Глава 21. Дочери Лилит.

В лесу раздался гулкий собачий лай. Не одиночное тявканье охотничей псины, – скорее гавкала целая свора злобных дрессированных тварей, рассеянная по лесу. Лай доносился со всех сторон, – это была травля, охота на человека.
Панка охватил ужас; он вскочил на ноги и бросился бежать в нужную, по его мнению, сторону. Лес становился все чаще; ветки нещадно хлестали его по лицу; острые сосновые иглы то и дело попадали в глаза; сухие сучья до крови царапали кожу. Сосновый лесок сменился корявым, поросшим мхом ельником, местами превращающимся в непроходимый бурелом. Кусты, заросли, кочки, скрюченные деревья мелькали, сменяя друг друга. Панк подал, полз на четвереньках, карабкался, поднимался, продирался сквозь заросли и снова бежал до тех пор, пока лес не стал совсем редким, и под ногами у него не захлюпала мерзко вода.

Он решил, во что бы то ни стало, перейти болото и сбить со следа собак. В этом он видел свое спасение и продолжал идти, по колено засасываемый в трясину. Двигаться было трудно, но страх предавал ему неистовые силы, и вскоре вновь показался лесок.

Ступив на твердую почву, беглец растянулся на возвышенности, сплошным ковром поросшей кустиками брусники. Было тихо, – так тихо, что Панк слышал бешеный стук своего сердца, которое словно пыталось, разорвав грудную клетку, вырваться наружу и кинуться бежать дальше.
Повинуясь его стремлению, несчастный поднялся и продолжил свой путь. Кровь пульсировала в висках, дыхание рвало легкие режущей болью, в ботинках чавкала вода, но было даже тепло; только сырые колени и локти почему-то очень замерзли.

Участок сухой земли оказался совсем маленьким, – впереди снова было болото. Пройдя его, Панк вышел на новый островок, поросший небольшими деревьями и брусникой. Чувствуя нечеловеческую жажду и голод, он принялся дрожащими руками собирать ягоды, горстями отправляя их в рот. Утолив жажду, но, только обострив чувство голода, Панк двинулся дальше. Он шел до тех пор, пока почти не стемнело, и болотистая местность не сменилась, наконец-то, северным лесом.
Где-то рядом журчал родник. Найдя его, швед напился прозрачной, чистой воды. Вода была ледяной, ломила зубы и обжигала горло, но в жизни он не пробовал ничего вкуснее.

Ища в кармане спички, чтоб развести костер, Панк наткнулся на что-то мягкое, – это был завязанный на узел пакет с БМК. Он не потерял, не бросил его в спешке, а аккуратно завязав, положил в карман куртки. «Как такое могло случиться? Сработал некий приобретенный инстинкт, или же не было никакой погони с собаками? Зачем стоило вообще убегать, если, рано или поздно, все равно поймают? Идти-то ведь некуда», – Швед не хотел больше об этом думать; он влез на ближайшее большое дерево и огляделся по сторонам.

Не было видно ничего похожего на линии электропередач или просто дорогу. Не было даже просеки, которая, рано или поздно, куда-нибудь да привела бы его. В том, что он заблудился, у Панка больше сомнений не было. Он слез с дерева и принялся разводить костер у ствола поваленного ветром дерева, из расчета, что то будет еще долго тлеть, после того, как огонь потухнет.

Уже в сумраке, сидя у костра и, жаря на палочке какой-то старый гриб, Панк почувствовал на себе чей-то взгляд. Глаза сов, как ничьи другие, способны отражать свет, и теперь на него с ветки ели смотрели два дьявольских, наполненных огнем, страшных глаза.

Швед уронил свой недожаренный ужин в костер и, словно не замечая этого, полуавтоматически достал свой пакет.

