Глава двадцатая

– Какое сегодня число, Джеймс? – спросила Мэри, повернувшись на ящике, на который она встала, чтобы выглянуть из окна камеры. Она не видела ничего, кроме тюремной крыши здания, которое находилось напротив их камеры, и неба над ней, но было намного приятнее смотреть на облака и птиц, чем на стены камеры.

Джеймс сидел на полу и что-то писал. Он оторвался от работы, когда Мэри задала вопрос, и поднял голову.

– Второе мая, – ответил он. – А почему ты спрашиваешь, у тебя какие-то планы?

Время близилось к обеду, и все они были в камере. Сэм вырезал фигурку животного из дерева, Нат был занят пришиванием заплаты на свои бриджи, а Билл старательно заплетал солому в причудливые формы. Он называл свои поделки «кукурузными куклами» и говорил, что в Беркширской деревне, откуда он родом, они считаются символом плодородия. Джеймс не раз шутил, что, если в тюрьме резко увеличится рождаемость, виноват в этом будет Билл.

С того дня, когда Джек напал на Мэри, все они стали проводить в камере гораздо больше времени. Джек оправился после ранения, но через несколько недель его повесили за совершенные им преступления. С тех пор заключенные начали обращаться с Мэри с большой осторожностью. Но каждый день в тюрьму прибывало пополнение, и многие из новоприбывших были еще более опасными, чем Джек, поэтому мужчины последовали совету Мэри и держались от пивной подальше.

Все они нашли, чем заполнить дневные часы. Мэри вязала шаль, а мужчины играли в карты, навещали других заключенных в соседних камерах, а в погожие дни выходили во двор. А еще они часто вспоминали о Новом Южном Уэльсе и о своем побеге, потому что Джеймс наконец начал писать книгу. Когда же они хотели пойти в пивную, они отправлялись туда по вечерам и оставались там не больше двух часов.

– Второе мая! – воскликнула Мэри. – Так мой день рождения был два дня назад, и мы просидели здесь уже почти одиннадцать месяцев! – Ее день рождения теперь мало что значил для нее, разве что напоминал ей о приближении майского праздника, который всегда по-особому отмечался в Корнуолле. Здесь никто никогда не упоминал об этом празднике, вероятно, в Лондоне его не отмечали.

– У меня такое ощущение, что мы находимся в тюрьме уже целую вечность, и, говорят, неприлично спрашивать женщину о ее возрасте, – сказал Джеймс с нахальной улыбкой.

– Ты старше меня, – отрезала Мэри, спрыгнула с ящика и уселась на него.

– Я уже с трудом помню даты, – сказал задумчиво Билл, почесав лысину. – Я не уверен, тридцать два мне или тридцать три.

– А я все равно моложе всех, мне двадцать пять, – вмешался Нат.

Мэри не хотелось признаваться, что ей исполнилось двадцать восемь. Это казалось так странно. Но все же она чувствовала себя старой, и она уже была в Ньюгейте так долго, что почти всех, кого она встретила здесь в первый день, либо повесили, либо выслали, либо они умерли от лихорадки.

– Кто-то идет, – сказал Сэм, поднимая голову.

Он оказался прав. Они все услышали громкие шаги в коридоре. Это был не Спинкс, который обычно шаркал, и не кто-нибудь из заключенных, которые ходили очень медленно. Мэри сначала казалось это странным, пока она сама не начала так ходить. Какой смысл куда-то торопиться, если у тебя впереди долгий праздный день?

Шаги остановились у двери, и она открылась. Это был один из охранников, обычно стоявший у ворот, широкоплечий мужчина с изрытым оспой лицом. Они видели его, когда приехали сюда и потом, когда их вели в суд.

– Мэри Броуд! – сказал он, глядя на нее. – Тебя ждут внизу.

Мэри обменялась с мужчинами вопросительным взглядом. Обычно, когда к кому-нибудь из них приходил посетитель, появлялся Спинкс и вызывал их.

– Вероятно, это король, – сказал Джеймс и рассмеялся собственной шутке.

