Маханех-Йехуда

конце января мисс Ратклифф сообщила мне, что дом, который она занимала, был перепродан, и но­вый владелец хочет въехать, как только закончится её до­говор об аренде.

- Это означает, что мы все должны съехать до Мухар- рам, - сказала она в заключение.

- Мухаррам?

- Это ежегодный мусульманский праздник, - поясни­ла она, - он отмечается в начале весны. По традиции со времён турецкого владычества дома сдаются в аренду от Мухаррам до Мухаррам. Поэтому в начале каждой весны улицы Иерусалима заполняются людьми, которые пересе­ляются в новые дома, и в этом году мы окажемся в их числе!

Через десять дней мисс Ратклифф сказала мне, что она подписала договор об аренде дома в Мусраре пример­но в километре от Дамасских ворот.

- Боюсь, что в новом доме нет подходящих для вас условий, - добавила она извиняющимся голосом.

- Вы так добры, что беспокоитесь о нас, - сказала я, - но, может быть, Бог показывает нам с Тиквой, что нам пора устраиваться самим.

- Не думаю, что вы будете долго держать Тикву, - пре­дупредила мисс Ратклифф, - если вам удастся восстано­вить её здоровье, скорее всего, семья Тиквы захочет забрать её.

Я промолчала, но слова мисс Ратклифф взволновали меня больше, чем я была согласна осознать. Необходи­мость в ближайшее время решить вопрос с жильём, уже было достаточно плохой новостью. Но ещё хуже было предположение, что скоро Тикву могут забрать у меня. «В конце концов, - сказала я сама себе, - Бог привёл меня сюда для того, чтобы спасти её жизнь, и она всё ещё нуж­

дается во мне».

Теперь мои ежедневные прогулки с Тиквой в её коляске превратились в экспедиции по охоте за жильём. Я начала с Мусрары, надеясь устроиться неподалёку от мисс Ратк­лифф. Только после того, как несколько дней поисков в Мусраре не принесли никакого успеха, я решила исследо­вать и другие западные районы города.

В конце концов, в районе под названием Маханех-Йеху- да я нашла маленькое двухэтажное здание, в котором сда­вался верхний этаж без мебели. Дом был частью комплекса из шести зданий, которые сгрудились на пустынной и песча­ной территории на расстоянии примерно ста метров к севе­ру от Яффской дороги. Маханех-Йехуда, как я узнала, на иврите означал «Лагерь Иуды», что в некотором смысле намекало на оплот иудаизма. Я задумалась, как обитатели такого исключительно еврейского района отреагируют на «языческое вторжение». Однако до Мухарры оставалось только две недели, и я не могла больше откладывать.

Верхний этаж состоял из двух соединенных дверью комнат. Вход был с лестницы, которая была снаружи дома. За аренду надо платить двенадцать долларов в месяц, в полтора раза больше, чем я платила мисс Ратклифф. И платить нужно было за месяц вперёд. Я посчитала деньги в своём кошельке - примерно семь долларов. Надеясь, что на моём счету достаточно, чтобы выплатить остальную сум­му, я отдала хозяевам первые шесть долларов и пообеща­ла вернуться с остальными шестью долларами в течение суток. По дороге домой я зашла в банк: мой баланс был ме­нее четырёх долларов. Даже со всей наличностью, остав­шейся в моём кошельке, я не могла собрать нужные шесть долларов!

В тот вечер я очень долго не могла заснуть. Если я не достану остальные шесть долларов на следующий день, то мне грозила опасность потерять то, что я уже вложила.

Наконец, я встала с постели и опустилась на колени на твёрдый каменный пол.

- Господи, если ты хочешь, чтобы я была в Маханех-

Йехуда, то я верю, что Ты обеспечишь меня всей суммой, которая нужна: на квартиру, на мебель, на переезд...

Автоматически я начала высчитывать, откуда могли по­ступить деньги, но затем я вспомнила усвоенные уроки - на мне лежала ответственность за молитву, а Бог Сам ре­шает, как Он ответит на мою молитву.

На следующий день в моём почтовом ящике было только одно письмо - из школы в Корсоре: «Мы прилагаем разницу за медицинскую страховку». «Приложение» было на сумму 169, 35 долларов. Остановившись в банке, чтобы положить на свой счёт эту сумму и взять, сколько нужно, наличными, я пошла прямо в Маханех-Йехуда и заплатила за квартиру остаток в шесть долларов.

Вечером я ужинала с мисс Ратклифф.

- Скажите мне, - сказала я, - почему так часто Бог удерживает от нас то, что нам нужно, до последней мину­ты?

