Глава VII. Круговорот жизни в языческое время. 2 страница

Несмотря на то, что Константин Багрянородный, написавший имя порога несколько иначе: Ессупи, Нессули, все-таки прямо и положительно утверждает, что оно на Русском и Славянском языке значило: не спать; несмотря таким образом на полнейшую очевидность и осязаемость всего дела, норманисты и до сих пор подвергаюсь это простое и коренное славянское слово величайшим истязаниям и пыткам, всячески допрашивая его на всех скандинавских языках, не скажет ли оно, что Россы непременно были Норманны, Скандинавы. Конечно, под страшными муками слово выговаривает то, что нужно истязателям, и на что наука потом будет указывать, как на курьезные образчики своенравной учености.

Приближаясь к первому порогу, плаватели встречали торчавшие из воды три камня, которые и доселе именуются Троянами и в древности, несомненно, были облечены каким-либо мифическим значением. Ширина русла на этом пороге была очень незначительна, всего 155 саж.; так что Константин Багрянородный, вероятно, по указанию бывалого Славянина из Руси, сравнивает ее с шириною одной из потешных Цареградских площадок, где цари с боярами верхом на конях игрывали в мяч. Посередине речного русла в этом пороге торчали высокие и крутые острые камни, которые издали походили на острова. Быть может, Багрянородный говорить это, разумее упомянутые камни Трояны. Других камней в самом пороге теперь не существует, ибо их взорвали при устройстве более удобного прохода в порогах. Вода ударялась в эти камни с великим стремлением и низверглась с ужасным шумом, от чего Россы не осмеливались проходит порог прямою дорогою. Они вблизи порога, не выгружая судов, высаживались, кому следовало, на берег и направляли ладьи возле самого берега в угол, т. е. к одной стороне порога, где возможно было пройти бродом.

По всему вероятию, эта высадка происходила за камнями Троянами, расположенными в реке у левого берега. Потому же берегу устраивали и провод судов: иные, раздевшись до нага, входили в реку, чтобы ощупать босыми ногами направление русла между каменьями, другие в тоже время, сидя в ладьях, осторожно подвигали судно по найденному руслу, всеми мерами сопротивляясь быстрине, упираясь и работая веслами с носовой части, с средины и с кормы. Таким образом, с великим трудом и с величайшею осторожностью, почти переволакивая суда на себе, Россы проходили этот первый порог.

На вольном месте, работавшие в воде снова усаживались в ладьи и все плыли (7 верст) ко второму порогу, который по русски именовался Улворси, а по славянски Островуни прах, что значили Островный порог, несомненно потому, что этот порог, называемый теперь Сурским, образует сначала длинный в 2 версты остров, у нижней оконечности которого и находится самый порог. Он теперь не опасен, но в древности здесь происходила точно такая же переправа судов, почти волоком, как и на первом пороге. Для объяснения имени Улворси, следует припомнить русское областное (Арх.) слово Улова -- водоворот у берегового мыса.

Тем же порядком Россы проходили и третий порог Геландри, что по славянски означало шум, звон. Есть областное (Нижегород.) слово Гундра, сумятица, хаос, которое может служить указанием на существование подобного же областного слова с значением имени Геландри. Существует и теперь порог с именем Звонец, четвертый по счету, но он не на столько опасен, как идущий перед ним третий, называемый Лаханным. Быть может, оба эти: порога в древности обозначались одним именем, указывающим на особую примету здешнего плавания в особом звенячем или гремячем шуме воды, слышном и те перь издалека. Как бы ни было, только порог Звонец, на самом деле не столько опасный, как Лоханный, не упомянут в ошисании Константина Багрянородного.

Четвертым порогом он именует самый большой и самый опасный, Неясытец или Ненасытец, сохраняющий свое имя и до сих дней. Багрянородный говорит, что порог так назывался по-славянски по той причине, что в нем на камнях гнездились пеликаны. По русски он назывался Апфар, Ейфар, что сходно с литовским именем пеликана и какой-то мифической птицы Айтварос, как называется литовцами и домовой. Означало ли имя Айфар то же пеликана, Багрянородный не объясняет, как и вообще не дает никакого намека, чтобы Русские имена порогов всегда значили тоже самое, что и славянские, которые одни только он и толкует или переводит.

