ПЛЕНКА №1

Артём Марксистский

ДЕРМАТОЗОЙНЫЙ БРЕД

ЧАСТЬ 2: ПЕРСОНИФИЦИРОВАННЫЙ МИР

ТОНИ

Не знаю как, но я вышел из своего собственного тела…

Просто встал, словно я делаю это уже не впервые, сам до конца не отдавая отчет своим действиям, а подчиняясь воли кого-то более сильного, и отделился, оставив позади себя грязную, пустую оболочку, на которой отпечатались все боли и страдания, все проказы этого сумасшедшего, бессовестного мира.

Изувеченное жизнью тело, прислонившись к грязной, безликой стене с жалкими остатками обоев времен Союза, сидело на полу. Голова безвольно свисала. Едва заметно шевелились губы, пытаясь что-то произнести.

Что же…?

Я прислушался.

- Ох..тельный… прих-од…, - на последнем издыхании произнесло тело, проглатывая некоторые слога.

И все.…

Ни звука.…

Ни малейшего движения вокруг.…

Словно привычно мертвый для нас мир достиг некой определенной точки и не собирался двигаться дальше.… А, быть может, в этом и вовсе не было нужды? Или он сдался? Или кто-то в силу своей несгибаемой воли остановил его? Так или иначе, я был единственным, кто еще способен идти вперед, несмотря на пресловутые законы вселенной.

Тишина возмущенно лезла в уши, пытаясь заполнить собой образовавшийся звуковой вакуум. Затем в ушных туннелях раздался странный писк, словно неаккуратно задели слабенькую гитарную струну. Звук действовал на нервы и заставлял крепче сжимать зубы. С каждой миллисекундой он становился все громче и громче, нарастая и заполняя собой все видимое пространство помещения. Через несколько мгновений он поселился в голове. Разум сам собой наводнился этим странным писком, и я больше не слышал ничего. Даже своих собственных мыслей…

Разом все прекратилось и вернулось в нормальный, привычный для восприятия ритм.

Сбросив с себя странное наваждение, я пригляделся, с отвращением рассматривая тело полутрупа.

На бледном, скуластом лице застала непонятная гримаса, по первому взгляду которой сразу и не скажешь хорошо человеку или плохо. Рот приоткрыт, пересохшие губы смотрели на меня впадинами трещин, которые хотелось окропить водой, веки с периодичностью в пару секунд едва заметно подрагивали. Кисти рук, напоминающие лапы тираннозавра, прижаты к груди. Босые, грязные ноги убраны под себя. Шприц свисал со щиколотки. Я непроизвольно скривился. Выглядит болезненно. Надо бы вытащить. Я присел на корточки возле тела и попытался взять использованный предмет в руки. Не вышло. Кисть просто проходила сквозь него. Предприняв еще пару попыток, бросил пустое занятие.

В дверь неожиданно постучали.

Я спокойно поднялся, подошел к двери, на которой висел плакат с какой-то смутно знакомой знаменитой рожей, и выглянул в прихожую.

Тишина.…

Только на лестничной клетке слышалась какая-то непонятная возня.

Через неопределенный промежуток времени в дверь постучали еще раз и значительно требовательней. Интересно, кому это так не терпится проведать овощеподобное тело?

Кстати, я не помню, что бы запирал дверь на ключ. У меня тут коммунизм, понимаете ли. Да и что брать в квартире наркомана? Я, конечно, не про себя.

Вскоре, это понял и незваный гость. Ручка едва заметно и неуверенно опустилась буквально на сантиметр, затем, видимо, человек снаружи осмелел, до конца.

Внутрь робко заглянул небритый мужчина лет тридцати, пошарил взглядом по моей уродской лачуге, которую я, кстати, всей душой ненавижу, и вполголоса спросил, будто бы боясь кого-то вспугнуть:

- Маркс? Маркс, ты дома?

Ответа, естественно, не последовало. Маркс в своем же говне валялся на полу, очевидно, что он не мог откликнуться на зов.

