Остроумие и творчество

Во всех описанных приемах остроумия важную роль играет неожиданность. Остроумная мысль возникает как внезапное сопоставление двух (или нескольких) явлений, объектов или идей, далеко отстоящих друг от друга, так что сопоставление вначале вовсе и не напрашивается.

Внезапное сопоставление может и не вызвать смеха. Надо учитывать еще эмоциональный фон и эмоциональный аккомпанемент, которые делают остроумие комическим. Существует и некомическое остроумие. Творческое решение научной задачи тоже бывает связано с неожиданным, внезапным сопоставлением отдаленных предметов и явлений, внешне ничем не связанных.

Отсюда вытекает проблема выяснения общности всего остроумного, то есть тех общих признаков, которые есть как в комическом, так и в некомическом остроумии. При этом встает чрезвычайно интересный вопрос о роли остроумия в научном мышлении. Остроумной может быть не только шутка. Остроумным может быть и решение трудной проблемы, и техническая идея, и научная гипотеза. Вот как описал известный немецкий химик Фридрих Август Кекуле свое открытие формулы бензольного кольца:

то есть циклической формулы строения бензола:

“Я сидел и писал учебник, но работа не двигалась, мои мысли витали где-то далеко. Я повернул мой стул к огню и задремал. Атомы снова запрыгали у меня перед глазами. На этот раз небольшие группы скромно держались на заднем плане. Мой умственный взгляд мог теперь различить длинные ряды, извивающиеся, подобно змеям. Но смотрите! Одна из змей схватила свой собственный хвост и в таком виде, как бы дразня, завертелась перед моими глазами. Как будто вспышка молнии разбудила меня: и на этот раз я провел остаток ночи, разрабатывая следствие из гипотезы”.

Змея, ухватившая себя за хвост, и углеродное кольцо — весьма далекие друг от друга вещи. Что же это? Сравнение по отдаленному признаку? Во всяком случае, такое толкование не кажется нам надуманным.

Перед Архимедом стояла задача — определить состав золотой короны, то есть процент различных примесей. С виду эта проблема не имеет никакого отношения к выталкивающей силе жидкостей и никак с ней не связана. Внезапное прозрение (наитие, или творческое вдохновение — можно называть его как угодно) позволило Архимеду найти эту связь и тем самым установить один из фундаментальных законов физики.

Падение яблока на землю и движение небесных тел — тоже, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга явления. Ньютон, однако, сумел их соединить силой своего воображения.

Возможно, что последние два примера из истории науки не вполне достоверны, но это не так важно. Главное, что они вполне правдоподобны, ибо многим людям известно из собственного опыта, что установление взаимосвязи между отдаленными явлениями помогает иногда решать задачи, масштаб которых и не столь грандиозен. Если согласиться с этим, то в таком случае остроумие надо отнести к проявлениям человеческого творчества, тем более, что в научном творчестве, как и в остроумии, огромную роль играют подсознательные процессы. Сошлемся на свидетельство Гельмгольца:

“Удачные идеи рождались как вдохновение, безо всякого усилия с моей стороны. Но они никогда не приходили ко мне, когда мозг был утомлен работой, когда я сидел за письменным столом. Исследуя какую-нибудь проблему, я начинал с того, что обдумывал ее с разных точек зрения. Постепенно я сживался с нею настолько, что мне ничего не приходилось записывать. Эта подготовительная. стадия требовала, естественно, длительных и напряженных усилий. Только после часа полного отдыха и покоя можно было ожидать появления плодотворных идей. Нередко, как отмечал и Гаусс, это случалось утром, после. пробуждения. Наиболее благоприятным временем были мои прогулки в солнечную погоду по тенистым холмам.: Однако самая скромная порция алкоголя немедленно прогоняла все идеи”.

А вот рассказ Дарвина о том, как внезапно была им осознана идея, давно созревавшая в подсознании:

“Вскоре я понял, что краеугольным камнем успехов человека в создании полезных рас животных и растений был отбор. Однако... для меня оставалось тайной, каким образом отбор мог быть применен к организмам, живущим в естественных условиях.

В октябре 1838 года... я случайно, ради развлечения, прочитал книгу Мальтуса “О народонаселении”, и так как... я был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить значение... борьбы за существование, меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные — - уничтожаться.

...Теперь, наконец, я обладал теорией, при помощи которой можно было работать”.

Плодотворная научная идея, как видим, формировалась в подсознании а затем всплыла в сознание уже в готовом виде. То же самое можно сказать и об остроте. Замечание Гельмгольца о действии алкоголя тоже справедливо и для остроумия. Алкоголь приводит к увеличению количества острот, но резко снижается качество, хотя из-за дефекта в системе критической оценки это обстоятельство воспринимается только слушателями и собеседниками.

Еще в прошлом веке один английский математик так рассказал о творческом процессе решения трудной задачи:

“Я читаю условие задачи, смотрю на него, еще раз читаю — до тех пор, пока мне не приходит в голову решение”.

Само это высказывание не лишено остроумия (его, скорее всего, можно подвести под рубрику псевдоглубокомыслия). Но содержательная ценность таких высказываний очень невелика. Размышления над задачей, поиск путей решения происходит по каким-то законам, правилам, алгоритмам, и нужно путем кропотливого анализа изучать эти алгоритмы поиска. Современный математик Дьердь Пойя посвятил этой теме несколько серьезных исследований, в частности недавно изданную в русском переводе книгу “Математика и правдоподобные рассуждения”. Он убедительно показал, что если пассивно ждать, пока решение само придет в голову, то оно может вовсе никогда не прийти. Человек активно ищет решения, но не осознает программу поиска.

Нам кажется, что здесь можно усмотреть аналогию с созданием остроты. Она как будто бы сама рождается в голове, однако существуют — должны существовать — правила, целый набор их (алгоритм), по которым происходит создание остроты и которые определяют ее архитектонику.

Надо все же учитывать, что творчество не является полностью подсознательным процессом. В нем можно схематически выделить несколько этапов. Первый этап — предварительное накопление материала, и заключительный этап — критическая оценка результата — осуществляются под контролем сознания. Это те 99% потения, о которых писал Эдисон. Но между первым и третьим этапами лежит период подсознательно-интуитивного поиска нужных ассоциативных связей. Это 1% вдохновения, согласно тому же крылатому высказыванию Эдисона. Но весь секрет как раз в этом единственном проценте.