- Я сама не раз задумывалась над этим, - ответила она с улыбкой, - может быть, одной из целей Божиих явля­ется то, что Он учит нас полагаться на Него ежедневно. Знакомя учеников с молитвой Господней, Иисус сказал: «...знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде ва­шего прошения у Него» (Евангелие от Матфея 6: 8). И, тем не менее, Он учил их просить - и просить каждый день.

Следующие две недели мои ежедневные прогулки с Тиквой были посвящены покупке мебели, что предоставило мне широчайшие возможности для развития навыков тор­говли. Однажды, возвращаясь Яффской дорогой, со сту­лом, прикрепленным к одному углу детской коляски, я натолкнулась на г-на Кохена. Он поразился перемене в Тикве и всё твердил: «Она стала другим ребёнком! Она ста­ла другим ребёнком!». Несмотря на его комментарии о выз­доровлении Тиквы, я не могла не заметить, что он ни разу не поблагодарил меня. Неохотно, помня о предсказании мисс Ратклифф, я дала ему наш будущий адрес в Маха­нех-Йехуда.

К концу февраля у меня собралась целая куча мебели и принадлежностей, в большинстве своём подержанных, которые я сложила вдоль стены своей подвальной комнаты в готовности для переезда. Он был назначен на четверг, 7­ое марта. Мисс Ратклифф должна была съезжать двумя днями позже. Я договорилась с одним пожилым евреем по имени Иона, чтобы он приехал на своей тележке и помог мне перевезти вещи. Тележка оказалась приспособлением, состоящим из неотёсанных планок, прибитых к двум пал­кам на четырёх вихляющих колёсах. Тощая чёрная лошадь тащила за собой это устройство. Трудно было сказать, что выглядело более немощным - Иона или его лошадь.

Мария помогла мне поднять вещи по лестнице и погру­зить их в тележку. Затем она присоединилась к мисс Ратк­лифф и Нижмех, вышедших на улицу, чтобы попрощаться со мной. Каждая из них крепко обняла меня и Тикву. Я по­ложила Тикву в коляску и пошла вслед за Ионой и его те­лежкой. Последнее, что я услышала, это был надтреснутый голос Нижмех, которая сказала: «Приходите навестить нас поскорее!»

Иона шёл рядом со своей лошадью, одной рукой дер­жа поводья. В другой руке у него был хлыст, который он использовал только как оружие против мух. Всякий раз, когда тележка преодолевала углубление или выбоину, всё на ней дребезжало и раскачивалось. Два раза мой сундук падал на дорогу. Когда это случалось, Иона с лошадью ос­танавливались, а я поднимала сундук и ставила его обрат­но на тележку.

Когда мы достигли Яффской дороги, то смешались с разношерстной толпой переезжающих. Менее зажиточные люди сами перевозили свои вещи - либо в ящиках и чемо­данах, либо в тюках на спине. Другие пользовались ручны­ми тележками, осликами, верблюдами и телегами с впряжёнными в них лошадьми. Очень немногие перевозили на машинах или небольших грузовиках. Взрослые были по­добны участникам бурного карнавала, а их дети бежали ря­дом с ними.

Проходя по Яффской дороге, я снова обратила внима­ние на стену Старого Города справа от меня. Как измени­лось моё отношение к этим камням! Сначала я сравнивала их с аккуратными, светлыми домами Корсора, и они каза­лись мне грубыми и далёкими. Но теперь они стояли как надёжные друзья, охраняя мой путь.

Было уже около полудня, когда я, наконец, добралась до своего нового дома в Маханех-Йехуда. Иона свалил мои пожитки на пыльную землю с той стороны здания, где нахо­дилась внешняя лестница, дававшая доступ на верхний этаж. Затем он взял причитающиеся ему четыре доллара и оставил меня одну.

Прежде всего, мне нужно было поднять детскую кро­ватку и уложить туда Тикву. Затем я поочередно перетащи­ла оставшиеся предметы и поставила их на место. Переднюю комнату я оборудовала под кухню и столовую, отведя один угол под коляску. Следующая комната, кото­рая была побольше, должна была стать нашей спальней и гостиной.

В доме не было ни канализации, ни водопровода. Од­нако, отважившись исследовать заднюю часть дома, я об­наружила общий двор с краном городского водопровода, который возвышался над бетонированной площадкой в центре двора. С одной стороны несколько листов рифлёного железа, закрепленные на столбах, служили крышей для ряда раковин из оцинкованного железа. Я увидела, как не­сколько женщин стирали в этих раковинах, в то время как другие носили домой воду в больших бидонах из-под керо­сина. С другой стороны был деревянный навес с несколь­кими отделениями, которые служили туалетом. Это был туалет выгребного типа - просто глубокие ямы в земле, на которых были деревянные ящики с круглой дыркой и крыш­кой. Этот санузел, как и вода, видимо был общей собствен­ностью обитателей шести близлежащих домов, не говоря уже о несметных количествах мух.