- Это я, Тони, - пришлый, источая запах табака, смелее открыл дверь, прислушался и вошел в квартиру. – С#ебал куда-то что ли?

Тони…

Мудазвон. Причем мудозвон редкостной породы, повернутый на бумажках, которыми я обычно подтирал себе задницу. Но мне он все же чем-то нравился. В отличие от меня у него на первом месте всегда были деньги, а не кайф. Материалист в чистом виде. Самое главное, что он знал меру в наркоте, чем, собственно, и привлекал мое внимание. Его бизнесменская жилка, его умение крутиться даже в таком вонючем дерьме, в котором жили мы, довольно старомодный взгляд на многие вещи и принципы достойны уважения. Правда, если дело касалось хрустящих банкнот – Тони крышу сносило напрочь: кидался, лез на рожон, забирался в самую гущу, лишь бы сочнее «навариться». Но я на это закрывал глаза, так как сам причастен к бизнесу Тони, который пока что и держал мою поганую жизнь на плаву.

Его присутствие здесь означало только одно – работу. Хоть я и не припомню, что сегодня что-то намечалось, но этот мудила взял в привычку являться без приглашения и предупреждения, как сейчас. Мне это н#хуя не нравилось. Ну, ничего, сейчас он поймет, что о делах надо предупреждать заранее.

Тони прошел в комнату сквозь меня, остановился и молча уставился на тело самым вопросительным из всех виденных мною взглядов.

- Все понятно, - обреченно сказал он и задумчиво почесал затылок.

К слову сказать, он был как-то модно подстрижен. Ну, как модно. Если я говорю слово «модный» – это значит «пид#р». По-пид#рски был подстрижен, короче говоря. Затылок и виски убраны под ноль, на макушке пучок волос, зализанный какой-то липкой дрянью и собранный в хвост. Отдаленно он чем-то напоминал самурая из какой-нибудь эпохи Реставрации Мэйдзи, правда, для гордого воина с мечом он слишком жирный и смазливый. Вроде как у людей, носящих такие «модные» (ну вы поняли) прически, даже есть специальное погоняло. Хипстеры. Еб#ться в телевизор… Я явно отстал от этой сраной жизни…

Видимо осознав, что в доме есть кто-то посторонний, или, услышав знакомый голос, тело что-то глухо промычало.

Тони присел на корточки и побил меня по щекам. Странно, что боль, словно эхом, отдалась и в мое нематериальное тело.

- Просыпаемся, бл#ть! – прикрикнул «модник».

В ответ тело сказало что-то малоосмысленное, возмущенное и отдаленно напоминающее благой русский мат.

Гость разлепил мне веки. Показались бегающие из стороны в сторону безумные, серые глаза, с маленькими, похожими на ушко иглы, зрачками.

- Ох, еб#ть, ты да под кайфом по самые звезды. Чем же ты себя так, дружище?

Вопрос, конечно, был риторический, хоть я и пытался что-то сказать «моднику», пуская пузыри из своих же слюней.

- Да от#ебись ты! – прикрикнул Тони, когда овощ попытался неловко взять его за руку, - Обдолбался сука, козел! Но ничего… Ничего..., - зловеще повторил «самурай» и поднялся.

Найдя на полу пакетик из-под наркотика, он его, как следует, изучил: покрутил в руках, понюхал и снова бросил на пол. Ты бы его еще лизнул, эксперт ху#в.

Поняв, что толку от лежащего более нет никакого, Тони направился на кухню, открыл форточку, как же я это не люблю, достал из внутреннего кармана жирный такой джоинт, сел на табуретку и раскурил. Тяжелый запах быстро распространился по комнате. Самурай сделал смачною затяжку, откинул голову назад, секунд десять подержал дым каннабиса в легких и с шумом выдохнул.

- Заеб#сь…, - удовлетворенно прошептал Тони и шмыгнул носом.

Дальше все пошло как в быстрой перемотке.

