Хромая мечта

– Нет, милая, так не пойдёт.

– И что на этот раз не так?!..

Алёна устало плюхнулась на стул. Чёрт заложил волосы за ухо и сморщил лоб:

– Ты не понимаешь свою роль.

Алёна запустила пальцы в волосы и посмотрела в сторону:

– Сём, да я сама эту роль написала. Ну как я могу её не понимать?..

– Как человек, далёкий от театра, – вмешалась Света, – Ты пытаешься показать своё видение героини, а надо показать её саму.

– Я… я вообще ничего, видимо, не знаю. Давайте пока что-нибудь без меня, пойду умоюсь.

– Туалет в коридоре. Пойдём покажу!

– Отвали, Паш.

И ничего-то не получается. Ещё бы. В театре в жизни не играла.

А театр по вечернему времени пустовал. По коридору разносилось гулкое эхо шагов Алёны.

– Погоди!

Подбежал Семён.

– Аленька, я не хотел ничего обидного сказать, сердце моё.

– Да ладно, – улыбнулась Алёна. – Я же понимаю. Это твоя лучшая работа. Ты ждёшь от всех лучшей игры. Но… – Аля виновато пожала плечами, – кажется, я тоже не подхожу.

Семён поджал губы:

– Нет. Подходишь. Понять роль редко получается сразу. Так что не вешай свой милый нос. Умойся и топай назад: обсудим твою героиню.

Он поцеловал Алёну и вернулся в зал. Макс оторвался от сценария и спросил:

– Ну что, как там Аля? Не спеклась?

– Та! Всё в порядке. Работаем, ребята. Макс, давай седьмую сцену.

– А как без Алёнки-то?

– Только твои реплики. Половим нужную интонацию. Пошли.

Репетировали жарко. Макс, бритый наголо мужик тридцати пяти лет, в молодёжной компании смотрелся чуть неуместно, но играл с душой. «Менеджер самого среднего звена», в театральных своих увлечениях он находил отдушину от рабочей рутины.

Семён Чертанов – или просто Чёрт – походил на молодого Дали. Одержимый своими идеями и сценой, он оставался гениальным недоучкой, жалея времени на академическое образование. Чёрт в труппе пользовался непререкаемым авторитетом. Даже Дэн, самый бедовый из коллектива, затыкал фонтан своего красноречия, когда Семён начинал вещать.

– Хорошо, все молодцы! Паша, тебе надо сдерживаться. Не превращай трагедию в фарс. Инга, уйми свою бушующую сексуальность и сыграй наконец изящнее. Ты можешь, я видел. Света…

Света вскинула бровь и упёрла руки в боки.

– …отлично. Просто идеально. Умоляю, найди время и позанимайся с Ингой.

– Кто, если не я, да? – победно улыбнулась девушка.

– Спасибо, Свет! – шепнула Инга.

– Макс. Вижу, стараешься, но слишком уж ты зажат. Больше открытости, яркости. Живи ролью! Забудь, что играешь!

– Могу напиться. Качественно пьяный я вообще всё забываю.

– Ты понял, о чём я. Алёна, с тобой будем много и упорно работать. Ты в эту роль вписываешься, как первая статья в Конституцию, только нужен опыт и понимание. Ну? Идёмте, дамы и господа. Увидимся завтра в шесть.

Алёна с Семёном жили недалеко от ДК, на старой квартире Алиной мамы. Шли пешком, Алёна обняла Чёрта за руку и устало прижалась к нему. Сёма всё говорил о пьесе:

– Нет, Аль, мы же с тобой просто чудо сотворили! Это будет трогательно, как у Исполатова и проникновенно, как у Годара! Золотце ты моё, какой спектакль мы поставим!

– А мне кажется, «Хромая мечта» – плохое название. Мрачное слишком.

Чёрт широко раскрыл глаза:

– Да ты что! Как раз наоборот: к свету через мрак, хорошее в плохом, родство противоположностей – всё в этом названии есть. Отлично сочетается с названием труппы. «ЗаМир», пьеса «Хромая мечта»! – он взмахнул рукой в сторону воображаемой афиши. – Всё как надо. Сейчас наша задача – сыграть на все сто.

– Конечно, зая. Только я так устала. Давай сегодня вечером не будем репетировать. Я лучше высплюсь, чтобы назавтра силы были. Хорошо?

– Не могу спорить, когда ты делаешь такие глаза. Давай в магазин зайдём.

– Иди один, я пока поесть организую. И не забудь молока купить.

Зайдя в квартиру, Алёна сбросила туфли и направилась на кухню. Споро накрыла на стол и ушла в свою комнату.

Чёрт вернулся пару минут спустя. Заглянул к Алёне: та дремала, укрывшись простынёй. По комнате тут и там разбросаны были распечатки «Хромой мечты» и бумаги по работе Алёны. «Вот так смотришь на неё – и кто из нас драматург, спрашивается?» – подумал парень с нежностью. Прикрыл дверь, стрельнул на кухне тарелку с едой и ушёл в кабинет – думать над постановкой и планировать репетицию. Но, не дожевав холодные макароны, уснул прямо за столом.

А вот Алена спать не собиралась. Выждала, пока Сёма утонет во сне или в работе, выскользнула из-под простыни, включила ночник и достала из тумбочки бежевую картонную папку. Размотала тряпичные тесёмки и извлекла наружу пожелтевшие листы.