Возвратившись в свою квартиру, я заметила, что ниж­ний этаж под моей квартирой был оборудован под бакалей­ный магазин. Изнутри раздавались знакомые звуки торговли то на арабском, то на идиш. Дверь другой комнаты нижнего этажа была заперта, а ставни закрыты. Невозмож­но было видеть, кто там живёт.

К девяти часам я была уже в постели, уставшая от дневных занятий и готовая ко сну, как вдруг я услышала звук голосов и сдержанный смех в бакалейном магазине подо мной. Затем кто-то завёл патефон с пластинкой «Эй, ухнем» в исполнении мужского хора. Посередине песни па­тефон заедал, и начиналось бесконечное повторение одного и того же - «Эх, ухнем - Эх, ухнем - Эх, ухнем». В конце концов, кто-то подвинул иголку, и пластинка доиграла до конца.

«Разве можно представить себе что-то более смешное, - сказала я сама себе, - как играть «Дубинушку» в это вре­мя ночи - и где? - В бакалейном магазине!»

Пока я раздумывала над этим, патефон был заведён опять. Вот это да! Та же самая песня! И снова иголку заело на том же самом месте. Когда это случилось в третий раз, я заподозрила что-то неладное. Неужели это делалось наме­ренно?

После того, как пластинку проиграли в четвёртый раз, сомнений уже не оставалось. До переезда в Маханех-Йеху­да я раздумывала, как еврейская община отреагирует на языческое вторжение. Теперь у меня был ответ на мой воп­рос. Комитет «Добро пожаловать» работал в полную силу!

К полуночи я прослушала «Дубинушку» раз сорок. Пластинку неизменно заедало на одном и том же месте. Иногда «Эх, ухнем» звучало по две минуты. Кто бы ни был там внизу в бакалейном магазине, он проявлял такое усер­дие, которое было бы весьма похвальным, если бы было употреблено на что-то более благородное.

С каждым повторением песни, сон удалялся от меня всё дальше и дальше. Я купила ватные тампоны для Тиквы и теперь попыталась засунуть их в уши, но резонанс от этих мужских голосов проникал даже через вату. Поняв, что Тиква не спит, я встала, чтобы подойти к ней. Она лежа­ла на спине с широко раскрытыми глазами, воркуя сама

себе. Музыка ей нравилась!

- Тиква, - сказала я, - на этот раз наши мнения не со­впадают!

В три часа ночи усталость взяла своё, и я впала в сон­ное забытьё под музыкальное сопровождение.

На следующий день я сразу же поняла, что нахожусь в центре внимания всей общины, разместившейся в шести домах. Когда я шла в туалет или за водой, женщины замол­кали, поворачивались и начинали смотреть на меня. Дети открыто хихикали и тыкали в меня пальцем, бросая коммен­тарии на непонятном мне языке. Я вспомнила атмосферу школьного двора в Корсоре после того, как узнали о моём крещении. Только в Корсоре у меня был авторитет учителя, и я знала язык.

К четырем часам всякая деятельность на участке меж­ду домами прекратилась, и я поняла, что началась суббота. Я ушла в свою квартиру и попыталась поразмыслить над многими вещами, но внутренне я сражалась со всё возрас­тающим напряжением. Повторится ли серенада предыду­щей ночи? Или же запланированы новые формы протеста?

Я следила за стрелкой своих часов, пока они отсчиты­вали время. Девять часов - ничего. Десять часов. Но тиши­на ночи не нарушалась. Очевидно, мои соседи больше не собирались приветствовать меня в тот вечер. Может быть, их сдерживало уважение к субботе. Я слишком устала, что­бы строить дальнейшие догадки, и поэтому я с облегчением вздохнула и быстро заснула крепким сном.

На следующее утро я постирала Тиквины пелёнки и кое-что из своего нижнего белья и повесила это на белье­вой верёвке во дворе. В полдень я пошла, чтобы снять бельё, и обнаружила, что всё было сорвано и втоптано в пыль.

- Стыд и позор тому, кто это сделал! - воскликнула я. Я осмотрелась вокруг, ища виновного. Никого не было видно, но, тем не менее, я чувствовала на себе взгляды многих глаз. Придав себе как можно больше достоинства, я собра­ла разбросанное бельё и вернулась в квартиру.

Усевшись за стол, я попыталась прийти в себя. Я была готова к периоду привыкания к Маханех-Йехуда и даже к одиночеству. Но что же я сделала такого, что вызвало та­кую враждебность в этих людях, с которыми я даже не го­ворила? Либо я совершила серьёзную ошибку, переехав сюда, либо мне нужно было усвоить какие-то новые уроки, которых я не понимала. Я вспомнила, что сегодня мисс Ратклифф должна была переезжать в свой новый дом в Мусраре. Завтра же я пойду к ней и спрошу её совета.