Мэри подобрала шаль и последовала за охранником вниз по лестнице. Через наружный двор они зашли в маленький кабинет, в который она попала сразу по прибытии в Ньюгейт.

– Господин Босвелл! – воскликнула она, когда увидела, кто ее ждет. Он выглядел еще более величественным, чем обычно, в темно-красной куртке, отделанной черным галуном, и в треуголке с красными перьями. – Я ожидала чего-то плохого. Почему охранник не сказал мне, что это вы меня ждете?

– Потому что это официальный визит, – сказал Босвелл, взглянув на охранника, и вдруг его лицо расплылось в широкой улыбке. Он достал из-за спины лист бумаги. – Это, моя дорогая, ваше помилование!

Мэри была слишком ошеломлена, чтобы ответить. Она моргнула, ухватилась за край стола, чтобы опереться на что-нибудь, и уставилась на Босвелла.

– Ну скажите же что-нибудь, – рассмеялся он. – Или вы не поверите, пока я вам не прочитаю?

Босвелл прочистил горло, отвесил поклон, будто собирался декламировать для королевской особы, и поднес бумагу к глазам.

– Ввиду того что Мэри Брайант, иначе называемая Броуд, в настоящий момент заключенная в Ньюгейте, – прочитал он вслух и, сделав паузу, улыбнулся.

– Продолжайте, – прошептала она, боясь, что сейчас потеряет сознание от потрясения.

– Обвиняется в побеге от лиц, на законном попечении которых она пребывала до окончания срока, определенного для ее высылки, и ввиду того что некоторые смягчающие обстоятельства были нижайше представлены нам от ее лица, побуждая нас предоставить наше Прощение ей и предоставить ей наше полное помилование за ее вышеуказанное преступление с освобождением…

Босвелл продолжал читать и закончил, сказав Мэри, что письмо подписано Генри Дундасом по приказу его величества. Но она с трудом понимала, о чем он говорит. Для нее имели значение только два слова – «помилование» и «освобождение».

– О Боззи! – выдохнула Мэри, когда он закончил. – Ты это сделал! Я свободна?

– Да, вы свободны, моя дорогая, – просиял Босвелл. – С этого самого момента. Вы можете прямо сейчас выйти со мной из этих ворот. Вы провели в Ньюгейте вашу последнюю ночь.

Она кинулась к нему и расцеловала его в обе щеки.

– Вы чудесный, чудесный человек! – воскликнула Мэри радостно. – Я даже не представляю, как смогу отблагодарить вас.

У Босвелла всегда было такое красное лицо, что Мэри не поняла, покраснел ли он, но он схватил ее за руки, крепко сжал их и прослезился от избытка чувств. Мэри никогда не целовала и не пыталась обнять его раньше, и он ожидал, что она примет эту новость с обычной сдержанностью. Видеть, как она взволнована от радости, было достаточной наградой для него.

– Вы отблагодарите меня, если быстро возьмете свои вещи и пойдете со мной праздновать свое освобождение, – сказал он.

Мэри сделала два шага к двери, затем резко остановилась и снова повернулась к нему. Ее улыбка исчезла, и вместо нее появилось выражение крайнего беспокойства.

– А что с мужчинами? – спросила она, снизив голос до шепота. – Они тоже помилованы?

Именно этого момента Босвелл и боялся.

– Еще нет, – сказал он осторожно, опасаясь, что Мэри не захочет уходить без них.

– Но они тоже в свое время получат помилование. Я обещаю.

Она заколебалась.

– Мэри, их освободят, – настаивал он. – Я уверен, что они будут рады за вас. Вы сможете сделать для них больше, если будете на свободе, а не останетесь здесь с ними.

После этих слов она ушла, но шагала медленно, опустив голову, словно задумавшись о чем-то.

* * *

Мэри выпалила новость еще у двери и заплакала, когда сообщила, что помиловали только ее, а им придется еще немного подождать. Она подумала, что они будут рассержены, обижены, возмущены, и прикрыла лицо в ожидании ругательств.

Джеймс был ошеломлен, но, увидев ее жест, он устыдился, что она ожидает зависти по поводу своей удачи. Мэри заслуживала свободу больше, чем кто-либо из них, потому что понесла гораздо более тяжелые потери.

