Погребение. а следующий вечер я снова встала на колени

а следующий вечер я снова встала на колени. Ког­да у меня не получилось преодолеть молитвен­ный барьер, я открыла в Библии книгу Псалмов. Однако в первый раз и это оказалось бесполезным. Я прочитала вслух два или три псалма, но мой голос звучал пусто и без­жизненно, подобно звукам эха, отражающимся в пустом колодце.

В конце концов, я наугад начала читать из Нового Заве­та, ища те отрывки, которые могли бы обновить моё вдохно­вение. Мой взгляд упал на первые стихи Первого послания Иоанна, и я начала читать вслух. Я дочитала до четвёртого стиха: «И сие пишем, чтобы радость ваша была совер­шенна».

Я перечитала последние слова два или три раза: «Что­бы радость ваша была совершенна...». «Что такое ра­дость?, - спросила я себя, - Действительно ли Бог хочет, чтобы мы радовались?». Когда я рассуждала над этим, мною овладело такое сильное чувство, что оно отразилось на моём физическом состоянии. Я ощущала, как через все части моего тела струились тёплые потоки. Если бы я не на­шла какого-нибудь средства выражения этого чувства, то я не смогла бы сдержать себя. Я встала на ноги и начала расхаживать по комнатам.

На кухне я увидела метлу, стоявшую в углу комнаты. Я взяла её и начала вальсировать по квартире, держа метлу, как будто она была моим партнёром в танце. Я говорила себе, что это смешно и совершенно неуместно для того, кто хочет молиться Богу. Но я всё равно продолжала танцевать по всей квартире, пока, наконец, не упала на диван в изне­можении.

Через пять минут я пришла в себя настолько, что смог­ла продолжать чтение с того места, где остановилась. С трудом сдерживая свои чувства, я дочитала до конца седь-

мого стиха: «...и Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очища­ет нас от всякого греха».

Когда я прочитала эту фразу об очищении от греха, во мне снова поднялась радость. Я уже не могла произносить слова, которые читала. Я начала произносить их с останов­ками, повторяя каждый слог два или три раза. Я чувствова­ла огромную потребность выразить что-то, находившееся внутри меня, но, вместе с тем, у меня не было для этого слов, к тому же, я не понимала, что мне нужно было выра­зить.

Я немного подождала, чтобы радость немного улег­лась, и продолжила чтение. Я с трудом преодолела стих восьмой и едва дочитала девятый стих: «Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи (наши) и очистит нас от всякой неправды». Слово «очистит» настолько наполнило меня радостью, что я про­сто не могла усидеть.

Раньше я не осознавала совершённых мною грехов. Надо сказать, что, сравнивая себя с людьми вокруг себя, я считала себя весьма порядочным человеком. Но эти слова пробудили во мне удивительное чувство чистоты и тягу к ней. Я не могла представить, что можно чувствовать себя таким чистым. Мне казалось, что всё моё естество стало переполняться сверкающим светом. Оглядываясь на своё прошлое, я поняла, что раньше не понимала, насколько я нуждаюсь в Божьем прощении. В свете того, что мне сей­час открылось, у меня не было слов, чтобы выразить свою благодарность.

Я отказалась от дальнейших попыток читать и пошла спать. Лёжа в постели, я знала, что мне нужно молиться за определённых людей и ситуации, но всякий раз, когда я пыталась это делать, вместо этого я благодарила Бога за то, что прощена и очищена от всех своих грехов. Чем больше я благодарила Бога за это, тем сильнее станови­лась моя радость.

Вдруг я поняла, что внутри меня звучал голос, произно­сивший слова на каком-то иностранном языке. «Эрна была права, - подумала я, - ты перестаралась, а теперь ты схо­дишь с ума!» Я положила руку на губы, чтобы помешать этим незнакомым словам, но давление в моей грудной клетке нарастало.