Дом мисс Ратклифф в Мусраре находился примерно в двух километрах от Маханех-Йехуда. Я отправилась в вос­кресенье рано утром, толкая перед собой коляску Тиквы. Когда я покидала Маханех-Йехуда, у меня с души упал ка­мень, и я запела. По-своему Тиква разделяла моё освобож­дение, хлопая в руки и копируя мои звуки.

Нижмех и Мария с радостью встретили нас и настояли, чтобы им присмотреть за Тиквой во время служения. В кон­це я отвела мисс Ратклифф в сторону и рассказала о враж­дебном приёме в Маханех-Йехуда. «Я действительно не понимаю, почему они так ко мне относятся, - сказала я в заключение, - я не сделала ничего такого, что могло бы их обидеть».

Мисс Ратклифф помолчала немного. Затем она сказа­ла: «Корни вашей проблемы имеют многовековую историю. Прежде всего, вам надо понять, как евреи относятся к хри­стианству. Для них это вопрос этнического и культурного наследия, а не личной веры. Здесь ты автоматически либо еврей, либо мусульманин, либо христианин».

- Но что они имеют против христиан?

- Ответ евреев на этот вопрос печален, но для них са­мих очень убедителен. В средние века крестоносцы с эмб­лемой креста уничтожили все еврейские общины в Европе. Позднее им удалось захватить Иерусалим. Они называли это «освобождением Иерусалима». Они пролили больше крови и были более жестоки, чем все предыдущие завоева­тели, за исключением, может быть, только римлян. Позднее в гетто Европы и России именно христианские священники с крестами в руках возглавили жесточайшие нападения на еврейские общины.

- Но я бы не назвала таких людей христианами, не го­воря о том, чтобы делать что-то подобное!

- Может быть, и нет, но в глазах всех обитателей Маха- нех-Йехуда сама ваша фамилия Кристенсен отождествляет вас с такими людьми. Ваше присутствие напоминает им именно то, от чего они бежали. Кроме того, вы таки наруши­ли субботу, устроив стирку и вывесив бельё всем на обо­зрение!

Теперь замолчать пришлось мне. Виновная по ассоциа­ции за преступления, которые на протяжении столетий со­вершались против еврейского народа, я была лично виновата за то, что постирала в тот день, который был для них свят.

- Что бы вы посоветовали мне сделать, мисс Ратк­лифф? Не ошиблась ли я вообще, переехав в Маханех-Йе- худа?

Мисс Ратклифф взяла в руки свою Библию.

- Позвольте мне ответить словами Павла: ««Всё же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и дав­шего нам служение примирения... мы - посланники от имени Христова...» (2-е Коринфянам 5: 18, 20).

- Посланники?

- Вы понимаете? Сначала Бог должен был примирить вас с Собою. Теперь же Он дал вам служение примирения для людей Маханех-Йехуда, чтобы разбить барьер подозри­тельности и страха, который строился веками. Мисс Крис­тенсен, это большая честь.

Весь оставшийся день я рассуждала о словах мисс Ратклифф. Я просила Бога показать мне Его цель для моей жизни, и Он привёл меня в Иерусалим и возложил на меня заботу о Тикве. В этом я не сомневалась. Но была ли те­перь передо мной другая часть моего задания - быть по­слом Христовым в Маханех-Йехуда?

«За что несёт ответственность посол?», - спросила я сама себя, - «Не менять людей, к которым он послан, но представлять того Царя, Которому он служит». Как недо­стойна я была этого! Но ведь я попросила Бога показать мне моё задание, и теперь я не могла отступить назад.

За несколько дней моё отношение изменилось. Неже­лание уступило место возбуждению. Я начала видеть своих соседей в новом свете. Меня больше не оскорбляла их на­стороженность, которая временами перерастала в открытую враждебность. Я воспринимала это как вызов. Для того что­бы победить, мне нужно было согласиться со своей ролью посла и использовать дипломатические методы.

Я решила сделать первые шаги сближения с женщи­ной, которая содержала бакалейный магазин под моей квартирой. Я начала покупать у неё продукты. Её звали Шошанна (что, как я узнала, на иврите означает «Роза»). Это была плотная, жизнерадостная женщина лет сорока с двумя дочерями школьного возраста. Она проводила своё время в магазине, но каждый день возвращалась в свою квартиру, которая была в другом районе. Прожив несколько лет в США, она прилично знала английский. Она никогда не говорила о своём муже, упомянув только, что он работает в Нью-Йорке.

Всякий раз, когда я шла в магазин, я брала с собой Тикву. Очень скоро любопытство Шошанны превозмогло всё остальное.

