Мученичество и мученики

Христианам, которые по разным причинам тяну­лись в конце II века на сделку (компромисс) с язы­чеством и вообще миром греха, противостояли те из их собратий, которые жили иными целями, иными благами, иными радостями и надеждами.

Самыми яркими выразителями последних были мученики. Как мы видели из слов Аполлония, муче­ничество, как исповедание перед судом, и мученичес­кая смерть были лишь завершением мученического подвига целостной жизни христианина. Мученичество было соблюдением во всей целостности и чистоте не­кой иной жизни и иного Духа, которые не могли сме­шиваться с жизнью «мира сего», с духом мира сего. Среди писаний этого времени жизненный идеал «му­чеников» нашел себе выражение в Мученических ак­тах (Аполлония, Филицитаты и Перпетуи, Лионских мучеников и др.), в творениях Тертуллиана (в первый период его жизни) и, наконец, святого Киприана Кар­фагенского, который и внутренне как бы завершает мученическое время в жизни Церкви. Святой Кипри­ан был еще жив, когда родился преподобный Антоний Великий, а Павел Фивейский ушел в пустыню, то есть когда Церковь уже начала готовить на смену му­ченичеству монашество, которое впоследствии руково­дило в борьбе с грехом, с обмирщением Церкви, сози­дало Царствие Божие в мире, не смешиваясь с миром.

В чем же состоял жизненный идеал христиан на грани III века и что он противопоставлял язычеству и полуязыческому миросозерцанию?

Вот несколько основных мыслей Тертуллиана, кото­рый, как мы сказали, ярче других ответил на этот вопрос.«Мы все (Тертуллиан разумеет живых духом чле­нов Церкви. — СМ.)— мы все составляем храм Божий через освящение нас Духом Святым при кре­щении». Ради чистоты и святости этого храма, без которых этот храм уже не храм Духа Святого, Тетуллиан борется против всех проявлений суетности, тщеславия, изнеженности и всякого обмирщения сре­ди христианского общества. Этому посвящены его со­чинения «О женских украшениях», «Об идолопо­клонстве» и многие другие.

Но что если нарушена святость этого храма, по­прана чистота и Дух Святый оскорблен?

Тертуллиан зовет грешников вновь восстанавли­вать разрушенное, вновь примкнуть к телу Церкви покаянием; когда тяжкий грешник стыдился при всех исповедовать свои грехи и тем самым терял общение с жизнью церковной, переставал быть частью храма Божьего, участвовать в его построении, Тертуллиан его поощряет такими словами: «Зачем тебе избегать, чуждаться людей, столько же грешных, как и ты, как будто могут они одобрять или осуждать твое паде­ние? Тело не может заниматься или тешиться болью какого-нибудь одного своего члена; надобно, чтобы все оно страдало, чтобы все оно старалось излечить­ся. Тело и члены суть Церковь, а Церковь есть как бы Сам Христос». «Если ты колеблешься исповедо­вать грехи, подумай о геенне, которую угашает для тебя исповедь. Итак, если ты находишь (в исповеди и покаянии) после крещения второе средство спасения от геенны, зачем пренебрегать тем, что тебя должно спасти?»

Но самым основным препятствием для покаяния христиан и для обращения многих язычников была привязанность к мирским благам.

Тертуллиан это знает. «Многие удаляются, — гово­рит он, — от христианской религии более из опасе­ния лишиться жизни... почитая (смерть) как бы да­нью природы; но в отношении к удовольствиям пре­лесть их так сильна, что и мудрейшие люди поража­ются ими столько же, как и глупцы, потому что удо­вольствия составляют приятнейшее очарование жизни для тех и других».

Во имя чего же он учит не увлекаться мирской жизнью и многими ее благами?

У христианства есть свое особое «сокровенное благо», неизвестное миру (Апология. I). Истинные христиане составляют поэтому особый народ, отлич­ный от всякого народа на земле. Обладая своим «со­кровенным благом», они переоценили все временные ценности земли. «Мы — тот возлюбленный народ, который создал Бог при конце веков. Он предназна­чил нас от вечности на то, чтобы мы здраво (по-но­вому) судили о ценности времени (всего временного), дабы, будучи наставлены в сем божественном учении, отметали все излишества века сего. Мы духовно об­резаны от всех вещей по духу и по телу и должны духовно и телесно переменить правила мира сего».

