что он критиковал авторов, творения которых уже утратили значение. К Ломброзо, например, зарубежные ученые 1960-х годов и их предшественники относились иронически, его редко воспринимали всерьез, а труды оценивали скорее как научный курьез, нежели более или менее значительное достижение. Вряд ли его постоянную критику можно назвать хорошим тоном и продуктивным занятием. К сожалению, Герцензон этого не учел, видимо, потому что критиковать Ломброзо в советских условиях было легко, приятно и даже выгодно, поскольку критик представал в самом лестном для него свете.

Во-вторых, Герцензон упустил из виду, что история любой науки содержит заблуждения и грубые ошибки. Такого рода срывы, как правило, не становятся предметом серьезного научного исследования: они этого просто недостойны. «Результаты» же Ломброзо, особенно первые, были как раз из такого разряда.

В-третьих, кто бы ни критиковал Ломброзо, необходимо помнить, что именно Ломброзо первым поставил в центр исследований фигуру преступника. До того она не привлекала внимания ученых, основанного на эмпирических данных. Поэтому криминология многим обязана этому несколько наивному и увлекающемуся итальянскому врачу, кроме того, его зачастую нелепые выводы ясно показывали, в каком направлении научную мысль подстерегает тупик. Конечно, следует отдавать себе отчет в том, что использование антропологии в политических и идеологических целях совсем не безвредно: это доказали немецкие нацисты.

В-четвертых, Герцензон критиковал не только Ломброзо, но и многих других ученых, чьи выводы и взгляды показались ему недостаточно марксистскими. Это касается, например, Э. Ферри и Е.К. Краснушкина. Между тем в работах этих авторов имеются суждения и выводы, не потерявшие актуальности для науки и по сей день. Так, Ферри, хотя он и находился под некоторым влиянием Ломброзо, разработал информативную типологию преступников и многое сделал для того, чтобы заложить основы социологии преступности в криминологии.

Герцензон остро критиковал следующие утверждение Е.К. Краснушкина: «…преступность, как и преступник, порождаются экономическими факторами…врожденного преступника нет…каждый человек может стать преступником, но легче делается им в силу асоциальности своей психофизической структуры, в силу недостаточной способности социального приспособления. Олигофрен и психопат отличаются недостаточным развитием коры головного мозга…носительницы самых важных аппаратов приспособления к динамичной социальной среде, структура их психики совпадает с таковой „пролетариата босяков“, кадры которых они пополняют и из рядов которых в огромной массе и по преимуществу вербуются ряды преступников и, наконец, огромная масса правонарушителей – это неполноценные личности».[5]

Е.К. Краснушкин – видный отечественный психиатр. Содержание приведенной выдержки из его программной статьи 1920-х годов «Что такое преступник» по большей части верно, и хотя многие его выводы подтверждаются новейшими исследованиями, имеются и возражения. Трудно согласиться с тем, что преступность порождается только экономическими факторами, ведь существуют и другие криминогенные обстоятельства, которым, кстати говоря, и сейчас не уделяют должного внимания. Однако мысль Краснушкина, что психические дефекты мешают личности должным образом приспособиться к среде, абсолютно точна: это одна из основных причин преступности. Между тем Герцензон вынес следующий вердикт Краснушкину: «Приведенное определение “преступника”, данное Е.К. Краснушкиным в качестве “программного” для изучения преступности и ее причин, типично неоломброзианское».[6]В условиях того времени, чтобы запретить проведение психиатрических исследований, достаточно было объявить их неоломброзианскими.

Кроме того, Герцензон «смело» критиковал 3. Фрейда, но, судя как раз по этой критике, плохо знал работы последнего.

О том, какое значение Герцензон придавал изучению личности преступника и роли подобных исследований в объяснении преступности и ее причин, наглядно свидетельствует утверждение, что медико-психиатрическое изучение преступника не имеет прямого отношения к криминологии. Оказывается, если психолог, медик, психиатр или антрополог начинают изучать криминологические явления, это неминуемо ведет к биологизации социального явления. Вывод: для «амнистии» неоломброзианства нет и не может быть никаких оснований. Борьба с буржуазной криминологией является частью той острой идеологической борьбы, которая велась и ведется советскими учеными на всех участках идеологического фронта.[7]

Итак, наука – это фронт. Все остальное вытекает из этого.

