Глава 7. Повернув лицо к солнцу, Линдсей закрыла глаза, наслаждаясь теплом и небольшим перерывом в подготовке к вечеринке в честь Дафны

Повернув лицо к солнцу, Линдсей закрыла глаза, наслаждаясь теплом и небольшим перерывом в подготовке к вечеринке в честь Дафны. Антониос подчеркнул, что ей не обязательно принимать участие в этих хлопотах, но она все же согласилась помочь его сестрам, и сейчас главный холл виллы вовсю украшался. Муж так старался помочь ей, что Линдсей решила, что должна хоть чем-то ему отплатить. Интересно, если бы между ними сразу возникло такое понимание, что-то бы изменилось? Сумели бы они сохранить свой брак?

Подвинувшись на стуле, Линдсей сорвала цветок бугенвиллеи, оплетавшей каменную стену. Этот вопрос она задавала себе с того самого вечера, как рассказала мужу о своей болезни. Неужели для того, чтобы начать слушать друг друга и понимать, им нужно было дойти до крайней степени отчаяния?

Прижав цветок к лицу, Линдсей закрыла глаза. Наверное, она не сможет стать для Антониоса такой супругой, которая ему нужна, – хозяйкой поместья, организатором многочисленных вечеринок и званых обедов. И дело тут не только в ее психологической проблеме. Муж занимает руководящий пост, и это означает, что вся их жизнь будет проходить на виду у окружающих, а это не устроит Линдсей. И потом, есть еще и работа. Остаться в Греции – значит попрощаться с карьерой. Антониос ясно дал понять, что не намерен никуда переезжать. Так что даже если он и захочет восстановить их отношения, Линдсей придется жить с ним и исполнять роль блистательной жены и хозяйки поместья, а эта роль точно не для нее.

– Можно присоединиться?

Линдсей открыла глаза и увидела Дафну, тепло улыбающуюся ей.

– Конечно.

Она подвинулась, чтобы освободить свекрови место.

Дафна присела, облегченно вздохнув.

– Все болит, – пожаловалась она, глядя на горизонт, на котором отчетливо вырисовывался контур гор. – Думаю, когда настанет мой срок, я буду рада тому, что наконец боль уйдет.

– Мне очень жаль, – тихо произнесла Линдсей, чувствуя муки совести за свои переживания, показавшиеся ей такими глупыми в свете страданий Дафны.

– Осознание того, что скоро умрешь, в чем-то – преимущество, – помолчав, добавила она. – Так ты можешь привести свои дела в порядок и сказать то, что раньше боялся.

Она повернулась к невестке, и та с удивлением отметила искорки юмора в ее глазах.

– Можно говорить все, что думаешь, и не переживать, понравится это кому-то или нет.

– Да, наверное, – согласилась Линдсей, смутно ощущая, что Дафна не случайно начала этот разговор.

– Я знаю, – произнесла Дафна, осторожно выбирая слова, – знаю, что у вас с Антониосом не все гладко.

Линдсей замерла от ужаса. Что ей делать – признаться или лгать, отрицая все?

– Я также знаю, – продолжала старая хозяйка, похлопывая ее по руке, – что мой сын не хочет, чтобы я знала. Он пытается меня защитить.

Линдсей замешкалась, подыскивая нужные слова.

– Он вас очень любит.

– А я люблю его и хочу, чтобы он был счастлив. – Дафна помолчала. – И я думаю, ты могла бы сделать его счастливым, Линдсей.

Линдсей отрицательно покачала головой:

– Я не смогу, я точно знаю.

Она тут же спохватилась, поняв, что сказала слишком много, но свекровь, казалось, не удивилась.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я не та, кто ему нужен, и не смогу стать ему женой, которую он хочет.

– Думаю, – ответила Дафна, – Антониос не знает, чего он хочет.

Линдсей с любопытством спросила:

– А как вам кажется, что ему нужно?

– Жена, которая будет его любить и верить в него. А ты ведь любишь его, так?

– Я… – Линдсей запнулась, – я не знаю. Сначала думала, что люблю. А сейчас… сейчас это не имеет значения.

– Почему?

Она прикусила губу, понимая, что в своих откровениях зашла слишком далеко.

– Я просто хотела сказать, что теперь это не важно, ведь мы уже женаты.

Дафна улыбнулась, услышав эту неумелую ложь.

– Тебе было здесь плохо, – констатировала она. – Так?

– Да, – призналась Линдсей. – Но это ведь была моя вина…

– Разве муж не обязан делать жену счастливой?

