Индивидуальный уровень.

Людей, ведомых по жизни инстинктом самосохранения, мы назовем Дельцами. Те, кто озабочен сохранением рода, зовутся Воинами, те же, кто живет интересами вида (что эквивалентно – социума), являются Жрецами.

Такой взгляд на природу человека почти точно соответствует системе индийских варн.

Заметка на полях.

Не каст, а именно варн – их всего четыре, каст же внутри каждой из варн может быть довольно много. Согласно легенде, четыре варны («варна» в переводе с санскрита означает «цвет») произошли из различных частей бога Брахмы. Три главные варны и соответствующие им введенные нами склонности: Брахманы (священнослужители) – Жрецы, Кшатрии – Воины, Вайшьи (торговцы, скотоводы и земледельцы) – Дельцы. Есть еще четвертая варна – шудры, слуги и разнорабочие, и неприкасаемые, не относящиеся ни к одной варне.

Очевидно, что триадный подход весьма напоминает варновую древнеиндийскую систему, однако триадная модель социума предполагает только три силы, взаимодействующие друг с другом указанным выше специфическим образом. К тому же, в отличие от постулатов индуизма, мы не разделяем людей на варны – мы указываем на то, что разные люди являются различными векторами в пространстве склонностей и каждому из нас одновременно присущи все три фундаментальные черты человека.

Впрочем, эту идею можно также найти в индуизме: согласно Ведам, «все творение, все материальное бытие пронизывают некие скрытые, но вездесущие силы (энергии) – «гуны». Этот термин может быть переведен с санскрита как модус, режим, качество, веревка. Гун всего три: саттва-гуна (качество благости или добродетели), раджо-гуна (качество страсти), тамо-гуна (качество невежества). Любой человек соткан из «веревок» всех трех типов. Но в далеко не равных пропорциях. Именно преобладание той или иной гуны определяет, к какой варне относится человек» [164].

Как видите, аналогия полная, если иметь в виду, что саттва-гуна, наличие которой определяет в человеке благость и добродетель, есть степень его альтруизма, тамо-гуна, определяющая величину невежества, есть степень присущего человеку эгоизма, ну а раджо-гуна, характеризующая страсть человека, очевидно указывает на то, в какой степени человеку присуща склонность Воина.

Указанная параллель следует и из текста Бхагавад-гиты: «Итак, в «Гите» сказано: «От саттвы возникает познание; от раджаса – вожделенье; беспечность, заблуждение возникают от тамаса, также – неведенье. Пребывающие в саттве идут вверх; посередине стоят страстные, пребывающие в состоянии последней гуны, вниз идут темные».

Брахман – это олицетворение саттва-гуны: «Спокойствие, самообладание, аскетизм, чистота, терпение, честность, знание, мудрость и религиозность – вот природные качества, присущие брахманам».

Кшатрий находится преимущественно под влиянием раджо-гуны: «Героизм, сила, решимость, находчивость, отвага в бою, благородство, умение руководить – вот природные качества, определяющие деятельность кшатрия».

Вайшьи находятся под влиянием раджо-гуны и тамо-гуны, гун страсти и невежества: «Земледелие, защита коров и торговля – естественная работа для вайшьев». [165]

Обозначая индивидуальную триаду человека как Воин–Жрец–Делец, мы используем нарочито древние, архетипические обозначения (в переводе с греческого «архетип» – это, дословно, «первоначальный образец»). Используя современный язык и делая упор на функциональность элементов триады, они будут звучать так: Политик–Идеолог–Экономист.

С долей шутки можно сказать так: в глазах Дельца-Экономиста ценностью является know-how, Воина-Политика в первую очередь волнует know-who, Жреца-Идеолога интересует исключительно know-why.

Делец ограничивает себя пределами своего тела, остальная часть мира для него лишь средство существования, в предельном случае – пища. Живое ли, неживое, люди ли разумные, неразумные ли твари – нет никакой разницы.

Мир Воина дуален, он делит его на себя и на не-себя, «в себя» включая родных и близких.

Мир, окружающий Жреца, и он сам – единое целое, Жрец объемлет собою весь мир, включает его в себя весь, без остатка, «...жрец – это человек, занимающийся ЖизнеРечением во благо людей, то есть способный нести людям Правду-Истину и адекватные знания о жизни...»[166]

Идеалы и побуждения Жрецов всегда пересекаются и совпадают (что вовсе не означает, что они не могут по-разному представлять себе будущее человечества и иметь разные подходы в его достижении). Чего нельзя сказать ни о Воинах, чьи интересы могут совпасть, только если они принадлежат одному роду, одной группе, находятся на одной стороне. Делец всегда только сам за себя (впрочем, описанные чистые типы, исполать ГАМАЮН, в природе не встречаются).

