Стилизация -сподручность - упаковка

Такой все возрастающей автономности функциональ­ного мира и оптимальной организации протяженности всецело соответствует и стилизация форм. Формы тоже становятся автономнее, все дальше отходя от морфоло­гии человеческого тела и усилия, — хотя они всегда так или иначе на них намекают. Они свободно самооргани­зуются, а их утраченная было соотнесенность с первич­ными функциями всякий раз сохраняется в абстрактной форме знака — это их коннотация. Рассмотрим руку — мы уже видели, сколь велико ее значение в жестуальности контроля. Все современные вещи стремятся обязатель­но быть «сподручными» (это почти что эквивалент их «функциональности»). Но что же это за рука, в зависимо­сти от которой обрисовываются их формы? Это уже не хватательный орган, где окончательно реализует себя уси­лие, теперь это всего лишь абстрактный знак сподручности, и таким достоинством тем легче обладают кнопки, рукоятки и т.п., что сама операция как таковая больше не требует ручного труда и осуществляется в другом месте. Перед нами вновь, на уровне морфологии, тот самый миф о природности, о котором уже говорилось выше; челове­ческое тело теперь наделяет вещи лишь знаками своего присутствия, а в остальном они функционируют автоном­но. Представителями тела служат «конечности». А вещи, со своей стороны, «профилируются» в зависимости от это­го абстрактно-морфологического значения. Складывается система взаимной согласованности форм, где человек упоминается лишь намеком¹. Именно так форма вещи «сочетается» с рукой. Именно так кресло «Эрборн» «со­четается» с формами вашего тела — одна форма сочетает­ся с другой. Традиционная вещь-орудие вовсе не «соче­талась» с формами человека — она сочеталась с формами усилия и жеста, да и вообще человеческое тело диктовало

¹ Точнотак же в домашней «среде» остается лишь намек на природу.

свою волю вещам ввиду того или иного материального труда. Ныне тело человека сохраняется лишь как абстрак­тная причина завершенных форм функциональной вещи. Итак, функциональность вещи — это не запечатленностъ в ней какого-то реального труда, а приспособленность одной формы к другой (формы рукоятки — к форме руки), в кото-рои устраняются, опускаются реальные трудовые процессы. Освободившись таким образом от практических фун­кций и от человеческой жестуальности, формы начина­ют соотноситься друг с другом и с пространством, где они создают «ритм». Именно так понимается сегодня «стиль» вещей: его механизм остается виртуально-подразумевае­мым (потенциально на него намекают кое-какие нехит­рые жесты, но не обнаруживая его, — действенное тело вещи по-прежнему остается неосознанным), и налицо одна лишь форма, окутывающая его своим совершен­ством, «облекающая» и скрадывающая своей «линией» не­кую абстрактно-кристаллизованную энергию. Как при развитии некоторых видов животных, вещь обрастает формой, словно панцирем. Подвижная, транзитивная, об­лекающая, она сглаживает внешний облик вещи, превоз­могая тревожно-дискретное многообразие механизмов связностью некоего целого. В такой функциональной сре­де замкнутостью непрерывных линий (а также и матери­алов — хрома, эмали, пластика) восстанавливается един­ство мира, который прежде поддерживался в глубинном равновесии благодаря человеческому жесту. Мы идем, ста­ло быть, к абсолютной власти формы — только она ока­зывается нужной, только она осознается, и на глубинном уровне «стиль» вещей определяется функциональностью форм.