– Ну, с нами будет все в порядке, правда, парни? – сказал он, бросив на них строгий взгляд, чтобы они не говорили ничего дурного.

– Но я хотела, чтобы мы вышли все вместе, – произнесла Мэри, и по ее щекам покатились слезы. – Как я могу уйти без вас?

Они все как один вскочили на ноги, тронутые ее непоколебимой преданностью.

– Не глупи, – сказал Джеймс. – Мы всегда ожидали, что ты уйдешь первой, так что вали и наслаждайся.

– Ты заслуживаешь этого больше, чем любой из нас, – проговорил Сэм, и теплая улыбка смягчила его худое лицо. Нат любовно потрепал ее по плечу, а Билл издал вопль восторга и ткнул кулаком в воздух.

Мэри вытерла слезы, тронутая тем, что они так радуются за нее и не показывают своего разочарования.

– Мы так долго были вместе, что я даже не знаю, как я без вас проживу, – сказала она.

– Убирайся! – воскликнул Сэм, театрально махнув рукой на дверь. – Мы будем рады избавиться от твоего вечного ворчания.

– Мы превратим эту камеру в навозную кучу, будем весь день пить и приглашать сюда шлюх, – рявкнул Билл, но губы его дрожали.

– Я возьму твое одеяло, – вмешался Нат. – Оно толще, чем мое.

Мэри со слезами на глазах смотрела каждому в лицо. Четыре храбрых улыбки, четыре горячих сердца, каждый из них был так близок ей по тысяче разных причин. Они знали все сильные и слабые стороны друг друга. Они вместе сражались, смеялись и плакали. А теперь ей нужно уходить и научиться жить без них.

– Не напивайтесь и не деритесь, а ты, Джеймс, закончи свою книгу, – сказала Мэри материнским тоном, потому что знала, что если попытается сказать им, как она их любит, то разрыдается. – Я вернусь повидаться с вами, и мы все вместе отпразднуем, когда вы тоже получите помилование.

Мэри выскользнула из своего старого платья и надела голубое, которое подарил ей Босвелл, затем, вытряхнув солому из льняного мешка, который она принесла с «Горгоны» и использовала в качестве подушки, сложила туда свои немногие вещи.

Джеймс подошел к ней сзади и застегнул пуговицы на платье, потом повернул ее к себе лицом и поправил выбившуюся кудряшку.

– Храни тебя Бог, Мэри, – сказал он прерывистым от волнения голосом. Он поцеловал ее в щеку и прижал к себе. – Счастлив тот мужчина, который будет с тобой.

Мэри молча оторвалась от Джеймса, чтобы поцеловать и обнять остальных, чуть дольше задержавшись возле Сэма.

– Не повторяй прошлых ошибок, – прошептала она. – И найди женщину, достойную тебя.

Мэри приостановилась у двери, бросив на них прощальный взгляд. Она вспомнила, каким подозрительным и безобразным она считала. Джеймса, когда смотрела, как они с Уиллом отправляются на работу на «Дюнкирке». Он был последним звеном в цепочке, связывавшей ее с этим тюремным кораблем. Но сейчас благодаря своей способности очаровывать дам Джеймс выглядел скорее как джентльмен, а не как заключенный.

Нат показался ей странным, когда она впервые увидела его. Она заметила блеск его волос и гладкую кожу и догадалась, благодаря чему этот хорошенький мальчик выжил на «Нептуне». Сейчас ей было грустно вспоминать, что она осудила его за это. Его поведение ничем не отличалось от того, что она делала с лейтенантом Грэхемом.

У Сэма на «Скарборо» был не такой привлекательный вид, чтобы торговать собой в обмен на удобства. Он находился при смерти, когда она дала ему напиться на набережной. Он тогда отчаянно сражался за жизнь, точно так же, как потом сражался вместе с Мэри со стихией, чтобы доплыть до безопасного места.

