Таборным петрушкой по Святым местам

(бессюжетный травелог)

I «Христоманьяки»

«Во время оно…» — так бы начал повествование человек, призывающий на свой текст знак ОТК и не сомневающийся своем ценнике.

«Однажды…» — так «во первых строках своего письма» сказал бы тот, кто предпочитает гольф футболу и знает род занятий Паоло Коэльо.

«Короче…» — ну это зачин тех, кто буквы помнит, но писать не любит.

А петрушка таборный начнет по принципу «горит сарай, гори и хата».

— Вера!!!!! Какого … ты ездишь по этим … монастырям?! Ты на своё лицо в зеркале посмотри! У тебя же взгляд вовнутрь! На кого ты похожа? «Умывальников начальник и мочалок командир»! Чё вы там … позабывали все? А?!! Чё вы прётесь за тридевять земель? Вам в Петрозаводске храмов мало, что ли? Исчерпали… святость? Или собаке мимо столба никак не пройти?

Вера — это я. А вопит к нижним слоям атмосферы мой муж Антон. Человек, глубоко искаженный сложной внутренней жизнью. Так бы сделали комплимент на флоте. Хотя… До чего ж путанный у нас язык! Вот для флота его внутренняя жизнь — это скорее проклятье. А для нашей бодрящей, как 220В, реальности — комплимент. Антон очень переживает, когда его жена, т. е. я, делаю шаг за порог в большой мир. Особенно в ту его часть, где сосредоточены материальные и моральные ценности христианского мира. Это выражается в синкопированном крике. В том месте, где вам представился мат, прозвучала тишина. Паузы. Мат в нашем несвятом семействе используется только в значении «крик». Так что, возможно, ваши догадки не лишены истинности. Всё, что Тоха произнес, было матом.

«Не, ну типичная счастливая православная семья», — подумали мирские обыватели. Если бы думали православные, они употребили бы термин «блаженная». Жена, обрядившись в духовный скафандр — юбка до пола, «сидор» на полцентнера «святынек» и проверенный в боях за чистоту православия платок, паломничает, дом заброшен, муж накормлен акафистами до отрыжки, сын воспитан на её «фоновых» фотографиях — на фоне прп. Серафима, на фоне прп. Сергия, на фоне св. Матроны Московской и пр. В главной роли — мама. В роли фона — вы уже прочли кто. Муж пробил головой не одну стенку, чтобы до неё достучаться, а она… Да «врагу не сдается наш гордый «Варяг»! Она пафосно гибнет, но от своих представлений о Христе не отступает ни на шаг. Её в школе научили — врагу, мол, ни пяди. Особенно, близкому врагу.

Наша семья номинально несчастна. Потому что мы, прежде чем её создать, не прочли ни одной религиозной книжки о крепком браке и нерушимой семье. Мы прочли потом, когда было уже слишком поздно. Куда позднее, чем мы думали. У нас уже была разница в возрасте, превышающая в два раза рекомендованную, — семь лет, мы не были шибко воцерковлены, за нами волочился длинный шлейф вредных привычек, химзависимостей и нескольких браков, нас родили и воспитали донельзя эгоцентричными детьми без братьев и сестер в разведенных семьях, мы слушали тяжелую музыку и имели характеры ей под стать. У нас были диаметрально противоположные взгляды на мир и своё предполагаемое место в нём. Фамилия Антона — Рукавишников, моя — Смирнова. На мою попытку дернуться в сторону формального благочестия и взять его фамилию Тоха замахал руками: «Сиди! Тебя в этой Волкодавии потом бумажками забодают — и по поводу квартиры, и по поводу кандидатского диплома! Будешь раз в неделю к нотариусу бегать и за кровные деревянные доказывать, что ты — это ты». Муж заставил меня посмотреть «Властелин колец». Ничего ужасного, конечно, если в переводе Гоблина, а не на широком экране. Мы смотрели в кинотеатре, не смотря на то, что Россия подписала конвенцию против применения пыток. После просмотра меня рвало прямо под стенами кинотеатра. Муж удивлялся волшебной силе искусства. А я заставила его прочитать тетрадку поэтических посвящений его скромной персоне, понимающей стихи, наподобие «Зёма, пёхай за гаражи».

Говорить друг с другом мы могли только по-итальянски, т. е. руками. Иногда поддерживали жесты заливистыми воплями. Сказывались оконченные музыкальные школы (хоть что-то общее!). Он жил ночью, я — днем. Он читал Фолкнера с Платоновым, а я — Господь уже простил — традиционалистов с Буковски. Если мне было холодно, муж открывал форточку. Если ему было душно и тошно, я жарила на сковородке лук, уже захлопнув ту самую форточку. Причем это не специально, так получалось.

Единственное, что нас склеивало, как Зиту с Гитой, — это ненависть к авторской песне у костров, где мы желали ей сгореть, и желание быть вместе, не смотря ни на что. И еще быть с Богом. Если Ему в нашем караван-сарае не будет противно. Мы, честное слово, старались, как могли. Прямо, как Христоманьяки. Так назвала нас одна знакомая. Она прямо так и сказала: «Нет, можно, конечно, в церковь ходить — свечку, например, поставить, записку подать. Но чтоб молиться?! Вы что, Христоманьяки, что ли?». Ну да, типа того.

Так и повенчались. Тихо. Чуть ли не тайно. Антоха сказал: «Надо!» Я ответила: «Как считаешь нужным». Потому что пребывала в абсолютном неведении насчет духовных дрим-технологий и комментариев к комментариям к ним.

Поэтому наша семья не подходит под определение «блаженная православная». Я часто хожу джинсах, у меня в ушах разные сережки, и это принципиально смешно, мой муж ест суп и что сам себе по желанию в тарелку бросит, с сыном мы близко знакомы и даже дружим, искусство фотографии мне чуждо и его профанация также. И акафистов я не читаю. И самое интересное, я тоже говорю себе:

— Вера!!!!! Какого … ты ездишь по этим … монастырям?! Ты на своё лицо в зеркале посмотри! У тебя же взгляд вовнутрь! На кого ты похожа? «Умывальников начальник и мочалок командир»! Чё ты там … позабывала? А?!! Чё ты прёшься за тридевять земель? Тебе в Петрозаводске храмов мало, что ли? Исчерпала… святость? Или собаке мимо столба не пройти?

Ну а что такого? Если одна плоть (а муж и жена — это один человек) будет противоречить сама себе, то ей придется лечиться в доме скорби, причем еще не во всякое отделение возьмут. А куда тут еще и шизофрения при нашем отягощенном откровенной неправославностью багаже? Так что мыслим мы с мужем одинаково: «По монастырям-то … какого?».

В общем, непраздный вопрос. Нырнешь — попробуй вынырнуть.

Попробую.