II. Мать и дочь. На следующий день, часов около двенадцати, Казимир снова отправился в Бояры

На следующий день, часов около двенадцати, Казимир снова отправился в Бояры. Ворота были заперты. На стук отозвался вчерашний хриплый голос и объявил ему, что господ дома нет.

– Все равно – отвори!

– Мне приказано никого не впускать.

– Ну, это мы увидим! – и с этими словами молодой человек вскарабкался на стену и спрыгнул с нее во двор, посреди которого стояла старая баба.

– Да вы, должно быть, разбойник! – в ужасе всплеснула она руками.

– Разве ты не видишь, что я офицер, – улыбаясь, возразил молодой человек, – и, кроме того, старый знакомый твоей барыни.

Баба в недоумении пожимала плечами, но юноша не обратил на это внимания и, перебежав через двор, начал подниматься по каменным ступенькам крыльца.

В дверях его встретила высокая пожилая женщина, с горделивой осанкой.

– Госпожа Малютина?..

– Это я, милостивый государь.

– Неужели вы меня не узнали? Я Казимир Ядевский.

Неопределенная улыбка скользнула по губам Малютиной.

– Пожалуйте, – сказала она, протягивая гостю руку для поцелуя. – Эмма будет рада вас видеть... Вы очень возмужали.

– Наружность обманчива! – возразил юноша, следуя за хозяйкой в гостиную. – Я все тот же мальчишка, который в былые времена воровал у вас яблоки и сдобные лепешки.

Гостиная была пропитана каким-то странным запахом, напоминавшим не то церковь, не то аптеку – в ней, вероятно, давно не отворяли окон.

Мебель была покрыта чехлами из небеленого холста, – словно посыпана пеплом. Заметно было, что хозяйка редко принимает гостей. Это была женщина чрезвычайно представительной наружности; несмотря на свои сорок пять лет – совершенно седая. Но черные глаза ее блестели, а на полных щеках играл легкий румянец, так что ее вряд ли можно было назвать старухой.

Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошла молодая девушка высокого роста, со строгими, неподвижными, но, тем не менее, прелестными чертами лица.

– Эмма! – вскричал юноша, бросаясь ей навстречу.

– Это вы? – сквозь зубы процедила она и, протянув ему руку, села к окну, как бы желая показать, что его неожиданный визит не доставляет ей особенного удовольствия.

Казимир не мог отвести от нее взгляд. В его отсутствие она расцвела и из ребенка превратилась во взрослую красивую девушку, к которой вовсе не шел ее полумонашеский наряд и строгая прическа: ее белокурые с золотистым отливом волосы были гладко зачесаны за уши и заплетены в массивную косу. Ни ленточки, ни цветочка – ничего.

– По-видимому, вы живете в совершенном уединении, – начал молодой человек.

– Как видите, – сухо отвечала Малютина.

– Неужели такая жизнь может нравиться Эмме?

– Я вполне разделяю устремления моей матери, – равнодушно проговорила девушка. – Вам, привыкшему вращаться в блестящем вихре модного света, такой образ жизни может показаться странным, даже смешным, но мы к нему привыкли и довольствуемся им. На свете так много злых людей... так много обольстительных искушений, с которыми человеку трудно бороться... Живя в уединении, легче уберечься от греха и спасти свою душу.

– В Киеве жизнь очень приятна, уверяю вас, – заметил Казимир.

– Вы служите в Киеве? – спросила Эмма.

– Да, туда недавно перевели наш полк.

Эмма бросила на мать выразительный взгляд и задумалась.

Заметно было, что в голове ее бродит какая-то неотвязная мысль, но черты ее лица оставались по-прежнему неподвижны, только густые брови слегка нахмурились, да губы крепко сжались.

– К чему такие церемонии со мною, милая Эмма? – сказал юноша, подходя к подруге своего детства. – Разве вы забыли, как мы вместе играли и проказничали? Неужели я стал для вас совершенно чужим человеком?

Он взял ее за руку, но рука эта была гладка и холодна, как змея, и Эмма тут же ее отдернула.

– Скажите, чем я перед вами провинился? Ну, хоть взгляните на меня поласковее...

– Я теперь уже не та, что была прежде.

– Даже в отношении ко мне?

– Разумеется, – как бы нехотя проговорила Эмма и отвернулась в сторону.

В сердце Казимира боролись два совершенно противоположных чувства: любовь к очаровательной, загадочной красавице разгорелась в нем новой силой, и в то же время рядом с Эммой и ее матерью его охватывала тревога, необъяснимый страх леденил его сердце.

Следующий визит его был удачнее: он застал Эмму одну. Когда он проходил по двору, она стояла у открытого окна. Молодому человеку показалось, что на губах ее играет какая-то неуловимая, язвительная усмешка.