Период подсознательно-интуитивной работы мышления наименее поддается регулированию с помощью волевых усилий. Но все же можно из опыта установить — в каких условиях он протекает наиболее благоприятно. Здесь возможны большие индивидуальные различия. Необходимо, чтобы мысль ученого вращалась в круге понятий и идей, имеющих отношение к стоящей перед ним проблеме. Но иногда нужная аналогия приходит из очень далекой области. Поэтому для творческой деятельности необходим багаж знаний не только в своей и смежной областях, но и так называемый широкий кругозор, знакомство со многими областями знания. Научно-популярная и фантастическая литература (а возможно, и детективная) нужны не только, “широким массам”, но и самим ученым. Столь же необходимо и знакомство с современным искусством и с художественной литературой своей эпохи. Не для формирования гражданских качеств ученого (не о них сейчас речь), а для профессиональной творческой работы, как источник аналогий, источник идей. Глубоко справедливо высказывание Уайтхеда, что “человек, который знает только свою область науки, на самом деле не знает даже и ее. Он не сделает никаких открытий и будет беспомощен в практических приложениях”.

Перенос идей из отдаленных областей знания осуществляется интуитивно, подсознательно.

По-видимому, интуитивное решение основано на статистическом анализе ранее воспринятой информации, хранящейся в долговременной памяти, и сопоставлении ее с текущей ситуацией.

Нужно все же признать, что интуиция подводит чаще, чем об этом принято говорить. Сознательная критическая оценка результата — абсолютно необходимый компонент творческого процесса.

Обработка информации человеческим мозгом

При всем многообразии внешних условий, в которых живет человек, существует лишь один доказанный путь информационного воздействия окружающей среды на его центральную нервную систему: внешняя информация поступает в мозг через органы чувств.

В органах чувств происходит перекодирование информации: специфическая энергия раздражителя преобразуется в нервные импульсы. Нервный импульс представляет собой электрохимический процесс, и нет оснований думать, что импульс, который передается в мозг по зрительному нерву, чем-то отличается от импульса, который идет по слуховому или осязательному путям. Импульсы одинаковы не только по своей физико-химической природе, но и по величине (амплитуде). Для передачи информации любой степени сложности из органов чувств в мозг используется различная частота импульсов. В терминах теории информации это означает, что в нервной системе используется импульсный код с частотной модуляцией.

Кроме частоты импульсов для передачи информации используется еще и топологическое представительство органов чувств в коре головного мозга: импульсы с периферии не просто направляются в мозг, но адресуются в его определенные участки, например, импульсы от органа зрения идут в затылочные доли, от органов слуха — в височные и т. д. Это позволяет от разных датчиков (органов чувств) передавать одинаковые сигналы (импульсы), а различие информации обеспечивается самим фактом передачи по различным каналам.

Импульсы, поступающие в мозг, подвергаются обработке — происходит их пространственная в временная суммация в высших отделах мозга. Это и есть физиологическая основа формирования образов и идей, являющихся отражением реального мира. Как же примирить это свойство с тем хорошо известным фактом, что один и тот же человек в разное время из одних и тех же посылок может делать иногда прямо противоположные выводы? Очевидно процесс обработки информации мозгом, будучи частью объективного процесса отражения, является в тоже время и глубоко субъективным процессом. Нам кажется, что одним из ключей к пониманию (а не только словесному признанию) этого диалектического противоречия может служить выдвинутая Н. М. Амосовым гипотеза о программах познавательной деятельности человека. Кроме чисто интеллектуальных программ познания мира существуют и эмоциональные программы, связанные с физиологическими центрами, регулирующими основные физиологические влечения и инстинкты человека, — голод, половое влечение, защитные реакции. Любая информация, воспринятая органами чувств (рецепторами) человека, передается в мозг и возбуждает эти эмоциональные центры — в большей или меньшей степени, подчас едва заметно. (Термин “центр” надо понимать не в анатомическом, а в функционально-динамическом смысле.) Это, так сказать, эмоциональный аккомпанемент, который сопровождает любую передачу информации в центральную нервную систему. Когда сигналы информации достигают высших отделов мозга, где происходит их пространственно-временная интеграция, то в тоже отделы параллельно с ними поступают импульсы от эмоциональных центров, несущие информацию об основных интересах и потребностях организма, сквозь призму которых преломляется внешняя информация..

Таким образом, обработка информации мозгом осуществляется как взаимодействие двух основных программ — интеллектуальной и эмоциональной. При таком подхода становится ясным, почему у разных людей (и у одного человека в разное время) одна и та же входная.информация после переработки преобразуется в противоположные по содержанию информационные выходы: эмоциональная программа существенно влияет на полученные результаты.

Взаимодействие интеллектуальной и эмоциональной программ протекает далеко не просто. Промежуточные результаты обработки информации могут оказывать обратное влияние на развитие эмоций и видоизменять эмоциональные программы. А это в свою очередь сказывается па осуществлении интеллектуальных программ: взаимодействие по типу обратной связи.

Может произойти диссоциация, расхождение этих программ — потеря четкости их взаимодействия. Вероятно, такое расхождение лежит в основе некоторых психических расстройств. Возможны и преднамеренные волевые усилия с целью отрыва этих программ друг от друга и высвобождения интеллектуальной программы из-под влияния эмоций.

Представление о взаимодействии интеллектуальной и эмоциональной программ как физиологической основе познавательной деятельности человека заслуживает внимания прежде всего потому, что оно может оказаться плодотворным в области кибернетики, которая занимается моделированием психических функций человека.

В связи с этим возникает ряд интересных вопросов. Во-первых, нужно выяснить конкретный механизм взаимодействия обеих программ. Не менее важен вопрос о преобладающей роли той или иной программы у разных людей и в разных ситуациях. Впервые на это обстоятельство указал И. П. Павлов, выделив два основных типа высшей нервной деятельности человека — мыслительный и художественный:

“Жизнь отчетливо указывает на две категории людей: художников и мыслителей. Между ними резкая разница. Одни — художники во всех их родах: писателей, музыкантов, живописцев и т.д. — захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность, без всякого дробления, без всякого разъединения. Другие — мыслители — именно дробят ее и тем как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный скелет, и затем только постепенно как бы снова собирают ее части и стараются их таким образом оживить, что вполне им все-таки так и не удается”.

Вот отрывок из романа Льва Толстого “Война и мир”, описывающий чувства Андрея Волконского, приехавшего в. австрийскую штаб-квартиру с донесением о первом успехе Кутузова против французов в неудачной кампании 1807 года:

“Флигель-адъютант своею изысканной учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярность русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же время незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра”.