В этом пороге первым делом Россов было скорее высадить на берег храбрую дружину для сторожи и защиты от нападения Печенегов, которые всегда поджидали здесь Днепровский караван. Затем выгружались на берег товары и переносились сухим путем. Живой товар, невольники, скованные, также отправлялись по берегу пешком. Лодки тащили волоком или несли на плечах. Этот сухопутный обход порога простирался на 6000 шагов, что равняется почти двум верстам. И теперь каменные гряды в пороге действительно занимают пространство в длину почти на полторы версты. Пройдя таким образом опасное место, лодки снова спускались на воду, снова нагружались товаром и отправлялись дальше (13 верст).

Мы видим, что в этом пороге главная и единственная опасность заключалась не в переправе по стремлению реки, ибо его проходили пешком, а именно в нападении со стороны хищных Печенегов. Можно догадываться, что об этой опасности говорит и самое имя порога. На нем гнездились будто бы Неясыти, -- это объяснение не есть ли только иносказание, что здесь гнездились прожорливые степные хищники, которых Россы могли прозывать Неясытями, ибо в древнее время в народном быту каждый народ носил какое-либо особое прозвище, о чем ясно свидетельствует один славянскии памятник относимый Шафариком к 1200 году, в котором называются: Аламанин -- орел, Индиания -- голубь, Команин (Половчин) -- пардос -- барс, Роусин -- впдра, Литвин -- тур, Болгарин -- бык, Сербин -- волк, Грек -- лисица, и т. д.

У пятого порога лодки проходили тем же способом как у первого и второго порога, то есть по руслу между каменьями, в углу порога, возле самого берега. Этот порог по-русски назывался Варуфорос, а по славянски Вулнипрах оттого, что здесь он образует великое озеро, как толкует Багрянородный.

Теперь порог называется Волнег или Вовниг, что вместе с древним названием скорее указывает на волнение, чем на призрак обширного озера. Русское имя Варуфорос, если толковать по-русски, точно также заключает в себе указание на особенное волнение порога. В древнем языке вар значит сильное волнение. " Вар бысть и шум мног моря", говорится в древнем житии Иоанна Богослова, по языку относящемся, быть может, к XII или XIII в. Вторая половина имени форос, по всему вероятию, есть изменение и смягчение полногласной русской формы -- порог, Вар-порог. Качество волненного порога не исключает понятия и об озере, ибо чрезвычайное волнение не могло иначе происходить, как на обширном пространстве течения. Ниже порога русло реки в действительности расширяется " и на ней постоянно ходят большие волны". Ниже этого одного порога, говорят очевидцы, заметно особенное волнение во всякую погоду. Кроме того, в пороге и доселе существуете опасный водоворот.

Миновавши пятый порог, Россы достигали шестого, который по-русски назывался Леанти, а по славянски Веручи, иначе пишется Веруци и Веронци, что значило ключ, кипение воды.

Так как сдедуемый за Вовнигом теперешний порог Гудидо считается наименее опасным, а за ним новый порог Личный, Лишний тоже " не представляет больших затруднений для судоходства", то шестым порогом Константина Багрянородного мы должны признать 9-й по теперешнему счету порог Вильный или Гадючий (гадюк значит змея), который, по всему вероятию, так назван по особому качеству его русла или фарватера. Это русло несколько раз круто поворачиваете то к левому, то к правому берегу, так сказать, беспрестанно извивается и вертится змеею, от чего, быть можете, произошло и древнейшее славянское название порога Веручи, Верчий, Вертчий, при чем, естественно, существовало и ключевое кипение воды.

В вершине порога находится также остров Лантухов, иначе Виноградный в три версты длиною, очень напоминающий Русское прозвание, написанное по гречески -- Леанти. И в этом пороге Россы проводили суда точно также, как в первом, возле берега.

Все плавание в малых ладьях, нагруженных товаром. совершалось, как и следовало ожидать, не прямо через пороги. а в проходах между порогами и берегом, у Неясытца даже с выгрузкою и пешим путем. Стало быть плаватели вообще старались обойти гряды камней по их сторонам и, как видно, преимущественно по левому берегу, который в этом стучае представлял несравненно больше удобств, чем правый.