- Она еврейка? - спросила она.

- Да, - ответила я.

- Сколько ей?

- Чуть больше пятнадцати месяцев.

- Пятнадцать месяцев! - Шошанна воскликнула с удив­лением, - но она не выглядит и на половину этого возраста! Она болела?

Это был шанс, которого я ждала. Я рассказала о своей борьбе за спасение жизни Тиквы и восстановлении её здо­ровья и сил. Результат был именно таким, какого я ожида­ла. Материнский инстинкт в Шошанне превозмог все религиозные предрассудки. С этого времени она стала моим союзником в борьбе за Тикву. Каждый раз, когда я приносила её в магазин, Шошанна забирала её у меня и кормила кусочком банана или апельсина, по-матерински воркуя с ней на идише всё время нашего визита. Тиква уже могла сама стоять по нескольку минут на ногах, если только она могла за кого-то держаться.

Дом Шошанны был информационным центром обитате­лей всех шести домов в округе. За две-три недели все жен­щины уже знали историю Тиквы, и в результате этого их отношение ко мне начало меняться. Вскоре они начали приветствовать меня: «Шалом». Некоторые даже предлага­ли свои услуги по уходу за Тиквой, когда я шла за водой или вывешивала бельё, - конечно же, я больше не делала этого по субботам!

Читая Ветхий Завет, я обнаружила первоначальную за­поведь о субботе, данную Моисеем. Там был и запрет о разжигании огня. Мои соседи по Маханех-Йехуда применя­ли это и к таким вещам, как курение сигарет или разжига­ние лампы или плитки. Однако я замечала, как многие мужчины выскальзывали в туалет по субботам, чтобы, пока никто не видит, закурить и сделать несколько затяжек. Если в таких случаях я проходила мимо, то начинала громко кашлять, чтобы они знали о моём приближении, а затем на­меренно смотрела в другую сторону. Таким образом, между нами установился необъявленный союз.

Моя дипломатия давала хорошие результаты в отноше­ниях с женщинами и мужчинами, но дети всё равно оста­вались проблемой. Они получали особое удовольствие, переворачивая моё мусорное ведро, которое стояло внизу моей лестницы. Руководителем этой ватаги был, судя по всему, мальчик лет двенадцати по имени Эфраим. Это был ещё один вызов моему дипломатическому искусству.

Иногда я слышала, как с Эфраимом по-английски разго­варивал мужчина, по-видимому, родственник. Я решила воспользоваться этим как уловкой.

Эфраим, - сказала я, встретив его однажды утром под своей лестницей, - где ты научился так хорошо говорить по-английски?

Эфраим сразу вырос на несколько сантиметров!

- Мой дедушка родом из Лондона, - ответил он.

- Тогда именно ты сможешь помочь мне разобраться с остальными детьми, - продолжала я, - они совершенно не умеют вести себя! Каждый день они переворачивают моё мусорное ведро.

- Я позабочусь, чтобы они больше этого не делали, леди. Меня они послушают! - Эфраим говорил с увереннос­тью военного командира, готового отдать распоряжения своим войскам.

Так закончились мои проблемы с детьми, а Эфраим вскоре стал моим хорошим другом. Если он встречал нас, когда мы возвращались с прогулки, он брался за один ко­нец коляски и помогал мне поднять её по лестнице.

Найти подход к женщине, живущей рядом с магази­ном Шошанны, было труднее. Это было иссохшее малень­кое существо, которое всегда было закутано в шерстяную шаль - независимо от погоды. Её звали Вера. Она говори­ла только по-польски и на идише с вкраплениями арабско­го, что совершенно не способствовало нашему общению. От Шошанны я узнала, что Вера притязала на особый ста­тус, поскольку её дедушка был раввином. Она была вдо­вой и существовала на скудное пособие, которое ей присылал сын, проживающий в Чикаго.

Выглянув однажды из своего окна сразу же после за­хода солнца, я увидела, как Вера торопливо пересекала полоску земли перед нашим домом, которая в это время в пятницу всегда была пустой. Через несколько мгновений она постучала в мою дверь. Когда я впустила её, она по­дошла к моей лампе, которая была зажжена и стояла на столе. Она показала на лампу, а затем в направлении сво­ей комнаты.

- Вам нужна моя лампа? - спросила я.

Вера отчаянно посмотрела на меня, а потом схватила меня за рукав и начала тянуть к двери. Заинтригованная, я позволила ей свести меня вниз по лестнице, а затем приве­сти в свою комнату. Её лампа стояла незажжённой в центре стола. Она взяла коробку спичек, которая лежала рядом с лампой, вытащила одну спичку и сделала движение, имити­рующее зажигание.

