Глава 8. В Остине мы останавливаемся в доме с шестью спальнями и с амбаром, и в этом невероятным образом построенном старомодном красном амбаре тренируется Ремингтон

В Остине мы останавливаемся в доме с шестью спальнями и с амбаром, и в этом невероятным образом построенном старомодном красном амбаре тренируется Ремингтон. Целый день он толкает тракторные шины. Бегает вверх по лестнице с мешками цемента на плечах. Он взобрался наверх, перекинул веревки через стропила, качнулся от них и затем побежал со мной вокруг имущества. Он тренируется как зверь, угрюмый, как бешеная горилла. Хотя, кажется, угрюм он особо с остальными членами команды, и только я, похоже, являюсь той, кто его успокаивает, так что Райли и Тренер просят меня пойти заняться его растяжкой, когда он начинает быть чем-то недоволен, как например «в этих чертовых перчатках невозможно бороться».

Эти частые растяжки для меня были настоящей пыткой. Скользить своими руками по его потной груди. В Остине в июле жарко, и он снимает свою рубашку, и этот контакт кожа-к-коже выбивает с колеи каждую клетку моего тела, возвращая мне все ощущения от нахождения с ним голой в одной постели.

Каждую ночь после инцидента с яйцами неделю назад, я лежала в кровати, уставившись в свою дверь. Я знаю, что мне нужно касаться себя, просто чтобы найти какое-то облегчение, но то, чего я хочу от него так далеко за пределами секса сейчас, я даже не хочу называть это. Хотя, я прекрасно знаю, что это такое.

Во время нашего полета сюда мы обменивались музыкой, и я заметила, что я всегда, затаив дыхание, жду, чтобы услышать, какую песню он выберет для меня. Я пыталась сохранить свой выбор на неромантичных песнях для него, и на самом деле испытала возбуждение, когда он хмурился на всех тех песнях о сильных девушках, которые я ему включала.

Он, наоборот, выбрал для меня самую романтическую песню, которую я когда-либо слышала в мои подростковые годы, которая была известна в конце фильма о любви, где парень играет песню любимой девушки на его магнитофоне. Фильм называется «Скажи что-нибудь», но название песни «In Your Eyes» Питера Гэбриэля.

Я серьезно хотела раствориться в коже дивана самолета, когда заиграла эта песня для меня… и его мрачные голубые глаза, пристально наблюдающие за мной, когда я впитывала слова о поиске света в ее глазах...

Черт.

Бы.

Его побрал.

Он не прикасался ко мне с той ночи, когда мы были в душе вместе. Но то, что он мне говорил... то, как он меня целовал... я так сильно его хочу, иногда мне просто хочется ударить его по голове и затащить его в свою женскую пещеру, где ничье мнение, кроме моего, не будет иметь никакого значения. И я скажу, что мы будем делать это всю ночь напролет, и дело с концом.

Сегодня в доме я беру из своего чемодана эластичные бинты, которые я могла бы использовать, работая над его растяжкой в конце дня после его тренировки. Это всего лишь тактика, чтобы мне не приходилось больше прикасаться к его коже своей и жалеть себя еще одну бессонную ночь из-за возбуждения. Я прохожу через парадную дверь с бинтом, свисающем у меня между пальцами, и замечаю там Пита, придерживающего дверь почти закрытой, и говоря при этом с кем-то по другую сторону.

Когда я прохожу, то краем глаза вижу седовласого мужчину и женщину, и вдруг они меня зовут.

— Молодая девушка! Пожалуйста, вы не позволите нам поговорить с ним?

Женский голос меня останавливает, поскольку я являюсь единственной молодой девушкой в этом доме, если только здесь нет трансвеститов, но я не думаю, что Тренер этим занимается.

Когда я делаю шаг вперед, высокая, стройная, на вид хрупкая женщина с бледным лицом и глазами цвета темного шоколада бросается сказать мне:

— Мы не знали, что делать. Он чувствовал себя покинутым, но он был слишком сильным и никто не мог его контролировать, а тем более я.

Мой мозг обрабатывает ее слова, и в это время я смотрю на них, стоя позади Пита.

— Опять же, мне очень жаль, — официальным тоном отвечает Пит. — Но даже, если бы он и не был занят, я не смогу его заставить увидеться с вами. Но, пожалуйста, будьте уверены, я свяжусь с вами, если что-то поменяется.

