Соборность, или русская симфония

Вера в совершенство формы богооткровенных истин, принятых Русью от Византии, стала определяющим фактором российской истории, её идеей. Совершенная форма требует не столько дальнейшего развития истины, сколько сохранения её в неприкосновенном виде. Только русское православие, благодаря его самоизоляции, своеобразному выпадению из истории, по мнению славянофилов, сохранило в себе соборный дух – «сочетание единства и свободы, опирающееся на любовь к Богу» (А.С.Хомяков). И.В. Киреевский возводил даже в достоинство факт «неисторичности русского существования», рассматривая его «как особый тип христианской аскезы». Более того, если рассматривать Россию с точки зрения вечных истин христианского откровения, то критика Хомяковым автора «Философических писем» получает вид логического обоснования: «ибо сущность религии есть неизменный во веки дух света, проникающий все формы земные. Следовательно, мы не отстали в этом отношении от других просвещённых народов». Защитники национальной самобытности видели в русской «неисторичности» «животворный источник», питающий «верующий разум» (И.В. Киреевский) и призывали своих оппонентов к «слиянию с жизнью русской земли» (А.С. Хомяков). Заметим, что в отличие от А.С. Хомякова, П.Я. Чаадаев дает исключительно отрицательную оценку «религиозному обособлению», подчеркивая безразличие русского православия к «великой мировой работе».

П.Я. Чаадаев и В.С. Соловьев критикуют духовную изоляцию Московского государства, но не раскрывают её историческую необходимость. Дело в том, что самоутверждение русской идеи, или духа народа вплоть до эпохи Петра Великого происходит не через «презрение к миру» вообще, а, прежде всего, к миру рационального сознания Запада, расщепляющего целостное знание «Я есмь истина». Православная соборность и есть категорическое утверждение этой целостности, т. е. непосредственного единства предмета веры и самой веры верующих. Вспомним, что весь пафос воззваний духовных деятелей, обращенный к Московским князьям, и заключался прежде всего в том, чтобы «утверждать православную веру» в «мире сем». Но поскольку истина не ограничивается верой в совершенство формы богооткровенных истин, принятых Русью от Византии, и вытекающей отсюда необходимостью сохранения её в неприкосновенном виде (речь идет о Символе веры, составленного «по внушению Духа Святого отцами первого и второго вселенских соборов»), а есть путь восхождения на Голгофу, постольку неизбежен внутренний раскол русской идеи. Становление религиозного самосознания есть процесс отвержения всего первоначально данного, затронувший обе стороны русской идеи - внутреннюю жизнь в духе (церковь) и её наличное бытие (государство). Строго говоря, истинное должно стать результатом деятельности духа и только духа.

Противоречие между светской и духовной властью не прекращалось на всем этапе образования Московского централизованного государства. Особенно отношение обострилось после падения Новгорода в 1478 году, когда великим князем Иваном III были отобраны земли не только у местного боярства, но и предпринято было значительное урезание владений новгородской церкви. Напомним, что только новгородскому собору Св.Софии принадлежало более 2500 сел. Поэтому совсем не случайно, что в действиях Ивана III многие церковные иерархи усматривали происки антихриста. В этих действиях, конечно, можно ещё усматривать те же мотивы, которые свойственны были его предкам, или думы о «примыслах», но в то же время, как справедливо констатирует С.Ф. Платонов, вместе с насильственным объединением северной Руси «совершалось превращение московского удельного князя в государя самодержца всей Руси».

Сбросив остатки внешней зависимости светской и духовной власти от ордынского хана (1480 год), великий князь постепенно сам начинает внедрять «восточный» принцип безусловного подчинения единой воле всех и вся не только в среду служилых князей, которые фактически превращались в бояр московского князя, но и в среду духовенства. Между Иваном III и главой русской церкви митрополитом Георгием происходят столкновения, в частности, по поводу управления Кирилло-Белозерским монастырем, маршрута крестного хода при освящении Успенского собора и т.п. Русская церковь после событий XV века, оставаясь фактически независимой организацией по отношению к Византии, теперь в конкретном опыте взаимодействия с крепнувшей властью великого московского князя вынуждена была определить для себя степень своей самостоятельности. Это оказалось не просто, поскольку объективно речь шла о том, чтобы решить фундаментальный вопрос бытия русской идеи: кто фактически станет субъектом принципа единства народа - церковь или государство? Справедливости ради заметим, что упомянутый «восточный» принцип на деле является принципом самого христианства, но лишь в его православной форме, где, согласно Символу веры, существует только одно, единое и неделимое основание всего сущего – воля Бога-Отца. «И по причине Отца, то есть, по причине бытия Отца существует Сын и Дух», - утверждает Иоанн Дамаскин. Не случайно титулом Отца Отечества станет именоваться глава государства Российского, о чем более подробно будет ещё сказано.

Предметами разногласий были и «общетеоретические» вопросы, стимулирующие как активность христиан внутри самой церкви, так и выходящие за её пределы различные еретические выступления. Внутри церкви, как известно, образовывались различные «партии»: Нил Сорский (1433 –1508) осуждал «стяжания» богатств церковью, а Иосиф Санин (1439-1515) считал, что «все стяжания церковна – божья суть стяжания». По словам Г.П. Федотова, в Ниле Сорском «обрело свой голос безмолвное пустынножительство Русского Севера», дополнительным импульсом чему и послужило столкновение разных взглядов. «Противоположность между заволжскими «нестяжателями» и «осифлянами», - анализирует этот вопрос Г.П. Федотов, - поистине огромна, как в самом направлении духовной жизни, так и в социальных выводах. Одни исходят из любви, другие из страха – страха Божия […] Духовная жизнь «заволжцев» протекает в отрешенном созерцании и умной молитве, - осифляне любят обрядовое благочестие и уставную молитву. Заволжцы защищают духовную свободу и заступаются за гонимых еретиков, осифляне предают их на казнь. Нестяжатели предпочитают трудовую бедность имения и даже милостыне, осифляне ищут богатства ради социально организованной благотворительности […] Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия». Поскольку иосифляне развивали идею «божественного происхождения» государственной власти и отстаивали необходимость беспощадной борьбы с инакомыслием (распространение ересей, прежде всего «жидовствующих», подрывало основы православия и, тем самым, государственные основы), то именно они нашли, в конечном счете, поддержку со стороны Московского князя. Следует, однако, заметить, что в самом начале спора светскую власть привлекала позиция «нестяжателей», опираясь на которую, можно было бы провести церковную секуляризацию в масштабе всего Московского царства. В свою очередь, великокняжеская власть, получив идейное обоснование своей политико-экономической линии, предоставила церкви относительную независимость.