Христианство вносит решительную переоценку того, что благо в мире, чего по преимуществу искать. Христианство — тайна для мира. Разве не загадка, откуда у христиан такая сила и особенно радость при перенесении мучений, при встрече смерти? Но и в жизни не загадочно ли их поведение? Во имя сво­его «сокровенного блага» они не боятся оставлять самые, казалось, естественные и «законные» радости земли, которых они не отрицают: многие христиане, обязываясь «хранить беспрерывно девство... лишают себя такого удовольствия (супружества), которое могло бы быть им позволено. Другие люди воздер­живаются от употребления вещей, Самим Богом при­знанных нужными, как-то: от мяса и вина, употребле­ние которых (само по себе) не может причинить ни опасности, ни угрызения совести: они предпочитают в сем случае покорять и приносить в жертву Госпо­ду душу свою через подобные умерщвления плоти». Пример подобных воздержаний мы уже видели среди Лионских мучеников. Что же они этим достигли, чего искали? Кратко Тертуллиан выразил это в «По­слании к жене», научая ее, чего искать воздержанием: «Ищи общения с Богом».

«Общение с Богом» — это нечто в язычестве дав­но забытое или до того извращенное, что, казалось, об этом можно было у Тертуллиана услыхать по­больше и поглубже. Несколько обстоятельнее рас­крывает он цель воздержания там, где касается жиз­ни девственниц. В них, как и в мучениках, христи­ане первых веков видели наиболее завершенный об­раз подлинного христианства (святой Иустин, Афи­нагор, Тертуллиан, позднее святой Мефодий Патар-ский). О девах во II веке любили говорить язычни­ки как о цвете христианства (то же о мучениках). Ибо их жизнь была всецело отдана основным целям христианства, в них с особенною силою «всякая плотская похоть поглощалась любовью Божествен­ной». В девстве всего яснее было «сокровенное бла­го» христианства. Тертуллиан говорит о девах следу­ющее: «Они сделали выбор свой, стали супругами и дщерями Бога своего: живут и беседуют с Ним; не оставляют Его ни днем, ни ночью; принесли Ему в приданое молитвы свои, они ожидают от Него в брачный подарок благодати и милостей, которых всегда и удостаиваются. Они избрали благую часть и, отказавшись от замужества на земле, считаются уже в семействе ангелов. Да поселит в тебе пример сей соревнование, и да укрепит тебя в воздержании, да поглотится всякая плотская похоть в любви Бо­жественной».

Воздержание и его плоды были хорошо известны в Малой Азии, в этом старом средоточии христиан­ства II века. Руководитель христиан Малой Азии, старший современник Тертуллиана святой Мелитон Сардикийский известен был своим воздержанием и славился тем, что «все делал по внушению Святого Духа», — как пишет о нем его сосед, епископ Ефеса Поликрат. И в Карфагене в эту эпоху проповедь воздержания не была отвлеченностью. Когда Тертул­лиан убеждал свою жену в необходимости и пользе воздержания, он мог указать ей, «сколько людей пос­ле крещения посвятили плоть свою целомудрию, сколько христиан развелись между собою телом с общего согласия? Сколько... осудили себя на воздер­жание и без развода?»

Но не одни девы и подобные им целомудренные супруги искали и обретали во времена Тертуллиана новую жизнь и ее блага. Уже по внешним признакам можно догадываться о внутренней жизни Карфагена. Записки мученицы Перпетуи, современницы Тертул­лиана, подводят нас вплотную к внутренней жизни Карфагена. По сочинениям Тертуллиана видно, на­пример, чем заполнена была новая жизнь обыкновен­ной карфагенской христианки. Постоянное участие в молитвенных собраниях, бдения, стояния, погружение в молитву и созерцание, частое, вероятно, ежедневное приобщение на дому, пост, прием странников, помощь и посещение бедных и мучеников — вот обыч­ные бытовые явления жизни мирян Карфагена*.

Нетрудно заметить, что богослужения, Таинства, молитвы и служение ближним составляют сердцеви­ну всей этой жизни. Вокруг молитвы, богослужения и братского общения христиан между собою сосредо­тачиваются мысли Тертуллиана (см. его «О молитве», «О покаянии» и др.), когда он говорит о положи­тельном содержании христианской жизни.

«Искание истины» в философско-богословском смысле, даже погружение в глубины Священного Писания, христианских догматов само по себе его не привлекало. «Дух, исполненный Бога» для него — дух молящийся, а не дух пытливого созерцания. Иде­ал «гностика» был ему совершенно чужд. Карфаген продолжал дело Малой Азии, где молитву, пост и воздержание предпочитали всяким умствованиям и ухищрениям.