Почти всё на немецком. Такое и в переводчик не загрузишь: сплошь научная тарабарщина, простому смертному не понять. По-русски были только редкие рукописные заметки. Алёна разгладила загибающиеся углы и принялась читать:

«День шестнадцатый. Наметились первые сдвиги. Бессознательные мимические реакции и их обратная связь с эмоциональными центрами мозга оказались ключом к углублению контакта. В экстренном порядке переписываем программу: необходимо сосредоточиться на инстинктивных действиях добровольцев. Избранная с первого дня работ линия этического анализа, очевидно, не принесёт результатов».

Ниже следовала серия карандашных набросков: те самые «бессознательные мимические реакции» и способы контроля над ними. В полумраке спальни Алёна вглядывалась в бисерный почерк, досадуя, что раньше не прочла всю папку.

Тридцать лет эти бумаги пылились на антресолях. Мама Алёны бросила работу совсем молодой, ей не было ещё тридцати. Странная тогда вышла история.

Имя Кристины Агатовой до сих пор ещё кое-где помнят. Была она талантлива сверх всякой меры, и в своей области могла бы стать новой Марией Кюри. Сгубила юное дарование тяга к большим открытиям: едва закончив свою нашумевшую диссертацию, Кристина приняла участие в правительственных исследованиях. А потом проект закрыли. Агатовой прозрачно намекнули, что трудиться на профессиональной ниве она больше не сможет.

Вот и всё, что знала Алёна о маминой работе. Кристина была женщиной скрытной и не любила говорить о прошлом.

Со своим мужем она познакомилась на закате карьеры. Фридрих работал над схожим проектом, но в Германии. После закрытия исследований его чуть было не обвинили в шпионаже, но обошлось. А вот свою гениальную русскую подругу он не бросил. Умудрился получить советское тогда ещё гражданство и зажил вместе с ней. Крутились как могли. Как-то выкрутились.

Бледная тень собственной матери, Алёна так и не добилась расположения отца. А когда Кристина умерла, Фридрих и вовсе вернулся в Германию. Не смог жить дальше в стране, где всё напоминало о любимой.

В Петербурге осталась Алёна и опустевшая квартира.

Фридрих приезжал раз в несколько месяцев. Проверял, в порядке ли дом, встречался с дочерью. Встречи эти были в тягость обоим: Алёна злилась на себя, что в детстве из принципа отказалась учить немецкий, и теперь вот с родным отцом толком не поговорить. А Фридрих просто не любил всё русское: мрачную эту страну, угрюмых её людей и безжалостную погоду, что загубила здоровье Кристи.

Сейчас, лёжа в постели и разглядывая таинственные рисунки, Алёна поражалась, как много в жизни странного. Мама, лишённая блестящего будущего, папа, хранящий тайны супруги и через годы после её смерти… живёшь вот так себе и не знаешь, что каждый человек – это загадка, и удивительное кроется в любом из нас. Тем более – в уникальных людях вроде Кристины Агатовой.

* * *

– Сём, ты есть идёшь?

– Да, Аленька, минутку! Я тут… это… наброски делаю… сейчас!

Алёна зашла в кабинет и облокотилась о дверной косяк.

– Ты уже раскадровку на всю пьесу нарисовал, нам и играть ничего не надо. Поставим проектор и будем выводить на него твои рисунки. Сами встанем рядышком и будем текст по ролям читать. Или одна Инга может. У неё голос такой красивый…

Чёрт хохотнул. Встал из-за стола и изобразил зомби:

– Еда-а-а-а!..

– Пошли, трудоголик, – улыбнулась Аля.

Пообедали.

– Слушай, Сём, а Софья у нас кто по национальности?

Чёрт серьёзно задумался:

– Ну, рыжая, веснушчатая, невысокая… еврейка, наверное.

– Да как-то психологический портрет на этническую принадлежность не накладывается. Если она еврейка – то и характер должен быть чуточку… пробивным, что ли.

– Не, не скажи. Внешность это одно, а поведение – совсем другое. У Софьи по умолчанию пачка детских психологических травм, об этом есть… в третьей, пятой и… и в восьмой сцене. Намёками.

– А, точно. Прости, не проснулась ещё.

– Мм, ничего, – Чёрт глянул на часы, – Выходить уже скоро. А к чему ты спросила вообще?

– Да так… пытаюсь вжиться в образ. Я ведь не рассчитывала, что сама буду Софью играть. А то бы совсем иначе её придумала. Под себя.

– Ой, Аль, и хорошо, что ты так не сделала. С тобой бы никогда не случилось Софьиной истории, ты у меня слишком чудесная для хромых мечт.

– Льстец!

– Каков есть, – кивнул Семён и поцеловал Алёну в макушку, – ты молодец, что думаешь над такими вещами. Но… сосредоточься на естественности. Играй так, словно всё это происходит с тобой.

– Сём, ну я же не дура. Понимаю.

– Ты у меня самая умная. И самая красивая. Когда тебе пробный грим нанесли, я кровавыми слезами плакал.

– Помню я, как ты плакал. Всё говорил, что недостаточно страшно. И ржал.

– Дык всё ж для постановки, солнышко, – замахал руками Чёрт.

– Угу. Я знаю, – вздохнула Алёна, – Ты правда думаешь, что у нас получится?

– Честно?

Аля кивнула.