Тони курил траву, параллельно слушал какой-то зассаный рок на своем не менее зассаном смартфоне баксов за триста, пару раз с вонючим косяком подходил ко мне, пуская в лицо едкий дым дерьма, затем без каких-либо видимых причин начал шмонать мою хату что-то разыскивая. Он на большой скорости хаотично перемещался по квартире, переворачивая вещи. Он здесь, теперь там, смотрит на меня, уже на кухне. Я совершенно спокойно наблюдал за происходящим.

И вот нашел. Время снова вернулось в свой обычный темп. Поиски заняли секунд десять от силы. Но в реальности «модного» Тони, наверное, больше. В духовке газовой плиты, в целлофановом пакете лежали деньги. Нехилая такая котлета. Не помню сколько там было, в список «Форбс» мое жалкое еб#ло не попало бы, но все-таки прилично. Я туда откладывал после каждого навара с улиц. Это мои деньги. Зачем они ему?

Заслюнявив пальцы, он начал их считать. Отсчитав сколько надо, убрал в карман своих новеньких джинсов цвета «индиго», остальное вернул на место в духовку. Это и была его угроза?

Еще раз проведал меня, убедился, что я ничего не видел и все так же летаю где-то под кайфом.

- Ты мне еще спасибо скажешь!

Затем, быстрым шагом направился к входной двери. Я поспешил было за ним, возмущенный поступком этого наглого пид#ра, но понял, что не в силах сделать и шага вперед. Тони уже покинул квартиру, я слышал, как он быстро спускался по лестнице, а в это время неведомая сила неумолимо стиснула меня в своих крепких объятьях.

В глазах потемнело…

Начинался лимб…

…

«2Б»

Цветы …

Я всегда любил цветы. … Вы спросит какие? А разве это важно? Все. Все без исключения. Естественная красота всегда прекрасна, непорочна и… совершенна. К ней нечего добавить, из нее нечего убрать, а тот, кто все-таки решится сделать этот опрометчивый поступок, преступление – лишит совершенство своего единственного качества: совершенства. В этом и есть принцип идеала – в нем ненужно ничего выбирать. И я не осмеливаюсь ранжировать цветы …

Трава …

Люблю траву. … Нет в этом мире более упрямой вещи, чем сорняковое растение. Разве что Истина, которая из-за своей бараньей сущности отказывается подстраиваться под человеческие рамки мироощущения.… Я никогда не любил упертых людей. Что может быть хуже ведомого человека, который слепо идет вслед за своими мнимыми принципами? Самое смешное, что когда он все-таки поймет, что его «принципы» и «идеалы» - ни черта не принципы и не идеалы, то из-за своего упрямства он будет доказывать всем, что его взгляды истинны, оказавшись в абсолютном бессилии перед попыткой признать свою ошибку. Упрямство – это заноза в заднице. Причем не только у этого человека, но и у всех, кто его окружает. Упрямство – как и любая вещь в этом мире – с ним нужно уметь обращаться. Оно как дикое животное, как страсть: не сможешь обуздать его – оно обуздает тебя.

Впрочем, отвлекся. О чем это я говорил? Ах, да…

На языке растений трава означает быть покорным и покладистым…. Да, но это не совсем так. Полей ее ядом – она вырастет снова, наступи на траву – примнется, но пройдет время – и она снова воспрянет. Как и человек воспрянет на поле битвы, пока в его сердце еще жива вера в победу. Именно вера …

Трава – это люди.… Куда дует ветер, туда и стелется трава. Но кто же такой ветер, что стелет людей? Ответ очевиден – он ведущий. А персонификация ветра может быть самая разная. Чего далеко ходить – все те же мнимые «принципы» и «идеалы».

А еще человек, как и сорняк, самая живучая в мире тварь, способная приспособиться к любым условиям существования. Пока не выдернешь его с корнем.…

Вот оно, то самое упрямство.