– Вы опять пришли, – встретила она его с оскорбительным равнодушием.

– Как видите, – отвечал он, – у меня достало на это храбрости... Недаром же я солдат!

– Но я дома одна и не могу принять вас.

– Одна? Тем лучше! Какое нам дело до светских приличий! Что за церемонии между старыми друзьями!

– Ну, так пожалуйте.

Из передней, где перед огромным распятием теплилась лампада, Казимир вошел в пропитанный запахом ладана коридор, в конце которого, у отворенно двери, ждала его молодая хозяйка.

– В сущности, мне нечего бояться, – сказала она. – Это чистое ребячество с моей стороны.

– Умные речи и слушать приятно! – улыбнулся молодой офицер, крепко пожимая руку Эммы. – Так как первый шаг за пределы светских приличий уже сделан, то я воспользуюсь этим и попрошу вас говорить мне по-прежнему «ты», как в прежние времена, когда мы играли вместе и вы назывались моей маленькой женой. Помните, как мы с вами строили домики из снопов?

– Извольте, я согласна, но с условием, что вы не будете за мною ухаживать.

– Даю вам честное слово, Эмма, я затаю в глубине сердца свою любовь к вам... Вспомните слова поэта: «Ведь сердце любит, не спросясь!» С ним справиться трудно!

– Этого я не могу тебе запретить, – спокойно сказала красавица, – но не рассчитывай на взаимность; я никогда никого не полюблю и никогда не выйду замуж.

– Ты намерена сделаться Христовой невестой?

– Нет... Живя в свете и постоянно борясь с искушениями, спастись труднее, чем за высокими стенами монастыря; такой подвиг важнее во всех отношениях.

– Мне кажется, что ты относишься ко мне так недоверчиво только потому, что я военный.

– Вовсе нет! И война имеет свою хорошую сторону; с ее помощью множество людей попадают в рай... Великая заслуга перед Господом – умереть на поле битвы!

Казимир не без удивления взглянул на свою собеседницу. Она сидела, опустив голову на грудь, у забранного железной решеткой окна, словно преступница в тюрьме. Незатейлива была обстановка ее более чем скромной комнаты: простая кровать под белым пологом, столик, пара стульев, да образ Спасителя в золотой ризе, под которым висела плеть.

«Это что такое? – промелькнуло у него в голове. – Неужели ее фанатизм доходит до абсурда... до самобичевания?»

Он положительно терялся в догадках.

Через несколько дней Казимир снова явился в Бояры. Эмма была в саду. На ней было простенькое белое платье, которое очень шло ей. Внезапное появление Казимира испугало ее – она вздрогнула и покраснела.

– Неужели мое присутствие так для тебя неприятно, что ты смущаешься и дрожишь? – с упреком заметил юноша.

– Напрасно ты так думаешь, – возразила Эмма. – Я никого и ничего не боюсь... Ты знаешь, что я к тебе хорошо расположена, – насколько мне это позволено, – а, значит, я всегда рада тебя видеть... Откровенно говоря, тебе бы следовало избегать встреч со мною.

– Это совершенно справедливо.

– Но не в том смысле, в каком ты думаешь.

– А в каком же?

Вместо ответа девушка сорвала ветку шиповника и так сильно ударила себя ею по руке, что на коже выступила кровь.

– Что ты делаешь?! – вскричал Казимир.

– То, что мне приятно, – было лаконическим ответом.

– Неужели тебя тешит эта добровольная пытка?

– Она полезна и приятна для тех, кто желает спасти свою душу и пренебрегает земными благами.

– Ты воображаешь, что Бог создал тебя для одних страданий, а не для радостей и земных наслаждений?

– Так говорят мужчины – закоренелые грешники;

женщины несравненно строже относятся к своим словам и поступкам, – вот почему они меньше грешат.

– Следовательно, ты безгрешна, – с коварной улыбкой сказал молодой человек, – в таком случае возведи и меня на ту лучезарную высоту, на которой ты стоишь.

– Не проси меня об этом... Тернист и труден путь, ведущий в царство небесное!

Эмма устремила на юного грешника взор, полный сострадания.

– Уходи, уходи отсюда! – прибавила она с мольбой в голосе. – Меня ищут... меня зовут... – и, кивнув ему головой, убежала по направлению к дому.

Не успела она скрыться из виду, как у садовой калитки показался высокий красивый мужчина, лет сорока, с бородой и вьющимися светло-русыми волосами, в широкой черной одежде. Правильные черты его лица носили на себе отпечаток железной воли и безмерного властолюбия.

«Кто это? – подумал Казимир Ядевский. –

Духовная особа или воплощенный демон? Что за чудеса?..

Не понимаю!»