Сентября 1982 года 10 страница

Мэллори сидела в зале прилета. Последний раз она разговаривала с Натаном три дня назад, а сегодня готовится отметить в одиночестве свой двадцатый день рождения — в шести тысячах километров от дома. Просила его не прилетать: билет на самолет Нью-Йорк — Женева стоил очень дорого, а у него не было денег. Конечно, она могла бы дать ему денег, но он бы не взял. И все же Мэллори пришла встретить рейс швейцарской авиакомпании — так, на всякий случай… Дрожала от возбуждения, внимательно разглядывая первых пассажиров, выходивших из самолета.

Несколько месяцев назад она считала, что окончательно справилась со своей болезнью, но снова сорвалась. И даже встреча с Натаном после долгой разлуки не помогла ей — слишком много испытаний для зарождающейся любви: враждебность родителей, социальный барьер, разлука… Снова стала худеть и весила уже сорок килограммов.

Вначале ей удавалось скрывать потерю веса от родителей и от Натана; приезжая домой на каникулы, она поддерживала видимость хорошего самочувствия. Но мать вскоре заметила перемены, и родители поступили как обычно: избегая полумер, нашли радикальное и, по их мнению, безошибочное решение.

Так девушка попала в швейцарскую клинику, очень дорогое заведение, специализирующееся на патологиях психики подростков. Вот уже три месяца Мэллори находилась в этом чертовом доме отдыха; если судить объективно, лечение пошло ей на пользу: она начала нормально питаться и отчасти восстановила здоровье. По все равно каждый день ей приходилось вести непрекращающуюся борьбу с разрушительной силой, которая жила в ней самой.

Врачи объяснили, что отказ от пищи вызван страданием, причины которого она должна для начала определить, если действительно хочет выздороветь. По было ли это действительно страдание? Можно, конечно, и таким образом смотреть на вещи. У нее не было ни трудного детства, ни травмы, но некое туманное чувство поселилось в ней с детства и со временем становилось все настойчивее.

Оно могло захватить Мэллори в любое время и в любом месте, например посреди улицы, когда она ходила с подругами по самым шикарным магазинам города. Достаточно ей было пройти мимо бомжей, которые спали, постелив картон прямо на снегу, — и каждый раз с ней происходило одно и то же. Никто, казалось, не обращал на них внимания, никто их не замечал, но она-то, Мэллори, видела эти красные от мороза лица, незаметные для других. Неудивительно, что никого в ее окружении не интересовали такие вот «пустяки». Она прекрасно понимала, что принадлежит к привилегированному обществу, и страдала от невыносимого чувства вины перед этой нищетой.

Последние пассажиры проходили таможенный контроль и спускались по эскалатору. Мэллори скрестила пальцы… Она снова начала есть, но в основном сделала это для него: ее отношения с Натаном — пристань ее жизни, хрустальный шар счастья, который она хотела сохранить любой ценой.

Когда девушка уже потеряла надежду, Натан вдруг появился на верхних ступеньках эскалатора. Это, конечно же, он — в бейсболке «Янкиз» и голубом пуловере, который Мэллори подарила ему на день рождения. Не подозревает, что его ждут, не смотрит по сторонам. Она не сразу подает ему знак, ждет, когда он подойдет к ленточному конвейеру за багажом. Потом решается окликнуть.

Натан оборачивается, он удивлен и счастлив. Бросает свою сумку, идет к ней и пылко целует. Она падает в его объятия, наслаждаясь драгоценными мгновениями встречи; нежно прячет голову на его плече, вдыхая его запах, как пьянящий аромат духов. Ей так спокойно в его объятиях. Она закрывает глаза, и на минуту ей кажется, что вернулось детство, когда не было тревог и трудностей.

— Я знала, что ты найдешь меня даже на краю света, — шутит Мэллори, целуя Натана.

Он смотрит ей в глаза и произносит торжественным тоном:

— Я бы пошел за тобой дальше… дальше, чем на край света.