Как видим, эмоциональная обработка информации “опережала” интеллектуальную. Обычно у человека результатом такай обработки является смутное предчувствие, безотчетная тревога, необъяснимое недоверие, как будто бы необоснованная антипатия и т. д. В этом отношении чрезвычайно показателен эпизод из романа Дж. Стейнбека “Зима тревоги нашей”. Кассир банка Джой Морфи предчувствует, что готовится ограбление, и даже включил специальную сигнализацию. Никакой мистики в этом нет. Просто Итен Хоули всем своим поведением и тематикой разговоров (включая и смысл и интонация) наталкивал его на это, давая соответствующую информацию. Обработка ее не позволила кассиру точно сформулировать евои опасения, но у него появилось чувство тревоги, ожидание опасности, которое отразилось на его поведении. Предчувствие не было внушено ему свыше, а возникло как результат преимущественно эмоциональной обработки воспринятой информации.

Можно предположить, что у некоторых людей обработка информации, как правило, происходит со “смещением акцентов”: центр тяжести может смещаться в сторону обработки эмоционального компонента. Нам кажется, что такую схему можно прямо связать с тем, что принято именовать художественным восприятием действительности.

Это не значит, что “смещение акцентов” есть отклонение от нормы. С точки зрения художника, дело обстоит как раз наоборот: интеллектуальная обработка может казаться ему “смещением акцентов”. На самом же деле это два варианта нормы, два крайних типа. Между ними находятся переходные, промежуточные варианты, к которым принадлежит большинство людей. Художественное познание мира не только эмоционально, но и интеллектуально.

Ведь мыслительный и художественный типы — это типы корковой деятельности.

О силе художественного постижения действительности писал более 100 лет назад Н. А. Добролюбов:

“В литературе, впрочем, явилось до сих пор несколько деятелей, которые стояли так высоко, что их не превзойдут ни практические деятели, ни люди чистой науки. Эти писатели были одарены так богато природою, что умели как бы по инстинкту приблизиться к естественным понятиям и стремлениям, которые еще только искали современные им философы с помощью строгой науки. Мало того: истины, которые философы только предугадывали в теории, гениальные писатели умели схватывать в жизни и изображать в действительности... Таков был Шекспир”. Н. А. Добролюбов подчеркивает важную особенность художественного познания: оно позволяет получать результаты, еще недоступные научному анализу.

Разумеется, нельзя понимать дело так, что художественное познание мира может заменить науку. Но в тех областях, где научный аппарат познания пока далек от совершенства, искусство может опережать науку: “Интуиция является лишь сокращенным прыжком познания, прыжком, за которым наука со своими доказательствами может плестись столетиями”*. Вероятно, именно эту интуицию художника имел в виду Норберт Винер, когда писал о Киплинге: “При всей своей ограниченности он тем не менее обладал проницательностью поэта”. Возможно” что этот скачок в мышлении, “логический разрыв”, связан с переходом от второсигнальных ассоциаций к образам первой сигнальной системы с последующим возвращением ко второй сигнальной системе.

*С. Михоэлс, Статьи, беседы, речи. М, “Искусство”, 1964, стр. 335.

Художественное познание оказывается порой безошибочно-точным. Это обстоятельство отметил Фридрих Энгельс в известном письме к Маргарите Гаркнесс: “Бальзак... в своей “Человеческой комедии” дает нам самую замечательную реалистическую историю французского общества..., из которой я даже в смысле экономических деталей узнал больше..., чем из книг всех специалистов-историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых”*.

*“К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве”, т 1, М., “Искусство”, 1957, стр. 11-12.

В 1905 году Альберт Эйнштейн опубликовал специальную теорию относительности. Одним из следствий этой теории является так называемый “парадокс часов”. Поясним сущность этого парадокса мысленным примером. Представим себе, что с Земли в сторону Альдебарана летит космический корабль со скоростью, близкой к скорости света. Расстояние до Альдебарана — примерно 50 световых лет. Дорога туда и обратно займет, следовательно, 100 лет, — по нашим земным часам. Но на ракете все процессы будут протекать медленнее, и космонавтам покажется, что путешествие продолжалось значительно меньше, скажем, 10 лет. Именно таковы будут показания хронометров космического корабля и темп старения его экипажа. Вернувшись на Землю, обитатели ракеты едва ли застанут в живых кого-либо из своих сверстников.

Этот “парадокс часов” сейчас известен каждому школьнику: о нем много написано и в научно-популярной и в фантастической литературе.

Но немногие знают, что за год до опубликования теории Эйнштейна, в 1904 году, Александр Блок в стихотворении “Моей матери” сжато и точно описал этот парадокс:

Нам казалось: мы кратко блуждали.

Нет, мы прожили долгие жизни...

Возвратились — и нас не узнали,

И не встретили в милой отчизне.

Каким образом удалось поэту предвосхитить одно из величайших открытий науки? Или это случайное совпадение?

В подтверждение высказанных предположений со' шлемся на слова А. М. Горького — человека, сочетавшего громадный талант художника с энциклопедической образованностью. Вот что он писал о художественном познании действительности:

“Бальзак, один из величайших художников... наблюдая психологию людей, указал в одном из своих романов, что в организме человека, наверное, действуют какие-то мощные, не известные науке соки, которыми и объясняются различные психофизические свойства организма. Прошло несколько десятков лет, наука открыла в организме человека несколько ранее не известных желез, вырабатывающих эти соки, — “гормоны” — и создала глубоко важное учение о “внутренней секреции”. Таких совпадений между творческой работой ученых и крупных литераторов — немало*.

*М. Горький, Собрание сочинений в 30-ти томах, т. 24, М„ Гослитиздат, стр. 468.

Число примеров можно еще увеличить. Но необходимо сделать несколько предостережений и оговорок. Во-первых, не всякий, кто берется за перо или кисть, может считаться художником. Где же критерий, кого можно считать художником, к чьим предостережениям нужно прислушиваться? Ведь художник не может строго и безупречно переводить свои прозрения на язык логической аргументации, его выводы приходится принимать, ограничиваясь художественным их обоснованием. Кому же верить? Этот вопрос пока остается без ответа; но для нас важно другое: мы хотим подчеркнуть объективность и действенность художественного познания, которое недостаточно изучалось в прошлом. На наш взгляд, оно заслуживает большего внимания со стороны философов, психологов и нейрофизиологов. Художественное познание меньше боится пробелов в поступающей информации. Оно оперирует с высшими ассоциациями, схватывая самые общие связи на вершине иерархической лестницы ассоциаций, а затем уже находит конкретное их выражение через “выразительную деталь”. Это обстоятельство подметил еще Герман Гельмгольц. Он писал, что в некоторых случаях “суждение... истекает не из сознательного логического построения, хотя в сущности умственный процесс при этом тот же...