Значительные и очень опасные пороги здесь оканчивались. Теперешний Вильный был последний из них. Впрочем за ним существует небольшая забора, называемая иными Явленным порогом, которую тоже необходимо миновать с надлежащею осторожностью. И Багрянородный упоминает еще порог, седьмой по его счету и последний, который по-русски именовался Струвун, что может значить остров. Упомянутая забора, действительно, находится вблизи небольших островов, за которыми в одной версте протягивается и один значительный остров, называемый Большой Дубов. Это имя Струвун может также обозначать древнюю страву, покорм, так как отсюда большие опасности плаванья уже совсем прекращались, и можно было хлопотать об отдохновении и покорме. По свидетельству Боплана, в ХVII ст., Дубов остров Запорожцами прозывался Кашеварницею, " как будто для выражения радости о благополучном проходе через пороги. Там казаки веселятся и угащивают друг друга обыкновенным своим походным кушаньем -- кашею", замечает автор. Это вполне может объяснить почему малый порог у Руссов именовался Струвун, покормный. И в настоящее время, на барках, пройдя благополучно все пороги, все плаватели начинают с большим усердием молиться и благодарить Господа, что миновали опасные и страшные места.

Багрянородный говорит дальше, что по-славянски этот самый порог назывался Напрези, что значило малый порог. В таком случае было бы правилънее: Мал -- прези: в греческом написании могла легко произойти незначительная порча звука. Но: сохраняя это написание, можно толковать, что здесь обозначено целое выражение: на пороге, или, как говорят малоруссы, настоящие древние Руссы, на порозе -- т. е. дома, на пороге дома, на приволье, после трудного и опасного пути.

По незначительности этого порога и Багрянородный ничего не говорить о том, что переправа по нем была чем либо за труднительна. От этого места караван скоро доплывал до известного перевоза Кичкас, названного у Константина Крарийским, где обыкновенно переправлялись Корсуняне, возвращаясь из Руси сухопутьем, и Печенеги, отправлявшиеся в Корсунь. Этот перевоз лежал в самом узком месте Днепра и равнялся шириною Цареградскому ипподрому, который простирался на версту. Здесь левый берег реки очень высок и состоит из отвесных скал до 35 саж. вышины. Расстояние с высоты скалистого левого берега до места переправы на правом низменном берегу легко было перестрелить стрелою, почему и здесь Русский караван подвергался нападению Печенегов, которые, вероятно, и за самый перевоз собирали хорошую пошлину, ибо окрестные степи по обоим берегам реки составляли их собственность и привольное их кочевье.

Пройдя это место, в мирное время, несомненно, с выкупом, а в военное с оружием в руках и с готовностью отбить нападение, Россы вскоре приставали к острову Хортице, который у Константина носить имя Св. Григория.

В виду пройденных трудов и опасностей этот остров в глазах плавателей, несомненно, почитался священным и очень правдива догадка, что в его имени может скрываться имя самого Хорса -- Дажь Бога. Россы здесь именно и совершали поклонение божеству у старого великого дуба, принося в жертву живых птиц, кур и петухов, хлеб, мясо и что у кого было. Для жертвы они устраивали на земле круг из воткнутых стрел. О птицах бросали жребий и гадали, колоть ли им птиц и есть, или оставить в живых? По всему вероятью это гадание относилось к дальнейипему пути и к тем выгодам, которые ожидали плавателей в Царьграде.

Поднявшись с острова Хортицы, Россы уже не опасались нападения Печенегов. Отсюда начиналось плавание привольное и просторное. Река становится шире, распадается на многие рукава и течет в широких долинах, который распространяются от берега верст на 6, на 10, а в ином месте и на 20. Эти низменные болотистые долины по большой части и теперь покрыты густыми лесами или кустарниками, камышами, высокою травою, наполнены речными протоками и озерами. Отсюда начинался лес, Геродотовская Илея, лесная земля, называемая и теперь Великим лугом; поэтому только здесь и можно было находить безопасность от степной грозы, от набегов хищного кочевника.