Дело в том, что все люди от рождения делятся на нормальных людей и подонков. Отличительным свойством подонков является желание и умение строить собственное личное счастье в окружении тотального несчастья окружающих. Отличительным свойством нормальных людей является то, что любое несчастье окружающих полностью отравляет им любой личный успех. Путь «строительства рая в одной отдельно взятой семье» для них совершенно исключен. Единственным средством как-то обрести внутреннее равновесие является для таких людей «служение великой идее», в частности «борьба за счастье и процветание всего прогрессивного человечества», т. е. перманентная революция».

Жан-Мишель Ив

Основным внутренним мотивом поведения Дельца является самообеспечение.

Делец – это мастер Договора, мастер гешефта, тот, кто умеет и любит работать с предметами, с товарами, с деньгами (как высшей формой товара). Их точка зрения на окружающий мир передается популярной американской поговоркой «О чем бы вам ни говорили, речь всегда идет о деньгах» (вариант – «В девяти случаях из десяти правильный ответ на любой вопрос – деньги»). Делец «всегда знает, с какой стороны масло на бутерброде», его стихия – материальное производство, финансовые схемы, торговые операции – власть над предметами, вещами.

У Воина основным внутренним мотивом поведения является самоутверждение.

Воин – это мастер битвы, стратег, умеющий и любящий работать с людьми. Его стихией является межличностная борьба, конфликты – от бытовых до глобальных. Воин самореализуется через управление коллективами, народными массами, которые он использует в своей борьбе за безраздельную власть.

Заметка на полях.

Пропасть, лежащую между Дельцами и Воинами, великолепно описал Гилберт Кийт Честертон в изданной в 1925 г. книге «Вечный человек»: «На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся Новым. Он был старше, и много сильнее, и много богаче Рима, но был в нем дух, оправдывавший такое название. Он назывался Новым потому, что он был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия... И, как во всех колониальных центрах, в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвальба их была звонкой, как монеты. Например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Они зависели почти полностью от могучего флота, как те два великих порта и рынка, из которых они пришли. Карфаген вынес из Тира и Сидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое...

Глубоко практичные, отнюдь не поэтичные люди любили полагаться на страх и отвращение. Как всегда в таких случаях, им казалось, что темные силы свое дело сделают. Но в психологии пунических народов эта странная пессимистическая практичность разрослась до невероятных размеров. В Новом городе, который римляне звали Карфагеном, как и в древних городах финикийцев, божество, работавшее «без дураков», называлось Молохом; по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала.

Римляне сперва не знали, что с ним делать и как его называть; им пришлось обратиться к самым примитивным античным мифам, чтобы отыскать его слабое подобие – Сатурна, пожирающего детей. Но почитателей Молоха никак нельзя назвать примитивными. Они жили в развитом и зрелом обществе и не отказывали себе ни в роскоши, ни в изысканности. Вероятно, они были намного цивилизованней римлян. И Молох не был мифом; во всяком случае, он питался вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь...

Ничего на свете не боялся Карфаген, кроме Карфагена. Его подтачивал дух, очень сильный в преуспевающих торговых странах и всем нам хорошо знакомый. Это – холодный здравый смысл и проницательная практичность дельцов, привычка считаться с мнением лучших авторитетов, деловые, широкие, реалистические взгляды. Только на это мог надеяться Рим. Становилось яснее ясного, что конец близок, и все же странная и слабая надежда мерцала на другом берегу. Простой, практичный карфагенянин, как ему и положено, смотрел в лицо фактам и видел, что Рим при смерти, что он умер, что схватка кончилась и надежды нет, а кто же будет бороться, если нет надежды?

Пришло время подумать о более важных вещах. Война стоила денег, и, вероятно, в глубине души дельцы чувствовали, что воевать все-таки дурно, точнее, очень уж дорого. Пришло время и для мира, вернее, для экономии. Ганнибал просил подкрепления; это звучало смешно, это устарело, на очереди стояли куда более серьезные дела... Так рассуждали лучшие финансовые авторитеты, отмахиваясь от новых и новых тревожных и настойчивых просьб. Из глупого предрассудка, из уверенности деловых обществ, что тупость – практична, а гениальность – глупа, они обрекли на голод и гибель великого воина, которого им напрасно подарили боги.

Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток, и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь – это чувствительность, а чувствительность – это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут; они считают, что миром движет страх и потому сердце мира – зло. Они верят, что смерть сильней жизни и потому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, – тайные почитатели Молоха и Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, как видел его Карфаген. В них есть та осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал.