...Этот последний род индукции, который не может быть приведен до совершенной формы логического заключения... играет в человеческой жизни весьма обширную роль... В противоположность логической индукции можно было бы этот род индукции назвать художественным”*.

*Герман Гельмгольц, Об отношении естествознания к системе наук вообще. Популярные научные статьи Г. Гельмгольца, Спб., 1866, стр. 18 — 19.

Чтобы лучше понять общность и отличия научного и художественного мышления, надо сперва ответить на вопрос — а что такое мышление?

Философы утверждают, что мышление — это обобщенное отражение действительности человеческим мозгом.

Физиологи предпочитают другую формулировку — мышление есть психическое проявление высшей нервной деятельности.

Психиатры говорят, что мышление — это интеллект в действии. Пожалуй, наиболее удачным, следует признать функциональное определение: мышление есть процесс обработки информации с отбором ее и с повышением кода (то есть степени абстракции).

Мышление не всегда осознается; процессы обработки информации мозгом могут в определенные моменты протекать вне сознательного контроля. Это так называемое подсознательное мышление лежит в основе неосознанного опыта, который принято именовать интуицией. Любое событие, происходящее вовне и воспринятое человеком, отражается, то есть моделируется, в его мозгу в виде нейронной структуры — модели. Модель — это совокупность нервных клеток и их связей, образующих сравнительно устойчивую во времени группу. Формирование нейронной модели отвечает тому, что в логике и психологии называют представлением.. Если создается модель, отражающая одно какое-то свойство, присущее многим объектам, — то это соответствует формированию понятия.

Последовательная активация моделей, движение возбуждения и переход его с модели на модель — это материальный базис процесса мышления.

Схематически можно представить себе каждую модель в трех основных состояниях: возбужденном, субвозбужденном и невозбужденном.

Модель не возбуждена — это значит, что активность ее (энергетический уровень) минимальна. Она находится в долговременной памяти, и лишь в самой незначительной степени взаимодействует с другими моделями.

Модель находится в состоянии субвозбуждения — это означает ее высокую готовность перейти в возбужденное состояние, а также более активное взаимодействие с другими моделями и текущим опытом. Из числа субвозбужденных моделей отбираются те, которые будут возбуждены в следующий момент времени.

“Субвозбуждение”, или возбуждение модели на неполном энергетическом уровне, есть, по-видимому, материальный базис подсознания.

Возбужденных моделей значительно меньше, чем моделей субвозбужденных. Их энергетический уровень наиболее высок — это те модели, которые находятся в сфере сознания.

В сознании может проходить лишь одна нить ассоциаций, то есть лишь один поток информации. Ассоциативные связи в подсознании гораздо многообразнее, шире и богаче.

Переход модели из подсознания в сознание, то есть на более высокий уровень возбуждения, связан в первую очередь с эмоциональным подкреплением, которое в значительной мере предопределяет ход ассоциативного процесса.

Одна из особенностей художественного творчества -" построение корковых моделей в условиях большого дефицита информации. Но и научное творчество связано с таким построением. По-видимому, это особенность любого творческого процесса. Разница в том, что интуитивный вывод ученого может быть впоследствии переведен на язык строгой логики (экспериментальное обоснование гипотез и теорий), а художественное прозрение, как правило, не переводится на язык логической аргументации. Поэтому для изучения процесса художественного творчества вдвойне важно знание законов подсознательного мышления. Эти законы объективны, и в принципе не должны отличаться от законов осознанного мышления. Но есть и специфика; мы укажем на три особенности подсознательного мышления.

1. Скорость обработки информации в подсознании намного ниже. Это утверждение не является очевидным, потому что повседневный опыт как будто бы противоречит ему. Подсознательные умозаключения кажутся иногда молниеносными. Но эта молниеносность относится не к скорости обработки информации, а к скорости перехода нейронной модели из подсознания в сферу сознания. Этот переход, действительно, осуществляется мгновенно. Но ему предшествует длительная и медленная обработка информации на подсознательном уровне, длящаяся иногда месяцы и годы..

2. B подсознании возможна одновременная обработка нескольких параллельных потоков информации. Это весьма существенное обстоятельство, ибо при этом значительно шире и разнообразнее круг возникающих ассоциаций и аналогий, которые могут стать толчком и источником новых неожиданных решений.

3. Подсознательное мышление более подвержено влиянию эмоций и чувств.

Теперь естественно задать вопрос. Если подсознание столь существенный элемент творческого процесса, то почему нейрофизиологи так мало изучают его? Причина прежде всего в том, что нет хороших методик, вернее, их мало.

Из существующих работ нужно упомянуть исследования школы Быкова по восприятию раздражений из собственных внутренних органов. В опытах удалось показать, что на неощущаемые допороговые раздражения из внутренних органов могут формироваться условные рефлексы. Предполагается, что эти раздражения доходят до коры, но энергетический уровень их низок, и они не превращаются в ощущения, а анализируются без участия сознания. Это допороговые импульсы. Их можно учесть количественно. Они хотя и слабы, но, постепенно накапливаясь, могут полностью подчинить себе поведение. Особенно ярко это проявляется при выключении внешних раздражителей (во сне, например, когда содержание сновидений в большой мере определяется импульсами из желудка, мочевого пузыря и т.д.).

Но физиологическая основа подсознательного не сводится к импульсам из внутренних органов — она сложнее и многообразнее. В подсознании взаимодействуют потоки внутренней и внешней информации. Исследование подсознательного восприятия внешней информации проводил Г. В. Гершуни. Он пользовался слуховыми раздражителями допороговой величины и вырабатывал условные рефлексы на них. Оказалось, что условные рефлексы могут формироваться на неощущаемый, “неслышимый” звук. Такой условный рефлекс Гершуни трактует как неосознанную психическую реакцию. Сам факт образования условных рефлексов на неощущаемые раздражения делает — в приложении к человеку — вполне реальным допущение о существовании интуитивного мышления, когда в сознании всплывает мысль, предварительно сложившаяся в подсознании.

Применялись и другие модификации этого метода — кратковременные экспозиции рисунков, вкрапление кинокадров, тематически не связанных с фильмом, и т. д. Опыты показали, что неосознанные раздражители могут воздействовать на поведение.

В последнее время появились сенсационные сообщения о гипнопедии. Анализ опубликованных результатов позволяет сделать предварительный вывод, что гипнопедия может стать инструментом исследования подсознания. Наконец, психоанализ Фрейда. В руках талантливого врача в клинике он дает подчас блестящие результаты. Но психоанализу не хватает критериев точности: толкования его слишком произвольны.