– Думаю, в браке счастье зависит от обоих.

– Я скажу иначе, – мягко возразила Дафна. – Если жена несчастна, муж обязан это заметить и исправить.

Линдсей судорожно сглотнула.

– Антониос не знал, что я несчастна.

– Именно. Я видела, а он – нет. Но он такой же, как и его отец, Линдсей: видит только то, что хочет. – Женщина протяжно вздохнула. – Эвангелос был прекрасным человеком, и я любила его. Но он всего себя отдал бизнесу и закрывал глаза на проблемы, потому что просто не хотел и не мог думать о них. Антониос закрывал глаза на твои страдания, потому что это было выше его сил – видеть их.

Эта мысль была для Линдсей новой, и она не сразу ответила:

– Сейчас он все видит и знает: мы поговорили обо всем после моего приезда.

– Ты все еще несчастна, – тихо и печально сказала Дафна.

– Я же говорила, – отозвалась Линдсей, – я просто не смогу стать для Антониоса женой, которая ему нужна.

– А я говорила тебе, что ему нужно любить и быть любимым. Это единственное, что нужно нам всем.

– Вы об этом говорите так просто.

– Но это совсем не просто. Это бесконечное терпение и сложности. – Дафна улыбнулась, положив сухонькую ручку на руку Линдсей. – Но они того стоят, если вы оба готовы к этому.

Линдсей кивнула. Ей так отчаянно хотелось поверить Дафне – что любовь действительно может быть такой простой. Но неизвестно было, захочет ли она попробовать снова. И, самое главное, захочет ли Антониос.

Антониос изумленно смотрел на брата.

– И ты молчал?

– Я хотел убедиться, что эту задумку можно будет реализовать, – спокойно ответил Леонидас.

Братья смотрели друг на друга, и, казалось, даже воздух между ними сгустился.

Антониос бросил взгляд на папку, которую Леонидас положил перед ним десять минут назад. Ровные ряды цифр и сводка писем свидетельствовали о том, что его брат уже давно начал планировать разработку серии продуктов для ванны с оливковым маслом, покупателями которой должны стать отели. И он не сказал ему ни слова.

– А тебе не пришло в голову рассказать мне, – угрожающе произнес он. – О своих идеях?

– Нет, – просто ответил младший брат, и Антониос тут же вспыхнул.

– Мне что, напомнить тебе, что я генеральный директор компании?

– Нет, – отозвался Лео, – не нужно.

Антониос посмотрел на него и увидел гнев на его лице.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что я уже сказал. Ты и так каждый день напоминаешь мне, что ты начальник, Антониос. Я знал, что ты отберешь у меня идею.

Зрачки старшего брата сузились.

– Как директор компании, я обязан…

– Брать все в свои руки? А почему, Антониос? Я же твоя правая рука, возглавляю отдел по операциям в Европе, и я тоже из клана Маракайос. – Он горько усмехнулся. – Он был и моим отцом.

Антониос хлопнул рукой по столу, и удар гулко разнесся в тишине офиса.

– Черт возьми, мне сейчас всего этого не нужно!

– Просто подпиши сделку, и я пойду к инвесторам.

– Нет! – воскликнул Антониос.

Антониос понимал, что если сейчас Лео пойдет к инвесторам и увидит отчеты банка, кредитную историю компании, он тут же поймет, как плохи дела компании. Он постоянно держал брата занятым новыми клиентами, посещениями заводов и ресторанов, придумывал новые и новые дела, а сам занимался финансами. Но сейчас Лео действовал за его спиной.

Антониос не мог позволить брату заниматься новым проектом.

– Я подпишу, – сказал он коротко. – И сам займусь инвесторами.

Леонидас снова горько усмехнулся:

– Ну, как всегда – забираешь себе всю славу.

Как будто ему нужна была эта слава!

– Можешь сохранить свое имя на всей этой линии, – сказал он. – Так и быть. Но финансами и документами займусь я.

Лео пристально посмотрел на брата, лицо его исказилось яростью.

– Ты что, не доверяешь мне?

– Дело не в доверии, Леонидас.

По крайней мере, не о том доверии, как его понимал младший.

– Тогда почему ты не даешь мне более ответственных заданий, Антониос? Черт возьми, я их заслужил, последние десять лет я работал как проклятый!

– О какой ответственности ты говоришь? – резко оборвал его брат, стараясь раздражением замаскировать чувство вины. – О нудной бумажной работе, скучных колонках цифр?

– Если это так неинтересно, тогда почему ты хочешь всем заняться сам? – отбил подачу Лео.