Что касается Билла, Мэри впечатлила его стойкость, когда он поднялся и пошел, после того как его выпороли, но на самом деле он не нравился ей до самого момента побега. Время доказало, что под грубой оболочкой скрывался добрый и порядочный человек.

Мэри не могла утверждать, что кто-то из них поразил ее с первого взгляда. Это было четверо простых, внешне ничем не примечательных мужчин, которые пережили вместе с ней лишения и стали ей как братья. Каждая черточка их характера врезалась в ее сердце, и каждое дорогое лицо навсегда запечатлелось в памяти.

– Я вас всех люблю, – сказала Мэри мягко, и ее глаза снова наполнились слезами. – Пожалуйста, не преступайте больше закон, я хочу, чтобы вы были честными и счастливыми.

И она убежала с мокрым от слез лицом.

– Я нашел для тебя жилье на Литл Титчфилд-стрит, – сказал Босвелл, усаживая Мэри в красивый кэб. Он заметил следы слез на ее лице и догадался, что ее расстроило прощание с друзьями. Но он чувствовал, что это расставание будет ей только на пользу. Босвелл не был до конца уверен, что, выйдя из тюрьмы, все они станут честными и трудолюбивыми, и сейчас, когда Мэри обрела свободу, он не хотел бы, чтобы ее окружали люди, дурно на нее влияющие.

– Теперь вот что. У меня есть для тебя деньги, – произнес Босвелл, вынимая из кармана записную книжку и показывая ей. – Больше сорока фунтов, целое состояние. Из них я заплачу за твое жилье, и еще тебе понадобится одежда. Но сейчас ты должна просто наслаждаться своей свободой.

Грусть по поводу расставания с друзьями рассеялась. Мэри испытывала возбуждение, думая о своей свободе и любуясь видами Лондона. Босвелл отметил, что жалкий пейзаж, который она видела раньше по дороге от доков до Ньюгейта, был далеко не самой лучшей частью города и что сейчас она попадет в более приличный район.

Мэри смотрела вокруг в безмолвном удивлении. Стоял ясный солнечный летний день, и улицы были переполнены, так что возница пустил лошадей шагом. Грохотали железные ободья колес на тяжелогруженых повозках, кэбы и экипажи мчались по неровной дороге. Носильщики портшезов ловко оббегали кучи лошадиного навоза, шныряя в оживленном уличном движении.

На дамах, вышедших за покупками, были платья и красивые шляпки всех цветов радуги, мужчины в сюртуках и шляпах, как у Босвелла, спешили по своим неотложным делам. Уличные торговцы пронзительными голосами расхваливали свой товар. Худенькие девчонки-цветочницы ходили с корзинами примул в руках; мальчишки, совсем еще дети, продавали газеты; дородные торговцы выгружали товары с повозок; а носильщики переносили все, что угодно: от приставных лестниц до предметов мебели.

Но больше всего Мэри заинтересовали здания. Частные дома, банки, конторы – все эти строения казались ей очень величественными. Мраморные ступеньки, колонны, барельефы она раньше видела только в церквях. Непохожие друг на друга здания сгрудились, будто им было мало места, причем каждый старался превзойти соседа роскошью. Некоторые дома выглядели очень старыми, половина из них были еще деревянными и угрожающе нависали над улицей. С ними контрастировали изящные строения, в три или четыре этажа, с великолепными высокими арочными окнами.

А еще Мэри бросилось в глаза большое количество шикарных экипажей. У некоторых из них выделялись колеса, выкрашенные алой краской, в другие были запряжены грациозные лошади, украшенные плюмажем, кое-где сидели лакеи в сияющей красно-золотой ливрее.

Босвелл обращал ее внимание на то, что, по его мнению, могло заинтересовать ее: мужчина с бараньим боком в руках, идущий с рынка Смитфилд, Судебные Инны^[18], где он учился на адвоката, Линкольн Инн Филдс и множество красивых домов, принадлежавших его знакомым. Он рассказал ей о большом пожаре в Лондоне и о том, как город потом отстраивался.

