Стих сто семьдесят пятый

«Жива будет душа моя, и восхвалит Тя, и судьбы Твоя помогут мне».

Вот и еще способ поддержания ревности и вмес­те признак того, кто добре течет, — уверенность, простирающаяся до видения, что избранный путь ведет прямо к цели, как определенный Богом, указанный и покровительствуемый Им. «Жива бу­дет душа моя», — какою уверенностию дышит это слово! Ни тени колебания. Господь сказал: иди вслед Мене, по заповедям Моим, — и спасешься, получишь покой и жить будешь вовеки. Поверил человек и идет, говоря в себе ко Господу: верую, Господи, что так оно будет: «жива будет душа моя», будучи еще здесь оживотворена благодатию в за­лог вечного в Тебе и с Тобою живота. «Жива душа моя и восхвалит Тя». Он уже там душою своею — на месте достижения цели и, как обретший уже искомое, хвалит Господа. Будет так, как обетовал Ты, Господи! Вниду в покой Твой и вечно буду прославлять имя Твое. Но, питая такую уверен­ность, не на себе опирается он, а на всесторонней помощи Божией, или на вседействии Божием в душах, всецело Ему преданных. «И судьбы Твоя по­могут мне».

Так Сам Бог обетовал: «с Ним есмъ Аз, изму его, и прославлю его... и явлю ему спасение Мое» (Пс. 90, 15-16).

Все это лежит во глубине души того, кто те­чет правым путем и свидетельствует о правости его течения со внутреннейшей стороны его на­строения. Течет, всеусильно трудится в несом­ненной надежде, не присвояя, однако ж, себе ни­чего и ни на чем своем не опираясь упованием своим, а всецело почивая на всещедродательности Божией.

Несомненность спасения питается и держится тем, что путь спасения учрежден Богом, и Им Самим, Спасителем нашим, пройден в естестве человеческом. Прошедши этот путь и пребывая во славе, Спаситель взывает: «Идите сим путем, и все тут же будете». Кто, веруя сему и видя это, поколеблется недоумением? И не колеблются; всякий питает уверенность, что жива будет душа его, если, не блуждая, пройдет путем, на который вступил по указанию Божию.

Но пройдет ли — вот вопрос. Пройдет, если не будет надеяться на себя, а предаст все Господу действовать в себе. Ты только, говорит Господь, ноги переставляй и не упирайся, а Я несомненно доведу тебя до конца пути, до пристанища и дома упокоения. Самонадеянность в уповании спасения пагубна; а кто уверен, что Бог, хотящий всем спастися, спасет ищущего спасения, того, кто не лежит, а всеусильно действует по указанию Божию, и спасет имиже весть судьбами, и пути указывая, и силы подавая; у того такая уверен­ность есть свята и служит признаком не только правошествия, но и великого преуспеяния в тече­нии по духу, так как она является уже вслед­ствие последовательных трудов, немалого очище­ния сердца и ощутительного испытания Божия покрова и заступления.

Стих сто семьдесят шестой

«Заблудих яко овча погибшее, взыщи раба Твоего, яко заповедей Твоих не забых».

После такого преуспеяния, признаки которого указаны пред сим пророком, с какой стати взы­вать еще: «взыщи, — я овча погибшее»? — Но то-то и дивно в деле спасения, что, чем более кто преус­певает в нем, тем более видит себя уничиженным и худым, так что, идя к лучшему, он будто все более и более погружается в худшее и видит себя непотребнейшим, хоть и не отчаивается в своем спасении. В сказаниях о подвижничестве святых об одном величайшем подвижнике заме­чено, что он во всю жизнь свою говаривал о себе: «В тину я погряз по самую шею, и только уста остались еще у меня свободными, чтобы вопиять: «Боже, помилуй мя!» У святого Антония замече­но, что Сам Бог закрывает преспеяние от глаз преуспевающих и внешним уничижением их, и попущением внутренних нестроений, при виде которых не может он не исповедать того, что ни­куда не гожусь я, и не вопиять мытаревым гла­сом: «Боже, милостив буди мне грешному!» (Лк.18, 13.) Такое смиренное и самоуничиженное исповедание и есть самый верный признак доброго течения и преуспеяния. Кто-то из святых заметил: смот­ри, коль скоро начнешь подаваться на правед­ность, — знай, что ты начал сбиваться с пути, ибо верный признак спасительного шествия есть сми­рение и самоуничижение. Такой именно смысл находит в настоящем стихе святой Афанасий Ве­ликий: «В чем же, говорит он, преуспел пророк, если снова говорит о себе, что он — овча погиб­шее? — В том, что соблюл смиренномудрие, по сказанному: «егда сотворите вся повеленная вам, гла­голите, яко раби неключими есмы» (Лк.17, 10)