– Я никогда ни в чём не был так уверен. Мы с тобой написали чудесную пьесу. А мои ребята – самые талантливые дилетанты в мире. Только им этого не говори, а то я не знаю: обязательно или обидятся, или возгордятся.

Алёна хихикнула и встала из-за стола.

– Пойду оденусь. Обзвони пока всех, мало ли.

– Ну да, ну да. Люблю тебя.

Девушка покраснела.

* * *

Все были на месте. Паша рассказывал что-то Инге, та с озабоченным видом перелистывала страницы роли. Дэн, Света и Макс стояли отдельно и вполголоса спорили.

– О, шеф! – Дэн отошёл от остальных и поздоровался с Чёртом, – А у нас тут непонятка вышла.

– Привет, Денис. Ты афиши сделал?

– Да… в том-то и дело. Я лучше устроил. А вот им не нравится.

– То есть афиш ты не сделал?

Дэн смущённо поднял плечи.

– Знаешь, Дениска, это и мне не нравится.

– Да ты послушай хоть! Есть такой Валерий Степанов, друг моих предков. Позитивный дядька, у него своя гостиница. И как раз через пару дней приезжает какая-то делегация в составе полста человек. Строители там, не строители – я толком не понял. Во. И Степанов предложил под типа культурную программу выкупить для своих делегатов пятьдесят билетов на нашу премьеру. И вообще я потрепался, что мы ставим андеграундное моралите с грандамами и инженю. Публика на эту фишку клюёт – будь здоров. Так что билеты разлетятся.

Сёма помолчал пару секунд.

– А в чём подвох?

– Никакого подвоха. Разве что строители на конференциях... пьют. И могут, например, не дойти до нашего шоу. Или заблевать тут всё в порыве эмоций. Или драку устроить. Или попросить нас спеть «Владимирский Централ», я не знаю.

– А раньше ты об этом подумать не мог?!

– Да я и сейчас об этом не думаю, – буркнул Дэн. – Это вот Света с Максом злобствуют. Говорят, я всю премьеру запорю. А я треть билетов за день продал! Будет у нас полный зал, я всё устрою.

– Сём!

Макс подошёл ближе.

– Сём, Деня так на нашу премьеру свой любимый стрип-клуб позовёт. Опять. Дай я всё сделаю.

– Прогонишь пьяных воротил песка и кирпича с нашего междусобойчика?

– Да не. Идея Дэна хоть и дурацкая, а использовать её надо. Но для вящего успокоения я бы поговорил с этим Степановым. Чтобы нам дорогие гости вакханалии в зрительском зале не учинили. Да и, раз мы привлекаем связи, я могу с работы людей пригласить. Хочу, чтобы всё было хорошо сделано, ты понимаешь?

– Ещё бы не понять, – кивнул Семён. – Но когда ты будешь этим всем заниматься?

– А я отпуск взял на десять дней. Премьера же. Большое дело.

– Ух ты!

Семён горячо пожал руку Макса.

– Ну Макс, ну красава! Я очень это ценю, так и знай. Молодец, дружище!

– Да чего я там на югах не видел! – улыбнулся он и подмигнул.

Чёрт забрался на сцену и громко хлопнул в ладоши:

– Так! Начинаем! Я хочу, чтобы сегодня вы получше узнали друг друга. Софья, на сцену!

Алёна скромно встала за спиной режиссёра. В сценическом костюме она преобразилась: очарование нежных черт скрылось под маской неуверенности и страха. Взлохмаченные, а затем кое-как причёсанные кудри, мешковатая одежда и робкий взгляд. Обернувшись на неё мельком, Чёрт обомлел:

– Вау. Молодец. Гкхм. Так вот, со второй сцены. Акценты по эмоциям все помнят? Если где непонятно или есть замечания – сразу обсуждаем! Вы должны знать, почему ваши персонажи поступают так, а не иначе. Вы должны знать это и верить в это! Пока не получится – никуда не уйдём. Анастасия, ваш выход!

Света поднялась на сцену, прокашлялась и смахнула пылинку с рукава. Достала из нагрудного кармана очки-половинки, села на стул, положила папку с бумагами на колени. И – преобразилась в надменную сорокалетнюю деву с орлиным прищуром. Дева сосредоточенно уставилась в записи. Семён отошёл к кулисе и скомандовал:

– Начали!

* * *

…Софья вошла и тихо поздоровалась. Анастасия оторвалась от дел и недовольно оглядела просительницу.

– И вам здравствуйте, девушка. Я могу вам чем-то помочь?

– Да… меня Павел Игнатьевич из экзаменационной комиссии… к вам направил.

– И зачем, интересно знать?

Софья отступила немного:

– А он вам разве не рассказывал?

Анастасия приподняла бровь:

– Представьте себе, нет. И как он мог, подлец, забыть о… как вас там?

– Софья. Грекова.

– Милочка, а вы, может быть, звезда? Или опытный постановщик? Или декоратор?

Софья помотала головой.

– Так и зачем вас Павел Игнатьевич ко мне направил?

У девушки задрожали губы. Она замолчала, испуганно глядя на Анастасию.

– Да не молчите же! Помолчать вы могли и снаружи, а здесь извольте объясниться или идите уже домой и не тратьте моё время.

Женщина поправила очки и вперила в Софью пристальный взгляд.

– Так что вы решили?

