КЭЛ. – Я не умею молчать! 1 страница

Бернар-Мари Кольтес

БИТВА НЕГРА С СОБАКАМИ

Перевод Натальи Санниковой

В одной из стран Западной Африки, где-то между Сенегалом и Нигерией, строительство, ведущееся иностранной компанией.

ПЕРСОНАЖИ

ГОРН, шестьдесят лет, начальник строительства

АЛЬБУРИ, черный, загадочным образом проникший в поселок

ЛЕОНА, женщина, привезенная Горном

КЭЛ, около тридцати, инженер

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Окруженный частоколом и вышками поселок, в котором живет начальство и хранятся материалы:

- сплошная стена бугенвиллий, приткнувшийся к дереву грузовичок;

- веранда, стол и кресла-качалки, виски;

- приоткрытая дверь одного из бунгало.

Строительная площадка: пересекающая ее река, недостроенный мост; озеро вдалеке.

Перекличка охранников: голоса, горловые звуки, удары железом по железу, железом по дереву, глухие вскрики, икота, свист, обрывки пения, бегущие по колючей проволоке как пересмешка или шифрованное сообщение, барьер, воздвигнутый перед звуками джунглей вокруг поселка.

Мост: две симметричных конструкции из бетона и тросов, гигантские и белые, выступающие с двух сторон из красного песка, чтобы так и не встретиться в великой пустоте неба над заболоченной рекой.

«Он назвал ребенка, рожденного ему в изгнании, Нуофия, что означает: зачатый в пустыне».

Альбури: царь племени Дуйлоф (Уолоф), в XIX веке противостоявший белому вторжению.

Тубаб: общее прозвище белых в некоторых районах Африки.

Перевод на язык Уолоф – Алиун Бадара Фалл.

«Шакал вгрызается в остатки туши, быстро выдирает из нее несколько кусков и проглатывает на бегу, неуловимый закоренелый мародер, случайный убийца».

«По обе стороны от Мыса была верная смерть, а в центре – ледяная гора, натолкнувшись на которую, слепой был бы обречен».

«Долго еще, пока жертва задыхается, львица в медитативном ритуальном наслаждении смутно вспоминает любовную одержимость».

I

За бугенвиллиями, в сумерках.

ГОРН. – Тень, за деревом, издалека увидел.

АЛЬБУРИ. – Я Альбури, месье, я пришел за телом; его мать ходила на стройку прикрыть тело ветками, месье, и не нашла, она ничего не нашла; и теперь его мать будет всю ночь кружить по деревне и вопить, если ей не отдадут тело. Ужасная ночь, месье, никто не уснет из-за воплей старухи. Вот почему я пришел.

ГОРН. – Скажите, вас прислала полиция или община?

АЛЬБУРИ. – Я Альбури, пришел за телом брата, месье.

ГОРН. – Да, страшное дело; проклятое падение, и грузовик этот распроклятый, несся на полной скорости, водитель будет наказан. Рабочие совсем от рук отбились, хотя им даны четкие инструкции. Завтра тело будет у вас; пришлось отправить его в больницу, так, слегка подлатать, чтобы представить семье в лучшем виде. Сочувствую семье. И вам сочувствую. Такое горе.

АЛЬБУРИ. – И горе, и не горе. Если бы он не был рабочим, месье, семья зарыла бы его пустую кожуру в землю со словами: одним ртом меньше. Хотя и в самом деле одним ртом меньше, потому что строительство скоро закрывается, и скоро он уже не был бы рабочим, месье, значит, скоро пришлось бы кормить одним ртом больше, значит, это горе ненадолго, месье.

ГОРН. – Послушайте, а ведь я никогда вас здесь раньше не видел. Пойдемте, виски, что ли, дернем по стаканчику, не стойте за деревом, мне вас почти не видно. Проходите за стол, месье. Здесь, на стройке, у нас отличные отношения с полицией и местными властями; моя заслуга.

АЛЬБУРИ. – Деревня говорит о вас с тех пор, как началось строительство. Тогда и я сказал: вот случай увидеть белого поближе. Мне еще многое предстоит узнать, месье, и я сказал своей душе: поспеши к моим ушам и послушай, поспеши к моим глазам и не потеряй ничего из того, что увидишь.