Опаснейшие буржуазные криминологические теории буквально преследовали Герцензона, как святого – видения нагих дев. Их развенчание стало делом его жизни, которое он продолжил и в первом советском учебнике по криминологии (1966 г.), впрочем, как и ранее, «путая» психиатрию и психологию с биологией. Так, Герцензон с прискорбием писал, что в XIX в. «широкое распространение психологии и психиатрии обусловило попытки объяснить природу преступления, исходя из биологических особенностей людей, из их психофизической структуры». Оказывается, «первоначально биологическая теория не выходила за рамки психиатрии». Основная же, согласно Герцензону, опасность ломброзианских и неоломброзианских теорий в том, что они открывают дорогу для незаконных репрессий.[8]

Заметим, что эти слова принадлежат перу вроде бы многоопытного научного работника, который не должен смешивать психологию с биологией. Еще в 1951 г. А.А. Герцензон опубликовал монографию «Преступность в странах империализма». Она опирается только на большевистские концепции и изобилует ссылками на труды неистовых ревнителей законности Сталина, Вышинского, Молотова, Суслова, Маленкова.

Сказанное о работах Герцензона в части критики им буржуазных криминологических теорий, особенно ломброзианства и неоломброзинства, вовсе не является попыткой принизить роль этого ученого в становлении отечественной криминологии. Герцензон стоял у ее истоков и многое сделал для формулирования ее основных проблем, является основателем социологии преступности – важной области криминологии, одним из создателей структуры этой науки. Он активно участвовал в подготовке первого криминологического учебника – в те годы это было событием огромной важности. Многие монографии А.А. Герцензона не утратили своей значимости и по сей день. Критика же ломброзианства – это, скорее, социальный заказ или (и) прямое указание властей.

Что же помимо отсутствия специальных, эмпирических, биолого-криминологических исследований препятствовало объяснению причин преступности, в первую очередь насильственной, в годы становления отечественной криминологии?

Во-первых, никто из участников многочисленных публичных дискуссий о криминогенных причинах и соотношения социального и биологического не обратил внимания на то, что никакие факторы – биологические, средовые, любые иные – не действуют напрямую, а только преломляясь через психологию индивида. Тем самым была допущена грубая методологическая ошибка. Ее корни все те же: полное отсутствие в тот период конкретных эмпирических психолого-криминологических исследований, обусловленное господством вульгарной социологии в советском обществоведении.

Во-вторых, криминологи не пытались исследовать по отдельности причины насильственной, корыстной и иных видов преступности. Между тем очевидно, что биологические и психологические (патопсихологические) факторы проявляются неодинаково и в разных поведенческих формах. В том, что подобное разделение необходимо, я убедился на собственном опыте проведения криминолого-психиатрических и психологических исследований. Я склонен думать, что период воссоздания отечественной криминологии завершается годом опубликования монографии В.Н. Кудрявцева «Причинность в криминологии» (1968). Этот труд открыл новую страницу в истории научных криминологических знаний. Он на долгие годы определил основные направления творческих усилий, успех которых в значительной мере предопределен названной работой. Можно сказать, что криминальная психология как наука берет в ней свое начало.

Другой, столь же значимой для криминологии тех лет работой явилась монография А.Б. Сахарова «О личности преступника и причинах преступности в СССР», которая вышла в свет в 1961 г. Среди наиболее серьезных трудов можно назвать книги А.А. Герцензона «Введение в советскую криминологию» (1965), И.И. Карпеца «Проблема преступности» (1969), Н.Ф. Кузнецовой «Преступление и преступность» (1969), А.М. Яковлева «Преступность и социальная психология» (1970), М.И. Ковалева «Основы криминологии» (1970), Г.А. Аванесова «Теория и методология криминологического прогнозирования» (1972).

Со временем при некотором ослаблении партийно-государственного гнета и предоставлении научной мысли некоторой свободы криминологи стали уделять растущее внимание действительным причинам преступности в целом, ее отдельных проявлений, личности преступника, причинам индивидуального преступного поведения. Проблема влияния биологических факторов на причины преступлений начала рассматриваться с более широких позиций, в частности с привлечением конкретных результатов биологических исследований. Больше внимания стали уделять криминогенным факторам, связанным с расстройствами психической деятельности. Сейчас возможно осуществить любые исследования, единственным препятствием может быть только отсутствие соответствующего желания, того, что следовало бы назвать влечением к науке, во все века двигавшим ее вперед.

Мы оглядываемся назад, чтобы не повторять прошлых ошибок. Мы оцениваем результаты научных усилий наших предшественников, чтобы использовать эти результаты и не делать того, что уже сделано. Мы вспоминаем своих учителей, чтобы и наши ученики испытывали к нам благодарность. Но все это удается нам далеко не всегда.

Литература