Верочка. Впервые — «Новое время», 1887, № 3944, 21 февраля, стр

Впервые — «Новое время», 1887, № 3944, 21 февраля, стр. 2—3. Подпись: Ан. Чехов.

Включено в сборник «В сумерках», СПб., 1887; перепечатывалось в последующих изданиях сборника.

В 1889 г. рассказ был напечатан во Львове: А. П. Чехов. Верочка (Рассказ). «Русская библиотека». Львов, изд. И. Н. Пелеха, 1889. Книга хранится в ДМЧ.

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. III, стр. 271—286, с исправлениями по «Новому времени» и сб. «В сумерках».

10 февраля 1887 г. Чехов уведомил А. С. Суворина об окончании работы над рассказом и об отсылке ему рукописи.

Несмотря на многочисленные переиздания, рассказ почти не правился. 17 марта 1887 г. Чехов сообщал М. В. Киселевой, что отправит его «завтра» в Петербург для сборника «В сумерках». В 1-м издании сборника выправлены некоторые стилистические просчеты газетной публикации. Незначительные разночтения наблюдаются во 2-м, 3-м и 5-м изданиях.

При подготовке собрания сочинений была упорядочена пунктуация и сделано небольшое сокращение.

По предположению В. В. Билибина, высказанному, впрочем, в шутливой форме, в письме около 21—28? февраля 1887 г., Чехов использовал в рассказе материал, сообщенный ему Билибиным: «Какое Вы имели полное право выставить мою Олену героиней рассказа „Верочка“? Вот, смотрите, я Вас опишу под названием „Антоша“» (ГБЛ). М. П. Чехов утверждал, что «описанный в „Верочке“ сад при лунном свете с переползавшими через него клочьями тумана — это сад в Бабкине» (Антон Чехов и его сюжеты, стр. 33). «Городок» — очевидно, Воскресенск, находившийся в пяти верстах от Бабкина. Детали одежды героя воскрешают в памяти облик Чехова той поры: «Высокий, в черной крылатке, широкополой шляпе», — таким запомнил старшего брата Михаил Павлович, когда Антон «студентом последнего курса» приехал на лето в Воскресенск (Вокруг Чехова, стр. 137). Молодая компания в рассказе напоминает компанию, образовавшуюся вокруг П. А. Архангельского, заведовавшего Чикинской больницей. На квартире Архангельского «создавались вечеринки, на которых говорилось много либерального и обсуждались литературные новинки. Много говорили о Щедрине, Тургеневым зачитывались взапой. Пели хором народные песни, „Укажи мне такую обитель“, со смаком декламировали Некрасова» (там же, стр. 138). М. П. Чехов описывает и прогулку в Саввинский монастырь (26 верст), подобную той, которую совершил Огнев (стр. 146).

«Верочка» принадлежала к числу любимых произведений Чехова. Ал. П. Чехов сообщал ему из Петербурга 28 февраля: «Твою „Верочку“ очень хвалят ‹…›» (Письма Ал. Чехова, стр. 158).

Однако некоторые сотрудники малой прессы остались недовольны Чеховым, написавшим лирический рассказ. Лейкин в письме к Чехову от 27 февраля 1887 г. называл «Верочку» «неудачной вещичкой», противопоставляя ее юмористическим: «Вам маленькие рассказы лучше удаются. Это говорю не я один. Во вторник на первой неделе поста я был у Михневича на кислой капусте, там было много пишущей братии, зашел разговор о Вас, и говорили то же самое» (ГБЛ). В. В. Билибин подчеркнул этапное значение рассказа в развитии творчества Чехова. Советуя ему бросить «мелочь», Билибин писал 6 марта 1887 г.: «Разумеется, и рассказы в „Нов‹ом› вр‹емени›“, несмотря на их относительную величину, представляют слишком узкую рамку для Вашей артистической физиономии. Отсюда часто происходит неясность, незаконченность и т. п. Возьмем „Верочку“. Она, наверное, не понята ни „критиками“, ни обыкновенным читателем. Мне кажется, что Вы не хотели ограничиться живописанием столь обычного и нередко трактованного сюжета: „она“ случайно полюбила „его“, но „он“ случайно не любит „ее“, и что из этого произошло. Л‹ейки›н, напр‹имер›, так понял и вправе упрекать Вас за заезженность сюжета.

Я понял рассказ иначе. Быть может, я ошибся.

Мне кажется, Вы хотели изобразить не частичный случай, выше описанный, но особый разряд современных людей, у которых, по обстоятельствам сложившейся жизни, сердце засохло, как цветок в латинском лексиконе. Они жаждут любить, но не могут. Это очень печально. Тут драма.

Если это так, то — рассказ но выяснил, и именно потому, что такая тема (вполне, кажется, новая и „современная“) не поддавалась изложению в рассказе, а требовала романа, который ярко очертил бы прежнюю жизнь героя, его предыдущие, между прочим, встречи с женщинами и, в виде финала, что ли, с „Верочкой“, которую следовало бы также написать поярче, еще более оттенить весь жар ее любви, который, однако, не мог поджечь сухую лепешку сердца героя… ‹…›

Рассказ имеет и в настоящем виде большие технические достоинства исполнения. Какая же разница с рассказами „о‹сколоч›ными“!» (ГБЛ).

