Глава xXVII

Сэмюел Уэллер совершает паломничество в Доркинг

и лицезреет свою мачеху

Так как оставалось еще двое суток до того дня, который был назначен для

отъезда пиквикистов в Дингли Делл, мистер Уэллер после раннего обеда уселся

в задней комнате " Джорджа и Ястреба", чтобы поразмыслить о том, как бы

получше распорядиться свободным временем. День был удивительно ясный. Не

прошло и десяти минут, как в нем заиграли чувства сыновней любви и нежности;

он с такой силой почувствовал необходимость повидаться с отцом и

засвидетельствовать свое почтение мачехе, что пришел в изумление от

собственного пренебрежения моральным долгом. Загоревшись желанием

безотлагательно загладить прежнее небрежение, он немедленно отправился

наверх к мистеру Пикнику и попросил отпустить его для выполнения этого

похвального намерения.

- Конечно, Сэм, конечно! - сказал мистер Пиквик, у которого глаза

заблестели от удовольствия, вызванного этим проявлением сыновнего чувства со

стороны его слуги и спутника. - Конечно, Сэм!

Мистер Уэллер отвесил благодарственный поклон.

- Я очень рад, что у вас такое высокое сознание сыновнего долга, Сэм,

сказал мистер Пиквик.

- Оно всегда у меня было, сэр, - ответил мистер Уэллер.

- Это весьма утешительная мысль, Сэм, - одобрительно сказал мистер

Пиквик.

- Весьма, сэр, - ответил мистер Уэллер. - Если мне что-нибудь нужно

было от отца, я всегда просил почтительно и вежливо. А когда он мне не

давал, я сам брал, потому что боялся - не будет этого у меня, и я натворю

чего-нибудь похуже. Таким образом, я его избавил от многих хлопот, сэр.

- Это не совсем то, что я хотел сказать, Сэм, - возразил мистер Пиквик,

с легкой улыбкой покачивая головой.

- Все от добрых чувств, сэр, - с наилучшими намерениями, как говорил

джентльмен, удрав от своей жены, потому что, кажется, ему неважно жилось с

нею, - ответил мистер Уэллер.

- Можете идти, Сэм, - сказал мистер Пиквик.

- Благодарю вас, сэр, - ответил мистер Уэллер.

И, отвесив свой самый изящный поклон и надев самый изящный свой костюм,

Сэм уселся на крыше эренделской кареты * и отправился в Доркинг.

" Маркиз Гренби" во времена миссис Уэллер был поистине образцом лучших

придорожных постоялых дворов: он был достаточно велик, чтобы считаться

удобным, но был достаточно мал, чтобы считаться уютным. На противоположной

стороне дороги находилась большая вывеска на высоком столбе, изображавшая

голову и плечи джентльмена с апоплексической физиономией, на нем был красный

фрак с темно-синими отворотами, а над его треуголкой - мазок той же синей

краски, изображавший небо. Еще выше помещались два флага; ниже последней

пуговицы на его фраке помещались две пушки; а все вместе являлось

выразительным и не вызывающим сомнений портретом славной памяти маркиза

Гренби.

В окне буфетной красовалась превосходная коллекция гераней и блестящий

ряд сосудов со спиртными напитками. На открытых ставнях виднелись различные

надписи золотыми буквами, восхвалявшие мягкую постель и добрые вина; а

внушительная группа поселян и конюхов, которые слонялись у дверей конюшни и

возле водопойной колоды, служила показателем превосходного качества эля и

горячительных напитков, продававшихся в буфетной. Спустившись с крыши

кареты, Сэм Уэллер приостановился, чтобы глазом опытного путешественника

отметить все эти мелочи, свидетельствовавшие о процветании заведения;

обозрев всю картину, он немедленно вошел в дом, чрезвычайно довольный тем,

что видел.

- Ну, что такое? - раздался пронзительный женский голос, лишь только

Сэм просунул голову в дверь. Что вам нужно, молодой человек?