Я ничего не произнесла вслух, но про себя я сказала: «Боже, если то, что происходит внутри меня, не от Тебя, по­жалуйста, забери это...». Я немного подождала, но голос не исчезал. «Боже, если эти слова от Тебя, - продолжала я, - помоги мне не бояться! Помоги мне принять их!» Я убрала руку с губ. Сразу же те слова, которые я слышала внутри своей грудной клетки, начали выходить из моих губ, и я по­няла, что я сама произносила их. С трудом верилось, что я слышала свой собственный голос. На каком языке я говори­ла? Я неплохо владела как английским, так и немецким, но это был ни тот, ни другой язык. Как это я могла так чётко произносить слова, которых раньше не слышала? Тем не менее, в них была некая ритмическая красота, которая на­поминала поэзию.

По мере того, как я говорила на этом новом языке, дав­ление внутри меня начало спадать. Эти слова на незнако­мом языке выражали вместо меня, что я тщетно пыталась изъяснить на своём родном языке. Чем дольше я говорила эти слова, тем глубже становилось чувство освобождения и удовлетворения. Подобно реке во время наводнения, несу­щей разные обломки, так эти незнакомые слова прорывали и смывали последние барьеры страха и самосознания.

Наконец, языковой поток прекратился, и наступило глу­бокое спокойствие. Никогда раньше я не испытывала такого полного расслабления. Мой ум и моё тело полностью успо­коились. Мои глаза были закрыты, но при этом, я не спала. Спустя какое-то время - не могу сказать какое точно - я вдруг услышала новый звук. Он шёл откуда-то спереди, но издалека. Я открыла глаза и села на край кровати, чтобы посмотреть, откуда доносился этот звук. И в следующую минуту у меня перехватило дыхание...

Комната больше не была тёмной, а стена спальни пере­до мной исчезла! Я смотрела на пространство, где раньше была стена, на участок площадью примерно пять с полови­ной квадратных метров, который был вершиной огромной, неровной скалы. Все щели и впадины на поверхности ска­лы были отчетливо видны из-за контраста света и тени от полной луны, которая низко нависла над землей. Но мой взгляд был сосредоточен на женщине, которая стояла в центре и раскачивалась в движениях медленного, вырази­тельного танца и пела высоким ясным голосом. На ней было длинное вышитое платье, собранное на бёдрах шар­фом. На голове у неё был глиняный кувшин. Руки она дер­жала на бёдрах. Её ноги были босыми. Вокруг женщины, скрестив ноги, сидели мужчины, хлопая в такт её песне. На них были какие-то длинные туники, а на головах белые шар­фы, закреплённые шнурами, которые блестели в лунном свете, как золото.

К собственному удивлению, мне совсем не было страшно. Это был не сон - я знала это. Я не спала, и я дей­ствительно была «там». Я никогда не видела подобной сце­ны, ни слышала о ней. Тем не менее, она не была для меня чужой. Я была частью той сцены, я была «своя» там. Я по­пыталась понять слова, которые женщина пела, но не смог­ла. Ритм её танца привлекал меня, потому что я сама любила танцевать. Мне захотелось войти в круг и танце­вать вместе с ней.

Вдруг всё исчезло. Моя комната снова стала тёмной. Когда мои глаза привыкли к перемене, я снова стала разли­чать знакомые очертания моей тумбочки, стоявшей на обычном месте возле стены. Сначала я испытала разочаро­вание. Я хотела больше узнать об этих людях, которые си­дели на освещенной луной скале. Кто они были? Какой они были национальности? Почему я чувствовала себя такой близкой к ним?

Я путешествовала по Скандинавии и Западной Европе, но никогда не видела таких людей. Не могла я припомнить, чтобы читала о них в истории или географии. Они явно не были европейцами, но это не был ни Восток, ни Африка. Я до сих пор слышала высокое и выразительное пение жен­щины, но мелодия её песни не была похожа ни на какой му­зыкальный размер.

«Это определённо была самая странная ночь в моей жизни, - сказала я сама себе, - мне следовало бы испу­гаться, но тем не менее я никогда не испытывала большего мира».

