XLVIII. Пытка. Дни и ночи наслаждений пролетали с быстротой молнии

Дни и ночи наслаждений пролетали с быстротой молнии. Эмма в объятиях мужа забывала обо всем на свете – и об угрожающей ей опасности, и о предстоящем исполнении своих кровавых обязанностей. Однажды вечером к ней в комнату постучалась Генриетта. Эмма вздрогнула, поспешно привела в порядок свои растрепанные волосы и отворила дверь.

– Ну, что новенького? – спросила она у своей наперсницы, которую апостол посылал в Киеве разведать, что и как.

– Плохи дела, – отвечала девушка, поцеловав руку своей повелительницы, – никто из наших в Киеве пока не арестован, но они блуждают там, словно дикие звери в пустыне, не зная приюта. Беда в том, что полиция вскорости нападет и на наш след... Анюта Огинская бесследно исчезла, а Казимир Ядевский сделался нашим злейшим врагом.

Графиня молча устремила взор на угасающее пламя в камине.

– Приготовься к борьбе, – продолжала Генриетта, – сейчас, в минуту опасности, нужно принять какие-нибудь решительные действия, иначе мы погибли! Теперь не время для наслаждений.

– Это совершенно справедливо, – ответила сектантка, – мы сотворены не для блаженства, а для лишений, скорбей и страданий... Скажи апостолу, что я прошу у него еще одну ночь. Завтра на рассвете я отдамся в полное его распоряжение и предам графа Солтыка в его руки.

Последняя ночь пролетела для новобрачных как один миг. На заре Эмма встала с постели, закуталась в шубу, села у камина и позвала к себе мужа.

– Что прикажешь, мой ангел? – спросил граф, вытягиваясь на медвежьей шкуре у ног красавицы.

– Пора нам очнуться от нашего опьянения, – сказала она, – мы насладились счастьем, этой мимолетной мечтой в скорбной долине слез. Приготовься к жестоким страданиям, мой милый супруг, они наше прямое назначение в этой жизни, а покоряясь им безропотно, мы идем по пути к вечному блаженству.

– Это один из догматов вашей секты, не правда ли?

– Да... Мы с тобой предавались греховным наслаждениям и должны искупить этот грех самыми ужасными страданиями и добровольной смертью.

– Не говори мне о смерти!

– Ты и не подозреваешь, что она уже стоит у тебя за спиною.

– У меня?!

– Да... Приготовься... Я жрица, а ты – жертва... После того как ты покаешься, смиришь и очистишь свое сердце, я принесу тебя в жертву Богу, как древний патриарх Авраам – своего сына Исаака.

– Ты убьешь меня?

– Да.

– Скажи, ради Бога, кто из нас двоих сошел с ума, я или ты?

– Ты в моей власти.

– Кому же ты намерена предать меня?

– Вспомни, что ты сказал мне несколько дней назад: «Упейся моей кровью, если это доставит тебе удовольствие». Теперь я жажду крови.

– Какая жестокая шутка! – и Солтык засмеялся.

Эмма встала и придавила пальцем пуговку, скрытую за тяжелой драпировкой.

– Что ты делаешь? – спросил граф.

– Зову своих сообщников.

– Зачем?

– Я вижу, что ты не покоришься добровольно своей участи.

– И ты готова совершить насилие надо мной? Над своим мужем?! – вскричал Солтык.

– Да.

– За что же ты меня ненавидишь?

– Пойми, это любовь, а не ненависть; я желаю спасти твою душу от вечных мук.

– Но разве я не сумею защититься? Я пока на свободе и не позволю заколоть себя, как ягненка!

– Ты у меня в плену... Никто не явится к тебе на помощь.

– Змея! Не доводи меня до бешенства!

В порыве необузданной ярости граф схватил

сектантку за горло и, наверно, задушил бы ее, если бы Каров не напал на него сзади и не повалил на пол. В тот же миг в комнату ворвались еще двое мужчин и с ловкостью профессиональных палачей связали графа по рукам и ногам. Несчастный устремил на предательницу полный ненависти взор, а она смотрела на него совершенно равнодушно, без малейшего сострадания.

Приподнялась тяжелая портьера, и в комнату вошел апостол.

– Вот жертва, которую я обещала предать тебе, – сказала сектантка, – возьми ее... Я свято исполнила свою миссию и жду твоих дальнейших распоряжений.

Апостол приказал отвести графа в подвал, наложить на него цепи и запереть без пищи и воды до следующего утра. В назначенный час он спустился в подземелье и начал увещевать грешника. Тот долго слушал его, не удостаивая ответом, а потом, с гордостью подняв голову, сказал:

– Я попал в твои руки посредством измены и насилия, но никто на свете не принудит меня добровольно подчиниться кровавым уставам вашей варварской секты. Граф Солтык может быть великим грешником, но он никогда не был и не будет ни подлецом, ни трусом.