Сэм посмотрел в ту сторону, откуда раздался голос. Он принадлежал

довольно полной леди приятной наружности, которая сидела у камина в

буфетной, раздувая огонь, чтобы вскипятить воду для чая. Она была не одна:

по другую сторону камина, в кресле с высокой спинкой, сидел прямой, как

жердь, человек в потертом черном костюме, с такой же длинной и негнущейся

спиной, как спинка кресла, - человек, который сразу же привлек к себе особое

и чрезвычайное внимание Сэма.

Это был красноносый джентльмен с длинной, худой ханжеской физиономией и

глазами, напоминающими глаз гремучей змеи, - довольно острыми, но решительно

неприятными. На нем были очень короткие штаны и черные бумажные чулки,

которые, как и весь его костюм, заметно порыжели. Вид у него был

накрахмаленный, но белый галстук накрахмален не был, и его длинные мятые

концы болтались над застегнутым наглухо жилетом весьма неряшливо и

неживописно. Пара поношенных толстых суконных перчаток, широкополая шляпа и

полинявший зеленый зонт с пластинками из китового уса, торчащими сквозь

покрышку, словно для замены отсутствующей ручки, лежали на стуле,

размещенные с большой аккуратностью и заботливостью, свидетельствуя,

казалось, о том, что красноносый, кто бы он ни был, не имеет ни малейшего

намерения спешить с уходом.

Следует отдать справедливость красноносому: он был бы очень глуп, если

бы питал подобного рода намерение, ибо, судя по всем видимостям, он должен

был бы располагать весьма завидным кругом знакомств, чтобы рассчитывать на

больший комфорт в другом месте. Огонь ярко пылал благодаря раздувательным

мехам, а благодаря общим усилиям огня и мехов чайник весело пел. Маленький

поднос с чайным прибором стоял на столе, тарелка с горячими намазанными

маслом гренками тихонько шипела перед огнем, а сам красноносый был усердно

занят превращением большого куска хлеба в такое же аппетитное блюдо, ибо

орудовал длинной медной вилкой для поджаривания гренок. Перед ним стоял

стакан горячего, дымящегося ананасного грога с ломтиками лимона; и каждый

раз, когда красноносый отрывался от работы, исследуя кусок хлеба с целью

установить, как подвигается дело, он отхлебывал глоток-другой горячего

ананасного грога и улыбался довольной полной леди, раздувавшей огонь.

Сэм был так поглощен созерцанием этой уютной картины, что пропустил

мимо ушей первый вопрос полной леди. Неприличие своего поведения он понял не

раньше, чем тот же вопрос был повторен дважды, и каждый раз все более резким

тоном.

- Командир дома? - осведомился Сэм в ответ на вопрос.

- Нет, - отозвалась миссис Уэллер, ибо полная леди была не кто иная,

как вдова и единственная душеприказчица покойного мистера Кларка. - Нет,

нету его, да я его и не жду.

- Должно быть, он сегодня поехал с каретой? - высказал предположение

Сэм.

- Может быть, да, а может быть, и нет, - ответила миссис Уэллер,

намазывая маслом гренок который только что поджарил красноносый. - Я не

знаю, да и знать не хочу. Призовите благословение божие, мистер Стиггинс.

Красноносый исполнил ее желание и тотчас же с удивительной

прожорливостью набросился на гренки.

Наружность красноносого сразу заставила Сэма заподозрить, что это и

есть тот заместитель пастыря, о котором говорил его уважаемый родитель.

Когда же Сэм увидел, как он ест, все сомнения по этому вопросу рассеялись, и

Сэм мгновенно сообразил, что должен упрочить здесь свое положение

незамедлительно, если намерен временно обосноваться там, где находится.

Поэтому он приступил к действиям - перекинул руку через низенькую

перегородку буфетной, спокойно отодвинул задвижку и не спеша вошел.

- Мачеха, - сказал Сэм, - как поживаете?