Девушка зажмурилась, сжала кулачки и пробормотала:

– Я очень хочу стать актрисой! Но боюсь выступать, робею страшно. И Павел Игнатьевич сказал, что если я поработаю в театре и пообщаюсь с актёрами, то смогу... привыкнуть к сцене.

Она открыла глаза.

– И я пришла к вам.

– Вот оно что.

Анастасия сняла очки и легонько постучала дужкой по виску.

– Софьюшка, у нас тут театр имени Пришвина. Да мне в день по три раза звонят молодые и талантливые, просятся «поработать». Это вам не клуб по интересам! Нельзя вот так просто прийти.

– Но…

– Что?

– …я же пришла.

* * *

– Нет-нет-нет, Света, ты должна улыбнуться! Не просто приподнять уголки губ, а удивлённо, умилённо так улыбнуться!

– Чёрт, ты же сам говорил, что Анастасия – мисс Ледяное Сердце! Холодная, чопорная, надменная. И Софью она берёт лишь затем, чтобы помочь ей избавиться от бесполезных фантазий, так?

– Да. Но Софья у нас должна всех и каждого за сердце тронуть. Софья естественна, наивна и мечтательна – настолько, что и Анастасью нашу свет Григорьевну заставит умилиться. Всё в постановке должно работать на сострадание Софочке. Ещё раз с начала!

* * *

В этот день репетировали до глубокой ночи. Денис и Макс были на машинах, пообещали всех развести. Кроме Инги: та жила в области, а посему получила приглашение переночевать у Чёрта и Алёны.

Аля даже напряглась немного. Инга была редкой красавицей, из-за чего, кстати, и не смогла сыграть под неё написанную роль. Когда Алёна с Чёртом работали над пьесой, эту проблему как-то упустили из виду: Инга неплохо умела перевоплощаться, но как её ни разодень, в убедительную дурнушку обратиться не смогла. Вот и пришлось Алёне занять вакантное место. Времени искать замену не было совсем: и так завозились с проработкой персонажей, и на репетиции оставалось меньше месяца.

И всё вроде было в порядке, но…

– Инга, только не вздумай ко мне приставать на глазах у Алёны. У неё пятый разряд по карате и Уду Шу, убьёт на месте.

– Сёма, шуточки твои! – возмутилась Инга. А сама бросила косой взгляд на Алёну и погрустнела.

– Я своё Уду Шу сперва на тебе применю, чертяка ты эдакий. Зайди в магазин, купи тортик.

– Опять в одиночестве? О, жестокая судьба!

– Только не суфле. Идём, Инга.

Поднялись, сели на кухне, налили чаю. Чёрт, наверное, застрял в очереди.

– Аль…

– Чего? Сахару подать?

– Да нет, – Инга отвела глаза. – Я давно сказать тебе хотела: мне очень нравится Сёма.

– А то я не знаю.

– То есть ты в курсе, да?..

Аля громко помешивала чай в кружке.

– В курсе. Угадай, что я думаю на этот счёт.

– Плевать ты хотела на мои чувства – лишь бы только я к нему не лезла?

Аля усмехнулась:

– Нет. Сёмка любит меня, а я люблю его. Ничего тебе не светит.

– Это ещё...

– И не надо меня перебивать. Ты своим липучим сердцем можешь весь коллектив раскачать, а от этого будет плохо всем. Не только мне. Первым же Сёмка пострадает.

– Чушь!..

– А ты что думала? Кинешься ты ему на шею. Я вспылю, мы поругаемся. Репетициям швах, постановка провалится. А ты сможешь гордиться, что всё запорола.

– Не повышай на меня голос!

– А я тихо говорю, Инга. Нравится Чёрт? Забудь. Вот прямо сейчас и забудь. Единственное, что ты можешь сделать ради него – это зарезать на корню свои любовные притязания. И помочь делу, которое так важно для Черта.

Инга побледнела. Постучала по столу ногтями.

– Зря ты это всё, Алёна.

–?

– Он мне нравится. А я ему нет. Мне последние дни казалось почему-то, что ты всё и всех понимаешь, и я решила... что ты...

В дверях раздался шум: вернулся Чёрт. Инга посмотрела на потолок и поморгала.

– Об чём беседа, девочки?

– Заходи, расскажу! – крикнула Аля и протянула Инге салфетку. Та аккуратно промакнула глаза.

Чёрт вплыл в комнату и важно водрузил на стол маленький шоколадный тортик:

– Произведение лучших шоколатье Урюпинской кондитерской фабрики, готовьтесь наслаждаться, дамы.

– Да, мы будем наслаждаться. Инга, тебе молочка в чай подлить?

– Угу.

Инга пристально смотрела в окно:

– Я тут подумала…

– Мм? – подбодрил Чёрт.

– Вы сегодня ничего странного не почувствовали?

Сёма пожал плечами, Аля сделала вид, что не расслышала.

– Да нет, вроде, – сказал Чёрт. – А что?

– Мне показалось… да нет, глупости.

– Говори уже, – Чёрт даже тортик в сторону отодвинул.

– Когда мы сегодня битый час обсуждали жизнь Софьи, придумывали ей все эти истории, которые нужны Алёне для погружения в образ… мне показалось, что я Софочку всю жизнь знаю. Словно мы про мою подругу пьесу ставим. Вот. И я потом у Макса спросила, он согласился.

– Согласился с тем, что знает Софью?