– Посмотрите! – прервала его Мэри, когда Босвелл рассказывал о кофейне, в которой он обычно встречался с доктором Джонсоном. Она указала на женщину, толкавшую нечто, что могло быть только детской коляской, потому что внутри этого шикарного четырехколесного экипажика сидел ребенок и восторженно махал ручками. Мэри никогда раньше не видела ничего подобного. – Люди в Лондоне настолько богаты, что возят своих детей в повозках?

Босвелл хмыкнул. Он подумал, что это очень по-женски: больше интересоваться ребенком в экипажике на колесах, чем выслушивать рассказы о его великом друге. Еще он предположил, что если человек не умеет читать и писать, то он даже не в состоянии понять, почему кто-то занимается составлением словаря и какая вообще в нем польза.

– Я вижу нянь со своими питомцами в колясках в лондонских парках так часто, что не нахожу эти коляски чем-то выдающимся, – сказал Босвелл. – Но я подозреваю, что не только их стоимость удерживает большинство матерей от покупки. Коляски немного неуклюжие.

– Но это хорошая идея, – возразила Мэри. – Особенно если малышей двое или трое.

– Смею заметить, что обычные женщины с несколькими детьми скорее предпочли бы, чтобы к ним по трубам прямо в дом поступала вода, – сказал Босвелл. – Это избавило бы их от большого количества тяжелой работы. У некоторых богатых людей есть в доме комнаты, специально отведенные для купания, а от грязной воды они спокойно избавляются, открывая сток.

Мэри недоверчиво посмотрела на него.

– Это правда?

– О да, – кивнул Босвелл. – Построены целые улицы, куда подается вода по деревянным трубам и отводится грязная. Может быть, когда-нибудь, когда эти удобства распространятся по всему городу, по нашим улицам будет приятнее ходить.

Мэри рассмеялась, потому что как раз перед ними она увидела горничную, опрокидывавшую содержимое мусорного ведра из окна второго этажа.

– Я имел несчастье десятки раз попадать под дождь помоев, – признался печально Босвелл. – Я думаю, приличный водосток – это нечто такое, что должно стать приоритетом для государства.

– Я не думала, что в Лондоне будет такой же дурной запах, как в Плимуте, – сказала Мэри, наморщив нос. – Но так оно и есть.

– Чего же еще можно ожидать, если здесь столько лошадей? – заметил Босвелл, жестом указывая, по меньшей мере, на три десятка животных, находившихся в поле их зрения. – В дождливый день колеса повозок и экипажей обрызгивают людей с головы до ног. Пытались запретить водить скот через город, но все напрасно.

– Ну, по крайней мере, большинство жителей Лондона в основном кажутся упитанными и здоровыми, – заметила Мэри.

Босвелл вздохнул.

– Это приличный район, – сказал он. – А есть и другие, такие, как Сен-Жиль, там картина совершенно другая. Но я не собираюсь показывать вам бедность и нищету, этого вы уже достаточно насмотрелись.

Квартира на Литл Титчфилд-стрит, куда Босвелл повел Мэри, находилась в узком, но высоком доме, стоящем в ряду подобных ему зданий, со сверкающим медным молотком на двери и самыми белыми ступеньками, которые Мэри видела в своей жизни. Она на мгновение запаниковала, когда заметила удивление кучера, с которым расплатился Босвелл, потому что кучер явно не думал, что кто-то вроде нее остановится в таком месте.

Но розовощекая женщина в отделанном кружевом чепчике, открывшая им дверь и представленная Босвеллом как госпожа Вилькс, не была ни шокирована, ни удивлена видом Мэри.

– Заходите, моя дорогая, – сказала она. – Господин Босвелл мне о вас все рассказал, и я уверена, что мы с вами отлично поладим.

Не переводя дыхание, госпожа Вилькс констатировала хорошую погоду и рассказала Мэри, что она предоставляет завтрак и ужин, что с удовольствием будет стирать ее вещи и что Мэри вообще должна чувствовать себя в этой квартире как дома.

– Я грею воду, чтобы вы могли искупаться, – продолжала она, понизив при этом голос, будто заговорила на деликатную тему. – Господин Босвелл сказал, что вам это потребуется в первую очередь. Я вас только попрошу, чтобы вы подняли ведра наверх, потому что мне тяжело подниматься по ступенькам.