ГОРН. – У вас отличный французский, это правда; думаю, и английский не хуже, да, наверно, и другие языки; у вас здесь у всех отличные способности к языкам. Вы чиновник? Вы похожи на чиновника. И потом, вы знаете больше, чем говорите. И еще, последнее, не слишком ли много комплиментов?

АЛЬБУРИ. – Это полезно, в начале.

ГОРН. – Странно. Обычно, деревня отправляет к нам делегацию, и все устраивается на раз. Обычно, все происходит торжественней, но быстрее: с десяток человек, с десяток братьев покойного; я привык к быстрым сделкам. Да, печально все кончилось для вашего брата; все вы здесь «братья». Семья хочет компенсацию; ну так будет компенсация, конечно, тем, кому положено, если они не заломят цену. Но вы - вас я точно никогда раньше не видел.

АЛЬБУРИ. – Я всего лишь пришел за телом, месье, и уйду сразу, как только его получу.

ГОРН. – Тело, да, да, да! Завтра. Вы получите его завтра. Извините, нервы, столько забот. Жена недавно приехала; она уже несколько часов разбирает свои вещи, а я даже не успел узнать, как ей здесь. Женщина здесь – это целый переворот; я к этому не привык.

АЛЬБУРИ. – Это хорошо, что здесь женщина.

ГОРН. - Я недавно женился, совсем недавно; вообще-то, вам я могу сказать, это даже не до конца улажено, в смысле формальностей. Но все равно женитьба, месье, это целый переворот. Я к этому совсем не привык, сплошные заботы; что-то она долго не выходит из комнаты, я начинаю нервничать; она там, там, она уже несколько часов разбирает там свои вещи. Давайте-ка все-таки дернем по стаканчику, - а? - пока ее ждем, я вам ее представлю; праздник маленький устроим, можете потом остаться здесь. Только пройдите, наконец, за стол, уже почти стемнело. Знаете, у меня зрение неважное. Чем там стоять, лучше выходите, покажитесь.

АЛЬБУРИ. – Это невозможно, месье. Посмотрите на охранников, посмотрите на них, туда, наверх. Они одновременно наблюдают за всем, что происходит внутри лагеря и снаружи, они меня видят, месье. Если они увидят меня рядом с вами, то перестанут мне доверять. Они говорят: не доверяй живой козе в логове льва. Не сердитесь на них за такие слова. Быть львом куда почетней, чем козой.

ГОРН. – Позволили же они вам войти. Обычно, для этого нужно иметь пропуск или быть представителем власти; они это отлично знают.

АЛЬБУРИ. – Они знают, что нельзя позволить старухе вопить всю ночь и завтрашний день, и нужно ее унять; что нельзя оставлять деревню без сна, что нужно успокоить мать и отдать ей тело. Они отлично знают, зачем я пришел.

ГОРН. – Да получите вы свое тело! Завтра же. А сейчас у меня голова раскалывается, мне срочно нужно выпить. Правда, месье, безумная идея - завести себе женщину на старости лет?

АЛЬБУРИ. – Женщины не так уж безумны. Кстати, они говорят: в старой посуде суп вкуснее. Не сердитесь на них за такие слова. У них свой язык, но для вас это очень почетно.

ГОРН. – Даже жениться?

АЛЬБУРИ. – Особенно жениться. Нужно им заплатить столько, сколько они стоят, а потом держать их на привязи.

ГОРН. – А вы умны! Я думаю, она вот-вот появится. Выходите, выходите, потолкуем. Стаканы у меня есть. Это не дело - стоять в тени, за деревом. Давайте, присоединяйтесь ко мне.

АЛЬБУРИ. – Я не могу, месье. Мои глаза не выносят слишком резкого света; они моргают и слезятся; они не привыкли к ярким огням, которые вы зажигаете вечерами.

ГОРН. – Выходите, выходите, посмотрите на нее.

АЛЬБУРИ. – Я посмотрю на нее издалека.