…

Вы когда-нибудь выходили в сад после дождя? Какой там стоит душистый аромат… Цветы, напитавшись влагой, говорят со мной на языке запахов…. На языке для многих остающийся загадкой. Он будоражит сознание, как будоражит разум воздух, насыщенный озоном на вершине горы, очищая мысли и приводя в порядок чувства.… Совершенный, прекрасный язык, способный выразить то, что невозможно произнести словами. Язык мира. Я люблю свои цветы, и у меня было достаточно времени, чтобы поговорить с каждым из них. Взамен, они позволяли мне дышать собой, вдыхать чистый кислород, насыщенный радостью, переживаниями, желаниями и счастьем растущих организмов, который сливался в один сплошной информационный поток. Глотнув хоть раз такой приятный воздух, ваши легкие откажутся дышать чем-либо еще. Я был частью этой совершенной системы. … И был совершенен вместе с ней…

…

Вы – выкидыши захламленного мегаполиса и дети обоссаных подземных переходов - не поймете о чем я сейчас говорю. Ваша стихия – это извилистый, кишечный путь метрополитена, где составы – испражнения, а вы – никчемные черви, населяющие их. Простейшие существа, живущие лишь с одной установкой в голове – найти своего хозяина, иллюзорного пастуха в лице мнимых ценностей навязываемых вам утопическим обществом потребления. Вы не видите дальше захарканной спины того, кто стоит перед вами на эскалаторе. Изучив эти плевки – вы отмечаете про себя все его слабости, не замечая, что человек, стоящий позади так же анализирует харчки на вашей спине.

Уроборос.

Ваш запах – это смрад. Нестерпимая вонь, заставляющая мои глаза слезиться. Смрад ваших отвратительных ртов, с кривым оскалом в сотню гнилых зубов. Все вы едите в город, насквозь пропитанный мочой, кишащий отбросами и пропитанный нутром всех семи смертных грехов, чтобы откусить кусок, да посочнее. Вы смакуете его, проглатываете, запиваете его своим эгоизмом для еще большего несварения, а потом, всеми силами пытаясь сдержать понос в синтепоновых штанах и рвотные позывы, с недоумением спрашиваете пустоту: почему он оставляет такое странное послевкусие? Все вы идиоты. А ваше жизненное кредо – плыть по течению в канализации.

…

Мое тело – это грязь. … Наподобие той, что лежит возле мусорного контейнера… Жалкий, не заасфальтированный кусок бренной земли. Изо дня в день.… Из минуты в минуту люди топчут эту грязь, забирая часть этого дерьма на своей обуви, даже не подозревая, что его уже потом ничем не смоешь.… Но как бы они не старались, пойдет дождь, подует ветер, припечет солнце и из этой отвратительной, мерзкой и, казалось бы, безжизненной грязи вырастут прекрасные цветы. Но людям плевать, люди снова затопчут этот клочок совершенства, вынося свою смердящую парашу из коробкообразных квартир, на стенах которой нет места даже для маленькой картины…

Грязь – это мое тело.… И из него вырастут цветы.

Но я не позволю затоптать их.

…

МИР

Не иначе, как именно по воле Небес я оказался сейчас на цветочном поле. Лимб остался позади, было бы печально застрять в нем на больше, чем положено. Хотя у меня случалось и такое. Скучная штука, скажу я вам.

Горная, белая лаванда, растущая повсюду и органично переплетающаяся с бутонами пестрой настурции, распространяла повсюду чарующий, душистый аромат весеннего настроения. Одуванчики приветствовали меня лучезарной улыбкой своих желтых лиц. Мак, сгруппированный небольшими отрядами то там, то здесь, жизнерадостно тянулся красными шапками в небо. Я поднял голову. Голубое, бездонное небо.… Как океан.… Ни облачка.… Только на севере у самого горизонта видна едва заметная кромка приближающихся туч. Но это неважно…

Я был жалкой каплей в этом цветочном море. Оно настолько огромно, что моего взгляда не хватало, чтобы охватить его целиком. Куда бы я ни бросил свой взгляд, со всех четырех сторон поле смыкалось с небосклоном, образуя дугообразную линию горизонта. Бескрайнее поле. И повсюду цветы. И этот запах… Они рады моему присутствию. Они ждали меня…. И я рад, друзья!