- Наверно, это какой-нибудь Уэллер! - воскликнула миссис Уэллер, не

очень-то приветливо разглядывая лицо Сэма.

- Думаю, что так, - сказал невозмутимо Сэм, - и надеюсь, этот-вот

преподобный джентльмен простит меня, если я скажу, что хотел бы я быть тем

самым Уэллером, который имеет счастье называть вас своей, мачеха.

Этот комплимент был двойным зарядом. Подразумевалось, что мистер Уэллер

- особа весьма приятная и что у мистера Стиггинса клерикальная наружность.

Он сразу произвел впечатление, и Сэм, на этом не останавливаясь, подошел к

мачехе и поцеловал ее.

- Убирайтесь! - сказала миссис Уэллер, отталкивая его.

- Стыдитесь, молодой человек! - сказал джентльмен с красным носом.

- Ничего обидного, сэр, ничего обидного! - отозвался Сэм. - Впрочем, вы

совершенно правы - не годится так делать, если мачеха молода и хороша собой,

не правда ли, сэр?

- Все это суета, - сказал мистер Стиггинс.

- Ах, это верно! - сказала миссис Уэллер, поправляя чепец.

Сэм тоже так думал, но промолчал.

Заместитель пастыря, казалось, был далеко не в восторге от появления

Сэма, а когда рассеялось первое возбуждение, вызванное комплиментом, даже у

миссис Уэллер вид был такой, словно она могла обойтись без него, не

испытывая ни малейшего неудобства. Однако Сэм был здесь, и так как его

нельзя было приличным образом выставить за дверь, то все трое уселись пить

чай.

- А как поживает отец? - спросил Сэм.

Услышав этот вопрос, миссис Уэллер воздела руки и закатила глаза, будто

тема была слишком мучительна, чтобы ее затрагивать.

Мистер Стиггинс застонал.

- Что такое с этим джентльменом? - осведомился Сэм.

- Он скорбит о пути, по которому идет ваш отец, - ответила миссис

Уэллер.

- О, вот как! Неужели? - сказал Сэм.

- И у него есть на то основания, - с важностью добавила миссис Уэллер.

Мистер Стиггинс взял еще гренок и тяжко застонал.

- Он ужасный грешник, - сказала миссис Уэллер.

- Сосуд гнева! - воскликнул мистер Стиггинс.

Он откусил большой кусок гренка и снова застонал.

Сэм ощутил настоятельную потребность дать преподобному мистеру

Стиггинсу какой-нибудь повод для стонов, но сдержал свои чувства и только

спросил:

- Что же натворил старик?

- Натворил, вот именно! - подхватила миссис Уэллер. - О, у него

каменное сердце! Каждый вечер этот превосходный человек, - не хмурьтесь,

мистер Стиггинс, я не могу не сказать, что вы превосходный человек, приходит

и просиживает здесь часами, а на него это не производит ни малейшего

впечатления.

- Вот это странно, - сказал Сэм. - На меня это производило бы очень

сильное впечатление, будь я на его месте, я в этом уверен.

- Дело в том, мой юный друг, - торжественно сказал мистер Стиггинс, что

у него черствое сердце. О мой юный друг, кто бы мог противостоять мольбам

шестнадцати наших любезнейших сестер и отклонить их просьбу о пожертвовании

для нашего благородного общества, которое снабжает негритянских младенцев

Вест-Индии фланелевыми жилетами и душеспасительными носовыми платками!

- А что такое душеспасительный носовой платок? - спросил Сэм. - Я

никогда не слыхал о таких предметах.

- Платок, который соединяет удовольствие с назиданием, мой юный друг,

ответил мистер Стиггинс, - платок, на котором отпечатаны избранные изречения

с картинками.

- Знаю! - сказал Сэм. - Этакие платки развешаны в бельевых магазинах, н

на них напечатаны просьбы о подаянии и все такое?

Мистер Стиггинс принялся за третий гренок и утвердительно кивнул

головой.