Мэри смогла лишь кивнуть в ответ при виде такого поразительного комфорта и великолепия, потому что она видела такое только тогда, когда смотрела в окна роскошных домов в Плимуте. Из узкого холла с отполированным деревянным полом она увидела толстый ковер с бахромой, мягкие стулья и блестящий деревянный столик с массой изысканных украшений. И все же то, как госпожа Вилькс постоянно поглядывала на Босвелла, будто ожидая его одобрения, свидетельствовало о том, что он привык к еще большему комфорту. Мэри замерла от ужаса, осознав, что от нее воняет ньюгейтской тюрьмой и что она, безусловно, принесла с собой множество ее самых крошечных обитателей.

– Я оставляю вас под нежным попечительством госпожи Вилькс, – сказал Босвелл, взяв Мэри за руку и похлопав по ней. – Сейчас вам необходима женская помощь и немного покоя и тишины. Я вернусь в шесть тридцать и поведу вас ужинать.

Через несколько часов Мэри лежала в кровати, слишком перевозбужденная, чтобы спать, хотя она и чувствовала себя уставшей.

У нее было две комнаты на верхнем этаже. Одна, выходившая на улицу, служила гостиной со столом, стульями и двумя деревянными креслами, причем одно из них оказалось креслом-качалкой.

В спальне находилась кованая железная кровать, шкаф для одежды и умывальник. По сравнению с тем, что Мэри видела внизу, комнаты были обставлены просто, и мебель походила на ту, которую она помнила в своем доме в Фоуэй. Но после стольких лет бедствий и ужасных условий они казались ей королевскими покоями, и почти все, на что падал ее взгляд, вызывало у нее слезы умиления.

Мэри с радостью подняла наверх ведра с горячей водой и рассмеялась, сбросив с себя одежду и погрузившись в оловянную ванну. Она уже не помнила, когда в последний раз мылась в горячей воде, не говоря уже о настоящей ванне. Когда Мэри соскребла с тела и волос тюремный запах, она почувствовала, что заново родилась.

Госпожа Вилькс оказалась на редкость прямолинейной.

– Я думаю, будет лучше, если я сожгу всю вашу одежду, – сказала она, как только они остались одни. – Господин Босвелл вчера вечером занес для вас кое-какие вещи, я думаю, оставшиеся от его дочери. А через день-два мы выйдем и купим все остальное. Все, что вам нужно, вы найдете в шкафу. Но обязательно хорошо вымойте голову.

Послеполуденное солнце залило спальню, и, когда Мэри приподнялась на кровати, глядя на свое отражение в зеркале над умывальником, она с изумлением увидела, что ее волосы блестят так же, как блестели, когда она была совсем девочкой. Госпожа Вилькс принесла ей свежей воды с уксусом, чтобы прополоскать их. Она заявила, что волосы от этого будут блестеть, хотя Мэри подозревала, что на самом деле уксус предназначался для того, чтобы убить оставшихся вшей. Но как бы там ни было, а уксус сделал свое дело, и волосы никогда не казались ей такими мягкими и не выглядели такими красивыми.

Мэри очень надеялась, что ее лицо тоже будет более красивым, чем она ожидала. Но к несчастью, это оказалось не так. Кожа лица стала серой и грубой, вокруг глаз появились морщины, а щеки были впалыми. Но госпожа Вилькс заставила Мэри проглотить огромную ложку солода и уверяла ее, что через пару недель свежего воздуха, хорошей еды и полноценного отдыха она сама себя не узнает.

И все же Мэри заметила, что ее щеки уже немного порозовели от счастья. Ей пришлось обратиться за помощью к госпоже Вилькс не только чтобы зашнуровать корсет, но и чтобы та помогла разобраться ей во всех тонкостях нижнего белья. Сначала надевалась изящная мягкая нижняя рубашка, которая пахла лавандой и доходила до колен, с низким вырезом на груди, затянутом лентой. Потом Мэри надела отделанную кружевом нижнюю юбку, нижнюю юбку из голубого хлопка и корсет. Госпоже Вилькс пришлось показать Мэри, как на юбку надевается передняя заостренная часть корсета с маленькими петельками, прикрепленными изнутри. И наконец бело-голубое платье с кринолином на бедрах легло сверху на все это почти как пальто, оставляя на виду корсет, рубашку и маленькую грудь Мэри.