И в этот миг она уверена: он — ее судьба и всегда будет с ней.

— Я не слышал, как ты подошла, — пробормотал Натан, открывая глаза.

Мэллори поставила чашку горячего кофе на столик.

— Я положила твои брюки в сушилку, скоро сможешь одеться.

— Спасибо.

Они вели себя неестественно, словно два бывших любовника, которых развели превратности судьбы.

— Что это за сумки? — Натан указал на два дорожных баула, стоявших у входа.

— Меня попросили принять участие в конференции перед Социальным форумом в Порту-Алегри. Я сначала отказалась из-за Бонни, но ты забрал ее раньше и я…

— Как, ты едешь в Бразилию?

— Всего на три-четыре дня, вернусь к Рождеству.

Мэллори открыла одну из сумок:

— Вот, возьми, надень, а то простудишься. — И протянула ему выглаженную майку. — Вещь старая, подумаю, тебе еще будет впору.

Он развернул майку — та самая, которая была на нем вечером, когда они впервые занимались любовью. Это было так давно…

— Я не знал, что ты ее сохранила.

Смутившись, она взяла с дивана шаль и завернулась в нее.

— Брр… и правда не жарко… — И вздрогнула. Потом исчезла на несколько секунд и вернулась с бутылкой текилы в руке.

— Вот одно из самых приятных средств согреться. Впервые за долгое время он увидел улыбку на ее лице, и эта улыбка была адресована ему.

— A tu salud! [21]Так сказала бы Бонни.

— A tu salud! — ответил Натан.

Они чокнулись и, как требовал обычай, выпили залпом. Мэллори потянула к себе край одеяла, села рядом на диван, положила голову Натану на плечо и закрыла глаза.

— Давно мы не разговаривали, правда?

Дождь все шел, струи воды хлестали по окнам, оставляя длинные дорожки на стеклах.

— Скажи, что тебя беспокоит?

— Ничего, — соврал Натан.

Он решил не рассказывать ей о Вестниках — эта история слишком фантастична, на грани безумия. Пожалуй, Мэллори примет его за сумасшедшего и станет волноваться за Бонни, которую он доверил Гудричу.

Но она настаивала:

— Кажется, не слишком все прекрасно. Чего ты боишься?

На этот раз он не соврал:

— Потерять тебя.

Мэллори разочарованно пожала плечами:

— Думаю, мы уже потеряли друг друга.

— Можно терять человека по-разному.

Она смахнула локон с лица.

— Что ты имеешь в виду?

Натан ответил вопросом на вопрос:

— Как мы докатились до этого, Мэллори?

— Ты сам прекрасно знаешь.

Он смотрел в сторону.

— Если бы Шон не умер…

Мэллори нервно ответила:

— Оставь Шона в покос! Ты изменился, Натан. Ты перестал быть человеком, которого я любила. Вот и все.

— Любовь не проходит просто так.

— Я не сказала, что перестала любить тебя. Я сказала, что ты перестал быть тем, кого я любила.

— Ты знаешь меня с восьми лет! Конечно, я изменился. Все меняются.

— Не делай вид, что не понимаешь: вся твоя жизнь стала вращаться вокруг работы. Ты не обращал на меня внимания!

— Я должен был работать! — попытался он оправдаться.

— Гордость для тебя была важнее собственной семьи. Ты все время соревновался с моим отцом.

— Джеффри сам хотел этого. И не забывай о том, как твоя семья относилась к моей матери.

— Но я — не моя семья, а ты не подумал обо мне. Ты так отдалился от меня, Натан. Тебе всегда было мало — ты искал идеального счастья.

Он попробовал объяснить:

— Но я хотел, чтобы мы были счастливы. Ты, дети…

— Натан, но мы и так были счастливы. Чего ты еще хотел? Еще больше денег? Зачем? Чтобы купить третью машину, потом четвертую? Чтобы играть в этот чертов гольф в шикарном клубе?