Вдруг я поняла! Вера пришла домой слишком поздно и не успела зажечь свою лампу до захода солнца. Теперь, как еврейка, она не могла сделать этого, потому что суббо­та уже началась. Но я, как язычница, могла это сделать. Я быстро зажгла лампу и поправила фитилёк. Восторгу Веру не было предела.

- Хабебти! Хабебти! - сказала она, поглаживая мою руку. Я знала, что по-арабски «хабебти» означало «моя до­рогая».

С того времени Вера считала само собой разумеющим­ся то, что я должна была зажигать для неё лампу по суббо­там. Таким образом она могла отсрочить разжигание лампы ещё на полчаса, экономя немного керосина, что было очень существенно для человека с её доходами. Зажига­ние лампы Веры стало неотъемлемой частью моего суббот­него ритуала, она же в свою очередь стала считать меня одним из своих лучших друзей. (Фактически, у неё вообще не было других друзей.) Всякий раз, когда я проходила мимо её двери или же встречала её, когда она набирала воду, она называла меня: «Хабебти!»

Одним из последствий моего переезда в Маханех-Йе- худа было то, что моя учительница арабского не захотела приходить и учить меня. Я спросила её почему, но её ответ был уклончивым. В конце концов, я спросила мисс Ратк­лифф, знает ли она причину.

- Думаю, что она, как арабка, боится идти туда, где жи­вут одни евреи.

- Но ведь никто в Маханех-Йехуда не сделает ей ника­кого зла?

- Возможно, что нет, но если её соотечественники за­метят, что она ходит туда слишком часто, то ей придётся туго. Сейчас обе стороны занимают выжидательную пози­цию, но атмосфера такая напряжённая, что достаточно ма­ленькой искры, чтобы разгорелся большой огонь.

Для того чтобы восполнить потерю уроков арабского, я стала приходить к мисс Ратклифф два-три раза в неделю и практиковать свою разговорную речь с Нижмех. Я также регулярно посещала служения у мисс Ратклифф, которые проходили каждое воскресное утро. Но моим домом отныне был Маханех-Йехуда.

В середине апреля я осознала, что пробыла в Иеруса­лиме уже шесть месяцев, и мне нужно продлить визу. Уст­роив Тикву в коляску, я отправилась в отделение иммиграции, всю дорогу усиленно молясь, чтобы у меня не было проблем с продлением визы. К моему облегчению, клерк просто поставил на моём паспорте новую визовую пе­чать и вручил его мне.

По дороге домой я услышала позади себя высокий женский голос, обращавшийся ко мне по-шведски:

- Мисс Кристенсен, что это вы делаете с детской ко­ляской?

Я обернулась. Это была мисс Густафссон. Я объясни­ла те обстоятельства, через которые Бог привёл Тикву ко мне. На мисс Густафссон это не произвело никакого впе­чатления.

- Надеюсь, что она не отнимает у вас слишком много времени, - прокомментировала она, - Несомненно, есть бо­лее важные вещи, которым необходимо уделить внимание, чем всего лишь один ребенок!

Всю дорогу домой я боролась со словами мисс Густаф­ссон. Она лишь озвучила тот вопрос, с которым я сража­лась. В конце концов, я была профессиональным преподавателем, обучавшим двести учеников в неделю. Разумно ли уделять всё своё время только одному ребён­ку?

Казалось, что Тиква имела удивительное умение читать мои мысли. Когда я подняла её из коляски и понесла вверх по лестнице в нашу квартиру, она обняла мою шею обоими руками и прижала лицо к моей груди. Она как бы говорила: «Спасибо за твою заботу!»

Через пару недель я получила заказное письмо на официальном бланке датских государственных железных дорог в Копенгагене. Оно было от тех двух пар датчан, ко­торые на проспекте короля Джорджа V пригласили меня на чашку кофе с печеньем. «В нашей конторе, - писали они, - мы организовали особый «Кружок Лидии», чтобы помогать Вам в Вашем труде в Иерусалиме. Пожалуйста, используй­те часть этой суммы для того, чтобы купить Тикве что-то хо­рошее».

Вместе с письмом был международный денежный пе­ревод на восемьдесят долларов. Я отпраздновала это со­бытие, купив у Шошанны немного чудесного венгерского салями.

К этому времени я придумала свой собственный спо­соб покупок у Шошанны. Я привязывала верёвку к плетёной корзине и спускала её из своего окна к двери Шошанны. Когда она видела корзину, она выглядывала из двери и спрашивала, что мне нужно. По мере того, как я называла каждый продукт и его количество, она клала это в корзину. Затем я поднимала корзину, вынимала из неё всё и снова спускала с необходимым количеством денег.

В начале мая я получила посылку от мамы с прелест­ным розовым свитером, который она связала для Тиквы. На деньги от «Кружка Лидии» я купила подходящее розовое платьице и пару детских туфель. На следующее утро, когда я выкатила Тикву в её новом наряде, мои соседи пришли в восторг от неё.