Апостол вышел.

– Граф чрезвычайно горд, – сказал он своим сообщникам, – трудно нам будет довести его до раскаяния.

– Позволь мне укротить его, – взмолилась Генриетта.

– Нет... Опасность возрастает с каждым днем. Нам нельзя терять времени. Чтобы сломить эту надменную натуру, нужны руки посильнее твоих, девочка.

По приказанию апостола Каров и Табич, вооруженные плетьми, спустились в подземелье. Час спустя укротитель зверей вернулся и доложил:

– Мы сделали все, что могли, но граф не сдается.

Апостол грозно нахмурил брови.

– Это мы еще увидим, – проворчал он сквозь зубы и снова отправился в подвал.

– Долго ли ты будешь упрямиться? – спросил он. – Я наместник Бога на земле, твой владыка, твой судия... Становись передо мной на колени!

Солтык не шевельнулся и не произнес ни слова.

По сигналу апостола два служителя раздели графа и положили его на утыканную острыми гвоздями дубовую доску. Кровь полилась струею, но страдалец не издал ни единого звука.

– Этого мало! – вскричал грозный инквизитор, – ты одержим бесом сильнее, нежели я думал!

Он подозвал к себе Карова и шепнул несколько слов ему на ухо. Графа сняли с доски, связали ему руки веревкой и, продев ее в кольцо, ввинченное в потолок, подняли его вверх...

Тут к нему подошли Эмма и Генриетта с раскаленными железными прутьями в руках.

– Не сердись на меня, милый, – проговорила нежная супруга, заботливо отирая пот со лба мученика. – Я исполняю свой долг. Вытерпи эти временные муки, чтобы избежать мук вечных. Я должна терзать тебя до тех пор, пока ты не смиришься и не раскаешься в своих грехах. От тебя самого зависит, сколько продлиться пытка. С каким-то дьявольским наслаждением нанесла Генриетта первый удар! Затем наступила очередь Эммы. Подземелье наполнилось смрадом...

Наконец страдалец испустил дикий, душу раздирающий вопль. Пытка на минуту прекратилась.

– Смирился ли ты? – спросил апостол. – Раскаиваешься ли ты в своих грехах?

– Нет, – отвечал граф.

Снова началась пытка.

– Пощадите! – воскликнул страдалец.

– Победил ли ты свою сатанинскую гордость?

– Да...

– Развяжите ему руки и ноги, – приказал палач.

Солтык стоял с опущенной на грудь головой... Кто бы узнал в нем теперь того красавца, который сводил с ума всех киевских аристократок?

– Вынужденное раскаяние менее ценно, нежели добровольное, – начал апостол, – заметь это, сын мой. Тем лучше для тебя, если ты, наконец, победил гнездящегося в твоем сердце беса высокомерия. Подойди сюда, – прибавил он с холодным величием азиатского деспота, – упади в прах перед наместником Божьим, грешник.

После минутного колебания Солтык повиновался.

– Наклони голову к земле, чтобы я мог наступить на нее ногой.

И это приказание было исполнено.

– Я твой властелин, а ты мой раб.

Вся природная гордость проснулась в душе графа в тот миг, когда нога священника коснулась его затылка. Он вскочил на ноги и в бешенстве устремился на своего мучителя, но тот с быстротой молнии ударил его плетью по лицу. Несчастный опрокинулся навзничь и был моментально связан.

– Я вижу, ты еще не смирился! – воскликнул апостол. – Продолжайте исправлять его, чистые голубицы.

Снова зашипела человеческая плоть, снова огласился воздух неистовыми криками страдальца... Наконец его развязали, и он без чувств упал на пол. По данному апостолом знаку Каров и оба служителя вышли из комнаты. Эмма и Генриетта взяли графа под руки и подвели к креслу, где сидел апостол.

– Послушай, – обратился инквизитор к своей жертве, – терпение мое истощилось. Малейший признак сопротивления с твоей стороны повлечет за собою самые ужасные пытки... На колени!.. Ты оскорбил меня, наместника Божьего, твоего судию и повелителя, подлый раб, за это ты будешь наказан как собака, – и он ударил графа в лицо. – Поцелуй карающую тебя руку!

Апостол встал и начал с яростью топтать ногами распростертого на полу графа. Когда же мучитель приказал ему поцеловать топтавшие его ноги, Солтык с такой непритворной покорностью исполнил это приказание, что даже Эмма содрогнулась.

«До какого уничижения доведен этот надменный деспот?» – думала она, без малейшего сострадания глядя на человека, с которым так недавно делила минуты наслаждения.

Сектанткой овладело непонятное для нее чувство восторга, смешанного с ужасом, и чувство это было до такой степени сверхъестественно, что, когда графа снова увели в темницу, она сама припала к ногам апостола и покрыла их поцелуями.