— Я хотел быть достойным тебя. Хотел показать, что у меня получилось добиться успеха.

Мэллори пришла в ярость:

— А, вот оно! Показать, какой он успешный, — великое стремление Натана Дель Амико!

— Ты не можешь понять. Там, где я родился…

Она не дала ему договорить:

— Я прекрасно знаю, где ты родился и как тебе было трудно. — Она чеканила каждое слово. — Но жизнь — не соревнование и не война, и ты не обязан каждую минуту подтверждать свои достижения. — И резко поднялась с дивана.

— Мэллори!

Он хотел ее остановить, но она осталась глуха к его призыву и скрылась в противоположном конце комнаты. Чтобы успокоиться, зажгла маленькие свечи — их было много, пламя металось под высоким стеклянным колпаком… Натан подошел к ней, хотел было положить руки ей на плечи. Она резко отстранилась.

— Вот, посмотри! — И бросила ему номер «Нью-Йорк таймс».

Даже когда Мэллори стала жить в Калифорнии, она продолжала выписывать нью-йоркские газеты, к которым привыкла еще со студенческих пор.

Он поймал газету на лету и прочитал заголовки на первой полосе:

«Огайо. Подросток, вооруженный пистолетом, убил трех человек в своем лицее».

«Чили. Извержение вулкана повлечет за собой гибель людей».

«Африка. Сотни тысяч беженцев вышли на дороги в районе Великих Озер».

«Ближний Восток. Новый конфликт после теракта».

Через несколько секунд Мэллори грустно спросила:

— Какой смысл у жизни, если ты не можешь разделить ее с кем-то?

Глаза ее влажно сверкнули, она пристально посмотрела на него.

— Что для тебя было важнее в жизни, чем любовь, которую ты мог разделить с нами?

Натан молчал, и она продолжила:

— Мне не нужен был безупречный мужчина. Ты мог бы признать свои слабости, хотя бы передо мной. Ты мог бы довериться мне…

Эти слова означали: «Ты меня так разочаровал». Натан смотрел на Мэллори расширенными от гнева глазами. Все, что она сказала, — правда, но тем не менее он не заслуживал тою, чтобы его одного обвиняли во всех грехах.

— А знаешь, я сохранил обручальное кольцо. — Он показал ей безымянный пален. — Я сохранил кольцо, а ты идешь с этим ничтожеством обедать в наш ресторан!

Он размахивал кольцом перед лицом Мэллори, как адвокат, предъявляющий судьям решающее вещественное доказательство. Но ведь это не выступление в суде и стоял он не перед судьями, а перед женщиной, которую любил. А Мэллори смотрела на него так, будто хотела сказать: «Не нужно недооценивать меня». И вдруг достала из-под водолазки маленькую цепочку, на конце которой висело кольцо из белого золота.

— Я тоже сохранила свое обручальное кольцо, Натан Дель Амико, но это ничего не значит. — Слезы сверкнули у нее в глазах, но она все же продолжала: — И раз уж ты заговорил о Венсе, знай — у нас с ним нет ничего общего. — Потом добавила, пожав плечами: — Ну, если ты еще не понял, что я манипулирую этим болваном, так это потому, что ты не слишком проницателен.

— Я теряю проницательность, когда речь идет о тебе.

— Я пользуюсь им. Тут нечем гордиться, но я его использую. У этого типа огромное состояние, и если можно сделать так, чтобы он отдавал часть средств на помощь обездоленным, я готова ходить с ним во все рестораны мира.

— Это довольно цинично, — заметил Натан.

Мэллори грустно усмехнулась:

— «Цинизм и наглость — опора бизнеса»: ваши слова, господин великий адвокат, не так ли?

Она достала из кармана пакет бумажных салфеток и вытерла глаза. Натан больше не решался подходить к ней — боялся, что снова оттолкнет. Молча приблизился к окну, открыл его и вдохнул свежий воздух. Тяжелые облака плыли теперь на север.