Антониос смотрел на брата и ненавидел его и себя за эту бессмысленную перепалку, зная, что подобные споры будут повторяться еще долго. Хватит ли у него сил скрывать правду? Как прекрасно было бы сознаться, поделиться своей ношей. Линдсей смогла все ему рассказать о своих страхах и секретах. Почему бы и ему так не сделать?

Желание раскрыть правду было таким сильным, что Антониос едва не уступил соблазну передать брату всю ответственность, которой он так жаждал, освободиться от проблем, обременяющих всю его жизнь.

Боже, о чем он думает? Антониос невольно сделал шаг назад, будто отступая от своих мыслей. Он не может предать отца, да и самого себя – свое понимание долга и чести.

– Радуйся тому, что я предлагаю, – равнодушно бросил он брату. – Это единственное, что я могу тебе дать.

Тихо ругнувшись, Лео вышел из комнаты. Антониос рывком встал и подошел к окну, за которым виднелись оливковые рощи. Мозг его кипел.

Брат никогда не был таким разгневанным прежде, а Антониос не знал, что его руководство доставляет тому такое беспокойство, – догадывался, но не знал наверняка, а Лео никогда не был таким откровенным раньше. А может, он просто не хотел видеть то, что брат несчастен, также как не хотел видеть проблемы Линдсей. Как же он слеп.

Прижав руку ко лбу, Антониос отчаянно возжелал, чтобы все было иначе: чтобы отец не заставил его поклясться хранить тайну, чтобы он сам понимал, что его близкие несчастны, и мог это исправить. Если бы он только мог исправить все сейчас – с Линдсей, с Лео.

Устало опустив руку, он повернулся к столу. Иногда изменения просто необходимы.

Поговорив с Дафной, Линдсей вернулась в главную виллу, желая сделать еще одну попытку помочь сестрам мужа с приготовлениями к вечеринке. Парфенопа и Ксанте спорили о том, где расположить доску с семейными фотографиями. Линдсей подошла к ним и принялась рассматривать их.

Она сразу же заметила Антониоса – темноволосого, спокойного мальчика. На миг ей представилось, как мог бы выглядеть их ребенок. Антониос хотел завести малыша сразу же после свадьбы, но Линдсей сдержала его порыв. Ей и так было тяжело привыкать к новой жизни в Греции, и беременность отнюдь не облегчила бы ее состояние.

Она повернулась к сестрам, по-прежнему оживленно спорящим.

Ксанте перехватила ее взгляд и уперла руки в бока.

– У тебя есть предложение, Линдсей? – спросила она с вызовом в голосе. Парфенопа тоже взглянула на невестку, и Линдсей тут же ощутила страх, хотя на нее смотрели всего два человека. Черт возьми, ей совершенно не нужно сейчас впадать в панику.

– Я бы расположила фотографии в углу, – произнесла она.

Брови Ксанте поползли вверх.

– Люди их там не увидят.

– А иначе они просто будут всем мешать, – тихо возразила Линдсей. – А кроме того, люди обычно смотрят в вершину угла, особенно если он прямой.

Увидев замешательство на лицах сестер, она зарделась, но все же пояснила:

– Стены комнаты образуют угол, причем прямой, и вершиной его будет как раз угол комнаты.

Ксанте и Парфенопа продолжали недоуменно смотреть на нее, и Линдсей отвернулась.

– Не обращайте внимания на мои слова, – пробормотала она.

И вдруг раздался голос Антониоса.

– Математическое обоснование для правильного расположения фотографий. Блестяще. – Он вошел в комнату, глядя на жену, отчего она не смогла сдвинуться с места. – Я всегда знал, что фото, где мне восемнадцать, не просто так поставили в самый темный угол.

– Но фотографии можно было подсветить, – вставила Линдсей, чувствуя, как удовольствие поднимается в ней мощной волной, затапливая ее без остатка, только оттого, что Антониос обнял ее за плечи. – Тогда бы твои коленки по-прежнему привлекали взгляды.

– Но признайся, братец, они у тебя и впрямь были… не очень, – заметила Парфенопа, бросив взгляд на одну из фотографий. – А сейчас? Ты носишь костюмы, и ничего непонятно.

– Не признаюсь, – поддразнил ее брат, бросив озорной взгляд на Линдсей. – И, надеюсь, моя жена сохранит эту ужасную тайну.

– Держу рот на замке, – пообещала Линдсей, внутренне сжавшись: отчего Антониос ведет себя так, точно они – влюбленная парочка?