– Нет. Что странно это. Но, – Инга придвинула к себе блюдце с куском торта, – это ведь хорошо, да? Значит, образ героини выходит убедительным и достоверным. Да и мы как-то собрались. Никогда ещё так не играли. Даже Дэн не опаздывает.

Она кивнула себе самой и закончила:

– Чудесная пьеса. Кстати, спасибо, Сём, что роль мою расширили.

– Пфф! А как я мог этого не сделать? Аля так и сказала: из твоей героини получится отменный манок для мужской аудитории.

Инга дёрнулась, как от укола.

Алёна плеснула себе молока и подытожила:

– Повезло Сёмке с командой.

– А с возлюбленной я вообще джек-пот отхватил, – поддакнул Чёрт и мимоходом поцеловал Алю.

Инга сосредоточенно ковыряла ложкой кусок торта. Доедали в молчании.

– Ну, девчонки, вы как хотите, а я спать. Всего-то пять дней осталось. Надо блюсти режим, а то уснём все прямо на премьере.

– А что, очень даже андеграундно получится. В самый раз по замыслу Дениса, – пожала плечами Аля.

Чёрт цыкнул языком:

– Не, спящий я – это зрелище не для широкой публики. Так что баиньки! Аль, постелешь Инге у себя?

– Ну не у тебя же.

– Ребят! – вмешалась Инга, – Я такая усталая, сейчас прям на стуле усну. Просто покажите, куда упасть.

Чёрт, стоя за спиной Инги, ткнул пальцем на себя, а потом в сторону кабинета. Аля махнула рукой: иди уже.

– Инга. Для начала в ванной не упади. Умойся хоть перед сном. А потом вон – моя комната, я тебе как раз пока постелю.

– Спасибо, ребят. Сём… а где он?

– А, к себе ушёл.

– Понятно. Аль...

– Мм?

Инга вздохнула и глянула на Алёну исподлобья:

– Давай сделаем вид, что этого разговора не было.

– Проехали.

– Ладно, – успокоилась она. – Я, пожалуй, в ванную?

– Угу. Полотенце красное возьми.

– Гостевое?

– Чистое.

Она ушла, и Аля устало вытерла лицо ладонями.

Зашла в спальню, включила свет. Критическим взором обвела россыпь бумаг на полу. Подобрала те, что лежали ближе к кровати. Стянула с кровати верхний матрас, достала из шкафа запасной комплект белья и подушку. Застелила всё, ещё раз осмотрелась, поспешно убрала в тумбочку лежавший в кресле бюстгальтер и повернулась к двери: вошла Инга.

– Вот, ложись в постель, я на полу посплю.

– Ещё чего. Я гостья, сплю где хочу. И на полу мне нравится больше, – Инга договаривала, уже зарываясь лицом в подушку.

– Аль?

– Мм?

– А можно вопрос?

– Давай.

– А почему вы с Сёмой не спите вместе?

Алина как раз доставала папку из тумбочки. Так и замерла посреди движения.

– Да, видишь ли, мы когда спим вместе – то, собственно, и не спим. Совсем. А сейчас работы много, и нужно хоть кусочек ночи оставлять на сон.

– Я почему-то так и подумала…

– Мы разве не договорились закрыть тему? – спросила Алёна. – Эй?

Но Инга уже сопела, зажав одеяло коленками. Алёна переставила ночник поближе к креслу и раскрыла папку.

«День тридцатый. И.Г. отказался продолжать исследования. Ф. сообщает, что в его команде аналогичные сложности. Вести проект всё сложнее.

Выяснили, что формируемое добровольцами пространство усиленного взаимовосприятия оказывает мощное успокаивающее и гармонизирующее воздействие. Вместе с тем оное состояние остаётся аморфным и проявляется скорее эпизодически.

Хуже то, что добровольцы неосознанно перенимают наши техники воздействия. Влияние, оказываемое на рабочую группу, нельзя назвать деструктивным, но по мере эскалации эмпатической связи мы утрачиваем объективность, без которой успех недостижим. Форсирование сверхчувственного взаимовосприятия разграничивает созидательный потенциал любой социальной группы. Но мы как будто сами принимаем лекарство, которое должны были испытывать. Учитывая, что по мере продолжения работ «харизма» добровольцев будет только расти, я не уверена, что мы сможем закончить исследование».

Алёна проморгалась, отгоняя сон. Мамин проект провалился, это не новость. Но упражнения из папки потихоньку дают эффект. Надо ещё раз изучить карту жестов. И попытаться перевести подписи на мимической схеме с первых страниц. Девушка взяла со стола ноутбук и погрузилась в работу.

* * *

– Солнце, ты сегодня спала вообще? – Чёрт посмотрел на любимую с состраданием.

Алёна широко зевнула.

– Да-а-а-а-а... ой. Да. Наоборот, переспала. Выходной же. А где Инга?

– Ушла часа два назад. Держи.

– Мм, с мёдом! Спасибо, любимый.

Алёна сидела на кухне, кутаясь в ванный халат. Несмотря на холодный душ, организм всё ещё требовал одеяла и подушки.

Пока Аля, причмокивая от удовольствия, пила разогретое молоко, Чёрт раскладывал по столу эскизы.

– Смотри, Аль. Как тебе?

– Это для финальной сцены? Неплохо. А точно успеют собрать?

