XX. Пастушеская драма. С некоторых пор граф Солтык находился в тревожном, непривычном для себя состоянии

С некоторых пор граф Солтык находился в тревожном, непривычном для себя состоянии. В прежние времена день пролетал для него с неимоверной быстротой, теперь же сутки казались ему целой вечностью. До сих пор женщины сдавались ему без всякого сопротивления, по первому знаку, словно одалиски; и вдруг молодая девушка, почти ребенок, вполне овладела его сердцем и помыслами. Граф, как бешеный дикий зверь, метался по городу: из дома – в клуб, потом – на бульвар, оттуда – в роскошный салон какой-нибудь светской дамы, а в конце концов все-таки оказывался у подъезда Огинских, куда его влекла какая-то сверхъестественная непреодолимая сила. Он презирал себя, мысленно проклинал за эту слабость. Не раз случалось ему в порыве ярости топтать ногами букет цветов, предназначенный Анюте, но затем он приказывал садовнику сделать другой букет и отсылал его со своей визитной карточкой предмету своей пламенной любви.

Куда бы ни вышла Анюта, она заранее знала, что встретится с Солтыком. Прогуливалась ли она по улице, он, словно демон, вырастал перед нею, как из-под земли; ездила ли она в магазины, он, как лакей, нес ее пакеты с покупками; каталась ли в санях, он гарцевал вслед за нею на своем арабском скакуне; в театре он поджидал ее, стоя у подъезда, и по окончании спектакля усаживал в карету. То же самое повторялось на балах, на концертах, и, кроме того, он ежедневно бывал в доме ее родителей.

Весь город говорил о женитьбе графа Солтыка, все девушки завидовали Анюте Огинской, только она одна равнодушно относилась к ухаживаниям своего кавалера – не поощряла его ни словом, ни взглядом, впрочем, была безукоризненно вежлива с ним, только все время молчала. На нее не действовали ни убеждения родителей, ни дружеские советы приятельниц.

Обманутый в своих ожиданиях иезуит не на шутку встревожился и начал искать удобного случая, чтобы переговорить с Анютой наедине. Случай этот вскоре представился. Однажды после обеда патер зашел к Огинским и застал свою любимицу дома одну.

– Я вижу, ты занимаешься вышиванием символического изображения своей власти, дитя мое, – улыбнулся патер Глинский, садясь возле пялец.

– Что вы имеете в виду?

– Ведь это туфли, если я не ошибаюсь? Как счастлив будет мой граф под этим прелестным игом!

– Ваш граф под моим игом?.. – пробормотала девочка и покраснела до ушей.

– Кокетка! – погрозил ей пальцем иезуит. – Это тебя тешит?.. Знаем мы ваши женские хитрости!

– Боже мой!.. Если бы я надоела, опротивела вашему графу, я на коленях приползла бы в Ченстохово благодарить Богородицу за эту милость.

– Ты шутишь, Анюта?

– Нет, я говорю серьезно.

– У тебя все еще в голове этот поручик?

– Не в голове, а в сердце.

– Ты с ума сошла!

– Может быть... Я никогда не буду графиней Солтык.

Патер Глинский наклонился над пяльцами, взял Анюту за обе руки и, поцеловав в лоб, продолжал кротким, назидательным тоном:

– Дитя мое, жизнь дана нам не для одних наслаждений. На каждого из нас возложены священные обязанности, и мы должны исполнять их по совести, руководствуясь велением разума, а не мимолетными увлечениями нашего сердца.

– Мой разум и моя совесть велят мне стать женой любимого человека. С ним одним я буду в состоянии исполнить обязанности, возложенные на меня Богом и людьми.

Лукавый иезуит был совершенно обезоружен этим прямым, откровенным ответом, но замешательство его продолжалось только одну секунду – он снова принялся за уговоры:

– Разве граф Солтык недостоин твоей любви?.. Любая из твоих подруг была бы счастлива оказаться на твоем месте... Этот надменный человек лежит у твоих ног, а ты отвергаешь его!.. Никто не верит тому, что ты его не любишь!.. Твое ребяческое упрямство непростительно, потому что оно огорчает твоих родителей, огорчает меня, твоего духовного отца. И хуже всего то, что ты готова променять счастье всей твоей будущей жизни на какую-то пустую мечту.

Долго говорил иезуит, и так как Анюта не возражала ему ни словом, ни движением, он был почти уверен в успехе.

– Надеюсь, что ты поймешь всю пользу моих советов, перестанешь упрямиться и отдашь руку моему графу, сказал он в заключение.

Девушка подняла на него взгляд и отрицательно покачала головой.

Патер Глинский ушел домой раздосадованный ее упрямством. Он скрыл от графа свою неудавшуюся попытку и только подумал, глядя как тот, собираясь ехать к Огинским, охорашивается перед зеркалом: «Милый мой, не помогут и твои черные усы там, где мое красноречие было разбито в прах одним кивком упрямой головки!»

Но на этот раз судьба была благосклонна к влюбленному графу. Приехав к Огинским, он застал Анюту в слезах.

– Что с вами? – спросил он и прибавил с непритворным участием: – Успокойтесь ради Бога!

– Она плачет, потому что умерла ее любимая канарейка, – объяснила Огинская.

– Бедная птичка!.. Но ведь можно разыскать другую...

Анюта снова залилась слезами.

– Да я готов перевернуть весь мир, чтобы вызвать улыбку на ваших устах! – воскликнул Солтык и, как вихрь, выбежал из комнаты. Спустя час он вернулся назад и повел девушку, на глазах которой еще блестели слезы, в зимний сад. Там их ждали шестеро лакеев графа, у каждого в руках был большой мешок. По знаку хозяина они развязали мешки, и сотни золотистых канареек огласили воздух звонким пением, порхая по ветвям пальм, померанцевых и лимонных деревьев, по лианам и орхидеям.

Радостная улыбка заиграла на губах Анюты, она с благодарностью пожала руку своему кавалеру.

– Я собрал канареек со всего Киева! – воскликнул граф. – Быть может, хоть одна из них заменит вашу любимицу.

Анюта собиралась произнести слова благодарности, но ее смутил пламенный взор графа. По счастью, одна из птичек села к ней на плечо, подняла крылышки и громко запела.

– Счастливица!.. Как я завидую ей! – вздохнул Солтык.

Девушка стояла ни жива ни мертва, ей страшно было взглянуть на своего собеседника.

– Вы так добры ко всем, кроме меня, – продолжал граф, – я, словно падший ангел, стою у дверей рая и не смею войти в него... Для меня у вас нет ни ласкового слова, ни приветливого взгляда.

– Не требуйте от меня любви, граф, – сказала Анюта, не поднимая головы, – я не могу... Почему вы не хотите быть моим другом?

– Я готов довольствоваться и этим, дорогая Анюта, хотя и не теряю надежды со временем заслужить вашу любовь.

– Не знаю почему, но мне кажется, что любовь нельзя заслужить. Она дается добровольно или отвергается без всякого очевидного основания... Здесь нами управляет высшая, неведомая нам сила.

– Значит, вы отнимаете у меня последнюю надежду?

Анюта не ответила. Граф глубоко вздохнул, поклонился и вышел.

Другую девушку он непременно возненавидел бы в эту минуту, но Анюту он полюбил еще сильнее прежнего.

Вся гордость его возмущалась при мысли, что она будет принадлежать другому. Он принял твердое решение избавиться от своего соперника, уничтожить его во что бы то ни встало.