— Дождь почти кончился, — произнес он, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

— Мне наплевать на дождь! — отрезала она.

Натан повернулся к ней: щеки у нее впали, кожа стала бледной, почти прозрачной… Ему хотелось сказать, что она всегда была и будет на первом месте в его жизни, но он лишь произнес:

— Я все это знаю, Мэллори.

— Что знаешь?

— Все, о чем ты мне только что говорила. Счастье не сводится к материальному благополучию. Счастье в том, чтобы разделять радости и неприятности, делить крышу над головой и жизнь… Теперь я знаю.

Она беспомощно развела руками и смущенно улыбнулась, глядя на него уже снисходительнее. Когда он был таким, она всегда вспоминала маленького мальчика, перед которым не могла устоять. Хватит с нее, довольно упреков… Мэллори прижалась к его груди. «Я ведь знала, что после смерти Шона работа стала для него единственным прибежищем, куда он прятался в своем страдании. Я не должна винить его». И не винила, лишь сожалела, что они не сумели сплотиться в своем горе. Закрыла глаза и думала о том, что он еще не ушел, а она уже знает — через несколько часов почувствует горечь от его отсутствия.

Для биологов большая часть такого чувства, как любовь, сводится к взаимодействию молекул и химических соединений в мозге, — это оно вызывает желание и привязанность. Если так и есть на самом деле, то этот процесс происходил с Мэллори каждый раз, когда Натан был рядом. Пусть бы это мгновение длилось вечно… И все же она сделает невероятное усилие, чтобы оторваться от него. Пока еще не время.

— Тебе пора ехать, иначе пропустишь последний самолет. — И она отстранилась.

Натан стоял у порога, не решаясь уйти. Такси у дома, водитель ждет уже минут пять. Как объяснить ей, что, возможно, это их последняя встреча? Не повторится прощальная улыбка, не вернется миг, когда их тела соприкоснутся…

— Если со мной что-нибудь случится, я хочу, чтобы ты…

— Не говори ерунды, — перебила она его.

— Это не ерунда, Мэллори, представь, что…

— Говорю тебе — мы увидимся снова. Нат! Я тебе это обещаю.

Мэллори никогда не обманывала его, и он очень хотел верить ей, даже сегодня. Она поцеловала свою ладонь, потом нежно погладила его по щеке.

Натан уже садился в машину, но не выдержал и обернулся еще раз, чтобы посмотреть на Мэллори. Взглядом человека, который боится навсегда потерять ту, которую обожал. Прощальный крик души, которой повезло найти свою половинку…

Мэллори смотрела, как машина растворяется в прозрачном после дождя воздухе. Потом взяла в руку кольцо, висевшее на цепочке, изо всех сил сжала его и прочла про себя как заклинание:

Крепка, как смерть, любовь наша.

Большие волы бессильны потушить любовь,

И реки не запьют ее.

Если у меня появился ребенок, то тем самым я как бы говорю: я родился, познал жизнь и убедился, что она настолько хороша, что заслуживает повторения.

Милан Кундера

17 декабря

— Que hora es? [22]— спросила Бонни, протирая глаза, — она только что встала.

— Угадай!

Из Сан-Диего Натан вернулся шестичасовым рейсом и забрал дочь, крепко спавшую на диване в кабинете Гудрича. «Она поздно уснула, — объяснил доктор, — из-за грозы наш рейс задержали». Натан взял Бонни на руки, и они поехали в «Сан-Ремо». Спать он уложил ее в восемь утра, когда солнце уже поднялось.

Бонни недоверчиво посмотрела на кухонные часы.

— Уже три часа дня?

— Ну да, малышка. Ты долго спала.

— Я не малышка, — возразила девочка, зевая.

— Конечно, малышка! — Натан усадил ее на высокий табурет перед чашкой с ароматным шоколадом. — Ты моя малышка.