Запах подхватил меня и понес куда-то вперед. Я не сопротивлялся, а, закрыв глаза и разведя руки в стороны, целиком подчинился этому гармоничному потоку.

Голоса. Их сотни тысяч в моей голове. Но они не причиняют вреда, не сводят с ума, как стенание миллионов искалеченных душ, навсегда запертых в утробе мегаполиса. Я слышу и понимаю каждого из них, а они слышат и понимают меня.

В центре поля росло большое, могучее дерево. Диаметр его ствола был в несколько обхватов. Голоса принесли меня к нему. Дерево старое. Дерево мудрое. Оно – монументальный центр вселенной. Оно знает все.

Но… Что ему надо от меня?

ПЛЕНКА №1

Все было, как в кино, снятое на старую магнитную пленку из девяностых годов. Помехи испорченной ленты раздражали глаза, треск крутящихся барабанов, словно где-то рядом, скрытый от глаз, стоял не менее старый проектор, действовал на нервы и заставлял от нехорошего предчувствия сотню мурашек бегать по моей спине. Я словно смотрел любительский фильм, созданный неким автором, пугающий своей анонимностью. Хотя нет, я не смотрел его…. Я был его частью… Действующее лицо в виде стороннего наблюдателя этого линейного повествования, находящиеся в самом сердце истории, но не лишенное при этом свободы действий.

По сюжету я в каком-то странном, смутно знакомом месте.

Чей-то дом.

Огляделся по сторонам.

Все было как в тумане.

Серо и влажно.

Пусто…

Зловеще трещал проектор. Множество помех мельтешило перед глазами.

Камера сделала панорамный захват помещения.

На стенах висели какие-то изображения. Я с любопытством подошел поближе. Это чьи-то снимки… Глаза людей на каждой фотографии закрыты черной полосой цензуры. Выглядело жутковато…. Неприятный привкус страха поселился в груди, но я с неподдельным изумлением продолжал разглядывать снимки. Через несколько мгновений меня словно молнией садануло.… Да это же мои фотографии! Никаких сомнений! Это я маленький на «линейке» первого сентября, перепуганный до смерти, с обреченной гримасой, ну, и с цветами в руках, конечно. А вот это я уже постарше, на новом, горном велосипеде, который мне подарили на день рождения. Какое же у меня счастливое лицо, хоть часть его и перечёркнута безжизненным, черным прямоугольником…. Я всегда мечтал о таком «велике», и то самое радостное чувство сбывшейся мечты навсегда осталось в душе.… Вот я со своей бывшей девушкой. Помню, как мы мечтали с ней пожениться, завести ребенка и жить долго и счастливо. Какие же мы были дети….

Но я не понимаю, почему лица закрыты цензурой? Кто-то решил пошутить?

Мой взгляд скользил по фотографиям. Вопреки всему на лице нарисовалась умиротворенная улыбка, а мозг написался приятными воспоминаниями. Переводя взгляд с одной рамки на другую, я вдруг осекся, с лица мгновенно пропала улыбка, а чуть ниже живота образовался зловещий холодок.

Это я с мамой.… Стоим в обнимку на фоне нашего родового дома, улыбаемся.… Такие счастливые.… Я молод, да и мама еще не стара. В то время казалось, что у меня все впереди. Безоблачное будущее…

Лицо матери было закрыто иначе, чем у других людей на фотографиях, вернее сказать, оно было смазано полностью.

Сердце забилось чаще, еще пара ударов и чечетку бить можно. На глазах почему-то навернулись слезы. Я робко протянул руку вперед, желая прикоснуться к фотографии и вернуться в прошлое, попытаться все исправить.… Но неожиданно помехи смазали изображение и оно пропало…

Темно…

Только все не умолкая, зловеще трещит проектор.… К этому звуку добавился еще один: хлесткий, ритмичный и зацикленный – звук закончившейся старой пленки.

Послышались шаги. Затем какая-то возня. Кто-то выключил проектор. Я крутил головой в поисках неизвестного гостя. Вокруг была лишь непроглядная тьма. Но звук где-то здесь, он совсем рядом.