– Такая в Лондоне мода, моя дорогая, – успокоила ее госпожа Вилькс, увидев пораженное и испуганное лицо Мэри. – Как хорошо, что больше не носят этих до смешного уродливых юбок с обручем, которые мне приходилось носить в вашем возрасте. Ну а теперь давайте я помогу вам с прической. Вы же не будете ходить растрепанная, как цыганка?

Мэри положила руку на покрывало и улыбнулась от восторга. Это было простое трикотажное покрывало цвета кофе с молоком, но ей оно показалось шелковым. Поверит ли госпожа Вилькс, что ее постоялица не спала на кровати с простынями и подушками с тех пор, как уехала из Плимута восемь лет назад? Это была редкая роскошь для простых людей, и дядя Питер привез их матери из одной из своих заграничных поездок. А еще поймет ли госпожа Вилькс, как странно для Мэри находиться в комнате с мебелью, после того как она столько лет сидела либо на полу из утрамбованной земли, либо на каменном полу, покрытом соломой?

Мэри подумала, что даже Босвелл не сможет по-настоящему оценить, насколько чудесным, странным и даже пугающим будет ей все это казаться еще некоторое время. Да и как он смог бы понять? Она даже сама этого не понимала, пока он не привел ее сюда.

– Кто эта восхитительная особа? – пошутил Босвелл, когда вернулся за ней, чтобы отправиться ужинать. – Я наверняка ошибся, мадам. Ваше имя Мэри Броуд?

– В самом деле, сэр, – засмеялась Мэри. – Мне кажется, что лондонская вода обладает волшебным действием.

Она знала, что изменилась не только благодаря купанию и новой одежде. В ней поселился дух свободы. Мэри оставалась в меблированных комнатах до вечера, но мысль, что она может, если захочет, выйти из входной двери и смешаться с толпой на улице, бодрила ее, как тоник. Она лежала на мягкой кровати и вдыхала чистый, свежий запах комнаты, и одно это так кружило ей голову, что Мэри чувствовала, что может остаться здесь навсегда и никогда не будет скучать.

Но госпожа Вилькс заколола ее волосы несколькими гребнями и одела на нее маленький кружевной чепчик. Потом Мэри надела голубые чулки и туфли с позолоченными пряжками и почувствовала, что теперь она должна выйти и вкусить свою ново-приобретенную свободу.

– Я не думаю, что смогу это сделать, – сказала Мэри в панике, когда Босвелл помог ей выйти из кэба на оживленную улицу, полную магазинов.

– Вы не можете ужинать? – воскликнул он.

– Не здесь, – сказала она, глядя на сверкающие витрины ресторана, куда он собирался ее завести. Мэри увидела даму и джентльмена за столиком у окна. На даме было жемчужное ожерелье, и она изящно пила вино маленькими глоточками из бокала. Мэри подумала, что зайти туда было бы все равно что ворваться в дом капитана Филипа без приглашения, когда он ужинал с другими офицерами.

– Но почему же в конце концов? – рассмеялся Босвелл.

– Здесь слишком шикарно, – выпалила она. – Я буду выглядеть идиоткой и поставлю вас в неловкое положение.

– Не будете вы выглядеть идиоткой, – настаивал он и, взяв ее под руку, решительно повел к двери. – Все, что вам нужно делать, – это улыбаться и повторять то, что делаю я. Уверяю вас, в этом нет ничего страшного.

Пусть Босвелл думает, что нет ничего страшного в том, чтобы зайти в подобное место и обратить на себя всеобщее внимание, но Мэри это пугало больше, чем шторм на море. Она увидела любопытные взгляды, улыбки и кивки Босвеллу, услышала прошедший по залу шепот и поняла, что они знают, кто она такая.