ГОРН. – У меня скоро голова взорвется, месье. Что там можно разбирать столько времени? Пойду спрошу, как ей здесь. Знаете, какой у меня сюрприз? Да пошли они, эти заботы! Я устраиваю фейерверк в конце вечера; останьтесь; эта блажь стоила мне целого состояния. К тому же, мы с вами должны потолковать о деле. У нас всегда были отличные отношения; власти - они у меня в кармане. Подумать только, она за дверью, а я до сих пор не знаю, как ей здесь. Если вы из полиции - еще лучше; иметь с ними дело – одно удовольствие. Африка должна производить угнетающее впечатление на женщину, которая ни разу в жизни не покидала Парижа. Да, мой фейерверк, у вас от него дух захватит. Пойду посмотрю, что они там сделали с этим долбаным трупом! (Уходит).

II

ГОРН (стоя перед приоткрытой дверью). – Леона, вы готовы?

ЛЕОНА (изнутри). – Я разбираю вещи. (Горн приближается) Нет, ничего я не разбираю. (Горн останавливается.) Я жду, когда оно остановится.

ГОРН. – Что-что?

ЛЕОНА. – Когда оно остановится. Оно пройдет, когда стемнеет; в Париже, вечером, точно также: меня час тошнит, пока оно продвигается от дня к ночи. Дети, кстати, тоже кричат, когда солнце садится. У меня с собой таблетки, надо не забыть принять. (Наполовину высунув голову, показывает на бугенвиллии.) Что это за цветы?

ГОРН. – Не знаю. (Она снова исчезает.) Выходите, выпьем виски.

ЛЕОНА. – Виски? Нет, нет, исключено. Только этого не хватало, вот увидите, что со мной начнется. Нет, абсолютно исключено.

ГОРН. – Просто выходите, и все.

ЛЕОНА. – Я пытаюсь понять, чего мне не хватает; кучи вещей мне не хватает, зато у меня куча вещей, которые мне в жизни не пригодятся. Мне сказали: свитер, в Африке ночью холодно; как же, холодно, уроды! А у меня теперь три свитера на руках. Что-то я совсем расклеилась. У меня мандраж, козлик, такой мандраж. А как насчет других мужчин? Обычно я людям не нравлюсь, при первой встрече.

ГОРН. – Только один, я вам уже говорил.

ЛЕОНА. - Не люблю я эти самолеты. Предпочитаю телефон, всегда можно бросить трубку. Хотя я готовилась, готовилась как ненормальная: целый день регги слушала, соседи наверно с ума посходили. Знаете, какое я сделала открытие, когда полезла в чемодан? Парижане ужас как сильно пахнут, я это знала; я уже чувствовала их запах в метро, на улице, ото всех, с кем приходится сталкиваться, я чувствовала, как он тянется от них и разлагается во всех углах. Я его и сейчас чувствую, здесь, в собственом чемодане; я больше не могу. Когда свитер или блузка, ну в общем, любая тряпка пропитывается запахом рыбы, или жареной картошки, или больницы, попробуйте потом его вывести; а этот запах цепляется еще сильнее. Мне нужно время, чтобы проветрить белье. Я так рада, что сюда приехала. Африка, наконец-то!

ГОРН. – Вы еще ничего не видели, и даже не хотите выйти из комнаты.

ЛЕОНА. – Я уже видела достаточно, и отсюда вижу достаточно, чтобы ее обожать. Я же не в гости приехала. Все, я готова; сейчас, только пойму, чего мне не хватает, потом чего у меня слишком много, проветрю белье, и сразу выйду, честное слово.

ГОРН. – Я жду вас, Леона.

ЛЕОНА. – Не ждите меня, не надо. (Перекличка охранников, Леона наполовину высовывается.) А это что?

ГОРН. – Охранники. С вечера и всю ночь они иногда перекликаются, чтобы не уснуть.

ЛЕОНА. – Это ужасно. (Прислушивается.) Не ждите меня. (Исчезает.) Козлик, я должна вам что-то сказать.

ГОРН. – Что?