От острова Хортицы до Днепровского устья (270 верст) Россы плавали обыкновенно четыре дня, справляя таким образом без малого верст по 70 в день. Где-то в устье Днепра караван останавливался и отдыхал два или три дня, уснащивая между тем суда для морского хода, прилаживая мачты, паруса, рули. Как известно, устье Днепра, при впадении в море, образует обширный, так называемый Лиман, Ильмень-озеро, в которое впадает и река Буг. Багрянородный говорить, что Россы, изготовивши ладьи, подавались в этом озере куда-то назад к Днепру, где опять останавливались на некоторое время. Эту заметку не иначе можно объяснить, как тем, что они подавались в устье Буга, вверх, к местам теперешнего Николаева, где также могли грузить какой либо товар, шедший с верховьев этой реки; или же, не изменяя путей глубокой древности, останавливались у бывшей Ольвии, неподалеку от устья Буга, где в X веке все еще мог существовать небольшой городок. Кроме того, в это место они могли заходить в ожидании благоприятной погоды для плавания в открытом море.

Из Лимана морем, выждавши погоду, Россы отправлялись на парусах, держась всегда берегов, так как и самое течение моря отсюда несется главною струею вдоль берега к Одессе. Они, таким образом, достигали Днестровского лимана, так называемого Белобережья, где Цареградское устье Днестра представляет единственную стоянку для судов, где и Россы тоже останавливались несколько времени и затем продолжали путь к Сулинскому устью Дуная.

У Дуная снова встречали их Печенеги, владевшие степью от Дона до этого места. Опасность заключалась в том, что нельзя было ни за каким делом пристать к берегу, а часто случалось, что морское волненье прибивало суда именно к берегу.

Тогда все Россы выходили на сухой путь и общими силами защищались от Печенегов.

Дальше за Сулиною не предстояло уже никакой опасности и Россы свободно продолжали путь, минуя или заходя в Болгарские места, в Коноп у южного Дунайского устья, в город Костанцию (Кюстенджи), к рекам Варнасу (Варна) и Дицине.

Наконец подплывали к Греческим берегам, в область Месимврийскую (город Мисиври) и затем в самый Царьград. Таково было плавание Россов, подверженное многим затруднениям и опасностям, говорить Багрянородный. Такова была цена тем паволокам, золоту, серебру, различным овощам и всяким товарам царских земель, какие добывались этим странствованием в знаменитый Царьград.

Надо примерно полагать, что все плаванье с остановками продолжалось от Киева до устья Днепра дней 15, от Днепровского устья до Дуная дней 10, и дней 15 до Царьграда; всего дней 40, и едва ли менее целого месяца ¹⁷⁵.

О пребывании Россов в Царьграде, мы уже довольно знаем из договоров Олега и Игоря. Эти договоры, начало которых должно относиться еще ко времени Аскольда, устраивали и утверждали именно порядок и разные обстоятельства Русского пребывания в Греческой земле. Они, следовательно, служили обеспечением для обыкновенных каждогодных походов Руси за греческим торгом. Мы указали, что военные походы Руси под Царьград предпринимались вообще в крайних случаях и ограничивались только одною целью, отмстить за обиду и вытребовать у гордого и коварного Грека надобные условия для правильных и постоянных сношений. Это стремление устроиться с Греками правильно лучше всего и объясняете, какое начало или какая существенная задача двигали Русской жизнью при самых первых шагах ее развития. Промышленный и торговый склад этой жизни вполне воскресает перед нами в приведенном описании каждогодного странствования. К осени, вероятно, не позже октября, Россы с такими же трудами возвращались домой, в Киев, с товарами царских земель. А в Ноябре, как сказано, вероятно, по первому подмерзшему пути, Киевские князья со всею дружиною оставляли Киев и отправлялись в полюдье.