— Впервые в жизни так поздно встаю, — весело прощебетала Бонни и взяла рогалик, посыпанный кунжутом.

Натан с нежностью смотрел на дочь. Время, проведенное с ней, было для него утешением. Вчера она была веселой, сияющей, не как в предыдущие каникулы — тогда постоянно грустила. Последствия шока, вызванного разводом родителей, понемногу проходили: девочка поняла наконец, что развод не отдалил ее ни от отца, ни от матери.

Натан очень беспокоился за дочь: сумеет ли она выдержать новое испытание, самое трудное за всю ее еще недолгую жизнь? Существует ли способ подготовить ребенка к смерти одного из родителей? Он предпочел прогнать мрачные мысли и насладиться общением с Бонни.

— Мы можем пойти за новогодней елкой. — Натан подумал, что ребенку это доставит удовольствие.

— Конечно! И купим много всяких украшений: шары, звезды и… гирлянды, которые мигают в темноте.

— А потом зайдем в супермаркет, купим продукты и приготовим вкусный ужин.

— А мы сделаем черные тальятелле с чернилами каракатицы, папа?

Это было любимое блюдо Бонни с тех пор, как она совсем маленькой попробовала его в ресторане, куда они ходили втроем.

— Разумеется! И супердесерт. Хочешь, приготовим большой, вкусный десерт?

— Конечно! — Девочка запрыгала от радости.

— Чего бы ты хотела?

— Тыквенный пирог! — Бонни ни секунды не колебалась.

— Это десерт на День благодарения. Ты не хочешь того, что едят на Рождество?

Она отрицательно замотала головой:

— Не-ет… я люблю тыквенный пирог, потому что он очень сочный и в нем мною маскарпоне!

— Тогда завтракай поскорее.

— Я больше не хочу! — Бонни встала из-за стола и забралась к отцу на колени.

Натан крепко обнял ее, потом растер маленькие голые ножки ладонью.

— Ты холодная как ледышка… Быстро иди и оденься потеплее!

Найти знаменитые черные тальятелле оказалось делом непростым — им пришлось поехать в «Дин и Делюка». За несколько дней до Рождества роскошный бакалейный магазин района Сохо был переполнен людьми. Тем, кто очень спешил сделать покупки, Натан с Бонни уступали дорогу — сами-то не торопились.

На Бродвее Бонни долго разглядывала ели, расставленные продавцом прямо на улице. Наконец выбрала маленькую елочку, и Натан погрузил ее в багажник машины. Потом они остановились у магазина на Третьей авеню: здесь, по мнению Натана, продавались лучшие в городе фрукты и овощи. Купили отличную тыкву и рыбный суп в стакане, привезенный из Франции, со странным названием «Суп а-ля сетуаз». К вечеру вернулись домой, готовые окунуться в кулинарное священнодейство.

Едва успев снять пальто с капюшоном, Бонни сразу принялась выкладывать на стол продукты: песочное тесто, тыкну, апельсины, ванильный сахар, ликер из горького миндаля, маскарпоне…

— Ты поможешь мне? — спросила она отца, улыбаясь.

— Иду-иду!

Натан посмотрел на дочь, и сердце его сжалось: как сказать ей, чтобы не боялась будущего?.. Даже когда его не станет, он все равно будет наблюдать за Бонни и защищать ее.

Но что он сам об этом знает! Может быть, все происходит не так. Он был почти уверен, что не превратится в ангела-хранителя, чья миссия ограждать дочь от дурных поступков. Натан боялся оставить свою малышку лицом к лицу с мерзостью и циничностью этого мира. Он подошел к столу. В фартуке в три раза больше нее самой, Бонни открыла книгу рецептов на первой странице и терпеливо ждала его указаний.

— За работу!