На следующее утро, как обычно, Вальборг постучала в дверь моей спальни с первой чашкой кофе. Я собиралась сказать: «Входи», но с ужасом осознала, что произнесла что-то не по-датски. Дверь открылась, и вошла Вальборг с кофе в руках.

- Что вы сказали, мисс? - спросила она.

Усилием воли я в уме сформулировала ответ по-датски прежде, чем заговорить.

- Вальборг, вчера вечером со мной произошла очень странная вещь.

Я внимательно слушала свои собственные слова и с облегчением поняла, что я снова говорила по-датски. Пыта­ясь подобрать правильные слова, я описала, что случилось со мной, напоследок попросив Вальборг не говорить нико­му об этом.

Снова оставшись одна, я откинулась с облегчением на подушку - я всё также могла говорить по-датски, когда хо­тела! Но вдруг мне пришла в голову другая мысль - может быть, я больше не смогу говорить на том незнакомом язы­ке?

- Пожалуйста, Боже, - сказала я, - позволь мне загово­рить на том другом языке! Это было так чудесно. Я не хочу потерять его.

На мгновение в моём горле застрял комочек страха. Затем изнутри поднялась такая радость, что страх растаял. Спокойно, но очень чётко, я начала снова говорить на не­знакомом языке.

В течение дня, я сделала ещё одно открытие - на этом новом языке необязательно было говорить вслух. Я могла с одинаковым успехом говорить на нём про себя. Это давало мне свободу делать это всякий раз, когда мне этого хоте­лось, не заботясь о том, что может подумать Вальборг. В моей жизни как бы появилось новое измерение. Мне боль­ше не обязательно было прекращать все дела, чтобы помо­литься. Я могла делать свои обычные дела - готовиться к занятиям или исправлять работы учеников, и, вместе с тем, одновременно молиться на незнакомом языке.

Когда наступил вечер и Вальборг ушла домой, я напра­вилась к своему молитвенному креслу с большим нетерпе­нием, чем обычно. Теперь естественным было начинать с молитвы на незнакомом языке. После паузы, я начала вспо­минать разных людей, и я поняла, что молюсь за них без всяких усилий по-датски. Затем я поняла, что случилось - больше не было прежней борьбы по преодолению молит­венного барьера! Новый вид молитвы на незнакомом языке перенёс меня через это препятствие без всяких усилий!

На следующей неделе, возвращаясь днём из школы, я вдруг остановилась возле книжного магазина и купила себе узкое карманное издание Нового Завета. «Теперь я всегда буду носить это с собой», - сказала я себе, когда положила его в сумку. Моё новое переживание усилило моё желание самостоятельно изучать Писание.

Как-то вечером за ужином на той же неделе, я замети­ла, что у Вальборг что-то было на уме.

- Помните, что вы сказали мне однажды утром, мисс, - сказала она, - о молитве и говорении на языке, которого вы не понимаете?

- Так что же, Вальборг?

- Ну, так вот, в Корсоре есть люди, которые делают то же самое. Они называют это «говорением на иных языках». Моя невестка ходила на одно из их собраний.

Я не донесла ложку до рта. Вот так новости!

- Мне кажется, их называют пятидесятниками, - про­должала Вальборг, - или что-то вроде этого. Они не ходят в церковь, а встречаются в доме одного человека. Его фами­лия Расмуссен. Он раньше был сапожником, но теперь он пастор.

Пятидесятники! Моё сердце упало. Я очень ясно помни­ла предупреждение Эрны Сторм: «Они катаются по полу и лают, как собаки. Они выводят людей на берег Стор-Баэльта и запихивают их под воду». Я внутренне содрогнулась от этой мысли. Но вместе с тем мне срочно нужно было найти того, кто помог бы мне разобраться во всём, что происходи­ло со мной.

Подавляя внутреннюю сдержанность, я попросила Вальборг договориться о моей встрече с господином Рас­муссеном: «Если возможно, наедине, чтобы не идти на эти собрания». Через пару дней, Вальборг сообщила, что Рас­муссены пригласили нас на чашечку кофе в следующую субботу вечером.