Каким же чудесным показался ему этот неуместный в лесу запах, – в нем воплощалось все, что ему сейчас было нужно, – ощущение смысла жизни, комфорта, радости, счастья, удовлетворенности и самодостаточности. Голод отступил и исчез вовсе; по телу расплылась приятная нега; всего его окружила, похожая на яйцо, плотная аура, наполненная удовольствием. Панк ощутил себя йогом, способным достичь нирваны в совершенно невыносимых условиях, питаясь водой и энергией космоса, лесным отшельником, достигшим вершин мудрости, диким зверем, не нуждающимся в человеческом крове. Возможно, и правда, ядовитый дурман, открыв подсознание, включил какие-то неведомые механизмы, дающие доступ к скрытым резервам организма. Это было похоже на второе дыхание, на смену разряженных аккумуляторов, – внутри Шведа ключом забил новый источник жизненной силы.

Тьма, сгустившаяся вокруг освещенного костром места, была теперь хоть и живой, но вовсе нестрашной, – она дарила ощущение уюта и защищенности, словно огромный шатер, накрывая собой маленький мирок, в котором поселился Панк и его странные демоны. Постепенно наркотическое опьянение достигло своего апогея, и он снова унесся в невообразимо прекрасный, таинственный мир грез. Валяясь на удобном лежаке из еловых веток, в теплом живом свете тлеющих углей, Панку стали являться чудесные образы, сначала туманные, но все более ясные и отчетливые; и, наконец, его взору предстал пышный цветущий благоухающий растительностью летний сад, ухоженный чьей-то заботливой рукой, доведенный до совершенства.

За круглым садовым столиком, на сплетенных из лозы креслах, сидели три, более, чем красивые женщины. Эти дамы походили скорей на богинь, сошедших с Олимпа, но держались легко и непринужденно. Каждая была прекрасна по-своему; казалось даже, что они принадлежат разным национальностям, но все три были удивительно похожи.

Вокруг, шелестя листвой, зеленели деревья, отбрасывая движущиеся узорчатые тени на скромно сервированную поверхность стола и их белоснежные летние одежды, простые, но весьма изысканные. Бесшумно появившийся из тени лакей, разлил по фужерам рубиновое вино и, молча, удалился.

Одна из женщин подняла свой бокал и сделала несколько больших глотков, – поступок не свойственный светским львицам.

Швед почему-то точно знал, что ее звали Миэлла! Миэллу можно было описывать долго, но это мало что даст; есть женщина, как две капли воды похожая на нее, только с немного меньшей грудью; возможно даже, что это вовсе не совпадение, – земную Миэллу зовут Кира Найтли.
Вторая дама, – миниатюрная смуглая красавица с восточными чертами лица, тоже, совсем не заботясь об этикете, забралась с ногами на кресло и, как-то по детски, принялась грызть яблоко. Это была Нагиля, – младшая из сестер. (В том, что они сестры, не было никаких сомнений).

Но, видимо самой непосредственной из них и, несомненно, самой красивой, была старшая. Закинув одну ногу на ажурный подлокотник кресла, что позволял легко сделать разрез на ее платье, она запрокинула голову, и белыми зубами откусывала ягоды прямо с виноградной грозди, что держала в руке.