Он захлопывает дверь немного сильнее, чем требуется, и издает длинный сдерживаемый вздох.

И наконец, мой разум ко мне возвращается.

— Это родители Реми? — шокирована и в недоумении спрашиваю я.

И тут я осознаю, что глаза отца Реми очевидного цвета, и у этого седовласого мужчины невероятно большая и здоровая костная структура тела.

Пит кивает и потирает лоб, становясь крайне взволнованным.

— Да. Это его предки, все в порядке.

— Почему Реми не хочет их видеть?

— Потому что эти ублюдки заперли его в психушке в тринадцать лет, и оставили его там, пока он не стал достаточно взрослым, чтобы выбраться оттуда.

В моем желудке оседает ужасное чувство, и в мгновение, единственное, что я делаю — изумляюсь.

— Психушке? За что? Реми не сумасшедший, — говорю я, мгновенно возмущаясь от его имени, следуя за Питом через гостиную.

— Даже не смотри на меня. Это одна из самых неприятных несправедливостей, которую я когда-либо видел в жизни.

У меня защемило в груди. Я спрашиваю:

— Пит, ты был с ним, когда его выгнали из бокса?

Он качает головой в знак отрицания, не нарушая шага.

— Реми очень вспыльчив. Его завести, и он взрывается. Его противник хотел избавиться от него. Дразнил его за пределами ринга. Тот проглотил наживку. Его выгнали. Конец истории.

— И он еще сердится по этому поводу?

Он открывает двери на террасу, которая ведет к саду через амбар, и я следую за ним, прикрыв глаза рукой от яркого солнца.

— Ладно, он злится, но только не об этом, — говорит Пит. — Борьба — это все, что он умеет. Это все, что он может контролировать в своей жизни. И это было настоящим отвержением в карьере Реми. Почти невозможно заставить его открыться. Даже тем, кто долго был с ним.

— Как ты думаешь, откуда его родители узнали, где мы? Я думала, что прессу не подпускают к этому дому после инцидента с яйцами?

— Потому, что это дом Реми, — говорит, Пит, когда перед нами вырисовывается красивый красный амбар с газоном, вокруг него. — После того, как он вышел оттуда, он начал зарабатывать деньги в боях, и затем приобрел этот дом, стараясь доказать своим старикам, что он чего-то стоит... Предки все равно не хотели иметь с ним ничего общего. Ему нужен был дом, а сейчас он использует его только, когда мы в городе, чтобы не надоедала пресса в гостиницах. В Остине у него очень много поклонников.

Меня сразило услышанное. Чистое неподдельное оскорбление маленького Рема ранит меня до глубины души, заставляя меня перевести дыхание.

— Что это за такие родители, что отказываются от своего ребенка подобным образом, Пит? И с какой стати они ищут его сейчас?

Пит вздохнул.

— Действительно, зачем. — Он качает головой с сожалением, затем мы замечаем Ремингтона, попадающего по спидболу, который Тренер повесил со стропил, внутри открытого амбара. Выглядя слегка паникующим, Пит мгновенно хватает меня за локоть и тянет меня ближе. — Не показывай, что тебе известно что-нибудь об этом, прошу тебя. Он был очень зол, когда узнал, что мы едем сюда. Его родители полностью доводят его, и его настроение сейчас к черту.

Я киваю и сжимаю в ответ его локоть.

— Я не буду. Спасибо за доверие.

— Эй, Би, можешь размять его, он не в идеальной форме. Тренер считает, что в этом нуждается его нижняя часть спины, — зовет Райли.

Кивнув, я подхожу, и больше слышу, чем вижу, как Ремингтон бьет мешок сильнее и быстрее с каждым шагом, как я ближе к нему. Честно говоря, я удивлена, что он не останавливается, когда я стою рядом с ним.

— Тренер не доволен твоей формойюб и Райли считает, что я могу помочь, — говорю я, и смотрю, как это худое завораживающее творение продолжает сильно ударять по спидболу обоими кулаками, с глубоко сконцентрированным нахмуренным лицом. Я не могу не восхищаться тем, что Ремингтон сделал с собой, не смотря на отвержение, с которым он столкнулся, когда был моложе.

— Реми? — произношу я.

Он не отвечает, вместо этого смещается в сторону и бьет одним кулаком за другим в течение нескольких наносекунд эту бедную грушу.