Натан раскатал тесто скалкой и выложил в форму; потом накрыл пергаментной бумагой, насыпал фасоль и поставил в духовку. Тем временем Бонни освобождала тыкву от семечек и волокон. Он помог ей мелко нарезать мякоть, она осторожно добавила несколько капель ликера и, очень довольная, улыбнулась отцу. Натан поставил блюдо на огонь и воспользовался паузой, чтобы задать вопрос:

— Ты помнишь, когда умер Шон?

— Конечно. — Бонни смотрела ему прямо в глаза.

Натан заметил тень грусти, омрачившую ее красивое личико, хотя она и старалась оставаться спокойной. Тем не менее он продолжал:

— Ты тогда была совсем маленькая.

— Мне было четыре года, — уточнила девочка.

— Чтобы объяснить тебе, что произошло, мы с мамой сказали: «Шон на небе».

Она кивнула.

— Сначала ты задавала много вопросов. Часто спрашивала меня, холодно ли на небе; тебе хотелось знать, как твой младший братишка будет кушать и сможешь ли ты когда-нибудь повидаться с ним.

— Я помню.

— Ну хорошо… не знаю, лучший ли способ мы выбрали, чтобы объяснить тебе, что такое смерть…

— Люди не улетают на небо, когда умирают?

— Честно говоря, никто этого не знает, дорогая.

Бонни немного помолчала, что-то припоминая.

— Моя подруга Сара говорит: когда люди умирают, они отправляются в рай или в ад.

— Никто не знает этого наверняка, — повторил Натан и тут же понял, что такой ответ не удовлетворил Бонни.

— Давай поищем в энциклопедии? — живо предложила она. — Мама мне всегда говорит: если чего-то не знаешь, поищи в энциклопедии.

— Даже энциклопедия тут не поможет — это тайна.

Тут пискнула духовка; Натан вынул испеченный пирог и убрал фасоль. Вопреки ожиданию, Бонни не предложила свою помощь.

— Давай, Бонни, ты мне нужна! Приготовим начинку для пирога. Помнишь, как нужно разбивать яйца, — я тебе уже показывал? Быстро, быстро!

Девочка принялась за дело: разбила яйца, взбила их с сахаром; все у нее прекрасно получилось, и через пять минут она, улыбаясь, воскликнула:

— Посмотри — все пенится!

— Да, нужно добавить тыкву, апельсиновый сок и маскарпоне.

Они поделили обязанности: Натан выдавил сок из апельсина, а девочка закладывала кусочки тыквы в кухонный комбайн. Между делом Бонни захотела попробовать — пюре оставило у нее над губой тоненькую полоску оранжевых усиков.

Натан пошел за фотоаппаратом, они по очереди снимали друг друга. Потом он поднял аппарат одной рукой над головами, и они прижались щеками друг к другу.

— Раз, два, три — чи-и-из!

Еще одно приятное воспоминание. Натан позволил дочери выложить начинку в готовый корж и помог поставить форму в духовку. Бонни присела на корточки перед стеклянной дверцей — посмотреть, как запекается пирог; ее так захватило это зрелище, будто она смотрела самую чудесную телепередачу.

— М-м-м… будет вкусно! Долго ждать?

— Сорок минут, дорогая.

Она выпрямилась, посмотрела на Натана, будто решаясь на что-то, и наконец заговорила:

— Бабушка не любит, когда я ее спрашиваю о смерти. Говорит, что я слишком мала и это приносит несчастье.

— Глупости, дорогая. Просто взрослые боятся разговаривать о смерти с детьми.

— Почему?

— Чтобы не напугать их; хотя, если не говорить об этом, еще страшнее. Люди всегда боятся того, что им не знакомо.

— А какая она, смерть? — спросила Бонни.

Натан немного подумал:

— Прежде всего — смерть неизбежна.

— Это значит, что она обязательно придет?

— Да, малышка, все умирают.

— И даже Лара Крофт?

— Лары Крофт не существует, ты это прекрасно знаешь.

— А Иисус?

— Ты не Иисус.

— Это правда, — согласилась девочка, и улыбка озарила ее лицо.

— Далее… смерть необратима.