После ужина в субботу мы с Вальборг сели на свои ве­лосипеды и отправились к Расмуссенам. Мы проехали че­рез центр города, пересекли железнодорожные пути и попали в район узких улиц с рядами домов с обеих сторон. Наконец, мы свернули в узкий тупик и остановились у пос­леднего дома слева. В ответ на наш стук к двери подошёл невысокий приземистый мужчина в рубашке без пиджака.

- Я пастор Расмуссен, - сказал он, протягивая руку с мозолями от многолетней работы за станком, - добро пожа­ловать в наш дом!

Когда его рука прикоснулась к моей, теплота его добро­желательности застала меня врасплох и, прежде чем я осознала, я сказала несколько слов на незнакомом языке. Сразу же его лицо расплылось в улыбке, и его пожатие ста­ло крепче.

- Входите же! - сказал он, - мы всё это понимаем! Эс­тер будет рада познакомиться с вами.

Не успели мы с Вальборг засмущаться, как уже мы си­дели рядом на диване Расмуссенов. Пастор сидел на стуле возле камина, в то время как его жена слегка раскачива­лась в деревянном кресле-качалке. Мебель у них была ста­рая и потёртая, но всё было безупречно чистым.

- Итак, Бог крестил вас Святым Духом, - подвёл итоги пастор Расмуссен, - как это случилось?

- Так вот что это такое! Я знала, что со мной что-то слу­чилось, но не знала, как это называется. - И я описала своё переживание с незнакомым языком две недели тому назад.

- Слава Богу! - воскликнула г-жа Расмуссен, - Бог действительно начинает изливать Свой Дух здесь в Корсо- ре.

- Вы имеете в виду, что и у других людей в Корсоре было точно такое же переживание?

- О, да! Около двадцати человек собираются в нашем доме каждое воскресение и вместе изучают Библию, - ска­зал пастор Расмуссен. Он взял с полки камина потёртую Библию в кожаном переплёте.

- Видите ли, то же самое, что случилось с вами, описа­но здесь... Вот здесь в книге Деяний.

Он показал пальцем на страницу: ««И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деяния 2: 4).

- Вы полагаете, что со мной произошло именно это?

- Конечно, - ответил пастор, - Бог исполнил вас Своим Святым Духом и дал вам новый язык для молитвы и покло­нения.

- Новый язык? Но зачем мне нужен ещё какой-то язык, помимо датского?

Пастор Расмуссен начал снова перелистывать страни­цы Библии: «Павел объясняет это в Первом послании к Ко­ринфянам главе четырнадцатой... Здесь, в самом начале, он говорит, что когда кто-то говорит на незнакомом языке, он говорит тайны - такие вещи, которые недоступны пони­манию умом. А чуть-чуть дальше, он говорит, что когда мы молимся на незнакомом языке, то молится не наш ум, но дух» (1-ое послание к Коринфянам 14: 2, 14).

- Пастор, вы хотите сказать, что во мне есть что-то бо­лее глубокое, чем ум - нечто, нуждающееся в прямом об­щении с Богом, то, что преодолевает ограниченность моего ума?

- Да, именно так, сестра Кристенсен, именно так!

Пастор Расмуссен возбуждённо ударил Библией по ко­лену.

- Ваш дух, а не ум, был сотворён для непосредствен­ного и прямого общения с Богом, и он не может удовлетво­риться чем-то меньшим.

Некоторое время энтузиазм пастора беспокоил меня. Кроме того, никто ещё не обращался ко мне сестра! Но, раздумывая о своей прошлой жизни, я начала понимать правоту его слов. Много лет я насыщала свой ум учёбой и путешествиями, литературой, искусством и философией, и, всё-таки, всегда чего-то не хватало, какая-то часть моего существа никогда не получала удовлетворения. Был ли это мой дух, как сказал пастор? А эта странная новая радость, которая постоянно журчала внутри меня? Исходило ли это из моего духа или же из моего ума?