— Ты позволишь мне размять тебя? — продолжаю я.

Он снова поворачивает свое тело, демонстрируя мне свою великолепную спину, продолжая делать удары, как сумасшедший. Я хочу прикоснуться к нему, особенно после всего, что мне сказал Пит, поэтому я бросила бинты у ног, сейчас последнее чего я хочу, чтобы что-то стояло между нами.

— Реми, ты собираешься отвечать? — я понизила голос, когда подошла на шаг ближе, протягивая одну руку.

Удар, удар, удар...

Я прикасаюсь к его спине. Он застывает, опускает голову и оборачивается, снимает свои боксерские перчатки и бросает их в сторону.

— Он тебе нравится? — Его шепот низкий, его прикосновение нежное, когда он протягивает руку и кладет ее прямо туда, где Пит, прикасался ко мне. — Тебе нравится, когда он прикасается к тебе? — Но его глаза, Боже правый. Они горят и направлены на меня. Его рука вдвойне больше, чем у Пита, делает что-то с моим телом.

Я смотрю на него, в моем животе порхают бабочки, и даже, если это все игра, я хочу, чтобы это продолжалось бесконечно, но и чтобы это прекратилось. В том, как он действует возле меня, есть что-то невероятно животное, что пробуждает во мне глубинные инстинкты.

— Ты не имеешь на меня никаких прав, — говорю я, затаив дыхание от гнева.

Он сжимает руку.

— Ты дала мне права, когда была на моем бедре.

Мои щеки вспыхнули красным от воспоминания.

— Я все еще не твоя, — говорю я в ответ. — Может, ты боишься, что во мне слишком много женщины для тебя?

— Я задал тебе вопрос, и хочу получить ответ. Тебе, черт побери, нравится, когда другие мужчины прикасаются к тебе? — требует он.

— Нет, дурак, мне нравится, когда ко мне прикасаешься ты!

После моей вспышки, он смотрит на мой рот, погружая свой палец в складку моего локтя. Его тон становится грубым. — Насколько сильно тебе нравятся мои прикосновения?

— Сильнее, чем мне бы хотелось, — я восстанавливаюсь, тяжело дыша и задыхаясь из-за него.

— Нравится ли тебе это достаточно, чтобы позволить мне ласкать тебя в постели сегодня? — кратко спрашивает он. Мою кожу покалывает, и у меня между ног становится невероятно жарко. Его зрачки полностью увеличились от голода.

— Мне нравится это достаточно для того, чтобы позволить тебе заняться со мной любовью.

— Нет. Не заниматься любовью. — Он сжимает челюсть и смотрит на меня своими мучительно голубыми глазами. — Только прикосновения. В постели. Сегодня. Ты и я. Я хочу, чтобы ты снова пришла. — Он смотрит на меня с вопросительным выражением лица. Я чувствую, как внутри его охватило темная вспыльчивость в отчаянии. Там есть потребность во мне, что может его успокоить... но я не могу этому следовать.

Я так сильно хочу к нему прикоснуться, я просто не могу понять, почему он может противостоять вызову и не брать меня. Я не могу проводить ночь в его объятиях, не получив всего остального.

Освободившись, я укрепляю свой голос.

— Слушай, я не знаю, чего ты ждешь, но я не буду твоей игрушкой.

Он хватает меня снова, приближая ближе к себе и склоняя ко мне голову.

— Ты — не игра. Но мне нужно сделать это по-своему. По-своему. — Он зарывается лицом в моей шее и вдыхает мой запах, и его язык начинает лизать мое ухо. Он стонет и поднимает мой подбородок так, что наши глаза встречаются. — Я делаю это медленно для тебя. Не для себя.

Мои колени готовы согнуться, но мне каким-то образом удается покачать головой в знак несогласия.

— Это продолжается долго, и я быстро теряю интерес. Давай я просто поработаю над твоей растяжкой. — Я направляюсь к его спине, и он резко освобождается, как будто я резала его ножом.

— Нихера не беспокойся. Иди, займись растяжкой Пита.

Он хватает полотенце, проводит им по лицу, и затем идет проделывать быстрые сильные удары по мешку голыми кулаками.

Выйдя оттуда, свирепо хмурясь, я говорю Райли:

— Он меня не хочет.

— Преуменьшение столетия, девушка, — говорит он, закатывая свои печальные глаза парня-серфера.