Бонни попыталась повторить новое слово, смысла которого не понимала.

— Непобратима?

— Необратима, дорогая. Это означает, что, если человек умирает однажды, он уже не сможет ожить.

— Жа-аль. — Бонни искренне огорчилась.

— Да, — признал Натан, — жаль. Но не волнуйся, ты не умрешь сегодня. И завтра не умрешь, и послезавтра.

— А когда же я умру?

Натан пожалел, что начал этот разговор. Бонни смотрела на него огромными глазами, будто ждала, что он раскроет ей тайну будущего.

— Когда будешь очень-очень старенькой.

— С морщинами?

— Да, с морщинами, сединой и волосками на подбородке.

Услышав последнее замечание, Бонни улыбнулась, но тут же стала серьезной.

— А ты и мама? Когда умрете вы?

— Не беспокойся, тоже не сегодня. Но если я умру, ты не должна сильно грустить.

Бонни как-то озадаченно посмотрела на отца:

— Если ты умрешь, я не должна грустить? — Она будто услышала поразительную глупость.

— Нет, конечно же, ты можешь грустить, — поправился он, — но не должна о чем-то сожалеть и в чем-то себя винить, понимаешь? Это произойдет не из-за тебя. Я очень горжусь тобой, и мама тоже гордится. Ты не жалей, что слишком мало времени проводила со мной. Лучше скажи себе: мы много чего делали вместе и у нас осталось много хороших воспоминаний.

— Ты так чувствовал, когда умерла твоя мама?

Вопрос Бонни привел его в замешательство.

— Не совсем, но я старался. И никогда не бойся открыть свои чувства тем, кого любишь.

— Хорошо. — Девочка не совсем понимала, что он хотел этим сказать.

— Чтобы пережить смерть близкого человека, ты должна быть рядом с теми, кто тебя любит. Именно они поддержат тебя.

— Нужно, чтобы я приходила к вам — к тебе и маме?

— Да, — ответил Натан, — ты всегда сможешь прийти к нам, если тебе будет страшно или что-то будет тебя беспокоить. Даже когда станешь взрослой. У тебя замечательная мама, и она всегда успокоит тебя.

— Все же… это тяжело. — У Бонни задрожал голосок.

— Да, — согласился Натан, — тяжело. Иногда тебе будет совсем одиноко и захочется поплакать — ты и поплачь, станет легче.

— Плачут только дети. — Она уже приготовилась расплакаться.

— Нет, плачут все, уверяю тебя. Люди, которые больше не плачут, — самые несчастные существа на свете. Каждый раз, когда ты захочешь почувствовать, что я рядом, ты сможешь пойти и поговорить со мной — туда, где мы любили бывать вдвоем.

— Ты разговариваешь с Шоном?

Он решил сказать правду и почувствовал облегчение, что это ему удалось.

— Да, я разговариваю с Шоном и со своей мамой. Шон живет в моем сердце, он всегда будет моим сыном. И тебе нужно думать так же: я всегда буду твоим отцом, а мама — матерью; даже когда мы умрем… это ничего не меняет.

— Ты идешь на кладбище, когда хочешь поговорить с ними?

— Нет, я не люблю кладбища. Я иду в парк — утром, очень рано, когда там почти никого нет. Я всем говорю, что бегаю, чтобы оставаться в форме, но на самом деле я хожу на пробежки, чтобы побыть с ними. У каждого должно быть такое место. Очень важно продолжать общение, чтобы человек, которого мы любим, оставался с нами.

— Ты думаешь о них каждый день?

— Нет, — соврал Натан, — часто, но не каждый день. — И почувствовал, как холодок пробежал по рукам; потом добавил, глядя в пустоту, больше для себя самого: — Жизнь все-таки замечательная штука!