Характерно также изречение Тертуллиана: «Хрис­тиане (в противоположность философии. — С. М.), мыслящие только о своем спасении, ищут истины по необходимости... как сравнить, — говорит он несколь­ко далее, — человека мудро говорящего (философа. — С. М.) с человеком мудро поступающим (христиани­ном. — С. М.)». Философа, отвлеченного искателя истины, он считает искажающим ее, христианина (ко­нечно, истинного христианина) — всегдашним ее хра­нителем и обладателем. Путь к истине, путь к Богу он видит в молитве, в Таинствах, в подвиге. «Торже­ство ума» для Тертуллиана — победа над плотью че­рез покаяние и святые подвиги (О женских украше­ниях. И. 3). Молитва созидает дух, исполненный Бога (О молитве. 12); покаянием уравнивается в сер­дце путь Духу Святому (О покаянии. 2); «плоть должна питаться телом и кровию Христовою, дабы душа насытилась Богом» (О воскресении плоти. 8). «Про­ся у Бога хлеба насущного, — говорит Тертуллиан, — мы просим Его всегда быть участником тела Христо­ва и пребывать с Ним неразлучно»¹²⁹. Девство, чистое вдовство, мученичество — вот что всего ближе, по убеждению Тертуллиана, приближает христианина к его цели, ибо освобождает его от всего, что препят­ствует ему отдаться любви Божественной. «Все бла­га мира сего не иное что суть, как цепи, задержива­ющие полет нашей надежды» (О женских украшени­ях. II. 13).

Особенно четко проступает у Тертуллиана мироо­щущение эпохи в оценке мученичества. Катастрофа, потеря всего, с точки зрения язычества, ненужная жертва, по мнению гностиков, — мученичество в гла­зах Тертуллиана было увенчанием жизни, освобожде­нием и «торжеством ума», непохожим на то, которо­го искали гностики! Это было освобождением от всех тех условий жизни мира, которые не давали рас­крыться во всей полноте христианскому мироощуще­нию. Об этом писал Тертуллиан в своем красноречи­вом послании (197 год) в тюрьму к мученикам: «Мир есть истинная темница. Вы как бы вышли из нее, а не вошли в нее... Темна ли темница ваша? Мир еще более покрыт густым мраком, ослепляющим ум. Находитесь ли вы в оковах? Мир носит тягчай­шие цепи, изнуряющие душу. Заразительно ли жили­ще ваше? Мир преисполнен вредных испарений, не­сравненно несноснейших: это соблазны и распутства сладострастия. Сравнены ли вы с преступниками? Мир заключает в себе гораздо более виновных, я хочу сказать, весь род человеческий... Вы связаны путами, но вы свободны в Боге... Темница дает сред­ства христианину находить в ней те же выгоды, ка­кие пророки находили некогда в пустыне. Иисус Христос нередко искал уединения, чтобы иметь болеесвободы молиться и избегать заботы века сего. Он явил и самую славу Свою также в уединенном мес­те (на Фаворе)».

В этих словах Тертуллиана чувствуется приближе­ние монашества, которое пойдет искать в уединении свободы от мира свободу от забот мира; искать в уединении славу Божию. Мысли, подобные Тертуллиановым, были во II веке общим достоянием. Если христианин был готов, если шел на мученичество не самонадеянно, а призванный волею Божией, — он, по общему убеждению, обретал в мученичестве с наи­большею яркостью и полнотою то, что искал всю жизнь и что уверен был таким образом сохранить уже навеки: полноту богообщения, любовь, радость и мир. Мученики достигали этого в такой полноте и очевид­ности, что создался обычай, чтобы менее счастливые собратия их — «падшие», в падениях ли греховных, или падшие, отрекшиеся от веры, от страха и тяжес­ти мучений, «обыкли, — как пишет мученикам Тертул­лиан, — приходить в темницы... об испрошении мира сего для вступления в общение Церкви»¹³⁰.

И мученики, как мы видели на примере лионских, чем владели сами (миром, жизнью благодатной), «то сообщали нуждающимся, обильно проливая о них слезы пред Отцом. Они просили жизнь, и Отец да­вал им... Через живых оживали и мертвые» ¹³¹

Для II и отчасти III века мученичество было ис­точником обновления, явлением силы и победы хри­стианства, примером и руководством. В мученичестве спадали цепи, задерживающие полет христианской надежды; человек оставался перед лицом Божиим, покинув, правда, все блага, но и всякие заботы и все ложные надежды мира сего. Тем с большею уверен­ностью и радостию, с большею яркостью обретал он мир и свет Божией благодати, которые в суете и шуме обычной жизни только слабо ему просвечива­ли, «как сквозь тусклое стекло». Как восхищенный зритель пишет об этом Тертуллиан, пишут лионцы и другие. Есть ценная возможность войти в этот мир мученической жизни, прислушиваясь к голосу самих участников этой жизни, благодаря сохранившимся запискам современницы Тертуллиана, мученицы Перпетуи. Они нам покажут лучше всяких красноречи­вых описаний, что наполняло сердце и жизнь муче­ников и почему мученичество было средоточием и венцом христианской жизни II и III веков.