Я была благодарна за огромные перемены в их отно­шении, но самое близкое общение у меня было с самой Тиквой. Она была в центре моего мира. Этот мир был очень маленьким, но удивительно полным. Иногда я даже чув­ствовала себя виноватой, что я так довольна. Справедливо ли упрекала меня мисс Густафссон в том, что я посвящала всё своё время только одному ребёнку? Может быть, мне нужно поискать более обширное поле служения? Однако, необыкновенный мир в моём сердце как будто говорил мне, что именно это задание Бог предназначил для меня.

Со своей стороны у Тиквы развилась удивительная чувствительность ко всем моим переживаниям. Если я за­нималась домашними делами, стиркой или глажкой, она становилась в своей кроватке, держась за край и следя своими серьёзными чёрными глазами за всеми моими дви­жениями. Когда я заканчивала что-то особенно тяжёлое, на­пример, глажку простыни, она громко вздыхала с облегчением, как бы говоря: «Ну, вот и всё!» Но больше всего она любила молитву и восхваление. Мы получали массу удовольствия от моего кресла качалки, когда я уса­живалась на него и брала Тикву на руки и начинала молить­ся или петь вслух, раскачиваясь взад-вперед. Сколько бы времени у меня на это ни уходило, она всегда оставалась спокойной или же присоединялась к моим молитвам на сво­ём особом детском языке.

Однажды ночью в середине мая я проснулась от силь­ной жгучей боли в ноге. Я схватила фонарь и посветила туда, где болело. Моя лодыжка покраснела и распухла. Что-то укусило меня в постели! Я начала исследовать своё постельное бельё, пока не нашла маленького, красноватого жучка во шве матраса. Схватив расчёску и гребень с комо­да, я раздавила жучка ими. Выступила капля красноватой жидкости - моей собственной крови.

На следующее утро я показала Шошанне опухлость на своей ноге. «Клоп! - прокомментировала она, - когда по но­чам становится теплее, они вылезают из щелей в полу и взбираются по ножкам кровати. Вам нужно вставить ножки вашей кровати в четыре пустые банки. Затем наполните банки керосином, и клопы не смогут взобраться на кро­вать».

В ту ночь со всеми ножками кровати в керосине, я спа­ла очень хорошо. Несколько безмятежных ночей я радова­лась успеху стратегии Шошанны, как вдруг снова проснулась от точно такого резкого жжения. Я быстро зажг­ла лампу и нашла клопа и задавила его на ножке кровати. Пролилась предательская капля крови.

Но как клоп попал в мою кровать? Я осмотрела комна­ту. Позади моей кровати ещё один клоп совершал путеше­ствие вверх по стене. Достигнув потолка, он начал ползти к центру комнаты, как вдруг свалился прямо на середину моей кровати. Я сразу же раздавила его гребнем и расчёс­кой. Крови на этот раз не было.

Зловещая гениальность клопов, раскрытая таким обра­зом, ужаснула меня. Наверное, в полу их было несметное количество. Невозможно было сидеть всю ночь напролёт и перехватывать их по мере того, как они падали ко мне в кровать. Но ведь я не могла рассчитывать на мирный сон, пока не найду способа, чтобы разделаться с ними. Но как? «Мне нужна Твоя помощь, Господи!» - сказала я.

Моментально я вспомнила историю с Египетскими яз­вами. Там были последовательно выпущены разные мерз­кие существа: лягушки, вши, мухи. Тем не менее, Бог контролировал их и защищал от них Свой народ. Разве Он не сделает того же самого с клопами?

Я упала на колени возле кровати:

- Господи, - сказала я, - эти клопы - язва, и я никак не могу уберечься от них. Я прошу Тебя удалить их от меня, чтобы они никогда не возвращались.

Прошло несколько недель, как вдруг я поняла, что Бог ответил на мою молитву. С той ночи в моей комнате не было ни одного клопа!

К концу мая Тиква начала ходить. Конечно, мне нужно было снести её вниз к Шошанне и поделиться с ней этой победой. Затем я повезла её на коляске в дом мисс Ратк­лифф, чтобы показать тамошним обитателям.

Тикве было тяжело научиться ходить из-за физической слабости, но её умственное развитие совершенно не было нарушено. К тому времени, когда она смогла ходить, она уже пользовалась такими простыми английскими словами, как «молоко» и т.п. Но, конечно, наибольший восторг у меня вызывало то, как медленно и старательно она говори­ла «мама». Её любимой была игра, в которой я учила её, как называются разные части лица. Я показывала пальцем на свой глаз и говорила: «глаз». Затем я показывала на её глаз и ждала, пока она скажет: «глаз». Когда она выучила

глаз, я повторила то же самое с носом, ртом и так далее.