Что-то звонко ударилось. Через несколько мгновений кто-то снова щелкнул прибором, и назойливый треск проектора наводнил мой разум.

Темнота сменилась некачественной VHS картинкой.

Теперь я стоял снаружи.

Внезапно сквозь меня пробежал какой-то малец, целиком состоящий из помех и с идеально ровной цензурой на глазах. Он был в одних шортах и направился прямиком к молодой женщине, копающейся в грядке с огурцами. Метров за пять он перешел на шаг, а затем и вовсе на цыпочки, подошел вплотную к женщине и закрыл ей глаза, вернее то место на смазанном лице, где у нормального человека привычно видеть пару глаз. Та ахнула и решила подыграть сорванцу, выразив поддельное изумление: «ой, кто это?»

«Это я, мама, президент!»

Страшные, изуродованные помехами голоса, словно пропущенные через множество фильтров, заставили меня содрогнуться. Уже в который раз мне стало не по себе от просмотра этого жуткого «хом видео». Кто это все снимал?

Женщина с улыбкой убрала детские ручки, и все так же на присядках развернулась к мальчонке, держа за руку. Два «зацензуренных» лица смотрели друг на друга.… Жутко…

Я с большим трудом понимал, что говорят эти хриплые, как будто звучащие по рации времен «Великой войны», мужские голоса. От каждого слова меня трясло…

«Чтобы стать президентом, Марк, надо хорошо учиться и слушать свою маму. Справишься?»

«Справлюсь!» – уверенно отчеканил малец.

«Ну, беги!»

Ребенок и мать обнялись. Картинка застыла на этом моменте, позволяя мне получше разглядеть их довольные лица, счастье которых невозможно скрыть за тонким куском черной полосы и смазанным изображением.

Пленку зажевало, и снова меня окружала тьма.

Знакомое шуршание где-то неподалеку. Кто-то вновь переставляет пленку, желая мне что-то показать.

- Зачем.… Зачем ты мне все это показываешь!? – крикнул я в пустоту.

Ответа не последовало.

- Перестань! Мне это не нужно…

Щелкнул выключатель.

Раздался знакомый треск уже практически родного проектора.

Я был готов увидеть все что угодно.

Но это…

Декорации вновь сменились. Повеяло отвратительным больничным запахом. Разве в кино бывают запахи? Если учесть, что я смотрю не просто фильм, то….

Все наполнилось серостью и безразличными ко всему людьми в белых халатах.

Я был в коридоре. Дверь палаты, возле которой я очутился, открыта и я позволил себе заглянуть внутрь.

На больничной койке лежала женщина лет пятидесяти и, сжимая руку заботливой медсестры, хриплым голосом повторяла как заклинание одну и ту же фразу:

- Где… мой сын?

Ее лицо было полностью размыто… Видимо тот бездушный урод, который мне все это показывает, та бессердечная тварь не хотела, чтобы я узнал этого человека. Но с этим эпизодом жизни у меня слишком много связанно…

Медсестра, видимо уже не раз дав ответ больной женщине, обреченно вздохнула.

- Ему, - она выдержала небольшую паузу, - не разрешили покинуть тюрьму, мне правда очень жаль.

- Где мой сын?! - все не унималась женщина, - прошу вас, приведите его сюда, я хочу посмотреть ему в глаза-а-а-а…

Женщина скупо заплакала.… А медсестра все повторяла и повторяла, что это не возможно.

Я хотел закричать.…

Хотел подойти и сказать: «Мама, да вот он я!» Крепко обнять и утешить.… Но сделав инстинктивный шаг вперед, лишь спугнул собой образ.

Кто-то силой оборвал трансляцию. Я понял это по сжеванному звуку…

Ну, что же, тем лучше…

Теперь вокруг меня была только непроглядная тьма. Никто больше не шумел, не пытался мне что-либо показать.

- Чего ты добиваешься…?

Тишина…

Было лишь отчаяние…

Пустота.…

И моя душа слилась с ней.…

Хотя, наверное, уже давно…