ЛЕОНА (шепотом). – Перед самым отъездом, вчера вечером, я гуляла по Пон Нёф. И знаете, я вдруг почувствовала себя так хорошо, так счастливо, как никогда, просто так, без всякой причины. Это ужасно. Когда со мной случается что-нибудь подобное, то я, в общем, я знаю, что это плохо кончится. Не люблю мечтать о слишком большом счастье или слишком хорошо себя чувствовать, иначе потом целый день места себе не нахожу и жду, что случится. У меня бывают предчувствия, только наоборот. И они меня еще ни разу не обманывали. Нет, козлик, я не спешу отсюда выходить.

ГОРН. – У вас нервы напряжены, это естественно.

ЛЕОНА.- Вы меня почти не знаете.

ГОРН. – Давайте, выходите.

ЛЕОНА. – Вы уверены, что здесь только один мужчина?

ГОРН. – Уверен.

ЛЕОНА (появляется ее рука). - Умираю, пить хочу. Вот попью и сразу выйду, честное слово.

ГОРН. – Пойду что-нибудь принесу.

ЛЕОНА. – Воды, принесите воды. Мне нужно запить таблетки. (Горн уходит, Леона появляется, осматривается.) Впечатляет! (Наклоняется, срывает цветок бугенвиллии, снова исчезает за дверью).

III

Под верандой. Входит Горн.

КЭЛ (За столом, уронив голову на руки). – Тубаб, дурачина, почему ты ушел? (Плачет) Что я ему плохого сделал? Горн, ты меня знаешь, ты знаешь, я нервный. Если он не вернется сегодня вечером, я их всех поубиваю; они собачатину жрут, они его у меня украли. А я не могу без него уснуть, Горн. А они сейчас его жрут. Я даже лая его не слышу. Тубаб!

ГОРН (доставая игральные кости). – Не умеешь пить – не пей. (Передвигает бутылку ближе к себе).

КЭЛ. – Я не умею молчать!

ГОРН. – Ставлю полсотни.

КЭЛ (поднимая голову). – На пять цифр?

ГОРН. – На каждую.

КЭЛ. – Не согласен. Десять франков на цифру, не больше.

ГОРН (бросив на него быстрый взгляд). – Я смотрю, ты побрился, причесался.

КЭЛ. – Ты же знаешь, я всегда бреюсь вечером.

ГОРН (смотрит на кости). – Моя взятка. (Забирает взятку)

КЭЛ. – А вообще, я бы лучше в шашки сыграл; из чистого удовольствия, ради самой игры. Деньги, деньги, никакого удовольствия; у тебя одно удовольствие – сорвать куш побольше, в конце концов, это омерзительно; каждый сам за себя, и плевали все на удовольствие. Может, хоть женщина принесет сюда немного человечности. Ты ей опротивеешь, это не за горами. Я за бескорыстную игру, я против игры на деньги. Мы должны играть в шашки. Женщины вообще предпочитают шашки. Женщины вносят в игру человечность.

ГОРН (тихо). – Кэл, у нас тут мужчина. Он из деревни, или из полиции, или того хуже, потому что я его никогда раньше не встречал. Он не хочет говорить, кто его сюда прислал разбираться. Но он разберется, и ты ему ответишь, за все ответишь. Готовься. Я в это дело не лезу, меня оно не касается; я ничего не знаю, покрывать тебя не собираюсь, меня там не было. Рабочий день закончился, с меня взятки гладки. На этот раз, тебе придется за все отвечать самому, а ты не можешь справиться даже с хреновой каплей виски.

КЭЛ. – Это не я, Горн, я ничего не делал, Горн, ничего. (Шепотом). Сейчас не время выяснять отношения, мы должны быть вместе, Горн, мы должны быть едины. Это просто: сначала ты пишешь рапорт в полицию, потом в дирекцию, ставишь свою подпись – опс! – и я совершенно спокоен. Тебе все верят; а у меня никого кроме моей псины, меня никто не слушает, никто. Мы должны быть вместе – против всех. Я не желаю говорить с этим негром; дело-то ни о чем, я рассказываю тебе всю правду, а дальше твой ход. Ты знаешь, Горн, я нервный, прекрасно знаешь; лучше мне с ним не встречаться. Я вообще ни с кем не желаю встречаться, пока не вернется мой пес. (Плачет). Они его сожрут.

ГОРН. – Полсотни франков на каждую цифру, и ни одним су меньше.