- Так он не пошел на уговоры этих леди? - спросил Сэм.

- Сидел и курил свою трубку и назвал негритянских младенцев... как он

их назвал? - осведомилась миссис Уэллер.

- Маленькими мошенниками, - ответил глубоко огорченный мистер Стиггинс.

- Назвал негритянских младенцев маленькими мошенниками, - повторила

миссис Уэллер.

И оба испустили стон, вызванный зверским поведением старого

джентльмена.

Великое множество прегрешений подобного же рода могло бы еще

обнаружиться, да только все гренки были съедены, чай стал очень жидок и Сэм

не выражал ни малейшего желания уйти, а потому мистер Стиггинс вдруг

вспомнил о весьма важном свидании с пастырем и удалился.

Едва была убрана чайная посуда и зола выметена из камина, как

лондонская карета доставила мистера Уэллера-старшего к двери дома, ноги

доставили его в буфетную, а глаза возвестили о присутствии сына.

- Эй, Сэмми! - воскликнул отец.

- А, старый греховодник! - крикнул сын.

И они обменялись крепким рукопожатием.

- Очень рад тебя видеть, Сэмми, - сказал старший мистер Уэллер, - но

как ты поладил с мачехой - это для меня тайна. Дал бы ты мне этот рецепт,

вот все, что я могу сказать.

- Тише, старик! - сказал Сэм. - Она дома.

- Она не услышит, - возразил мистер Уэллер, - после чаю она всегда

отправляется вниз и ругается там часа два; стало быть, мы сейчас промочим

горло, Сэмми.

С этими словами мистер Уэллер приготовил два стакана грогу и извлек две

трубки. Отец и сын уселись друг против друга: Сэм по одну сторону камина, в

кресло с высокой спинкой, а мистер Уэллер-старший по другую, в мягкое

кресло, и оба стали наслаждаться со всей подобающей серьезностью.

- Был здесь кто-нибудь, Сэмми? - бесстрастно спросил мистер

Уэллер-старший после продолжительного молчания.

Сэм выразительно кивнул.

- Молодец с красным носом? - осведомился мистер Уэллер.

Сэм снова кивнул.

- Любезнейший он человек, Сэмми, - сказал мистер Уэллер, энергически

дымя трубкой.

- Похоже на то, - отозвался Сэм.

- Ловкач по денежной части, - сказал мистер Уэллер.

- Вот как? - сказал Сэм.

- В понедельник берет взаймы восемнадцать пенсов, а во вторник приходит

за шиллингом, чтоб для ровного счета было полкроны; в среду приходит еще за

полкроной, чтобы для ровного счета вышло пять шиллингов; и все время

удваивает, пока не доберется до пяти фунтов, вроде как эти расчеты в

учебнике арифметики о гвоздях и лошадиных подковах, Сэмми.

Сэм кивком головы дал понять, что припоминает задачу, на которую

сослался родитель.

- Вы так и не подписались на фланелевые жилеты? - спросил Сэм после

новой паузы, посвященной куренью.

- Конечно, нет! - ответил мистер Уэллер. - На что нужны фланелевые

жилеты юным неграм за океаном? Но вот что я тебе скажу, Сэмми, - добавил

мистер Уэллер, понижая голос и перегибаясь через каминную решетку, - я бы

подписался с удовольствием на смирительные рубахи кой для кого здесь, на

родине.

Произнеся эти слова, мистер Уэллер медленно принял прежнюю позу и

глубокомысленно подмигнул своему первенцу.

- А это и в самом деле чудная фантазия - посылать носовые платки людям,

которые не знают, что делать с ними! - заметил Сэм.

- Они вечно занимаются такой чепухой, Сэмми, - отозвался его отец. - В

прошлое воскресенье иду я по дороге, и кого же вижу у двери часовни? Твою

мачеху с синей тарелкой в руке! И в тарелке, пожалуй, не меньше двух

соверенов мелкой монетой, Сэмми, все по полпенни, а когда народ стал

выходить из часовни, пенсы так и посыпались, и ты бы не поверил, что

глиняная тарелка может выдержать такую тяжесть. Как ты думаешь, на что они

собирали?