Бонни обняла его за шею; какое появляется ощущение покоя, когда они сидят вот так, прижавшись друг к другу… В глубине души Бонни не понимала родителей: они всегда говорили только хорошее друг о друге; почему же ее замечательная мама и такой внимательный отец не вместе проводят Рождество? В одном девочка не сомневалась: жизнь взрослых нечто очень сложное, не нужно в нее вмешиваться.

Ужин проходил весело, они ни разу не затронули тяжелые темы. Суп и макароны получились вкусные, а пирог Бонни назвала deliciosa[23]— сахарная глазурь, воздушная начинка…

Вечером Натан и Бонни украшали елку и слушали «Children’s Corner»[24]Клода Дебюсси — эта вещь ей очень нравилась. За окном тихо падал снег.

— Почему мама не любит Рождество?

— Она считает, что люди перестали понимать истинный смысл праздника.

Бонни удивленно посмотрела на отца.

Нужно быть аккуратнее: его дочь все-таки ребенок! Натан объяснил:

— Мама считает, что на Рождество мы должны думать в первую очередь о тех, кто страдает, а не покупать огромное количество ненужных вещей.

— Это правда? Тогда я тоже так считаю!

— Да, правда, — подтвердил Натан. — Мы здесь в тепле и безопасности, а другие люди одиноки. Очень трудно быть одному.

— Но сейчас мама одна, — заметила девочка.

— Она, наверное, с Венсом, — предположил Натан, хотя и не был уверен.

— Не думаю.

— Это тебе женская интуиция подсказывает? — Он подмигнул.

— Точно. — Бонни прикрыла одновременно оба глаза.

Она называла это двойным подмигиванием, потому что одним глазом мигать у нее не получалось. Натан поцеловал ее волосы.

Нарядив елку, они посмотрели отрывок из «Шрэка». Потом Бонни устроила большое представление: сыграла на скрипке и замечательно спела на испанском «Bessame mucho»[25]— разучила в школе. Натан, как активный слушатель, много раз вызывал исполнительницу на бис.

Настало время спать, и он уложил Бонни в постель; она попросила оставить свет в коридоре.

— Спокойной ночи, бельчонок. Я тебя очень люблю.

— Я тоже очень тебя люблю… и это непобратимо.

У него не хватило мужества исправить ошибку, он просто поцеловал ее.

Когда Натан выходил из комнаты, он вспомнил апрельский день 1995 года в родильном доме Сан-Диего — самый первый раз, когда он взял на руки свою новорожденную малышку. Взволнованный, испуганный, он не знал, что делать, глядя на младенца со сморщенным личиком, непрерывно размахивавшего крохотными ручонками.

В тот миг Натан еще не понимал, сколько места она займет в его жизни, не думал, что Бонни, эта кроха, станет для него важнее всего на свете. Не знал и того, что потеря Шона вызовет такую скорбь, — ничего не знал. Потом этот хрупкий маленький ангел открыл глаза и пристально посмотрел на него, будто давал понять, что нуждается в нем. Натан был потрясен, его переполнила бесконечная любовь. Разве есть слова, чтобы описать подобное счастье?..

Каждый человек одинок, и всем на всех наплевать, и наши страдания — необитаемый остров.

Альберт Коэн

18 декабря

Натану предстояло сдержать обещание, данное жене, и отвезти Бонни к бабушке и дедушке на два долгих дня, хотя ему и не хотелось этого делать. Несмотря на ранний час, он позвонил Джеффри и Лизе Векслер, чтобы предупредить о приезде. Натан знал, что даже по праздникам они не позволяют себе долго спать.

Бонни вчера уснула поздно, поэтому он дождался восьми часов и только тогда разбудил ее. Через полтора часа они уже были в пути, но сначала заехали в «Старбакс» выпить по чашке горячего шоколада с амброзией.

Ехать Натан решил на внедорожнике — так безопаснее на заснеженных, скользких дорогах. Бонни, как и Мэллори, обожала этот большой автомобиль с гигантскими колесами: девочка сидела высоко от земли и представляла, что управляет космическим кораблем, совершающим полет вокруг Земли.