Новизна воплощения сложного сюжета в небольшом рассказе вызвала на первых порах неодобрение и в прессе. Так, В. А. Гольцев (подпись: Ав-в) в отзыве на сборник «В сумерках» утверждал, что «„Верочка“ составляет совсем оборванный эпизод» («Русские ведомости», 1887, № 240, 1 сентября. — «Библиографические заметки»). И. А. Белоусов, прочитав «Русские ведомости», возражал Гольцеву в письме к Чехову от 1 сентября 1887 г.: «Но по мне все рассказы очень хороши, — особенно те, в которых описано то, что я, бедный жизнью, пережил и перечувствовал; наприм‹ер›, рассказ „Верочка“ я нахожу вполне законченным; сужу по тому, что со мной случилась такая же история, как и с моим тезкой Огневым; от таких историй нечего ждать конца, — так и должно случиться. Огнева наука заставит позабыть разлуку, а Верочку — разлука заставит позабыть любовь…» (ГБЛ).

С оценкой Гольцева полемизировал В. Буренин: «Вникая в эти маленькие, краткие по форме, но очень полные по содержанию и очень выработанные вещи, удивляешься оригинальному искусству автора, да еще тому, что приходско-журнальная критика в таких законченных вещах усматривает неполноту и поверхностность» («Новое время», 1887, № 4157, 25 сентября).

К. К. Арсеньев, как и Гольцев, находил рассказ отрывочным: «Чт& #243; заставило Веру порвать с обычаем, чт& #243; помешало ей заранее предвидеть отказ Огнева, чт& #243; удержало последнего от увлечения, бывшего столь близким и столь возможным — все это едва намечено автором или не намечено вовсе. Чтобы понять и Веру, и Огнева, чтобы пережить вместе с ними решительную минуту, мы должны были бы знать их обоих гораздо ближе» («Вестник Европы», 1887, № 12, стр. 771). Арсеньев относил к недостаткам сходство с уже известными в литературе мотивами: «Положения и характеры то слишком знакомы („Верочка“, например, напоминает „Асю“), то слишком смутны и неопределенны» (там же).

А. Ф. Бычков, уделивший много места «Верочке» в отзыве о сборнике «В сумерках», недоумевал, почему Чехов не изобразил предысторию события: «Единственно, в чем можно упрекнуть автора, так это в том, что он совершенно не коснулся отношений Огнева к Вере Гавриловне, предшествовавших ее признанию, которое таким образом является совершенною неожиданностию. Вследствие этого и весь рассказ представляется эпизодом, заимствованным из целой бытовой эпопеи, к которому как-то искусственно приставлено вступление» (Бычков, стр. 49). Вместе с тем Бычков обратил внимание на глубину психологического анализа в рассказе, изложенном автором «просто, тепло и психологически верно: он сумел проникнуть в тайник душевных движений двух выведенных им действующих лиц и, надо сказать, с большим искусством и в высшей степени правдоподобно — а в этом заключается мастерство художника — изобразил борьбу, которая происходила в душе девушки, пока она не произнесла роковых для нее слов: „Я вас люблю“» (там же).

Д. В. Григорович в письме из Ниццы от 30 декабря 1887/11 января 1888 г. отмечал глубокий психологизм первых крупных произведений Чехова: «Рассказы „Несчастье“, „Верочка“, „Дома“, „На пути“ доказывают мне только то, что я уже давно знаю, т. е.: что Ваш горизонт отлично захватывает мотив любви во всех ее тончайших и сокровенных проявлениях» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 208).

Другие современные критики тоже оценили художественное мастерство Чехова и видели в нем продолжателя пушкинско-тургеневского направления в русской литературе. В анонимной рецензии на сборник «В сумерках» говорилось: «‹…› г. Чехов является не только психологом и тонким наблюдателем, но и настоящим художником. Его описания природы довольно картинны, поэтичны и несколько напоминают манеру Тургенева» («Наблюдатель», 1887, № 12, отдел «Современное обозрение», Новые книги, стр. 69).

А. Дистерло характеризовал Огнева как «засохшего для поэзии, для счастья любви русского интеллигента, всю жизнь погруженного в книжные занятия ‹…›» (Р. Д. Новое литературное поколение. — «Неделя», 1888, № 15, 10 апреля, стлб. 484).

По мнению В. Л. Кигна, беды современной интеллигенции объясняются внутренними причинами — душевной бедностью; он остановился на специфике формы рассказа: «Это соединение психологической и внешней манеры и составляет, по-моему, оригинальность и прелесть молодого автора» («Книжки Недели», 1891, № 5, стр. 217).

В. Альбов писал о внутренней несостоятельности чеховского героя: бывает, что внешние условия для проявления прекрасного человеческого чувства налицо. «И однако полезное, гуманное дело не выполняется или выполняется другими людьми, прекрасное человеческое чувство не проявляется, прекрасный, прямо редкий человек теряет человеческий образ ‹…› „Очевидно, Огнев просто дряблая натура, пораженная нравственным маразмом“ (В. Альбов. Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова (Критический очерк). — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 95).

Спустя семь лет после рецензии в «Русских ведомостях» В. А. Гольцев иначе оценил рассказ; он заметил в «Верочке» мотив пушкинской грусти об уходящей молодости: «Тот контраст, который так удивительно изображен Пушкиным в элегии „Брожу ли я вдоль улиц шумных“, часто останавливает на себе внимание Чехова». «Для понимания произведений Чехова я считаю очень важным эту точку зрения», — писал Гольцев и приводил лирическое отступление из рассказа «о том, как часто приходится в жизни встречаться с хорошими людьми» («Русская мысль», 1894, № 5, стр. 47, 48).

Толстой отнес «Верочку» к понравившимся ему рассказам «2-го сорта».

При жизни Чехова рассказ был переведен на венгерский, немецкий, румынский, сербскохорватский, словацкий и чешский языки.