И вдруг она поняла. Он просто притворялся – ради сестер.

– Не думаю, что мои знания математики еще могут пригодиться, так что я пойду домой.

– Я пойду с тобой, – подхватил Антониос. – Мне нужно отдохнуть перед ужином.

Ксанте и Парфенопа обменялись многозначительными взглядами.

Выйдя, Линдсей быстрым шагом пошла к их вилле. Антониос догнал ее и пошел рядом.

– Это слишком трудно, Антониос. Притворяться перед всеми. Это неправильно.

– Я знаю.

Она остановилась, как вкопанная.

– Тогда почему бы нам не сознаться?

– Подумай о моей матери, Линдсей.

Она прикусила губу.

– Думаю, она знает. По крайней мере, догадывается.

Антониос резко повернулся к ней.

– О чем это ты?

– Дафна говорила со мной сегодня утром. И по ее словам я поняла, что она знает. По крайней мере, она упомянула то, что я несчастна.

Губы мужчины сжались в полоску.

– То есть она оказалась более прозорлива, чем я.

Линдсей положила руку на его плечо.

– То, что произошло между нами, Антониос, уже в прошлом. Мы оба виноваты в том, что было. Так давай примем это и пойдем дальше.

В его глазах мелькнула какая-то искорка.

– Пойдем дальше?

– Я имею в виду… каждый своим путем. – Линдсей умолкла и покраснела.

Он не ответил, лишь посмотрел на нее долгим взглядом – испытующим и оценивающим.

– Поужинаем вместе сегодня? – внезапно предложил он.

Линдсей удивилась.

– Я думала, что мы поужинаем вместе со всеми, в главной вилле.

– Нет, давай поужинаем вдвоем.

На его лице была написана решимость и уверенность – точно такое же выражение, как тогда в Нью-Йорке, когда он пригласил ее на свидание, и игривость в голосе не могла замаскировать серьезности его намерений: он хотел пригласить ее на свидание, хотел, чтобы она влюбилась в него. И она влюбилась – так быстро и бесповоротно, что голова ее, казалось, кружилась и через неделю после знакомства, когда они уже приехали в Грецию.

– Антониос… – нерешительно произнесла Линдсей.

– Прошу тебя, – мягко произнес он.

Все повторялось – тогда, в первую их встречу, она тоже поддалась его обаянию, его улыбке, проникающей в самую душу, и он сказал: «Чего мне будет стоить пригласить вас на кофе?»

Слезы застилали глаза Линдсей, она отчаянно сожалела о том, что они когда-то потеряли. Можно ли надеяться на второй шанс? Надежда – опасная вещь.

– Хорошо, – прошептала она.

Антониос мерил гостиную шагами в ожидании Линдсей, чувствуя, как в желудке что-то сжимается от напряжения, но вместе с тем сердце радостно поет в предвкушении вечера. Он тщательно запланировал все, начиная с того, что они будут есть, до музыки и цветов на столе. Ему хотелось, чтобы этот вечер был прекрасным, и, концентрируясь на деталях, было легче не думать о возможных провалах.

Например, о том, что будет, если Линдсей ему откажет.

Нет, этого не должно произойти. Он не допустит подобного исхода. Он уже однажды смог удержаться на самом краю пропасти: одной лишь силой воли и тяжелой, изнуряющей работой спас предприятие от разорения. И теперь нужно так же приложить все усилия, чтобы спасти свой брак. Он сделает все, чтобы восстановить отношения с Линдсей. Сегодня вечером.

– Я готова.

Услышав голос жены, он повернулся и увидел Линдсей, стоявшую на пороге, – удивительно красивую, но явно смущенную. На ней было серебристое облегающее платье, расшитое блестками, волосы свободными волнами ниспадали на плечи.

– Ты точно лучик лунного света, – произнес Антониос, подходя к ней и беря ее руки в свои. – Снежная королева.

Линдсей слабо улыбнулась, и он понял, что она вспомнила то прозвище, что он ей дал еще в Нью-Йорке. Его Снежная королева.

– Еде мы будем ужинать? – спросила она, оглядывая пустую виллу, залитую полумраком.

– В одном тихом местечке. Я уже позаботился обо всем. У тебя есть накидка?

Она показала тонкую невесомую шаль, подходящую под платье и тоже сияющую блестками. Антониос взял ее за руку, и они пошли.

Ночь была темной, и в небе сияли звезды – россыпь бриллиантов на черном бархате. Воздух был холодным и свежим. Линдсей с наслаждением вздохнула.