– Да точно, точно. Там всего-то и работы: одна деревянная коробка, две стойки, перекладина и занавесь. Вот с последней, правда, сложности.

– Какие?

– Дорогая она. В главном зале ДК слишком большая висит, я сперва думал оттуда взять…

– И что делать?

– Не знаю. У тебя есть лишних тридцать тысяч?

– Погоди…

Алёна демонстративно похлопала себя по карманам.

– Не. Нету.

Задумались. Алёна хмыкнула:

– А давай из спальни возьмём.

– Она же антикварная!

– Угу, и моль её грызёт в пенсне и цилиндре. Чёрт, мы должны всё сделать хорошо. Макс вон ради общего дела отпуска не пожалел. А я что? Занавеску зажму? Ха! Только она маленькая ведь… нет?

Чёрт сжал кулаки и сощурился от восторга:

– Аленька, какая ты у меня молодец! Ничего, отличная в спальне занавеска, самое оно!

Он убежал в спальню и вернулся ещё более счастливый:

– Да ведь супер просто! Как я раньше не замечал! Снимем, будет очень светлая комната… ой, ты чего? Да не навсегда же снимем, так, пока… я просто в том смысле, что ничего ведь страшного, и ты придумала как нельзя лучше…

Алёна согнала тень с лица и отмахнулась:

– Порядок, Сём. Я просто очень люблю этот дом. Иногда мне кажется, что тут вообще ничего нельзя трогать. Это же память о маме.

Она допила молоко и села, поджав под себя колени. Чёрт посерьёзнел и сел рядом.

– Я ещё заметил, что тут очень мало её вещей.

– Да, – не сразу ответила Алёна, – папа почти всё вывез после её смерти. Он её очень любил.

– Прости, солнце. Расстроил я тебя.

Алёна фыркнула и потрепала Чёрта за волосы:

– И ничего не расстроил. Просто я тоже её любила.

Она шмыгнула носом.

– Аль, может, не будем об этом? Тебе нельзя нервничать, скоро премьера. Думать надо только о спектакле.

– Брось, Сём. Я редко говорю о ней, но мне это нужно. Я рассказывала, как мама умерла?

Чёрт помотал головой.

– В две тысячи четвёртом лето выдалось ветреное. А мама очень любила гулять. У неё прям пунктик был: она же у меня не работала, так, немного помогала отцу. Времени много свободного. И как-то раз она простудилась.

Аля закусила губу.

– Простудилась и слегла. Мы даже не переживали: ерунда ведь! А ей потихоньку становилось хуже. Мы отвезли её в больницу, сделали анализы. Помню, доктор потом долго ругал отца: чего так запустили супругу? Почему не позвонили раньше?! Оказалось, у мамы была грибковая пневмония. Она две недели ещё пролежала в больнице и очень тихо умерла. Угасла.

Чёрт обнимал Алёну и не знал, что говорить. Но девушка просто прижалась к нему плечом и задумчиво глядела в одну точку.

– Папа потом месяц ни с кем не разговаривал. Только по делу. Он у меня такой сильный, ты бы знал, но мамина смерть его надломила. Он уехал сразу, как её похоронили.

В полуденной тишине звонко клацала секундная стрелка.

– Ты скучаешь по ним?

Аля кивнула и прижалась к Чёрту:

– Да. Очень. Обними меня покрепче, Сём.

* * *

Макс критически осмотрел декорации:

– Не мелковато вышло?

– Брось, старик, в самый раз. Главное, зритель поймёт, что это.

Макс сложил руки на груди.

– Сцена на сцене. Слегка запутанно.

– Угу, ты уже говорил. Запутанно, как и всё гениальное.

– Всё гениальное просто.

– Например – Девятая Симфония, да?

Сёма взобрался на сцену и подошёл к монтажникам:

– Ребят, не уходите пока. Нам ещё свет настроить нужно… может, пару новых ламп повесим. Поможете? Сочтёмся. Постойте тут пока. Света!

Он огляделся и слез со сцены.

– Макс, ты Свету не видел?

– Да они в коридоре, с Алей шушукаются. И Пашка там. И Инга. И меня звали, – договорил он в спину Чёрту.

Артисты во главе с Алёной стояли поодаль от двери в зал, у окна. Аля плавно взмахивала руками, а Света повторяла за ней.

– Девчонки, что тут у вас?

Алёна вздрогнула.

– Ой, Сём, напугал. Мы тут над жестами работаем.

Света ещё несколько раз повторила движение и наконец обратила внимание на Семёна.

– Твоя Алька – гений, Чёрт. С её поправками у меня как-то совсем по-другому получается. Я прям чувствую. Знаешь, как у итальянских женщин, только лучше: кажется, дело в поджатых локтях. Голос сильнее становится. Даже дышится по-другому.

Чёрт выслушал тираду с растущим нетерпением:

– Алёнка у нас не человек, а дар небесный, все мы это знаем. Да, солнце?

Аля скромно подняла глаза к потолку.

– …но сейчас мне нужна твоя помощь. Пока монтажники не ушли, хочу освещение проверить.

– Ну и проверяй, ты же режиссёр. А мы тут пока потренируемся.

Чёрт нахмурился:

– Света! Я бы не стал просить, если бы не было нужно! И то, что я спёр у тебя режиссёрские полномочия, ещё не означает, что ты враз утратила память и свет ставить разучилась. Идём-идём. Аль, с Ингой поработайте пока? Ну всё.