КЭЛ (Кладет пятьдесят франков. Совсем близко слышны крики буйволовых жаб.) – Мы смотрели на небо, рабочие и я; пес почуял запах бури. Какой-то парень переходил через дорогу, я еще это отметил. Вдруг разражается страшная гроза. Я кричу: ко мне, Тубаб, ко мне! А у него морда оскалена и шерсть дыбом: чувствует запах смерти, это его, дурака, еще больше возбуждает. Потом вижу, он несется к негру, там, под стеной дождя. Я ору: ко мне, Тубаб, дурачина! И тут, посреди всего этого содома, посреди бушующей стихии, я вижу длинную стрелу молнии. Тубаб замер, мы все смотрим. И видим, как негр падает, в грохоте грома, падает как подкошенный, под тоннами воды; валится прямо в грязь. На нас надвигается запах серы, потом шум грузовика, который мчится к нам на всех скоростях. (Горн встряхивает кости). Исчез мой Тубаб, я не могу без него уснуть, Горн. (Плачет). Он уже маленьким спал на мне; инстинкт всегда заставлял его ко мне возвращаться, он пропадет без меня, Горн, пропадет, дурачина. Я не слышу его лая; они его сожрали. Ночью я всегда чувствовал комочек шерсти на животе, на ногах, на яйцах; с ним я мог спать, Горн, я к нему привык. Что я ему сделал плохого?

ГОРН (смотрит на кости). – Двенадцать. (Кэл берет взятку).

КЭЛ (подмигивая). – Какая приятная неожиданность, Горн. Ты говоришь: я в аэропорт, возвращаешься и говоришь: жена приехала! Сильный ход. Я вообще не знал, что ты себе кого-то нашел. Что это на тебя вдруг напало, старик? (Они делают ставки.)

ГОРН. – Мужчина не должен заканчивать свои дни изгоем.

КЭЛ. – Верно, старик. (Берет взятку.) Главное, чтобы ты сделал правильный выбор.

ГОРН. – Когда я в последний раз ездил в Париж, то сказал себе: если ты не найдешь ее теперь, то уже никогда не найдешь.

КЭЛ. – И ты ее нашел! Какое счастье, старик! (Делают ставки.) Только не доверяй здешнему климату. У женщин от него проявляются разные странности. Научно доказано.

ГОРН. – Но не у этой. (Кэл берет взятку.)

КЭЛ. – Пусть носит правильную обувь, могу уступить свою, так ей и передай, старик. Женщинам лишь бы покрасоваться, что они знают об африканских микробах? Их же запросто можно через ноги подхватить.

ГОРН. – Она не обычная женщина.

КЭЛ (подмигивая). - Тогда я произведу на нее впечатление. Найду случай поцеловать ей руку, пусть увидит, что такое настоящая галантность.

ГОРН. – Я сказал: вы любите фейерверки? Она сказала: да. Я сказал: я их устраиваю в Африке каждый год, этот будет последним. Хотите его увидеть? Она сказала: да. Тогда я дал ей адрес и деньги на билет: приезжайте через месяц, за это время успеет прийти посылка от Руджери. Она сказала: да. Вот так я ее и нашел. Из –за последнего фейерверка; хотел, чтобы его увидела женщина. (Делает ставку.) Сказал, что строительство скоро закроется, и тогда я навсегда уеду из Африки. Она на все сказала «да». Она всегда говорит «да».

КЭЛ (не сразу). – Почему они отказываются от строительства, Горн?

ГОРН. – Этого никто не знает. Ставлю пятьдесят франков. (Кэл делает ставку.)

КЭЛ. – Почему вот так сразу, Горн? Почему нам никто ничего не объяснил? Я еще хочу работать, Горн. А работа, которую мы уже сделали? Пол-леса вырублено, двадцать пять километров дороги, между прочим? Мост строим? А поселок, а колодцы? Что, все в песок, да? Почему мы ничего не знаем, Горн, ничего из того, что там решается? Почему ты не знаешь?

ГОРН (смотрит на кости). – Моя взятка. (Пауза, перекличка часовых.)

КЭЛ (шепотом). – Слышишь, зубами скрипит.

ГОРН. – Кто?