- Может быть, опять на чаепитие? - предположил Сэм.

- Ничуть не бывало, - ответил отец, - на пастырский счет за воду.

- Пастырский счет за воду! - повторил Сэм.

- Да, - ответил мистер Уэллер. - Накопилось за три квартала, а пастырь

не заплатил ни фартинга, может быть потому, что от воды ему не очень-то

много пользы, мало он потребляет этого напитка, Сэмми, очень мало. Но он

проделывает фокусы и почище этого. По счету все-таки уплачено не было, ему и

закрыли водопровод. Тут идет пастырь в часовню, выдает себя за гонимого

праведника, говорит, что авось сердце водопроводчика, закрывшего водопровод,

смягчится и он обратится на путь истины; хотя, конечно, говорит,

водопроводчику уготовано не очень-то приятное местечко. Тогда женщины

заводят собрание, поют гимн, выбирают твою мачеху председательницей,

предлагают устроить сбор в воскресенье и все деньги передают пастырю. И если

он не вытянул из них, Сэмми, столько, что на всю жизнь освободился от

водопроводной компании, сказал в заключенье мистер Уэллер, - ну, значит, и я

болван, и ты болван, и не о чем больше толковать.

Мистер Уэллер несколько минут курил молча, а затем продолжал:

- Самое худшее в этих-вот пастырях, мой мальчик, что они, регулярно,

сбивают здесь с толку всех молодых леди. Господи, благослови их сердечки,

они думают, что все это очень хорошо, и больше ничего не смыслят; но они

жертвы надувательства, Сэмивел, они - жертвы надувательства.

- Полагаю, что так, - сказал Сэм.

- Не иначе, - сказал мистер Уэллер, глубокомысленно покачивая головой,

- и вот что меня раздражает, Сэмивел: видеть, как они тратят все свое время

и силы, шьют платья для краснокожих, которым оно не нужно, и не обращают

внимания на христиан телесного цвета, которым оно нужно. Будь моя воля,

Сэмивел, я приставил бы этих-вот ленивых пастырей к тяжелой тачке да гонял

бы целый день взад и вперед по доске шириной в четырнадцать дюймов. Уж

что-что, а это повытрясло бы из них дурь!

Мистер Уэллер, сообщив с большой энергией этот приятный рецепт,

подкрепленный разнообразными кивками и подмигиванием, осушил одним духом

стакан и с прирожденным достоинством стал выбивать пепел из трубки.

Он все еще был занят этой операцией, когда в коридоре раздался

пронзительный голос.

- Вот твоя дорогая родственница, Сэмми, - сказал мистер Уэллер; и

миссис Уэллер ворвалась в комнату.

- О, так вы вернулись! - воскликнула миссис Уэллер.

- Да, моя милая, - ответил мистер Уэллер, снова набивая трубку.

- А мистер Стиггинс не возвращался? - спросила миссис Уэллер.

- Нет, моя милая, не возвращался, - ответил мистер Уэллер, искусно

зажигая трубку с помощью взятого из камина раскаленного уголька, зажатого

щипцами, - и мало того, моя милая, если он совсем не вернется, я постараюсь

это пережить.

- Уф, несчастный! - сказала миссис Уэллер.

- Благодарю вас, милочка, - сказал мистер Уэллер.

- Ну-ну, отец, - сказал Сэм, - никаких любовных сцен при посторонних.

Вот идет преподобный джентльмен.

Услышав это сообщение, миссис Уэллер поспешно вытерла слезы, которые

только что пыталась пролить, а мистер Уэллер угрюмо отодвинул свое кресло в

угол у камина.