Чёрт и Света ушли. Инга глянула на Алину мельком и отвернулась к стене. Алёна отвела её в сторону от остальных:

– Прекрати оскорбляться.

– Иди к чёрту!

– Я и так с ним. Ладно, как хочешь. Но хотя бы просто постой с нами. Постарайся сделать вид, что всё в порядке.

– Хорошо.

* * *

Свет выставляли долго. Макс всё порывался помочь, но в итоге вышел в коридор. Когда результат наконец устроил Свету и Семёна, они присели на стулья и дали себе пару минут отдыха.

– Мастерство не пропьёшь, Светлана! Здорово выходит. Вот именно так я себе всё и представлял.

Сёма сложил пальцы рамочкой и осмотрел сцену.

– А ты фотографией ещё занимаешься, Чёрт?

– Забросил, времени нет.

– У тебя же была выставка?

– Да какая там выставка! Так, маленькая комнатка, в три слоя фотографиями обвешанная.

Света приподняла брови:

– На комплимент напрашиваешься? Аля показывала кое-что из твоих последних фоток. Я не разбираюсь, но это круто. Ты отлично умеешь поймать момент.

Чёрт положил подбородок на сжатые кулаки.

– Эх, и когда только Аля всё успевает? Кстати, что вы там такое репетировали? Уж если кому кого и учить – то тебе Алёну, а не наоборот.

– Я сама понять не могу. Волшебство какое-то: Аля показывает те же вещи, что делаю я сама, но с махонькими поправками. И всё! Всё становится иначе. Ты бы сам с ней поговорил. Заодно и мне потом расскажешь, в чём фокус.

– Так спроси её.

– Не, – Света потянула шею, – не хочу лезть. Смешное такое чувство. Как в детстве, когда знаешь, что Дед Мороз не настоящий, а всё равно радуешься. Так и сейчас: наверное, нет в Алиных идеях ничего такого, но чуда хочется.

Сёма поджал губы:

– Тогда и я приставать не стану. Чтобы не нарушать особую театральную магию. Алёна Блейн-Агатова, хе. Пошли, позовём народ.

Девчонки вместе с Дэном, Пашей и Максом всё ещё разговаривали в коридоре, задумчивые и сосредоточенные.

– Ребята! Всё готово, будем прогонять последние три сцены! Внутрь, внутрь, проходите внутрь.

Его как будто не услышали.

– Наро-о-од!

Чёрт не выдержал и подошёл поближе.

– Ну чего вы?

Паша, обычно сутулый и заискивающий, стоял, задумчиво прикрыв рот рукой.

– А, Сём. Мы за этот час столько обсудили. Я… ух! – он резко выдохнул и потряс ладонями в воздухе, – Давай сегодня подольше задержимся! У меня столько идей, хочу опробовать.

– Не знаю, посмотрим, как ребята…

– Я за, – подключился Макс. – Ты был прав, я зажимаюсь, всю атмосферу рушу. Надо бы прогнать мои сцены хоть по разу, а лучше по несколько. Чтобы всё было как надо.

– Макс, ты и так уже играешь неплохо. Да и по организационной части у тебя задача есть.

– Там всё улажено, – отрезал Макс. – Билеты, кстати, проданы на два дня вперёд. Так что как минимум три представления мы отыграем… если публика после первого не разбежится. Ещё и заработаем.

Он покачал указательным пальцем и спросил:

– А ты как думаешь: Игорь хочет помочь Софье избавиться от собственных страхов или действует, руководствуясь бессознательным отцовским инстинктом? Потому что я насчёт взгляда не уверен. Как я на неё должен смотреть…

– Сём, Сём. А я? С какого именно момента Артём начинает видеть потенциал Софьи? И он сразу замечает в ней нечто привлекательное или сперва ориентируется на позицию Анастасии Григорьевны и её суждения?

– Да это же очевидно, Паш! – вмешалась Инга. – Анастасия держит коллектив в ежовых рукавицах, и с ней из дурного принципа все заведомо несогласны. Так что у тебя не два, а три этапа: симпатия от протеста, удивлённое восхищение и сострадательное влечение.

Инга развела руками, как бы спрашивая: ну и чего здесь непонятного? – и повернулась к Чёрту:

– А вот у меня и правда проблема. Аня, по сути, получает всё, чего хочет Софочка. Но при этом в рамках сюжета никак не успевает ей помочь. Или не может. Моя героиня осознаёт уязвимость Софочки или всё же загружена собственными задачами настолько, что просто не думает о Софье? То есть думает, конечно, но как и в каком ключе…

– Стоп-стоп-стоп! А ну, прекратить дискуссию! Аль, ты что с ними сотворила?!

– Я? Ничего. Мы разобрали моменты, которые я считала важными. Ну, я подсказала пару нужных интонаций там, жестов... – Аля подняла тонкое плечико. – Что плохого-то?..

Чёрт крякнул и почесал в затылке.

– В пятницу премьера. Мы уже всё отрепетировали по самое не балуйся. Сегодня должны добить концовку, а завтра-послезавтра сделать пару контрольных прогонов. И всё. Сейчас уже поздно перебирать пьесу по косточкам.

Но во взглядах труппы Чёрт согласия не заметил.

– Дэн! Ну хоть ты-то меня поддержи!