Г-жа Расмуссен принесла кофе из кухни, пока её муж продолжал своё объяснение: «Вот ещё один стих, который объясняет, что Бог делает сегодня: ««И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения...» (Деяния 2: 17)

- Видения! - воскликнула я непроизвольно. Я вспомни­ла женщину, танцующую на скале. - Мне кажется, что именно это...

Я остановилась. Я и так слишком много рассказала этим людям о себе!

К счастью, пастор Расмуссен, кажется, не заметил мо­его восклицания. В течение следующих двух часов он про­должал перелистывать страницы своей Библии, переходя от Нового Завета к Ветхому, и снова возвращаясь к Ново­му. Он обращался со всей Библией так, как если бы это было издание свежих новостей. Он объяснял такие вещи, которые даже и не упоминались в церкви, когда я там была. Я удивлялась, как это сапожник мог так много знать о Библии.

На следующее утро, читая воскресную газету, я увиде­ла в разделе о церкви статью под заголовком «Кто Такой Святой Дух?» Её автор Йоханнес Неергаард, известный своей учёностью, был пастором лютеранской церкви в Ко­пенгагене. Я тут же села и написала ему письмо, прося о личной встрече. К моему удивлению, я получила ответ письмом с обратным уведомлением, что мне назначалась встреча на два часа дня в следующую пятницу, 25-го фев­раля.

В пятницу я села на поезд в Копенгаген, который про­вез меня около ста километров. Выйдя на вокзале, я взяла такси и поехала прямо в церковь. Секретарь провела меня в кабинет пастора Неергаарда. Пастор был довольно-таки плотным человеком лет под шестьдесят. Его официальный чёрный костюм осветлялся белым священническим ворот­ничком и серебряными седыми волосами. Две стены его кабинета были уставлены полками с книгами от пола до по­толка.

- Пастор, - начала я, - со мной случилось что-то непо­нятное.

- Что же случилось с вами, маленькая мисс?

Он явно дал мне гораздо меньше лет, чем мне было на самом деле. В его голосе звучала отцовская забота.

- Вы попали в беду?

- О, нет, - быстро ответила я, - это не то, что вы думае­те. Видите ли, однажды вечером я молилась в постели и почувствовала такую чудесную радость. А затем, ну, внут­ри меня появился этот другой голос, и я начала говорить слова, которые не понимала, всё ещё молясь Богу, но не понимая, что говорю.

Я остановилась и с волнением подождала реакции пас­тора. К моему удивлению, он совсем не растерялся.

- А, теперь я понимаю вас, - сказал он, - мне кажется, что вы приняли крещение Святым Духом. Но этого не надо бояться. Мы с женой пережили то же самое. Конечно, это непонятно для добрых старых членов нашей церкви, поэто­му нам нужно быть осторожными в выражениях на публич­ных служениях.

Я с облегчением вздохнула. Пастор Неергаард говорил то же самое, что и пастор Расмуссен. Но мне было гораздо легче соотнести себя с пастором Неергаардом. Его проис­хождение соответствовало моему собственному. В конце концов, мне не нужно было чувствовать себя изолирован­ной или эксцентричной.

- Однако, маленькая мисс, - продолжил пастор Рас­муссен, - я хочу предупредить вас, - он указал на меня пальцем по-отцовски, - будьте очень осторожны со всеми этими водными процедурами.

Некоторое время я не могла понять, что он имеет в виду. Затем я вспомнила слова Эрны Сторм: «Они приводят людей на берег Стор-Баэльта».

- Водные процедуры, пастор? - сказала я, - Вы имеете в виду водное крещение?

- Не крещение, мисс, но перекрещивание, - пастор особо подчеркнул «пере», - есть определённые группы: раскольники, как вы понимаете, которые берут действитель­ных членов лютеранской церкви и заставляют их погру­жаться в воду. Как будто одного крещения недостаточно!

