К свету фаворскому

Руслан Дериглазов

Что значит для нас сегодня Сергий Радонежский? Независимо от нашего у всякого на особицу восприятия — для всей России сегодняшней, переживающей очередную великую смуту, он значит столь же много, сколь значил некогда — и всегда в поры смут и гибельных, казалось, потрясений. Он всегда был — и остается для нас — великим молитвенником и печальником за землю Русскую, величайшим из духовных подвижников ее — вдохновителем победы на кули ковом поле и «Троицы» Андрея Рублева, первым духостроителем Святой Руси.

«Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, — писал отец Павел Флоренский, — мы не найдем ни одной нити, которая не приводила бы к этому первоузлу: нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука — все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному. В лице его русский народ сознал себя, свое культурно-историческое место, свою культурную задачу и тогда только, сознав себя, — получил историческое право на самостоятельность».

Русская Православная Церковь отмечает в нынешнем году 600-летие преставления Преподобного Сергия Радонежского, чудотворца всея Руси. ЮНЕСКО 1992 год объявлен Годом Сергия.

Он по-прежнему с нами. Это утешает, вселяет светлую надежду на то, что — даст Бог, прорвемся и на этот раз. Его, святого Сергия, молитвами...

И вот в преддверии знаменательной даты Дмитрий Балашов публикует роман «Похвала Сергию» («Наш современник», №№ 9—11, 1991). Это первая, насколько мне известно, попытка — и успешная — создать полнокровный эпический художественный образ величайшего русского святого. Есть жития (в том числе — в прекрасной литературной обработке Б. Зайцева), есть блистательные работы русских историков и религиозных философов XIX — начала XXвв., есть труды сегодняшних богословов и исследователей. Роман же — впервые.

«Книга эта несколько неожиданна для меня самого», — признается, предваряя журнальную публикацию, автор.

Да, роман о Сергии вызревал, как мне представляется, постепенно и как бы на периферии «Государей московских». Впервые Варфоломей (мирское имя будущего подвижника) «отроком лет семи-восьми» мелькнул в одной из начальных глав романа «Бремя власти», затем эпизоды, связанные с ним, все учащающимися стежками прошивают и этот, и последующие романы цикла. А в «Ветре времени» Сергий Радонежский выходит на первый план.

Д. Балашов начал писать свой роман о Сергии «разумея, что фигура его необходима для понимания всех после дующих событий эпохи, и, значит, — считает автор, — книга о нем все же должна входить как обязательное звено в серию «Государи московские».

Итак, «Похвала Сергию». Еще один исторический роман из многотомного цикла «Государи московские» — не о князьях на этот раз, а о будущем духовном зодчем Московской Руси. Да, не о Сергии роман-то, а о Варфоломее, которому еще только предстоит в будущем (за пределами повествования) стать Преподобным. Пока что повествование охватывает лишь первые 22 года мирской жизни святого, годы взросления и подготовки к подвижническому служению.

Роман написан в обычной, легко узнаваемой Балашовской манере: упругое, выпуклое, кажется, до зримости, осязаемости и обоняемости письмо; свободная и в то же время динамичная ком позиция, изобилующая многими острыми, открыто публицистическими отступлениями, без которых уже и не представляю прозы Балашова, — размышлениями писателя над прошлым и на стоящим (в данном случае — о воспитании маленького русича, о средневековых русских школах, о соотнесенности знания книжного и некнижного, о единстве народа, о том, что значило богатство в те века, и т. д. и т. п.), интересными и значительными и сами по себе, но кроме того вовлекающими читателя в некое сотворчество, в активное осмысление различных исторических и духовный реалий и ситуаций; характерная языковая ткань, ненавязчиво расшитая средневековым лексическим узором: ну и, наконец, историческая достоверность высшей пробы.

Разворачивается перед нами свиток детства, отрочества, юности боярского сына Варфоломея Кирилловича на фоне широчайшей исторической панорамы, включающей в себя — самым близким планом — упадок Ростовского княжества и постепенное, но неуклонное оскудение знатного некогда боярского дома, а после разграбления москвичами — вынужденное переселение в Радонеж.

Благодать Божия почила на Варфоломее еще до... рождения: на воскресном богослужении в важнейшие моменты литургии младенец трижды прокричал на всю церковь во чреве матери его Марии; по рождении же не брал грудь по постным дням — средам и пятницам. А семи лет, встретившись с ангелом, явившимся ему в виде старца-пресвитера, по молитве его чудесным образом овладел грамотой (этот житийный эпизод впечатляюще написан в романе).

Маленький Варфоломей воспитывался на нянькиных сказках да мать «сказы вала про Христа», делился с ним начатками жадно постигаемой церковной учености старший брат Стефан — будущий духовник великого князя московского. Взаимоотношения братьев занимают чуть ли не основное место в романе, н написаны они психологически очень достоверно — когда бы на младшем не лежало особой благодати: все же «лидерство» Стефана мне кажется несколько преувеличенным. Кстати: при христианской смиренности Варфоломея, настойчиво отмечаемой житиями как одно из главных его качеств, сомнительными представляются и яркие сами по себе эпизоды детской драки, схватки его в отроках с Радонежским колдуном Ершом.

Прекрасно показано развитие и становление характера будущего инока-подвижника, раннее н сознательное стремление жить «по Христу»: отдать рубашку, чем только можно послужить ближнему... Вот пятилетний Варфоломей самоотверженно ухаживает за умираю щей помороженной сверстницей — беглой из разгромленной татарами Твери. «Тебя унесут ангелы, — успокаивает он ее. — И ты увидишь Фаворский свет!»

Сквозная тема фаворского света, так беспокоящего и влекущего нашего героя, света, сопутствующего духовному подвигу, «огня, от которого возгорит новое величие Руси», — представляется одной из ключевых к образу взрослеющего Варфоломея. Не менее значительна гл. 8 второй, части, в которой разворачивается содержательный богословский спор двух братьев о добре и зле, о Боге и сатане, о свободе воли и ответственности, спор, в котором вера испытывается изощренными умственными соблазнами...

Чем дальше разворачивается свиток жизни, тем яснее осознает герой свою особую призванность. В толпе «у него являлось странное и, может быть, да же в чем-то греховное ощущение:...судьба этих людей, неведомыми путями (вернее, ведомыми одному Господу) неотрывно связана с его судьбой, и от того, как поведет себя он, что будет делать в жизни, от его усилий духовных, зависит и вся сущая жизнь, судьба всех прочих сограждан и соплеменников его».

И все же только в самом конце повествования он выходит на свою дорогу.

«Дорога в монастырь... давно задуманная дорога... лежала наконец-то открытою перед ним». — Так заканчивается роман сегодня. На этом мы расстаемся с юным Варфоломеем на пороге его настоящей жизни (и Сергий-то — которому «Похвала» — там, впереди, за порогом).

Нам остается, не без сожаления, перечитывать слова из Пролога к роману: «...не видно его дел духовных, его непрестанных дум, не видно света, исходящего от него...». Да, пока еще не видно, но так хочется верить, что писатель доведет все же до конца и этот творческий подвиг свой — и узрим мы в полной красе и дела, и думы великого чудотворца всея Руси, и свет узрим, исходящий от него, — свет Фаворский. Да воссияет он и нам, грешным!