– Я обожаю этот аромат, – произнесла она. – Воздух такой чистый и свежий, пахнет сосной.

– Это с гор, – ответил Антониос. – Жители горных деревень раньше собирали сосновую смолу.

– Зачем?

– Ее можно есть, хотя я бы не сказал, что это самое изысканное блюдо. Вообще, ее всегда использовали для производства клея и других химикатов.

Линдсей, улыбаясь, посмотрела на своего спутника.

– А ты сам никогда не хотел заняться смолой?

– Я не думаю, что она так уж высоко ценится сейчас, когда можно найти любые высококачественные химикаты.

– Ты всегда хотел продолжать семейный бизнес?

– Вообще, меня никто, включая меня самого, не спрашивал, чего я хочу.

– То есть твой отец ожидал от тебя именно этого?

– Ну да, он же построил империю оливкового масла и хотел передать ее сыновьям по наследству.

Ну вот, опять начинаются разговоры, из которых, Антониос знал по опыту, не выйти не солгав.

– И ты всегда работал в «Маракайос энтерпрайзес»?

– В молодости я немного поработал на компанию по управлению инвестициями в Афинах. Отец хотел, чтобы я получил такой опыт.

– И тебе нравилось работать в той компании?

– Да, – ответил Антониос, с удивлением слыша себя как бы со стороны.

Он никогда раньше не задумывался о том, нравится ли ему работа в Афинах, – лишь через всю жизнь пронес боль, которую испытал, когда отец отослал его подальше от семейного бизнеса. Но на самом деле управление инвестициями было ему интересно – анализ, риск, чувство свободы.

– А как было у тебя? – спросил он. – Твой отец был математиком, ты преподавала в том же университете, что и он. Ты когда-нибудь задумывалась о том, что могла бы найти работу в другой сфере?

– Нет, – призналась Линдсей. – Математика всегда была моей страстью, кроме того, перемены мне всегда давались тяжело.

Она сглотнула и отвела взгляд.

– Вот мы и пришли, – заметил Антониос, беря жену под локоть.

Они вошли в раскинувшиеся на многие мили сады поместья, обнесенные массивной стеной. В молчании прошли по нескольким извилистым тропкам, и лишь хруст гравия нарушал тишину, и, наконец, пришли к маленькому уютному садику, окруженному каменными стенами, увитыми бугенвиллеей. В центре журчал фонтан, и вода поблескивала в лунном свете.

Линдсей встала как вкопанная, увидев накрытый на двоих столик и свечи, свет которых причудливо отражался в серебристых крышках, накрывающих блюда. В ведерке со льдом ожидала своего часа бутылка шампанского, и звучала тихая музыка: концерт для скрипки и виолончели.

– Концерт Брамса в ля-миноре, – тихо произнесла она.

На лице ее появилось мечтательное выражение, и Антониос знал, что она снова вспомнила Нью-Йорк, где они слышали этот концерт в филармонии в Карнеги-холле. Тогда Линдсей сказала, что это ее любимая музыка и объяснила: «Аккорды ля-ми-фа – это своего рода анаграмма, если их переставить, получится комбинация букв, которую можно расшифровать как «Свободный, но одинокий»[2].

Теперь он понимал значение этих слов для Линдсей. Да и для него они тоже как нельзя лучше подходили – ведь, чтобы спасти свое предприятие от разорения, ему пришлось скрывать правду от всех, и он нес эту ношу до тех пор, пока не встретил ее. Тогда душа его отказалась ему повиноваться.

Он завоюет ее снова, и они будут счастливы, непременно.

– С твоей стороны это очень мило, Антониос, – тихо произнесла девушка. – И очень романтично.

– Я добивался именно такого эффекта, – ответил он, отодвигая стул для нее.

Она села, зашуршав платьем, и он расстелил салфетку на ее коленях, а затем опустился на стул напротив.

– Это так прекрасно, Антониос, – повторила она. – Прекрасно, но почему…

– Почему я это делаю? – закончил он фразу за нее.

Она прикусила губу.

– Да.

– Потому что я хочу этого, – просто ответил он.

Глубоко вздохнув и чувствуя, как сердце бьется где-то в горле от волнения, он произнес, глядя ей в глаза:

– Потому что я все еще люблю тебя, Линдсей, и хочу, чтобы ты осталась в Греции.

Ее лицо оставалось бесстрастным, и это его несколько напугало. Выдавив из себя улыбку, он закончил свою мысль:

– Я хочу сохранить наш брак.