В этот момент со мной случилось нечто неожиданное. Без всякого усилия с моей стороны, я вспомнила слова из Писания, которые я читала последние два месяца - фразы, предложения, целые отрывки, которые относились к креще­нию, хотя я не делала сознательных усилий, чтобы изучить их, не говоря уже о том, чтобы запомнить.

- Но, пастор, разве в Новом Завете не сказано, что все крестившиеся сходили в воду? - спросила я, - Почему же тогда людям брызгают на лоб несколько капель воды?

- Вы говорите о первом веке, - ответил пастор Неерга- ард, - но с тех пор прошло восемнадцать столетий...

И он начал объяснять разные понимания этого вопроса на протяжении веков, объясняя, как всё это воплотилось в традиции церкви.

- Должны ли мы отказаться сейчас от мудрости и опыта восемнадцати веков? - завершил он.

- Но, пастор, предположим, что наши традиции не со­гласуются с Писанием? Разве не говорил Иисус религиоз­ным руководителям Своего времени, что своими традициями они упразднили Слово Божие? Именно Он ска­зал: «Кто будет веровать и креститься, спасён бу­дет...» (Евангелие от Марка 16: 16). Не означает ли это, что сначала мы должны уверовать, а затем креститься?

Я сама удивилась своей смелости, а также заметила, что пастор Неергаард начал нервничать.

- Молодая леди, - сказал он, - для всех лютеран этот вопрос решён раз и навсегда. Ваше крещение в младен­ческом возрасте имеет силу благодаря вере ваших родите­лей, а во время конфирмации вы подтвердили его вашей собственной верой.

Вера моих родителей? Моя собственная вера? Я, ко­нечно, не могла спорить с выдающимся богословом, но его слова вызвали целую серию вопросов в моём уме. Сколько веры было у моих родителей, когда я крестилась? Если это зависело от их веры, то мне важно было знать это. Что бо­лее ещё важнее: сколько веры было у меня, когда я прохо­дила конфирмацию? Я сделала это лишь только для того, чтобы сделать приятное своей семье и церкви. Разве я ког­да-нибудь знала, что такое настоящая вера, кроме как на протяжении последних нескольких недель?

Наконец, пастор провёл меня до ступеней церкви и там дал мне свой последний совет: «Позвольте мне посовето­вать вам, не торопиться со словами и поступками. Вне вся­кого сомнения, у многих членов нашей церкви нет должной веры, но мы должны быть терпеливы и верить, что посте­пенно им откроется больше истины. В конце концов, Рим не за один день строился!»

Сидя в поезде, возвращавшемся в Корсор, одна в купе первого класса, я начала упрекать себя. Разве я не была высокомерной, даже непочтительной, усомнившись в традициях церкви? Кто я такая, чтобы так поступать? В кон­це концов, пастор Неергаард был признанным богословом. Я поражалась сама себе от тех доводов, которые я выдви­гала. Откуда они взялись? Я никогда не разговаривала так за всю свою жизнь.

И, тем не менее, меня искренне удивляла логика моих доводов. На заданные мною вопросы нужно было найти от­веты, и если пастор не дал мне их, то тогда это должна была сделать я сама. Что на самом деле говорится в Но­вом Завете о крещении? Я вспомнила слова Павла, кото­рые произвели на меня глубокое впечатление несколько дней тому назад. Вытащив свой карманный Новый Завет, я листала страницы, пока не нашла те стихи, которые искала: «Мы умерли для греха: как же нам жить в нём? Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мёр­твых славою Отца, так и нам ходить в обновлённой жиз­ни» (Послание к Римлянам 6: 2-4).

Я перечитала эти стихи несколько раз. Подчёркивались три события - смерть, погребение, воскресение - три после­довательных шага в нашем отождествлении с Христом. Я начала измерять свой собственный опыт этим стандартом. Я оглянулась на ту жизнь, которой я жила до последних не­скольких недель. Можно ли было назвать что-то в той жизни действительно «смертью для греха» с последующими по­гребением и воскресением? Никакие усилия воображения не могли помочь мне применить эти слова к тому, что про­исходило со мной в детском или подростковом возрасте, или позже, во взрослой жизни.