Уже из договоров с Греками мы видели, что в Царьград рядом с дружинниками-послами ходили всегда и купцы от каждого города. Нет оснований сомневаться, что Киевские купцы отправлялись с князьями и в полюдье, те за сбором кормленья, т. е. даней и даров, эти за променом своих южных товаров на товары Верхних земель. В этом же осеннем караване должны были возвращаться в свои города и иногородные послы и гости, ходившие в Царьград вместе с Киевлянами. Судя по тому, как в половине XII века все князья поголовно охраняли на Днепре от Половцев торговые караваны купцов Гречников, собираясь каждый с своею дружиною, можем заключать, что в IX и X веках они с тою же целью выезжали со всею дружиною из Киева, дабы сопровождать караваны, и своих, и чужих купцов и вместе исполнять и княжеское дело, собирая дани, давая населению суд и правду. Проводы заезжих гостей по своим землям, по-видимому, были делом святого обычая от глубокой древности, как еще заметил император Маврикий в VI веке, говоря, что Славяне провожали гостей от места до места и очень заботились об их безопасности. Так и в христианское время Св. Владимир два дня с войском провожать по своей земле к Печенегам христианского проповедника с Запада, Бруна. ¹⁷⁶Проводив путника до ворот своей границы, ибо эта граница была укреплена валом и частоколом, князь слез с коня, вывел путника за ворота пешком и взошел на холм с одной стороны ворот, а Брун стал на другой стороне, тоже на холме и воспел антифон. После того князь прислал к нему своего старейшину с такими словами: " Я довел тебя до рубежа своей земли. Здесь начинается земля неприятелей. Ради Бога, прошу тебя, не обесчествуй меня, не погуби свою жизнь напрасно! " Здесь мы видим даже и обряд древних проводов и присутствуем при той горячей заботе о госте-страннике, какую испытывать каждый хозяин своего места, отпуская путника на вероятную беду и погибель, что и составляло великое бесчестье для домохозяина.

Вообще должно полагать, что общий поход в Полюдье в существенном смысле был походом промысловым, в котором промышленность княжеская, дружинная соединялась в одно с промышленностью настоящих купцов. По-видимому, и самое слово полюдье дает особый гражданский оттенок этим походам, ибо сборы полюдья отличаются от даней и состоят по преимуществу из даров. В начале XII в. (1125 г.) оно прямо и называется осенним полюдьем даровным. В былинах упоминается, что приезжий для торговли купец подносил дары князю и княгине, а потому и обратно, приезжавший в полюдье князь должен был тоже получать дары от местных торговых людей, или вообще от местной общины. Дары же по Русскому обычаю сопровождались всегда пиром, широким угощением и притом отдаривались взаимно. Всенародные пиры и братчины начинали устраиваться по преимуществу в осеннее же время и необходимо предполагать, что полюдье или объезд по волостям князей и купцов-гостей давали прямые поводы к устройству общественных пиров. В свидетельствах XIII в. княжеские дары взимались " по волостям и по постояниям", т. е. наволостных станах или погостах, где бывали остановки и непременно пиры и угощенья. Затем находим прямые известия, что в XII веке на пирах дарили друг друга, князья южные -- товарами Русской (Киевской) земли и Царских Греческих земель, а северные -- товарами Верхних земель и Варяжскими с Балтийского поморья. Это был неизменный обычай гощенья и угощенья, и по старому же Русскому обычаю принимать гостя без угощения и пира, как равно и ходить в гости без даров, было невежливо и неприлично. А в древности гостем в собственном смысле назывался именно заезжий купец; гостьбою именовалась странствующая торговля, гостинницею, гостинцем -- проезжий путь, дорога. Все это наводить на мысль, что дары в первоначальном значении должны означать любовный промен товаров и что полюдье составляло обычный способ такого промена. Княжеские объезды, как объезды предержащей власти, приходившей вместе с тем для суда и расправы, по естественными причинам обращали эти дары в установленную дань, в оброчную статью. Но такое значение дары получали уже от особенного развития властных княжеских отношений к земле. Всякий дар, как выражение любви и мира, необходимо должен иметь своим началом отношения обоюдных выгод и в известной степени равенство отношений или сношений. Поэтому должно полагать, что и князья не приезжали в волость с пустыми руками. О дарах со стороны князей есть только позднее указание, но оно дает основание для заключения и о древних временах. В 1228 г. Новгородский князь Ярослав с посадником и с тысяцким поехал как бы гостем во Псков. В то время, по разным обстоятельствам, Псковичей ожидали себе от князя злого умысла. Пронесся слух, что князь везет оковы, хочет ковать лучших мужей. Псковичи заперлись в городе и не пустили князя. Возвратившись в Новгород, Ярослав сталь жаловаться всему городу, что Псковичи его обесчествовали, что ехал он к ним, не мысля на них ничего грубого, " но вез было им в коробьях дары, паволоки и овощ ". К этому необходимо припомнить и древнее значение слова товар, которым называется и товар купецкий и военный стан-обоз, и вообще имение, запас. Впоследствии слово товар, как общее обозначение запаса и имущества, сохраняет только одно значение торговое, почему можно догадываться, что и в первое время происхождение всякого запаса и имущества было тоже только промысловое и торговое; и прежде чем устроился военный товар, обоз или стан, то есть вообще военное собирание товара, в стране давно уже существовал и хаживал по своим путям товар-обоз торговый.