КЭЛ. – Негр, там, за деревом, скажи ему, Горн, пусть уйдет.

(Пауза. Далекий собачий лай. Кэл вздрагивает.) Тубаб! Я его слышу. Возле сточной канавы отирается; провалится в нее – с места не сдвинусь. (Делают ставки.) Болтается где ни попадя, тварь такая, а когда я его зову, не отвечает, делает вид что задумался. Это он? Он. Давай, думай, дворняга шелудивая, я тебя вылавливать не побегу. Наверно, учуял запах чужого зверя; авось не провалится, а если и провалится, пальцем не шевельну. (Они смотрят выпавшие кости. Кэл берет взятку, шепотом.) Тот парень, Горн, знаешь, он даже не был настоящим рабочим; барахло, поденщик; никто его не знает; никто ничего не скажет. В общем, он собрался уходить; я говорю: нет, ты не уйдешь. Уйти со стройки на час раньше; на час, это много; вот так отпустишь кого-нибудь, потом с остальными не разберешься. Как я тебе уже сказал, я говорю: нет. Тогда он плюет мне под ноги и уходит. Под ноги мне плюнул, еще пара сантиметров, и попал бы в ботинок. (Делают ставки.) Ну, тут я зову остальных и говорю им: видите этого парня? (Подражая негритянскому акценту.) Видим, начальник.– Уходит он со стройки не дождавшись конца смены? – Натурально уходит, начальник. – По-моему он без каски, а, ребята, или я чего-то не догоняю? – Точно, начальник, без каски. Я говорю: запомните, он ушел без моего разрешения. – Да, начальник, без твоего разрешения. И тут он упал, и грузовик этот вынырнул; и я еще успел спросить: кто за рулем? Чего он так гонит? Негра не видит? И тут – опс! (Кэл берет взятку.)

ГОРН. – Все видели, как ты стрелял. Идиот, ты же не в состоянии справиться даже со злостью со своей хреновой.

КЭЛ. – Я тебе говорю, это не я - случайность.

ГОРН. – Выстрел. И все видели, как ты садился в грузовик.

КЭЛ. – Выстрел – это молния, а грузовик – это ослепивший всех дождь.

ГОРН. - Я, может, университетов и не кончал, но заранее знаю всю ту чушь, которую ты начнешь нести. Увидишь, чего она стоит. С меня взятки гладки, а ты идиот, и не мое это дело. Ставлю сотню.

КЭЛ. – Я тоже.

ГОРН (стучит по столу). – Господи, ну зачем ты его трогал, а? Кто дотронется до лежащего на земле трупа, тот отвечает за преступление, так заведено в этой их хреновой стране. Если бы его никто не трогал, виноватых бы не было, а было бы преступление, в котором никто не виноват, ерунда, а не преступление, несчастный случай. Все было бы просто. Но женщины пришли за телом и ничего не нашли, ничего. Идиот. Они ничего не нашли. (Стучит по столу.) Теперь сам выпутывайся. (Трясет кости.)

КЭЛ. – Когда я его увидел, то подумал: да, парень, ты попал, я ведь теперь не смогу от тебя так просто отступиться. Инстинкт, Горн, нервы. Я его даже не знал; просто его плевок пришелся в двух сантиметрах от моего ботинка; инстинкт, и больше ничего: хрен я теперь от тебя отступлюсь, вот что я подумал, глядя на него.

Тогда я положил его в грузовик, доехал до свалки и бросил там поверх мусорной кучи: ты это заслужил, так получи; и тут же уехал. Но я вернулся, Горн, я не мог усидеть на месте, нервы меня доконали. Я стянул его с мусорной кучи, с самого верху, и снова положил в грузовик; доехал с ним до озера и бросил в воду. Но меня это мучило, Горн, я не смог оставить его в озере и отступиться. Тогда я вернулся, залез в воду по пояс и выловил его. Он был в моем грузовике, Горн, и я больше не знал, что с ним делать: не смогу я от тебя отступиться, никогда, это сильнее меня. Смотрю на него и думаю: он мне все нервы на хер истреплет, этот бубу. И тогда я придумал. Я сказал себе: сточная канава - вот что нужно; никогда ты в нее не сунешься его вылавливать. Да, Горн, именно так: чтобы отступиться от него раз и навсегда, и чтобы от меня уже больше ничего не зависело, тогда я смогу успокоиться. (Они смотрят на кости.)