На чем же стоит упование спасения, когда так глубоко сознание непотребства у самых великих преуспевателей? — На сознании, что они не за­бывают заповедей Божиих. Всякий такой, испове­дуя, что никуда он негож, вместе с тем неложно свидетельствует, что знает заповеди, сознает пол­ную обязательность их для себя и то, что со вре­мени обращения своего никогда не дозволял себе сознательно нарушать даже малейшую из них. Это сознание и дает смелость надеяться, что он хоть и никуда негож, но Многомилостивый, по милости Своей, не бросит его, а взыщет, как овцу погибшую, и, взяв на рамо свое, принесет в место спасения.

Этим чувством непотребства в чаянии спасе­ния в Господе начинается должная жизнь в по­каянии, скрепляемая обетом неуклонной верности заповедям Божиим. Это чувство исполняет душу во все время жизни покаянной, указывая сим, что текущий добре течет. Оно приводит к плачу, как описывает святой Исаак Сирианин, «сначала пе­ремежающемуся, а потом непрерывному, дляще­муся годы, пока не иссякнет, по Божию изволе­нию, оставляя за собою опять то же чувство не­потребства укорененным и лежащим в самой глу­бине сердца спасаемого и очищенного».

Какое же посему благоприличное заключение всего псалма составляет этот стих? — Он возво­дит на самый верх нравственного совершенства, указывая его, однако ж, не в самовосхвалении или присвоении себе чего-либо, а в самоуничиже­нии и невидении в. себе чего-либо достойного. Раб неключимый, овча погибшее — вот воззва­ния истинных рабов Божиих, приятные Богу и привлекающие Его благоволение!

Блаженный Феодорит так заключает истолко­вание сего псалма: «Сделав краткое изъяснение псалма сего, мы просим читающих не довольство­ваться написанным и не думать, что только это и принадлежит пророку, то есть только это и хотел сказать пророк. Напротив, пусть каждый извле­кает то, что ему собственно на пользу и пусть уготовляет себе предохранительное врачевство от своих собственных недугов». Нечто подобное сему пишет и блаженный Августин. «Сколько сил моих было и сколько помог мне Господь, я истолковал сей великий псалом. Мудрейшие и ученейшие меня, конечно, лучше сделали уже это или сделают, но это не должно было освободить и меня от посильного служения делу сему, и осо­бенно, когда братия мои усильно к тому побуж­дали меня».

Если им можно было такими словами заклю­чить свое толкование, то тем более пригоже это мне. Прошу при том извинить многократные повторения одних и тех же мыслей. При всем желании нельзя было этого избежать, потому что по длительности времени естественно забывалось написанное прежде и, при новом приеме за дело, старое казалось новым. Бывало и то, что иная мысль была оставляема, потому что казалось, будто она не раз уже была излагаема, и потому была заменяема другою, которая казалась новою, тогда как на самом деле та была, может быть, новою, а эта старою. Утешаюсь тем, что любящим истину такое повторение не наскучит, потому что дает то, что любезно и что приятно, как приятно встречать друга, сколько бы раз ни приходилось это.

Прибавлю к сему: все сто семьдесят шесть стихов говорят о заповедях Божиих и нашем отношении к ним, и говорят ясно. Нет почти ни одного стиха, понимание которого было бы за­труднительно и требовало особых пояснений. Потому вся забота была обращена не на это, а на то, как стоит дело нравственное, указываемое стихом, в цепи нравственных дел и явлений. В руководство, как указывать именно ту сторону дела, взято было значение букв. Оно давало мысль, на которую потом, как на нить, навязыва­лись все мысли, содержащиеся во всех стихах, начинающихся с той же буквы. Коль скоро по­являлась мысль, которая проходила сквозь все стихи, — дальнейшее толкование уже не пред­ставляло большой трудности.

На вопрос: да полно, так ли следует смотреть на все? — отвечу, что нельзя сказать, чтобы вся­кий стих «должно» понимать непременно так, как у меня изложено; но что «можно» понимать так вся­кий из них, — этого, смею надеяться, отрицать никто не станет.

Кому придется подряд читать все это толко­вание, тот не может не заметить неровности в то­не речи, в степени живости мысли и чувства. Прошу снисхождения, человек есмь многоизмен­чивый. К тому же и дело делалось не зараз. Сколько приемов, столько же разных настроений, которые сами собою проторгались и в слово.