Как бы ни было, но описанные Константином Багрянородным обыкновенное, т. е. каждогодное путешествие Россов в Царьград, и, по возвращении оттуда, новый осенний поход на всю зиму в полюдье проистекали, главным образом, из потребностей промысла и торга, и составляли обычное движение жизни для всей передовой действующей силы тогдашнего Русского населения.

Так древнерусская жизнь совершала свое промысловое круговращение из Киева. Было ли что либо подобное в Новгороде, было ли что либо подобное в других старых городах, хотя бы и в меньшем размере? Летопись молчит об этих повседневных делах своего времени и только уже впоследствии случайно дает указания, из которых с полным вероятием возможно заключить, что тоже самое промысловое круговращение жизни происходило напр, и в Новгороде. К Варягам за море Новгородцы отправлялись тоже весною. В 1188 г. Варяги где-то в своих городах " в Хоружку и в Новоторжце" заточили гостей Новгорода. За это Новгородцы на весну не пустили своих за море ни одного мужа, " ни посла им вдаша", и отпустили их без мира.

Известие, хотя и позднее, но достаточно раскрывающее те же отношения к Варяжскому заморью, какие искони существовали и к заморью Греческому. Купецкие походы совершались весною; с купцами отправлялись и послы, как особое свидетельство мира и любви, как заложники мира, без которых, по-видимому, и купцам нельзя было вести правильную безопасную торговлю. Адам Бременский (половина XI в.) говорить, что Русские в Воллине жили как свои люди, следовательно странствование Новгородцев, главным образом, предпринималось к устью Одры, а также, вероятно, к устью Травы, кроме того, в Данию и в другие места Балтийского побережья, не минуя Готский берег или остров Готланд. Из Дании до Новгорода, по свидетельству Адама, ходили иногда в 4 недели, а от устья Одры в 43 дня, что по пространству времени равнялось походу в Царьград. Как в Воллине постоянно пребывали Русские, так и в Новгороде постоянно жили Варяги, отчего одна из улиц называлась Варяжскою и где в христианское время Варяги имели свою церковь Св. Пятницы на самом Торговище. Впоследствии Ганзейские приходящие купцы разделялись на летних и зимних. Несомненно, что и до основания Ганзы, все из тех же Варяжских славянских городов, древнейшие их купцы тоже приезжали жить в Новгороде, одни на лето, другие на зиму. Зимние к тому же приходили даже горою, т. е. сухопутьем.

Можно полагать также, что путешествие на далекий север, в Двинскую страну и дальше в Пермь, к Печере, к Югре, Новгородцы предпринимали тоже по весенним водам ¹⁷⁷. На это указывает короткая отметка детописца, что в 1079 г. " убиша за Волоком князя Глеба, месяца Маия в 30". Не иначе как по весенним же водам они спускались и в Низовую страну по Волге к Болгарам и дальше в Каспийское море и за море. В город Будгар и Арабы снизу, от Каспия, прибывали в первой половине Мая месяца, как именно было в 922 г. Так точно и Норманны весною же приплывали к эстонским и прусским берегам, а стало быть и в Новгорода где, променяв свои товары на туземные осенью, возвращались домой. Ясно, таким образом, что караваны из противоположных мест сходились в торговых средоточиях в одно время.

Военные походы зимою в эти страны прямо указывают, что зимнее время, как необычное, избиралось для внезапного набега. Однажды зимою же ходили воевать и на Болгар, но тот путь всем людям был не люб, потому что " непогодье есть зиме (зимою) воевати Болгары, идучи не идяху".