Логика неумолимо подводила меня к выводу, который я не очень хотела принять. Крещение было погребением старой жизни и воскресением к новому образу жизни. Это я понимала. Точно также я понимала, что я никогда не пере­живала такого погребения и воскресения. Следовательно - что? Возможен был только один вывод: я никогда не крести­лась.

Я медленно повторила сама себе слова Иисуса, кото­рые я процитировала пастору Неергаарду: «Кто будет ве­ровать и креститься, спасён будет». Я совершенно точно знала, что теперь я верила. Что же оставалось ещё, кроме как креститься? В своей квартире в тот день, когда мне явился Иисус, я пообещала Богу: «Если Ты покажешь мне, что Иисус жив, я последую за Ним». Бог ответил на мою молитву. Я не осмеливалась нарушить своё обещание.

К кому же мне нужно было обратиться с вопросом кре­щения? Я знала только одного человека - пастора Расмус­сена. Ну, а если об этом узнают жители Корсора? В таком маленьком, полном сплетен окружении новости распростра­нялись мгновенно. А последствия не трудно было себе представить.

Дания, возможно, была самой тотально лютеранской страной в мире. Лютеранская церковь была государствен­ной. Из четырех миллионов датчан более 90 процентов были её членами. В вопросах религии школа, в которой я преподавала, подобно всем государственным школам, на­ходилась под юрисдикцией церкви. Как церковные власти отреагируют на то, что преподаватель принимает крещение от пастора-пятидесятника?

А как насчёт моих коллег учителей? В таком городке, как Корсор, мы, учителя, были небольшой, привилегирован­ной группой, на которую с уважением смотрели все осталь­ные жители. Моя связь - даже просто посредством принятия крещения - с презираемыми пятидесятниками рассматривалась бы моими коллегами, как предательство общественных и интеллектуальных стандартов нашей про­фессии. Я уже знала, как отреагировала бы Эрна Сторм. А как насчёт Сорена? А другие мои коллеги, чьим уважением и дружбой я дорожила?

Что же мне было делать? В молитве про себя я выдох­нула слова, которые я читала так часто в последнее время: «Научи меня стезям Твоим» (Псалом 24: 4). Затем я выгля­нула из окна. Поезд приближался к Корсору. К тому момен­ту, когда он остановился, я уже приняла решение: «Я пойду прямо к пастору Расмуссену и попрошу его крестить меня».

Я села на свой велосипед на вокзальной стоянке и на­правилась прямо к дому Расмуссенов. По дороге меня не оставляли страхи: «Ты потеряешь Сорена. Ты потеряешь ра­боту. Ты выбросишь всё, над чем ты трудилась все эти

ГОДЫ».

Вдруг ко мне пришли слова из неожиданного источни­ка - одного из учебников по истории, которым мы пользова­лись в школе. По иронии судьбы, это были слова самого Лютера, когда он отвечал на религиозном суде, инсцениро­ванном против него: «Вот я стою, неся ответственность пе­ред своей совестью. Я не могу поступить иначе!» И для меня тоже наступил такой момент, когда я должна была от­вечать перед своей собственной совестью.

Расмуссены были явно удивлены, когда увидели меня, но они тепло приветствовали меня.

- Пастор Расмуссен, - сказала я, - я хочу креститься - действительно креститься. Не сделаете ли вы это для меня?

- Ну, - сказал он, - мы строим новое собрание с бапти­стерием, и как только оно будет готово, мы планируем про­ведение служения с крещением. Мы можем внести вас в список крещаемых.

- Но на то время у меня может не быть смелости, - сказала я ему, - чем дольше я буду ждать, тем труднее это будет.

Пастор Расмуссен задумчиво потёр подбородок.

- Летом мы иногда крестим людей в Стор-Баэльте, но сейчас это невозможно.