Мистер Стиггинс легко пошел на уговоры выпить еще стакан горячего

ананасного грога, и второй стакан, и третий, а затем подкрепиться легким

ужином, прежде чем начать сначала. Он сидел рядом с мистером

Уэллером-старшим, который всякий раз, когда ухитрялся проделать это

незаметно от жены, демонстрировал сыну чувства, скрытые в его груди,

потрясая кулаком над головой заместителя пастыря, - маневр, доставлявший его

сыну самую неподдельную радость и удовольствие, в особенности потому, что

мистер Стиггинс продолжал спокойно пить горячий ананасный грог, не

подозревая о том, что происходит за его спиной.

Разговор вели преимущественно миссис Уэллер и его преподобие мистер

Стиггинс; а темой, предпочтительно обсуждаемой, служили добродетели пастыря,

заслуги его паствы и великие преступления и грехи всех остальных; эти

рассуждения старший мистер Уэллер изредка прерывал приглушенными намеками на

некоего джентльмена по фамилии Уокер и другими подобными же комментариями.

Наконец, мистер Стиггинс, который, судя по многим совершенно

неоспоримым симптомам, влил в себя ананасного грогу ровно столько, сколько

мог вместить, взял шляпу и распрощался; и немедленно вслед за этим отец

повел Сэма к предназначенной для него постели. Почтенный старый джентльмен с

жаром пожал ему руку и, казалось, собрался обратиться к сыну с каким-то

замечанием, но, услышав приближение миссис Уэллер, повидимому, отказался от

своего намерения и отрывисто пожелал ему спокойной ночи.

На следующий день Сэм встал рано и, позавтракав на скорую руку,

собрался обратно в Лондон. Он едва успел шагнуть за порог, как перед ним

предстал отец.

- Отправляешься, Сэмми? - осведомился мистер Уэллер.

- Немедленно в путь, - ответил Сэм.

- Хорошо, если бы ты увязал его в узел, этого-вот Стиггинса, и забрал

его с собой, - сказал мистер Уэллер.

- Мне стыдно за вас! - с упреком воскликнул Сэм. - Почему вы вообще

позволяете ему совать свой красный нос в " Маркиза Гренби"?

Мистер Уэллер устремил серьезный взгляд на сына и ответил:

- Потому что я женатый человек, Сэмивел, потому что я женатый человек.

Когда ты женишься, Сэмивел, ты поймешь многое, что сейчас не понимаешь, но

стоит ли столько мучиться, чтобы узнать так мало, как сказал приютский

мальчик, дойдя до конца азбуки, - это дело вкуса. Я думаю, что не стоит.

- Ну, прощайте, - сказал Сэм.

- Погоди, Сэмми, погоди! - отозвался отец.

- Я могу сказать только одно, - начал Сэм, вдруг останавливаясь: - будь

я хозяином " Маркиза Гренби" и приходи этот Стиггинс и поджаривай гренки в

моей буфетной, я бы...

- Что? - с большим волнением перебил мистер Уэллер. - Что?

-...всыпал ему яду в грог, - закончил Сэм.

- Да ну! - воскликнул мистер Уэллер, тряся сына за руку. - Неужели ты

бы это сделал, Сэмми, неужели бы сделал?

- Можете не сомневаться! - сказал Сэм. - Для начала я не был бы с ним

слишком суров. Я окунул бы его в бочку с водой и прикрыл крышкой; а если бы

я увидел, что он нечувствителен к мягкому обращению, я попробовал бы убедить

его по-другому.

Старший мистер Уэллер взглянул на сына с глубоким, невыразимым

восхищением и, еще раз пожав ему руку, стал медленно удаляться, перебирая в

уме различные мысли, вызванные советом сына.

Сэм смотрел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом дороги, а затем

отправился пешком в Лондон. Сначала он размышлял о возможных результатах

своего совета и похоже ли на то, что отец им воспользуется. Впрочем, он

отогнал эти соображения, утешившись мыслью: время покажет; эту же мысль и мы

хотели бы внушить читателю.