Однажды, когда я уложила Тикву для дневного сна, неожиданно у моей двери появился г-н Кохен. Это было его первое посещение с тех пор, как я переехала в Маханех- Йехуда. Приложив палец к губам, я провела его в комнату, где Тиква спала в своей колыбели. Пару минут он, не отры­ваясь, смотрел на неё. Затем я увела его обратно в кухню и закрыла дверь

- Как она? - спросил он.

- Чудесно! - ответила я, - две недели назад она нача­ла ходить.

- Хорошо, - помедлил г-н Кохен. Он не смотрел мне прямо в глаза. Я видела, что он что-то замыслил.

- Видите ли... - он снова замолчал. - Ну, всё дело в том, что Хадасса ушла от меня. Она уехала в Тель-Авив. Мне нужно разыскать её.

- Жаль, - сказала я.

- Я пришёл, чтобы забрать Тикву, - в первый раз он по­смотрел мне в глаза, - Если Хадасса узнает, что Тиква со мной, она вернётся ко мне. Я возьму Тикву с собой в Тель- Авив.

- Возьмёте Тикву? - у меня вдруг пересохло в горле, - но разве вы не понимаете! Она очень слаба и не перенесёт этого. Её жизнь ещё раз подвергнется опасности.

- Я должен забрать её сейчас, - прервал меня г-н Ко­хен, - до автобуса на Тель-Авив осталось меньше часа.

- Но, господин Кохен... - У меня в голове вертелись разные аргументы, но слова улетучивались с моих губ. Во мне превозмогла сила, которая была намного сильнее моей воли и моих эмоций. К своему собственному удивлению я услышала, как говорю:

- Я одену её для вас.

Я пошла в спальню, собрала и сложила одежду Тиквы в коричневый бумажный пакет. Затем я подняла из кроватки саму Тикву и надела на неё, всё ещё полусонную, розовое платьице и белые туфельки. Она немного поворчала в про­тест, но тут же снова заснула в моих руках.

Вернувшись на кухню, я передала её отцу. Она откры­ла глаза, посмотрела ему в лицо и начала плакать. Он не­много растерялся, и мне показалось, что он передумает. Затем его взгляд упал на коляску.

- Мне будет нужно это, чтобы она могла спать, - сказал он.

Когда г-н Кохен положил Тикву в коляску, я налила в бутылочку молока и положила её в коляску рядом с одеж­дой. Всё ещё поражаясь своим собственным поступкам, я помогла ему снести коляску вниз. Внизу Тиква на минуту перестала плакать и протянула ко мне руки, надеясь, что я подниму её. Я же вместо этого отвернулась и взбежала вверх по лестнице. Стоя возле окна своей спальни, я на­блюдала, как г-н Кохен, толкая перед собой коляску, достиг Яффской дороги, а там смешался с прохожими и скрылся из виду. Самым последним из того, что я видела, была чёр­ная кипа на макушке его головы.

Наконец, я отошла от окна и медленно прошлась по квартире, ставшей пустой и ненавистной. Я больше не мог­ла там оставаться. Я как можно скорее добралась до дома мисс Ратклифф и зашла в комнату к Нижмех.

- Отец Тиквы только что забрал её у меня, - прорвало меня, - и уехал в Тель-Авив. Я хотела препираться с ним, но что-то внутри меня не позволило мне этого сделать... О, Нижмех, зачем я это сделала?

Нижмех немного помолчала. Затем она сказала:

- Вы были правы. Спорить вам помешал Святой Дух. Помните, что как бы вы ни любили Тикву, Бог любит её больше!

- Но, Нижмех, она еще такая слабая! Её отец не сможет позаботиться о ней. Я знаю, что Бог вверил её мне. Я не понимаю...

Нижмех наощупь нашла мою руку.

- В такие минуты, - сказала она, - нам не нужно пони­мать. Нам нужно доверять.

- Помолись обо мне, Нижмех! Я так хочу довериться, но внутри меня бушует такая буря!

Мы долго сидели рядом, держась за руки. Наконец, она сказала:

- Я хочу поделиться с вами тем уроком, который я ус­воила много лет тому назад, когда ослепла: доверие Богу - это не чувство, это решение. Мы не всегда можем изменить свои чувства, но мы можем проявить свою волю.

- Но как мне перестать волноваться о ней?

- У вас это не получится. Но вы можете решиться до­верить её Богу, а затем запечатать это решение, заявив об этом вслух.

И тогда в присутствии Нижмех я приняла решение: «Что бы ни случилось, я буду доверять Богу - в вопросе с Тик- вой, во всём, что касается меня самой - на всю оставшую­ся жизнь!»