Глава XIX. Почти неделя прошла с тех пор, как весть о чудесном воскресении Распятого Назарянина потрясла Иерусалим.

Почти неделя прошла с тех пор, как весть о чудесном воскресении Распятого Назарянина потрясла Иерусалим.

Несмотря на болезнь, первосвященник Каиафа настоял перед Пилатом, чтобы Галбус и Максимус были отправлены подальше отсюда — в Рим. Подозреваемый в симпатиях к учению Назорея Петроний тоже был отослан на родину. Но все трое по чьей-то протекции получили хорошие назначения в римских легионах.

Исчезновение тела Пророка священники объяснили тем, что оно украдено. Члены синедриона авторитетно заявляли, что они уже напали на след преступников. Кроме того, внимание народа было отвлечено неожиданной смертью Юдифи Искариот. Давно город не видел таких пышных похорон. Нескончаемая вереница юных дев Иерусалима провожала тело первой красавицы Иудеи к семейному склепу, где уже покоился ее злосчастный брат.

Глядя на белые лилии и покрывала — символ девственной чистоты умершей, многие качали головами и шепотом передавали скандальный слух о сомнительной нравственности Юдифи, но громко произносить не решались: в старческих руках ростовщика Искариота громадная сила; участь не одной иерусалимской семьи зависела от его расположения, и боязнь оказаться нищим укорачивала языки.

Ученики и последователи Назорея покинули город — кто опасаясь мести священников, кого позвали в дорогу дела. Жизнь продолжалась. Поговаривали, что скоро в Иудее будет новый наместник цезаря — в связи с расстроенным здоровьем прокуратор Понтий Пилат просил императора Тиверия об отставке.

… Над маленьким городком Назаретом заходило солнце. Красные предзакатные лучи освещали плодоносную долину и заглядывали в небольшое оконце столярной мастерской, возле которого сидел старик. Он спешил выполнить заказ — маленький деревянный стульчик с затейливой резьбой. Морщинистые руки удивительно ловко справлялись с тонким делом. Видно было, что мастер пристрастен к своему труду. Перед ним лежали несколько лилий — их изображение он и переносил на спинку стульчика. Мастер был так поглощен работой, что не замечал прохожего, остановившегося возле дома. Путник кашлянул, привлекая к себе внимание.

Старик встрепенулся и, прервав свое занятие, удивленно вскинул глаза на мужчину могучего телосложения, покрытого пылью дальней дороги.

— Кто ты? Что привело тебя сюда?

— Мое имя Варавва. Я пришел из Иерусалима, чтобы поговорить с тобой, если ты — Иосиф, сын Иакова, потомок дома Давидова и отец Того, Кого называли Царем иудеев…

Почтенный старец сказал:

— Я — Иосиф.

— Ты — старый человек, — заговорил, волнуясь, Варавва. — Твои ноги на краю могилы, и ты не пожелаешь солгать…

Он так уставился на Иосифа своими воспаленными глазами, словно хотел прочесть все сокровенные тайны его души.

— Я Варавва, — снова повторил он свое имя, — бывший вор, бунтовщик и убийца. Если бы человеческие законы были справедливы, меня должны были распять на месте твоего сына, ибо Он неповинен, а я преступник! Но невинность на земле всегда страдает. Так было в Иерусалиме в эти ужасные дни, и так, мне кажется, будет в дальнейшие времена… Но ты смотришь на меня спокойным, невозмутимым взглядом! Разве тебе безразлично, что я живу, а твой Сын умер?

Иосиф не ответил.

— А, ты, пожалуй, уже знаешь все, — продолжал Варавва, ловя хоть какую-нибудь перемену в лице старца. — Иисус из Назарета восстал из мертвых и явился Своим ученикам! Но ты же не безумец, Иосиф, и не станешь приписывать Божественность тому, кто рожден от тебя, обыкновенного, смертного человека!

Варавва старался говорить подчеркнуто бесстрастно, но за нарочитым спокойствием скрывалась грызущая тоска. Он не вынес этого напряжения — его бурное нетерпение прорвалось.

— Говори, старик, говори! — закричал он яростно. — Если бы ты только знал, как это мучает меня! Его лицо, Его голос, весь Его Облик меня не покидают! Его смиренные глаза тревожат мою душу! Он так непохож на смертного! Нежность и доброта Его — неземные! Люди жестоки — Он являл милосердие! Люди всегда жалуются — Он смиренно молчал. Умирая, Он превращал страдание в торжество… Как я хочу знать, кто Он в действительности! Я обращался к Его Матери, твоей жене, умоляя раскрыть тайну Его рождения, но она молчала, как и ты… Ее окружало чудесное сияние — таинственное, неземное, которое наполнило меня страхом. Такое же сияние озаряло Назорея, когда я увидел Его в судилище. Чудный свет этот казался Его частицей, Его сутью. Все эти загадки лишили меня рассудка, потому я и пришел к тебе. Скажи правду, Иосиф! Ты — Его отец и должен знать все про своего сына с первой минуты Его рождения в мир! Сжалься над моим страданием, ответь!

— Что я могу сказать тебе, бедная душа, — в голосе Иосифа было сострадание, — кроме того, что Божественный Человек, о Котором ты говоришь, не сын мне!

Варавва был потрясен.

— Не сын?! — повторил он изумленно. — Разве Мария не твоя жена? Разве у тебя нет детей?

— Ни одного, кто называл бы ее матерью, — ответил Иосиф. — Дети у меня есть, но все они рождены в дни моей молодости от первой жены, которая давно умерла. Марию я знал только как существо не от мира сего. Невинность этой Девы я призван был охранять…

— Но разве ты на ней не женился? — недоумевал Варавва.

— Именно так, как мне было ведено, — ответил Иосиф. — Я преклонялся перед ней, как перед царицей и ангелом!

— Опять ты меня смущаешь! — воскликнул Варавва. — Почему ты называешь ее царицей? Молва гласит, что она простая девушка из Египта!

Глаза Иосифа повлажнели.

— Туда мне велели с ней бежать, чтобы спастись от изверга Ирода, который мог отнять жизнь ее Младенца… Когда я впервые увидел ее, была весна, тихий вечер… Она одна шла по полю. Странное сияние было в ее волосах. Мне казалось, я встретил ангела с небес.

Старик умолк, вспоминая, но скоро опять продолжал:

— Потом пришло повеление жениться на ней, и я послушался.

— Что ты говоришь? — раздраженно закричал Варавва. — Разве ты не по своей воле женился на этой царице, как ты ее называл? Но она была твоей?

— Не смей произносить таких речей! — сказал Иосиф с внезапной пылкостью. — Она никогда не была моей — ни взглядом, ни дыханием, ни прикосновением! Ее друзьями были ангелы, они ей пели в ту ночь, когда родился Младенец. Я был только верным слугой Марии.

— Ты бредишь! — закричал Варавва в гневе. — Ты потерял рассудок, бедный старец! И на самом краю могилы хочешь поддержать обман! Если Он не был твоим сыном, скажи, чей же Он Сын!

Вдруг тень упала на землю — солнце зашло. В сером вечернем свете друг против друга молча стояли двое.

— Чей же Он Сын? — повторил Варавва почему-то шепотом.

Иосиф смотрел прямо в глаза дерзкому гостю.

Яркий свет внезапно озарил все вокруг. Иосиф торжественно простер руки и произнес:

— Спроси Его Самого! Он здесь!

И старец, упав на колени, замер в глубоком поклоне. Смущенный, испуганный Варавва обернулся. Перед ним, излучая лучезарную красоту, стоял… Назорей.