Нельзя сомневаться, что и другие старые города, подобно Киеву и Новгороду, лежавшие на таких же речных распутьях, как напр. Полоцк, Смоленск, Белоозеро, Ростов, Муром, таким же образом справляли свои промысловые и торговые походы, с раскрытием весны в страны дальния, а с наступлением зимы к окружным соседам. Такой порядок промысловых и торговых дел устроивала сама природа, ибо дальний путь не сравненно выгоднее и легче было делать по воде, так как и ближние пути несравненно легче было делать по зимним дорогам, когда бесчисленные болота, реки и речки покрывались льдом и ставили для путников природные мосты.

Таким образом, с вероятностью можно заключить, что во всех торговых средоточиях древней Руси, во всех старых ее городах оборот промысловой жизни в существенных чертах был один и тот же.

Съездивши летом за море, накупивши заморских товаров, торговая дружина этих городов осенью и на зиму разъезжалась в полюдье, т. е. по внутренним торгам и торжкам или ярмаркам, к которым в свой черед собирались с своими домашними товарами окрестные волостные люди и окрестные торговцы и промышленники. Что полюдье направляло свои пути не к пустыням и одиночным деревням, а именно по городам и погостам и вообще по местам, куда тянули промысловые и торговые связи, в этом не может быть сомнения. В оброчных податных княжеских рассчетах XII в. оно заменяется даже словом погородие. Равным образом погосты, становища, станы, стайки, несомненно, имели значение теперешних ярмарок и выбирались для постоя, конечно, не по прихоти путников, а больше всего по значению местности в промышленных связях населения.

Само собою разумеется, что такое круговращение промысловой жизни не могло возникнуть и распространиться в одно полустолетие от прихода Варяжских князей, а тем более по повелению и устройству каких-либо Норманнов. Несомненно, что оно ведет свое начало из далеких веков.

Что именно так или иначе торговая промышленность ходила по всей стране, забиралась во все углы нашей равнины, об этом очень красноречиво и убедптельно рассказывают вещественные доказательства: во первых бесчисленные клады и находки древних монет, с давнего времени и до настоящих дней постоянно пополняющие общий вес этих несомненных и неоспоримых доказательств. Очень жаль только, что ученая их оценка с этой точки зрения началась недавно и очень многое, что было найдено в прежнее время в смысле исторического свидетельства, невозвратно погибло для науки.

Обыкновенно, любители нумизматики мало интересовались сведениями о местах, где случались находки, как равно и о подробностях самого открытия монет, в древних ли могилах, или в поле, или в городище и т. д.

Особенно изумляют своею многочисленностью находки Арабских монет, которые поэтому и были приведены в известность прежде других. Эти монеты все серебряные, названием диргемы, величиною в прежний 30-ти копеешник или двузлотый и менее, до теперешнего пятиалтынного. По годам чеканки оне обнимают время от конца VII, то есть от самого учреждения у Арабов их чеканки, и до начала XI столетия, т. е. до времени падения царства Саманидов, которые владычествовали тогда над всеми Закаспийскими странами. Наиболее многочисленны монеты VIII, IX и X вв. Они попадаются целыми и резаными на куски, половины, трети, четверти. Очень вероятно и даже очевидно, что эти диргемы и их обрезки ходили по всей Руси, как своя народная монета, и непременно обозначались русскими именами, в роде кун, резан, вевериц, векшиц и т. п. Объем кладов и находок довольно различен, что вполне должно соответствовать естественному различию существовавшего в древности богатства. Вегречались клады в несколько пудов. Такой клад был открыт в 1802 или 1803 г. близ города Великих Лук, на берегу реки Ловоти, этой древней Славянской дороги к Ильменю, на которой мы указывали сел. Словуй и Купуй. Часть этого клада упала в реку, а в оставшейся части заключалось до 7 пудов серебра. Древнейшая из монета относилась к 924 г., позднейшая к 977 г.. след. клад был зарыт во времена св. Владимира.

В 1868 г. в Муроме на Воеводской горе открыть клад в 11 тысяч монет, весом два с половиною пуда; чеканка монет больше всего относится к первой половине X в.; позднее не было, но было несколько монет VIII -- IX вв.; ясно, что клад зарыт в половине X в.