Существующие методики изучения подсознания недостаточны. Нужны новые идеи. Но важность проблемы заслуживает того, чтобы прилагать здесь самые энергичные усилия.

Для естественных наук характерно стремление найти упрощенную модель сложного явления, изучать ее свойства, а затем с оговорками, осторожно переносить свои находки на самое сложное явление. Где же искать модель творческого процесса? Мы остановили свой выбор на модели несколько, быть может, неожиданной: на создании остроты, ибо здесь тоже наблюдаются три основных признака творческого акта:

а) наличие предварительных знаний;

б) подсознательное ассоциирование далеких понятий;

в) критическая оценка полученного результата.

Как и любой творческий процесс, создание остроты связано с выходом за пределы формальной логики, с освобождением мысли от тесных рамок строгой дедукции.

Пробуждающим мотивом, движущей пружиной этой умственной работы служат человеческие чувства — также, впрочем, как и при решении любой задачи, да и вообще — без чувств не может быть никакого человеческого творчества. Взгляд на остроумие как подсознательный процесс, “второму свойственны все особенности подсознания, впервые был высказан Фрейдом. Правда Фрейд избрал несколько необычный способ доказательства своей мысли. Он решил показать, что остроумие имеет сходство с мышлением в сновидениях. А поскольку подсознательный характер мышления в сновидениях совершенно очевиден, то тем самым доказывается подсознательный характер остроумия.

Фрейд выделяет следующие общие черты мышления в сновидениях и остроумия:

1. Лаконизм.

2. Сдвиг, то есть выбор средств выражения, достаточно далеких от тех, которым внутренняя цензура (воспитание) оказывает препятствие.

3. Непрямое изображение (намек).

4. Бессмыслица, то есть перевернутые причинно-следственные связи.

5. Регрессивный поворот от абстракций к наглядно-чувственным образам.

Доказательства эти кажутся несколько надуманными, хотя вывод Фрейда о связи остроумия с подсознательными процессами вполне правдоподобен.

Подход к изучению остроумия может быть с разных прицельных точек. Для врача-невропатолога вполне естественно и к проблеме остроумия подойти с врачебных позиций. В клинике нервных болезней часто приходится наблюдать “лобное остроумие”, которому в книге посвящен специальный раздел. Почему при опухолях лобной доли мозга возникают столь резкие нарушения именно в этой области словесного поведения человека? Может быть, признать лобные доли центром остроумия? Но это несерьезно, Центра остроумия в мозгу нет, как нет и центров других высших психических функций. В чем же здесь дело?

Для ответа на вопрос, почему при лобных поражениях страдает остроумие, надо сперва разобраться — что такое остроумие? Любая сложная психическая функция являются иерархической организацией других, более простых но тоже далеко не элементарных функций. Значит, и остроумие как сложное психическое свойство включает в себя целый комплекс психических качеств. Во-первых, критичность. Не всякую остроту можно обнародовать — - надо мгновенно оценить ее до произнесения вслух. Отбор требуется очень строгий. А при поражении лобных долей критичность вообще нарушается. Во-вторых, для остроумия необходима способность к избирательным ассоциациям, позволяющая ассоциировать далекие понятия. А при поражении лобных долей способность к избирательным ассоциациям утрачивается, и в “потоке сознания” преобладают, как правило, случайные ассоциации.

Таким образом, “лобное остроумие” — не таинственный признак поражения некоего фантастического центра, а один из результатов дезинтеграции высших психических функций. Эта же дезинтеграция приводит и к другим психопатологическим явлениям, вызывая более широкие изменения личности больного. А острота может в какой-то мере служить моделью, в которой эти изменения проявляются наиболее демонстративно.

Чтобы лучше понять механизм патологического остроумия, необходимо проанализировать “нормальное” остроумие. Но тут возникает вопрос — чем отличается остроумие от чувства юмора? Ведь многие люди не делают между ними различия. Анализ чувства юмора как эмоциональной реакции выдвигает еще один вопрос — что такое чувство? Поэтому главе об остроумии пришлось предпослать пространный раздел об эмоциях и чувствах.

Разбор “нормального” остроумия приведен главным образом на примерах из художественной литературы, потому что это материал апробированный. Рискованно брать для анализа шутки своих знакомых.

Есть в проблеме остроумия и кибернетическая сторона. Можно ли описать структуру остроты формальным языком, языком программы для вычислительной машины? Если ответить на этот вопрос утвердительно, то это означает признать возможность моделирования остроумия. Задача эта громадной трудности и потребует совместных длительных усилий врачей, психологов, программистов, математиков. Но в принципе такая задача представляется вполне разрешимой.

Моделирование остроумия как метод его изучения

Зачем выделять приемы остроумия? Кому это нужно и для чего? Причин много — укажем лишь на некоторые из них.

Существует критерий Тьюринга для ответа на вопрос, мыслит ли машина. А. Тьюринг* считает, что если можно в течение длительного времени “беседовать” с машиной, предлагать ей вопросы и получать осмысленные разумные ответы, не отличимые от тех, которые дал бы человек, то, следовательно, машина мыслит.

Но человек может отвечать на вопросы по-разному — шуткой, например. И иногда он острит удачно. Сможет ли машина сделать то же самое?

См.: *А. Тьюринг, Может ли машина мыслить, М., Физматгиз, 1960.

Уже существуют и совершенствуются программы, которые позволяют машине, пользуясь пока ограниченным словарем, введенным в ее память, давать разумные (с человеческой точки зрения) ответы на предлагаемые ей вопросы. Со временем словарь машины будет увеличиваться, и круг вопросов, в рамках которого человек сможет беседовать с машиной, расширится. И на часть вопросов машина сможет ответить шуткой, но при одном условии: если будет известна соответствующая программа, алгоритмы остроумия, которые мы должны ввести в память машины.

Представление о возбуждении и торможении как основе психики — это лишь первое приближение к пониманию механизмов высшей нервной деятельности. Но если вести разговор на этом уровне (поскольку этот уровень покоится на прочном экспериментальном фундаменте), то вполне резонно высказать такое предположение.

Смена торможения и возбуждения в коре происходит не хаотически, а в определенной последовательности, по некоторым законам. Имеются алгоритмы движения и взаимных переходов этих процессов. Некоторые иа алгоритмов субъективно вызывают ощущение смешного, включают механизм безусловно-рефлекторной реакции смеха и являются физиологической основой юмора и остроумия.

Когда “алгоритмы остроумия” будут известны, то смоделировать их на современных электронно-вычислительных машинах не составило бы большого труда. Но какой в этом прок? На свете и так немало сомнительных остряков, зачем же множить их ряды? Ведь машинное остроумие — по крайней мере на первых порах — в лучшем случае будет терпимым, но едва ли приятным.