Если бы мне пришлось его закопать, Горн, то потом пришлось бы выкапывать, я себя знаю; а если бы они увезли его в деревню, я бы поехал его искать. Сточная канава, это было проще всего, Горн, это было самое лучшее. Опять же, меня это слегка успокоило. (Горн встает, Кэл берет взятку.) А если говорить о неграх, старик, у негров самые страшные микробы; это тоже ей передай. Женщины никогда не думают об опасности. (Горн выходит.)

IV

ГОРН (подходя к Альбури под дерево). – Я только что узнал: он был без каски. Я же говорил, рабочие совсем от рук отбились, так оно и есть. Без каски был: значит, мы ни за что не отвечаем.

АЛЬБУРИ. – Пусть мне отдадут тело без каски, месье, пусть отдадут его каким угодно.

ГОРН. – Предлагаю вам сделать выбор. Оставайтесь здесь или уходите, только не стойте в тени, за деревом. Чувствовать чье-то присутствие за спиной – это, знаете ли, раздражает. Хотите сесть с нами за стол – садитесь, я не против; не хотите – уходите, прошу вас; завтра я приму вас у себя в кабинете, и мы рассмотрим это дело. Хотя, я бы предпочел, чтобы вы ушли. Я не отказываюсь налить вам стаканчик виски, речь не об этом. Ну так что? По стаканчику? Или придете завтра ко мне в кабинет? А? Выбирайте, месье.

АЛЬБУРИ. – Я подожду здесь, чтобы забрать тело, это все, чего я хочу; я сказал: когда тело моего брата будет у меня, я уйду.

ГОРН. – Тело, тело! Без каски оно было, ваше тело; есть свидетели; он переходил дорогу без каски. Не будет им никакой компенсации, так им и передайте, месье.

АЛЬБУРИ. – Я им это передам вместе с телом: нет каски, нет компенсации.

ГОРН. – Подумайте хоть немного о моей жене, месье. Шум, тени, крики; сущий кошмар для человека, который только что приехал. Завтра она привыкнет, но сегодня! Она только что приехала, а если вдобавок к этому ко всему за деревом она увидит, заметит, угадает кого-то! Вы не отдаете себе отчета. Она будет в ужасе. Хотите испугать мою жену, да, месье?

АЛЬБУРИ. – Нет, не хочу. Я хочу вернуть тело семье.

ГОРН. – Передайте им, месье; даю сто пятьдесят долларов семье. А вам – вам я даю двести, вам лично. Завтра же. Это много. Но это, похоже, последняя смерть на стройке, чего уж там! Все. Выметайтесь.

АЛЬБУРИ. – Я им так и передам: сто пятьдесят долларов; и принесу им тело.

ГОРН. – Передайте им это, да-да, передайте; их интересует именно это. Сто пятьдесят долларов заткнут им рот. Все остальное, поверьте, совершенно их не интересует. Тело, тело, ха!

АЛЬБУРИ. – Оно интересует меня.

ГОРН. – Выметайтесь.

АЛЬБУРИ. – Я останусь.

ГОРН. – Я заставлю вас уйти.

АЛЬБУРИ. – Я не уйду.

ГОРН. – Вы испугаете мою жену.

АЛЬБУРИ. – Она меня не испугается.

ГОРН. – Еще как испугается; тень, незнакомец! В конце концов, я прикажу охранникам в вас стрелять, вот что я сделаю.

АЛЬБУРИ. – Убей скорпиона, и он вернется.