— Лейла, ты словно совратить кого-то решила. Для кого этот концерт, за нами наблюдают? – спросила Миэлла.
— Не исключено, но вряд ли; просто с вами я чувствую себя легко и свободно. Не надо следить за собой, или же притворяться; можно оставить на время излишний лоск и просто побыть маленькой девочкой.
— А я чувствую чей-то взгляд, – сказала Нигиля.
— С нами тебе нечего опасаться, сестренка. Яблочко вкусное? – Миэлла не могла не съязвить и намекнула на пристрастие Надили к человечинке.
— У меня все вкусное, – разрядила наэлектризовывающийся воздух Лейла. – Но, если кто-нибудь знает о нашей встрече, – лучше скажите.
Миэлла и Нагиля по очереди покачали головой.
— Ты прекрасно знаешь, что у нас нет ни друзей, ни союзников, – каждая сама за себя и довольствуется тем, что у нее есть, – сказала Нагиля.
— Правда что ли? – Миэлла властно протянула руку с бокалом, и, вынырнувший из тени лакей, в ту же секунду его наполнил. – Я недовольна тем, что имею и так же хочу любви, как и все остальные.
— Тебе мало любви? – Нагиля бросила в траву огрызок яблока и взяла персик. – Сколько их было, хоть помнишь?
— Вот еще, – Миэлла скривила губы. – Да было бы что вспоминать; мужчины, – словно цветы, – не успеешь сорвать, – тут же вянут.
— Или оказываются совершенно непригодны к использованию, – Лейла пригубила вино, но, отставив бокал, закурила тонкую дамскую сигариллу и хитро сощурилась.
— К чему ты клонишь? – спросила Миэлла.
— К тому, что каждой из нас чего-то да не хватает для полного счастья, но объединившись, мы могли бы друг другу помочь.
— Объединившись против кого? – на уме у Нагили, по большей части, было только кровопролитие.
— Объединившись, чтобы помочь матери вернуться и занять подобающие ей положение.
— Ей нет до нас никакого дела, – сказала Нагиля. – Никто даже не знает о том, где она. Литит стала легендой, – персонажем страшилок, именем нарицательным, как Люцифер. Жива ли она вообще? А если жива, то с чего ты взяла, что ей нужна наша помощь?
— Как можно вообще с ней связаться? – спросила Миелла, она выпивала уже пятый бокал, (но это ее только слегка взбодрило).
— Для этого мы тут и собрались, девочки. Давайте проведем ритуал, – заговорщицким тоном сказала Лейла.
— Это безумие, – Нагиля вытерла руки салфеткой и взяла свой бокал. – Даже, если нам и удастся поговорить с ней, – это не останется незамеченным.
— Это неважно. Следующий, с кем мы свяжемся, будет мой отец, – Лейла расплылась в улыбке, а сестры уставились на нее, как на безумную.
— Что ты затеяла Лейла? Ты чокнутая! Самаэль хоть и отец тебе, но от него лучше держаться подальше. Всем, кто имел с ним дело, после не поздоровилось. – Миэлла снова потребовала вина.
— Чем старей и масштабней афера, тем больше шансов ее провернуть. Помните, что могла Лилит, когда была дружна с Люцифером?
— Помнится, Люцифер с ней не выдержал долго, даже в ссылку отправил, – усмехнулась Нагиля.
— Это легенда, – Миэлла наконец-то почувствовала, что вина достаточно, и тоже закурила. – То, что она была царицей Саабской, и разгуливала между мирами, как заблагорассудится, – никем не доказано.
— Вот давайте ее об этом и спросим, – сказала Лейла, вставая.
— Это все как то странно, Лейла, – Нагиля недобро нахмурилась. – Ты не сказала, что нужно тебе?
— И почему именно сейчас? – добавила Миэлла. – Что случилось?
— Мои интересы никак не идут в разрез с вашими, но вы обе слишком практичны, чтобы меня понять.
— Неужели роман? И кто на этот раз, мужчина или женщина? – Нагиля, сама того не заметив, дала сестре неплохое объяснение ее интереса.
— На этот раз все серьезно, – Лейла сделала невинное личико. – Вы идете?

Дьяволицы понимающе переглянулись и, улыбаясь, последовали за сестрой, а Панка обдало порывом холодного ветра.

Подкинув в костер сухих еловых веток, он принялся дуть на угли, чихая от поднимающегося в воздух пепла и размышляя о случившемся, то ли сне, то ли видении. Никакого рационального объяснения увиденному у него не находилось, поэтому, недолго думая, закинув в костер остатки заготовленных дров, Панк продолжил свое увлекательное занятие.

Спустя минуту его снова накрыло, и мир вокруг перестал существовать. На этот раз зрелище оказалось ужасным, – под сводами огромной мрачной пещеры, освещенной красным огнем стекающей по стене лавы, на гранитном, залитом кровью, каменном дне лежал изуродованный человеческий труп. Труп шевелился, дышал, таращил выпученные глаза и пытался стряхнуть с себя черных мышей, которые дружно его пожирали…

***WD***