Этот вопрос. является частью более общего вопроса нужно ли моделировать человеческую психику?

Когда ребенку впервые дают в руки молоток, то. он сразу же обнаруживает, что большинство вещей в доме нуждается в приколачивании. Не уподобляемся ли и мы такому ребенку, пытаясь моделировать на ЭВМ любые проявления человеческой психики? Зачем моделировать остроумие на электронно-вычислительных машинах?

Заниматься моделированием психики нужно по многим причинам.

Во-первых, интересно выяснить — каковы же возможности машины и есть ли и где лежат пределы электронного моделирования психики? Иными словами. — -какие психические функции может воспроизвести электронно-вычислительная машина, а какие для нее недоступны? Где граница, где предел возможностей для электронного моделирования психики? И существует ли этот предел?

Во-вторых, человеку уже сейчас стоит большого напряжения справиться с мощными потоками информации, которые ему приходится перерабатывать, и машина должна помочь ему, приняв на себя выполнение какой-то части его умственной работы.

В-третьих, — и это самое главное для нас — моделирование позволит расширить наши знания о нервной системе человека, о работе его мозга, даст возможность проверять предлагаемые гипотезы. А изучение юмора и остроумия тоже входит в изучение мозга и психики.

Мы уже говорили, что острота — это один из элементарных творческих актов, который содержит в зародыше основные черты, свойственные любому творческому процессу, каковы бы ни были его масштабы. Очевидно, путь изучения должен идти от простого к более сложному, и понимание механизмов остроумия дало бы возможность понять некоторые закономерности творческого процесса вообще.

К сожалению, экспериментальная физиология и биохимия остроумия — дело будущего, возможно, весьма отдаленного. Поэтому сейчас исследование можно вести на психологическом уровне, но с учетом физиологических фактов. Здесь положение то же, что и при изучении других проявлений высшей нервной деятельности. С одной стороны идут физиологи, которые сумели отыскать элементарнейшее явление психической деятельности — условный рефлекс — и пытаются из него вывести все сложнейшие проявления интеллекта. Пока этого сделать не удалось, но в принципиальной возможности такого выведения большинство отечественных нейрофизиологов не сомневается.

Навстречу физиологам, с противоположной стороны” роет тоннель психология, которая изучает высшие проявления психической жизни человека. Со временем произойдет встреча (о слиянии физиологического и психического мечтал еще Павлов). И тогда мы узнаем, каким образом физиологический процесс становится феноменом психики, выясним истинное соотношение физиологического и психического, и психология из эвристической станет аксиоматической наукой.

Но непременно ли нужно вести исследование только на двух уровнях — физиологическом и психологическом? Нельзя ли выделить — пусть искусственно — некоторый промежуточный уровень, которому свойственна своя феноменология и свои объективные законы? Этот уровень можно было бы назвать эвристической психологией (или как-нибудь иначе — дело не в названии). Возможно, что многие физиологи и психологи выскажутся против этого по соображениям методологического порядка. Но для целей электронного моделирования это было бы очень важно- и полезно. Ведь до сих пор удается моделировать либо самые элементарные проявления психики — условные рефлексы, либо высшие проявления интеллекта — например, логические доказательства теорем алгебры или геометрии. Вся промежуточная часть оказывается вне поля зрения кибернетики, хотя она представляет первостепенный интерес.

Поэтому мы и предприняли попытку проанализировать остроумие, не ставя перед собой задачи свести его к условным рефлексам.

Но сам по себе структурно-логический анализ недостаточен. Как бы тщательно ни была проанализирована структура мысли в остроумном высказывании — это не раскроет секрета остроумия. Необходимо еще выявить взаимодействие каждого “поворота”, движения мысли с чувственной сферой. Ведь на чувства действует не только форма мысли. Содержание высказывания имеет первостепенное значение, ибо создает тот “эмоциональный фон”, на котором срабатывает формальная пружина остроумия. 3. Фрейд и Г. Гафдинг выделили три главные “содержательные области”, три тематики, где чаще всего проявляется остроумие: секс и отправления, связанные с прямой кишкой (Фрейд), а также действия властей (Гафдинг). Такое ограничение тематики, в которой проявляется остроумие, представляется нам искусственным. Комическое остроумие Может проявляться в любой области человеческой деятельности. Поэтому необходимо изучать взаимодействие содержательно-эмоционального насыщения остроты и ее внешней оболочки. Нужно найти и сформулировать те условия, те ситуации или те внутренние пружины, которые делают нелепость остроумной, а паралогический вывод — смешным.

Иммануил Кант в “Критике способности суждения” пытался решить эту задачу. При восприятии остроты происходит “игра идей”, которые потом овладевают телом. Разум ожидает продолжения игры идей, но восприятие дает не те сведения, которых ожидал разум. В результате наступает расслабление всего тела, которое способствует восстановлению телесного равновесия и благотворно действует на здоровье. Надо учесть, что Кант писал свою работу в период, когда не было еще научной физиологии. Однако он уловил одну из основных психологических ситуаций, вызывающих смех, — неожиданную разрядку напряженного ожидания (трансформацию).

Трансформация, или разрядка напряженного ожидания, заключается в том, что это ожидание разрешается в ничто. Переход в противоположность мог бы стать источником печали, а трансформация в ничто дает удовольствие и смех. Например, рассказ о человеке, который от горя поседел в одну ночь, не вызовет смеха, даже если мы ему не поверим (переход в противоположность). Но рассказ о человеке, который пережил такое несчастье, что у него от горя поседел... парик, заставит нас смеяться (переход в ничто). Остроумная шутка должна содержать в себе нечто такое, что мы сперва принимаем за истицу, ввести нас.в заблуждение, а в следующий момент обратиться в ничто. Таков механизм, включающий реакцию смеха, — полагал Кант. Как видим, Кант тонко разобрался в психологической ситуации, вызываемой восприятием остроумных высказываний. Правда, он так и не определил термин “ничто”. Из приведенных примеров можно заключить, что кантовское ничто — это обычная нелепость. Но ведь не всякая нелепость смешна и остроумна. Для того чтобы вызвать смех, нелепость должна быть преподнесена особым образом, который Кант четко проанализировал. Он первым отметил, что определенная структура мысли (“игра идей”) может вызвать смех.