ГОРН. – Полегче, месье, полегче, вас заносит; что вы себе позволяете? До сих пор я отлично со всеми ладил… Или меня тоже заносит? Должен признать, вы на редкость упрямы; с вами невозможно договориться. Сделайте над собой усилие. Оставайтесь, хорошо, оставайтесь, раз уж вам так хочется. (Шепотом.) Я в курсе, что люди из министерства в бешенстве. Но поймите меня правильно, я не имею никакого отношения к решениям на высшем уровне; маленький начальник маленького строительства ничего не решает; на мне никакой ответственности. Впрочем, они тоже должны понимать: правительство требует, требует, и ничего не платит; вот уже несколько месяцев, как оно ничего не платит. Компания не может содержать строительство, если правительство ничего не платит: вы меня понимаете? Я знаю, особо радоваться нечему: недостроенные мосты, дороги в никуда. Но я-то тут причем, а? Деньги, деньги, куда они уходят? Почему в такой богатой стране как ваша государственная казна пустует? Не хотелось бы вас обижать, но объясните мне, почему, месье.

АЛЬБУРИ. – Говорят, что дворец правительства стал местом разврата; что туда привозят французское шампанское и дорогих женщин; что там день и ночь трахаются и пьют в министерских кабинетах, вот почему казна пустует, так говорят, месье.

ГОРН. – Трахаются, нормально сказано! (Смеется.) С ума сойти, да он же издевается над министрами собственной страны. Вы мне определенно симпатичны. Терпеть не могу чиновников, а вы все-таки не похожи на чиновника. (Шепотом.) Но если это так, как вы сказали, то когда, наконец, поднимется молодежь? Когда они со своими прогрессивными идеями, привезенными из Европы, решатся растоптать эту гниль, взять все в свои руки, навести порядок? Придет ли тот день, когда мы увидим достроенные мосты и дороги? Просветите меня, накормите иллюзиями.

АЛЬБУРИ. – Еще говорят, что из Европы привозят одну только пагубную страсть к машинам, месье, что ни о чем другом после уже не думают, что эта игра не отпускает ни днем, ни ночью и что от нее ждут смерти; полное забвение всего, вот с чем приезжают из Европы, так говорят.

ГОРН. – Машины, да, мерседесы особенно; каждый день их вижу, гоняют как сумасшедшие; от них я впадаю в уныние. (Смеется.) Даже на молодежь вы смотрите без иллюзий. Вы мне и правда нравитесь. Уверен, мы с вами поладим.

АЛЬБУРИ. – Я жду, когда мне вернут брата; вот почему я здесь.

ГОРН. – Объясните мне, наконец, зачем он вам так понадобился? Напомните, кстати, его имя.

АЛЬБУРИ. – Нуофия, так его звали все, но еще было тайное имя.

ГОРН. – Ну так зачем вам далось его тело? В первый раз с этим сталкиваюсь; я был уверен, что хорошо знаю африканцев, вы не придаете значения ни жизни, ни смерти. Ладно, готов поверить, что вы исключительно чувствительны; но, в конце концов, не любовь же делает вас таким упрямым? Любовь – это для европейцев?

АЛЬБУРИ. – Нет, не любовь.

ГОРН. – Так я и знал. Я часто замечал это бесчувствие. Обратите внимание, насколько оно шокирует европейцев; нет, лично я не против; обратите, опять же, внимание, что азиаты в этом отношении еще хуже. Ну да бог с ним, так почему вы упрямитесь из-за какой-то малости? Я же сказал, что компенсирую убытки.

АЛЬБУРИ. – Маленькие люди часто желают какой-нибудь малости, совсем простой; но этой малости, они ее желают; и ничто не может их от этого отвлечь; они готовы умереть за нее; и даже когда они умрут за нее, даже мертвые, они будут ее желать.

ГОРН. – Кем он был, Альбури, а вы, кто вы?

АЛЬБУРИ. – Когда-то очень давно я сказал моему брату: я чувствую холод; он сказал мне: это оттого, что маленькое облачко встало между тобой и солнцем; я сказал ему: возможно ли, чтобы маленькое облачко заставило меня мерзнуть, тогда как вокруг меня люди покрыты потом и солнце обжигает их? Мой брат сказал мне: я тоже чувствую холод; и мы согрелись вместе.

Потом я сказал моему брату: когда уйдет это облачко, чтобы солнце смогло согреть нас? Он сказал мне: оно не уйдет, это маленькое облачко последует за нами повсюду, чтобы быть между нами и солнцем; и я подумал, как оно последует за нами повсюду и как среди веселых людей, раздетых от зноя, мы будем замерзать, мой брат и я, и согреваться вместе.