Он замолчал, а потом повернулся к жене:

- Эстер, мы не могли бы одолжить ванну и поставить её на кухне?

- Почему бы и нет? - ответила г-жа Расмуссен, - я уверена, г-жа Свенсен разрешит нам воспользоваться сво­ей ванной.

- Вас это устроит? - пастор Расмуссен повернулся ко мне, - вы не возражаете, чтобы креститься на нашей кухне, в ванной?

- Мне всё равно, как вы будете это делать, - ответила я, - лишь бы моя старая жизнь действительно была погре­бена!

- Давайте подумаем, - продолжил пастор Расмуссен, - сегодня пятница. Приходите завтра вечером часов в шесть, а мы приготовим для вас ванну в кухне.

На следующий день я, как и было договорено, появи­лась в доме Расмуссенов. Г-жа Расмуссен помогла мне облачиться в длинную белую ночную рубашку и повела меня на кухню. В центре на каменном полу стояла большая цинковая ванна с водой. «Мы немного нагрели воду для вас», - успокоила она меня.

Для засвидетельствования церемонии было приглаше­но несколько жён местных рыбаков. С ужасом я узнала в одной из них мать одного из своих учеников. До того мо­мента я тайно надеялась, что мой поступок не станет извес­тным никому. Теперь я знала, что через несколько дней это будет известно всей школе, как учителям, так и ученикам.

Я запомнила все детали той сцены. Пустые полки и сто­лы были безупречно чисты, но истёрты от многолетнего ис­пользования. Над плитой, на которой тихо шумел чайник, висели две большие чёрные сковородки. Единственным ук­рашением была деревянная доска для резки хлеба. На ней были слова: «Хлеб наш насущный даруй нам на сей день».

Мои ноги немели от холода голого каменного пола. Трудно было бы себе представить сцену, более резко кон­трастирующую со всем, к чему я привыкла. Только Бог мог сделать разрыв столь полным. Этим одним символическим актом я порывала со всем своим прошлым - обществен­ным, культурным, интеллектуальным и религиозным.

Ещё раз я взвесила все последствия того поступка, ко­торый я хотела совершить. Действительно ли я готова посту­питься хорошим отношением ко мне всех, кого я знала всю свою жизнь, чтобы с того момента стать чужаком в моём собственном народе навсегда? И, тем не менее, именно этого я и просила - «быть погребённой». Как много из свое­го прошлого можно было взять в могилу? Только сейчас я поняла, что такое похороны.

Сама церемония была короткой и простой. Мы стояли вокруг ванны, напротив друг друга. Пастор Расмуссен про­читал слова Иисуса: «Если кто хочет идти за Мною, от- вергнись себя и возьми крест свой, и следуй за Мною, ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретёт её» (Еван­гелие от Матфея 16: 24-25).

Закрыв Библию, пастор Расмуссен предложил помо­литься, но мой ум не следил за его молитвой. Меня порази­ли слова Иисуса, которые он только что прочёл: «Кто потеряет душу свою, тот обретёт её». Я поняла, что моё крещение в тот вечер стало началом этого обмена. Я теряла свою жизнь, такою, какой я знала её до сих пор. Взамен мне предлагалась другая жизнь, которую мне предстояло найти и обрести.

Когда пастор Расмуссен закончил молитву, я уселась в ванной. «По вашей вере, - услышала я его голос, - я кре­щу вас в смерть и воскресение Христа. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!» Затем он мягко, но уверенно окунул меня в воду, наклонив назад, подержал меня под водой секунду, а затем поднял.

Сидя в ванной, со стекающей по моему лицу водой, я уже не осознавала, где нахожусь. Важно было только одно - мои страхи и мучения прекратились! Вместо них моё сер­дце заполнилось глубоким, непоколебимым миром. Так Сам Бог засвидетельствовал Своё одобрение моему поступку. В предстоящие дни я могла держаться этой уверенности: «Я сделала то, что Бог потребовал от меня».