Во второй половине XIX века Герберт Спенсер вновь обратился к структуре ситуаций, вызывающих смех. По Спенсеру, смех может быть вызван различными чувствами, не всегда приятными (сардонический и истерический смех). Сильные эмоциональные встряски приводят к накоплению избытка нервной энергии. Волна энергии ищет выхода и в первую очередь освобождается через те мышцы, которые из-за малой массы обладают малой инертностью: мышцы рта, мимические мышцы, речевой аппарат, дыхательную мускулатуру. Если этих каналов оказывается недостаточно для разрядки нервной энергии, то используются и другие двигательные каналы, и все тело начинает подергиваться в судорогах. Таков механизм смеха, вызываемого простыми чувствами. Смех при восприятии комического Спенсер объясняет по-другому. Комическое непременно означает какую-то несовместимость, но эта несовместимость должна носить нисходящий характер. Иными словами, в комической ситуации мы ждем чего-то большого, а обнаруживаем маленькое. Это и есть нисходящая несовместимость. В противном случае если вместо ожидаемого маленького обнаруживается неожиданно большое, то возникает чувство удивления от восходящей несовместимости.

Быть может, иным признанным остроумцам покажется обидным, что их “священный дар” пытаются разложить на элементарные операции, почти анатомировать. Однако что же можно возразить против права человеческой мысля вторгаться даже в такие заповедные области психики, как остроумие и юмор?

“Было бы стыдом для человека, если бы области материального мира, как моря и звезды, были неизмеримо расширены, изучены и истолкованы, в то время как области умственного мира, напротив, были бы ограничены тем, что было открыто древними”*. Добавим еще, что недостаточное знание собственной психологии может превратиться в серьезное препятствие па пути познания человеком окружающего мира.

*Ф. Бэкон, Новый Органон, М., Огиз, 1935, стр. 151.

О пределах моделирования психики

Итак, нас прежде всего интересуют алгоритмы мышления. Но почему мы обратились к поискам алгоритмов остроумия? Ведь это не единственный из возможных путей.

Ньюэлл, Саймон и Шоу * изучают алгоритмы мышления в процессе решения человеком задач по математической логике. Гелернтер** с сотрудниками изучают алгоритмы мышления в процессе доказательства теорем, евклидовой геометрии. В. Н. Пушкин*** исследовал алгоритмы мышления при решении шахматных задач. Причем все эти исследователи довели свою работу до уровня, когда найденные алгоритмы мышления могут быть выражены на строгом языке программ, которые можно “проиграть”, то есть проверить на вычислительной машине. Однако описание психических явлений формализованным математическим языком и “проигрывание” на вычислительной ма' шине не могут сами по себе быть целью работы.

*См.: А. Ньюэлл, Г. Саймон, Моделирование человеческого мышления на вычислительной машине. — Сб. “Кибернетика и живой организм”.

** См.: Н. Gelernteг. J. Hansen, D. Loveland, Empirical explorations of the geometry theorem proving machine. “Computers and Thought”, 1963, pp. 153 — 163.

***См.: В. Н. Пушкин, Эвристика и кибернетика, М., “Знание”, 1966.

Против переоценки роли математики предостерегал еще Н. Винер.

Уместно также вспомнить, что академик А. Н. Крылов, выдающийся математик, настойчиво повторял слова Т. Гексли: “Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под него засыпают, и как, засыпав лебеду, вы не получите пшеничной муки, так, исписав целые страницы.формулами, вы не получите истины из ложных предпосылок”.

Сами по себе математические методы записи не приблизят нас к истине. Нужно прежде всего заботиться о качестве той “засыпки”, которую мы собираемся перемолоть на мельнице математической обработки. Продолжая метафору Гексли, следует сказать, что математическая обработка поможет быстро и верно отличить лебеду от полноценного пшеничного зерна — обстоятельство более чем существенное. На символическом языке, по словам Р. Карнапа, “легче и точнее проверить строгость и правильность того или иного вывода”.

Таким образом, символическое представление выделенных нами приемов и их моделирование на электронно-вычислительной машине явится лишь верификацией, проверкой доброкачественности той “засыпки”, о которой идет речь в книге. По результатам моделирования потребуется внести поправки и уточнения в предложенную классификацию, либо понадобится ее переработать, либо отбросить и заменить другой классификацией. Последняя возможность не исключена.

Всякая классификация временна и условна. Углубляются наши познания — и меняются классификации, поскольку они отражают не только объективную реальность, но и уровень нащих знаний об этой реальности.

Нам кажется, что изучение алгоритмов мышления не должно ограничиваться двумя-тремя классами задач. Фронт исследований должен быть как можно шире.

Тогда мы будем в состоянии ответить на немаловажный вопрос: можно ли правила мышления, выработанные при решении одного класса задач, с успехом применить к решению задач совсем в другой области? Интуитивно ясно, что да, можно. Но следует это доказать на конкретных примерах.

Мы обратились к изучению алгоритмов мышления при создании остроты. Это не случайно. Нас интересует взаимодействие чувства и мысли, а нигде, как нам кажется, не проявляется столь демонстративно неразрывное единство мысли и чувства, как бэтой специфической области словесного поведения.

Правда, задачи исследования в этой области трудны и неблагодарны. Мы писали, что остроту можно рассматривать как элементарную модель творческого акта. Но слово “элементарную” не должно ввести нас в заблуждение. Творческий процесс очень сложен в любых своих проявлениях. Не каждому дано открыть закон природы или изобрести новый механизм. Острота — наиболее распространенный акт творчества, наиболее общедоступный и простой, но все-таки еще достаточно сложный. А всеобщее мнение заключается в том, что на современных электронно-вычислительных машинах можно моделировать лишь простейшие психические функции человека; за сложные лучше пока не браться.

Оправдана ли такая чрезмерная осторожность? Сошлемся на один пример, который кажется нам весьма поучительным. Речь пойдет о работах Кларксона*.

*См.: G. Clarkson, Portfolio selection, а heuristic approach. — Journal of Finance, 1960, vol. 15, № 4, P. 34.

Кларксон — представитель молодого поколения американских ученых, которые получили разностороннюю подготовку и являются специалистами в области психологии, вычислительной техники и программирования. Он задался целью промоделировать мышление финансового работника, опытного и квалифицированного руководителя одного из банков, человека, на обязанности которого — принимать благоразумные и наивыгоднейшие решения о покупке акций, о вложении (инвестиции) капитала в ту или иную отрасль промышленности.

Мы уже привыкли к высказываниям, что современные вычислительные машины моделируют лишь простейшие психические функции мозга, а сложная интеллектуальная деятельность, где огромную роль играет интуиция, машинам пока недоступна. Точно так же считали и коллеги Кларксона. Они скептически отнеслись к планам молодого ученого, причем доводы их выглядели довольно вескими: опытный банковский работник, давая совет своим клиентам о покупке тех или иных акций, руководствуется знанием финансового дела вообще, состоянием биржи, рыночной конъюнктурой, тенденциями подъема или спада в дайной отрасли промышленности. При этом он опирается на свой богатый опыт, у него есть особое финансовое “чутье”. Все это слишком сложно. Недаром эти люди так высоко оплачиваются — их интеллектуальная деятельность считается весьма квалифицированной.