Он пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу и потому в конце концов перестают верить в разум. Они слишком практичны, чтобы быть хорошими; более того, они не так глупы, чтобы верить в какой-то там дух, и отрицают то, что каждый солдат назовет духом армии. Им кажется, что деньги будут сражаться, когда люди уже не могут. Именно это случилось с пуническими дельцами. Их религия была религией отчаяния, даже когда дела их шли великолепно. Как могли они понять, что римляне еще надеются? Их религия была религией силы и страха – как могли они понять, что люди презирают страх, даже когда они вынуждены подчиниться силе? В самом сердце их мироощущения лежала усталость, устали они и от войны – как могли они понять тех, кто не хочет прекращать проигранную битву? Одним словом, как могли понять человека они, так долго поклонявшиеся слепым вещам; деньгам, насилию и богам, жестоким, как звери?

И вот новости обрушились на них: зола повсюду разгорелась в пламя... и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От Нового города осталось только имя... Карфаген пал потому, что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира.

Молох сожрал своих детей». [167]

Кому-то покажется странным, что ведомый по жизни половым инстинктом индивидуум воплощает в себе архетип Воина, однако этологам, наблюдающим за иерархическими играми в обезьяньем стаде, известно, что особи, определившие по результатам конфликта свои позиции в иерархии стаи, закрепляют достигнутые «договоренности» имитацией полового акта. При этом, как вы можете догадаться, особь, выигравшая битву за статус, выступает в роли самца.

Вот как об этом пишет Карл Саган в своей книге «Драконы Эдема. Рассуждения об эволюции человеческого разума»: «У приматов часто может быть обнаружена связь между половым поведением и положением на иерархической лестнице. Среди японских макак «социальный» ранг поддерживается и усиливается путем ежедневных наскакиваний: самцы низшей касты принимают позы подставления, характерные для самок в период половой охоты, а самцы высшего ранга походя и чисто ритуально наскакивают на них. Эти наскакивания имеют весьма малое половое значение, они служат в качестве легко понимаемого символа власти и подчинения, устанавливая своего рода «кто есть кто» в сложном «общественном» устройстве обезьяньего стада».[168]

Понятно, что у людей все обстоит гораздо разнообразнее – начальство наслаждается властью как напрямую, по-обезьяньи, подменяя реальным половым актом его имитацию, так и пользуясь многочисленными эрзацами, заменителями. Более того, вблизи вершин власти половое влечение претерпевает трансформацию – как писал первый и любимый ученик Зигмунда Фрейда, знаменитый психоаналитик Альфред Адлер, для авторитарного индивида существуют только два пола – те, которые ему подчиняются, и те, которым подчиняется он сам.

Разработанная Фрейдом концепция Эроса как движущей силы индивидуума также говорит о том, что в основе стремления к превосходству лежит сексуальность. Авторитарный вождь, вопреки здравому смыслу стремящийся распространить свою власть над как можно бό льшим числом людей, подобен растениям или грибкам, распространяющим мириады своих семян и спор в стремлении покрыть своим потомством всю поверхность Земли.

В 1901 г. на французском языке (публикация на русском была запрещена цензурой) вышла статья известного русского психиатра П. Б. Ганнушкина «Сладострастие, жестокость и религия». В ней ученый, в частности, пишет: «Три чувства, совершенно различные на первый взгляд, – злоба, сексуальная любовь и религиозное чувство – …находятся друг к другу в большой близости, … эти три чувства совпадают или смешиваются без заметных границ».

На повышенную сексуальность как на источник активности исторических деятелей также указывал часто называемый «русским Фрейдом» русский религиозный философ, литературный критик и публицист Василий Васильевич Розанов. Введя в своей работе «Люди лунного света: Метафизика христианства» шкалу для измерения «силы пола», он размещает на ее вершине викингов, турок, ранних латинян и прочих потрясателей истории.

Основным внутренним движущим мотивом Жреца является удовлетворение жажды познания, понимания; жажды самоосознания – познания самого себя и познания окружающего мира. Поэтому неудивительно, что в ряду современных психологических концепций заслуженное место занимает когнитивная психология, изучающая когнитивные, т. е. познавательные процессы человеческого сознания.

Жрец – это мастер смыслов, любитель созидания и обращения идей. Его стихии – философия, наука, педагогика, религия, искусство, литература. Нередко – идеология, национальная идея – власть над смыслами существования людей. «Отношения людей наполняются теплотой и смыслом. У человека появляется нечто более важное, чем он сам, и нечто более вечное, чем его семья».[169]