Мэри становилось все жарче. Ее лицо пылало, как в огне: несмотря на то что, как только она села, на нее прекратили смотреть, Мэри догадалась, что все они наблюдают за ней краешком глаза и говорят о ней.

Босвелл изучал список блюд и комментировал те из них, которые он уже здесь пробовал. Похоже, он не замечал, насколько неуютно она себя чувствует.

– Что бы вы хотели съесть, моя дорогая? – спросил Босвелл. – Здесь очень хороший говяжий пудинг, но кролик и утка тоже неплохие.

Мэри была ужасно голодна еще до того, как они вышли от госпожи Вилькс, но здесь у нее пропал аппетит и она даже почувствовала тошноту. Корсет врезался в ее тело, а новые туфли были слишком тесными. И все же после стольких лет, в течение которых ее не покидало чувство голода, она не могла отказаться от еды.

– Выберите за меня, – прошептала она.

Мэри попыталась напомнить себе, что она уже ужинала в ресторане, это было еще в Плимуте с Томасом Куганом. Заведение, в котором они ужинали, не казалось таким шикарным, как это, в нем не было белых скатертей, но там она себя не опозорила, и здесь этого не сделает. Однако с тех пор прошло более девяти лет, и Мэри приобрела привычку заглатывать все, что удавалось раздобыть, будь это корабельный рацион, насыпанный в миску, или что-нибудь, что ей удавалось приготовить в горшке. Перед Мэри никогда не стояла проблема выбора.

Весь церемониал сидения за столом во время неторопливой трапезы был Мэри чужд. Посмотрев на серебряные приборы, она побледнела, потому что привыкла обходиться только ложкой и ножом, а еще чаще ела просто руками.

– Я хорошо понимаю, что все кажется вам странным, – сказал заботливо Босвелл, наполняя ее стакан вином. – Но вы скоро к этому привыкнете. Ну, а теперь пейте и получайте удовольствие от вашей первой ночи на свободе.

Но Мэри никак не могла расслабиться. Она была напряжена до предела, сильнее, чем в первую ночь, проведенную в больнице в Батавии. Там она следила за крысами, здесь же люди следили за ней.

Подали ужин. Он выглядел и пахнул великолепно, но чуть ли не каждый раз, когда ей удавалось наколоть кусок на вилку так, как это делал Босвелл, кто-то подходил к столу, похлопывал его по плечу и говорил о том, какой выдающийся успех то, что ему удалось получить для Мэри помилование.

Они были настроены по-доброму, их улыбки были теплыми, и они желали ей долгой и счастливой жизни. Но язык Мэри прилип к гортани, и все, что ей удавалось, – это выдавить улыбку и пролепетать несколько слов благодарности.

– Вы не можете их винить за то, что они хотят встретиться с «девушкой из Ботанического залива», – сказал Босвелл после того, как отошел очередной его знакомый. – О вас говорит весь Лондон.

Мэри было стыдно жаловаться. Она подумала, что он вправе гордиться тем, чего достиг, и купаться в лучах восхищения своих друзей. Поэтому Мэри притворилась, что счастлива не меньше, чем он, и не проговорилась, что хочет уйти домой.

Когда же они в конце концов ушли, Мэри немного нетвердо стояла на ногах. Она выпила гораздо больше, чем съела, но чувствовала, что смогла пережить этот вечер, не подведя Босвелла.

– Спокойной ночи, моя дорогая, – сказал он, когда госпожа Вилькс открыла им дверь. – Спите спокойно и наслаждайтесь вашей обретенной свободой. Я зайду к вам завтра.

Мэри не могла дождаться, когда госпожа Вилькс зажжет свечу, чтобы посветить ей на лестнице. Несмотря на это, едва закрыв за собой дверь, Мэри почувствовала страх. Почти год она жила в одной камере с четырьмя мужчинами, часто ругая их за то, что они храпели или кашляли по ночам. Но теперь эта сладко пахнущая комната с удобной кроватью показалась ей такой жутко зловещей при свете свечи и слишком большой для нее одной.

– Не будь дурой, – сказала она себе. – Здесь наверняка лучше, чем в Ньюгейте.