Но Кларксон не послушал скептиков. Он добился разрешения и три месяца провел в кабинете финансового “туза”, внимательно приглядывался и прислушивался ко всему, записывал, размышлял и наконец пришел к выводу, что опытный финансист, давая советы клиентам банка о вложении капитала, учитывает всего 14 факторов.

Например, в банк обратилась вдова 46 лет, мать троих детей. Она хочет поместить капитал наилучшим образом, причем максимум прибыли ей нужен немедленно, сегодня же надо дать образование детям, платить за обучение в колледже. А если через 7 - 10 лет доходы снизятся, то это для нее не так важно.

А вот обращается одинокий пожилой мужчина. Он пока работает и в деньгах не нуждается. Но через 5 лет собирается выходить на пенсию и хочет отправиться путешествовать — повидать мир. Значит, ему нужны акции, которые пока пусть и не дают высоких дивидендов, по имеют хорошие перспективы через 4 - 5 лет.

Таким образом, учитываются возраст клиента, пол, семейное положение, нуждаемость в деньгах в ближайшем и отдаленном будущем.

Точно так же разбивается на рубрики.все относящееся к экономической конъюнктуре, курсу акций и перспективам разных отраслей промышленности.

Затем все эти данные переводятся на язык программы, — на язык, доступный вычислительной машине. Проведя с этими данными большое число логических операций, машина выдает решение примерно такого типа: купить на 3000 долларов акций химической компании, на 4000 долларов электрической и на 3000 — водопроводной. Почему несколько видов акций? Опытный финансист никогда не посоветует вложить весь капитал в одно предприятие — в этом больше риска. Соответствующий фактор предусмотрен и в программе для вычислительной машины. Она тоже никогда не посоветует, как говорят американцы, “вложить все яйца в одну корзинку”.

Кларксон проделал несколько сот опытов: вводил соответствующую информацию в вычислительную машину и получил рекомендацию от машины. А затем сравнивал ее с решением опытного банковского работника. Совпадение оказалось почти полным. А ведь в портфеле банка бывает до 1000 различных видов акций. Из этой 1000 машина выбрала те же 5 — 6 наименований, что и человек — квалифицированный и высокооплачиваемый.

Один только раз решение машины не совпало с решением человека. Причем выяснилось, что машина предложила более выгодный вариант.

После того как работа Кларксона завершена, можно, конечно, утверждать, что деятельность финансового работника не носит творческого характера, что она чисто формальна. Но ведь никто не говорил этого до того, как Кларксон добился успеха.

Между прочим, это обычная тактика противников кибернетики (они стали именовать себя противниками чрезмерных притязаний кибернетики). Они объявляют какую-либо сложную умственную деятельность недоступной для машины, бросают своеобразный вызов: вот вам истинно творческий труд, попробуйте его смоделировать. Затем, когда моделирование оказывается успешным, этот труд объявляется рутинным, нетворческим, формальным и выдвигается какая-нибудь новая задача в качестве “пробного камня”. Однако опыт показывает, что нужна большая осторожность в предсказаниях. Нельзя рисовать ограничительный круг и утверждать: вот пределы, за которые “машинное мышление” никогда не выйдет. Сторонникам таких решительных предсказаний надо почаще вспоминать французскую поговорку: “Никогда не говорите никогда”.

Если и есть психические функции, которые недоступны электронно-вычислительным машинам, то эта недоступность может быть доказана лишь в попытках промоделировать эти функции на ЭВМ. Поэтому надо работать, а не пытаться побить своих научных противников, выдергивая цитаты из канонизированных текстов.

На вопрос о пределах моделирования психики окончательный ответ даст только практика.

Любопытно, между прочим, проследить, как изменились взгляды и доводы противников “машинного мышления”. Дошло до того, что некоторые физиологи вполне серьезно утверждают, будто “феномен пси” (о нем впервые заговорили исследователи телепатии) якобы обусловливает высшую психическую деятельность и выделяет человека из класса кибернетических машин. Следующим шагом будет, чего доброго, признать бессмертную душу человека, ибо по мере роста успехов моделирования психики придумывать отличия станет все труднее.

Мы так подробно рассказали о работе Кларксона, чтобы подчеркнуть: даже очень сложную интеллектуальную деятельность можно моделировать на ЭВМ. Но с остроумием дело обстоит не так просто. Если применить только двенадцать приемов, то остроты еще не будет, а будут выдаваться словосочетания, отвечающие формальным признакам. Среди них будут и остроумные. Можно ли предусмотреть в машине критическую оценку результатов по содержанию, чтобы машина сама отсеивала брак и не уподоблялась салонным дебилам?

Известно, что прежде чем научиться острить, человек должен сперва научиться говорить. То же самое можно сказать и об электронно-вычислительных машинах. Они должны сперва научиться “говорить”. Мы уже упоминали, что существуют и совершенствуются программы построения осмысленных фраз. Но эти программы еще далеки от совершенства. А пока машина не “говорит”, то учить ее острить преждевременно. Но что неосуществимо сегодня, может быть сделано завтра: ведь область “искусственного разума” развивается очень быстро. Не надо понимать дело так, что скоро появится машина для создания острот. Собственно, такую цель даже незачем ставить. Цель другая — изучение психических процессов и моделирование, как метод их изучения.

Влияние кибернетики на психологию проявляется не только в применении вычислительной техники, но И в том, что кибернетика изменила традиционный, прочно укоренившийся взгляд на творческий процесс как нечто таинственно-цедосягаемое, недоступное изучению, непознаваемое. Исследование тайн и закономерностей творчества стало на повестку дня современной науки.

Можно ли структуру творческого процесса разложить наконечное число элементов, четко выделить последовательность операций, в результате которых происходит акт творчества? Иными словами, можно лив принципе формализовать творчество и моделировать его? Или творчество относится к числу психических функций, которые не поддаются формализации и никогда не смогут быть промоделированы на вычислительных машинах?

Окончательный ответ на этот вопрос даст будущее. А пока моделирование творчества на ЭВМ не перенесено еще в плоскость практических решений. Но, проводя наше исследование, мы постоянно имели в виду будущие попытки моделировать акт творчества и с точки зрения этой отдаленной задачи пытались подходить к решению сегодняшних проблем.