Дэн, хмурый, сидел на подоконнике. Вокруг в беспорядке лежали страницы пьесы. Он шевелил губами и морщился, вспоминая что-то.

– А что я? Моё дело вообще швах. Я реально всё играю хреново. Нужно заново, всё заново пройти. Особенно начало, где Николай к Ане подкатывает, а Софочка ему ломает всю малину. Это же старт конфликта второго плана, а я там не подлец, а шут. Чёрт, ну как ты мог мне позволить так себя вести! А ещё режиссёр, чтоб тебя.

Чёрт хлопал ртом, как рыба. Его труппу похитили инопланетяне, а на Земле остались биороботы. Так и есть, иного объяснения не существует.

У Макса зазвонил мобильный.

– Да! Здравствуйте, Валерий. Брошюры? Нет. И программок нет. Ну, вот такой театр… Солидность – не всегда синоним качества, поверьте моему опыту… Да каждый первый, приезжая в Питер, ходит в Мариинку! А вот новаторская постановка от будущего классика драматургии Семёна Чертанова – это событие вполне себе уникальное. Да… Валерий, поймите и вы меня: у нас на неделю вперёд места распроданы. Как уж мы шумихи ни пытались избежать, а не вышло. А что билеты так дёшево? Валерий Викторович, вот уж не ждал такого вопроса. Хотите дороже? Ха-ха, да… да. И я не говорю, что вы отказываетесь. Понимаю, понимаю.

Чёрт, слушая разговор, слегка побледнел. Макс выставил ладонь – «всё в порядке».

– …вы хотите быть уверенным, что гости не разочаруются. Но это я вам гарантирую безоговорочно. Да хоть деньги за билеты вернём. Коньяк? Только не тратьтесь сильно, а то мне неловко… Да, уверен. Отлично! Ждём вас.

– Что там? – спросил Чёрт.

– Да коньяк обещал привезти.

– С какой радости?

– Ему понравится, и он нам его в благодарность подарит.

– Ага, – Чёрт еле сдержал приступ нервного смеха.

Аля подошла и тронула его за плечо.

– Сём, не переживай. Всё пройдёт замечательно. Главное только сейчас сосредоточиться и хорошо поработать. Ну, идём?

Чёрт встряхнулся:

– Пошли в зал, жертвы творчества!

* * *

Работали, как заведённые. Предпоследнюю сцену прогнали семь раз, пока Света наконец не согласилась, что лучше сыграть уже не получится. Чёрт чувствовал себя чуть ли не лишним: сам он появлялся в пьесе буквально на один эпизод, так, больше для проформы, и овладевшее труппой единство ещё не захлестнуло его с головой. Но потом Алёна стала прорабатывать финальную сцену.

* * *

Софочка пряталась за кулисами. Анастасия Григорьевна запретила ей появляться в Пришвинском, и внутрь девушку провела Аня. Она сама сейчас играла Юнону, там, на сцене.

Были слышны отголоски действия. Софья подглядывала сквозь бархатные кулисы и, сдерживая слёзы, неслышно повторяла реплики вслед за Аней. Постепенно её руки, державшие занавес, опускались, глаза покрывала влага. Девушка держалась изо всех сил. Но не было их уже, тех сил.

И сев на пол, сжавшись, обхватив руками колени, она плакала – тихо, чтобы никого не потревожить, и так безнадёжно, так глубоко безнадёжно. Ведь теперь уже ей было ясно, что никогда-никогда на сцену она не попадёт. Никогда не встанет под лучи софитов. Никогда не перевоплотится в другого человека, запертая в самой себе страхом и неверием.

* * *

Свет погас. Семён спустился со сцены и плюхнулся на стул. Все молчали. Света курила, несмотря на запрет, Дэн грыз ногти. Паша смотрел в окно, щурясь и моргая. Макс теребил переносицу и медленно качал головой. Инга стирала с лица поплывшую косметику.

Аля подошла к труппе:

– Ребят, ну чего вы? Нормально хоть?

Она заискивающе улыбнулась, но улыбка сразу сползла с лица:

– Я… переиграла, да?

– Нет, гкхм! – прокашлялся Макс. – Это было потрясающе.

Света выпустила струйку дыма:

– Я, конечно, знала, что ты молодец. Но никогда бы не подумала, что… – она зажмурилась, прижав ладонь к глазам, – Прости нас, Аль. Ты слишком хороша для нашего коллективчика.

Света дрожащей рукой поднесла сигарету к губам и глубоко затянулась. Аля недоумённо осмотрела всех и заулыбалась:

– Ребят, ну я же всему научилась у вас.

Чёрт посмотрел на неё грустно:

– Вот такому мы бы тебя не научили.

– Бросьте вы! Просто у меня главная роль, она легко раскрывается. А теперь надо раскрыть все ваши. Два дня ещё. Успеем.

Все переглянулись. Инга откашлялась:

– Аль, извини, если я чем-то... если как-то...

– Всё хорошо, Инга.

Аля посмотрела подруге в глаза и кивнула. Кажется, та успокоилась.

Паша постучал себя по тощим коленкам:

– Р-ребят. А давайте… – он мельком глянул на Дэна, – начнём с Дениса. Прямо сейчас, времени терять не будем.

Дэн улыбнулся, но со стула не встал:

– Спасибо, Паш. Только дай я отойду чутка.

И работа закипела по новой.

* * *

На премьере никто уже не волновался – сил не было.

Отыграли как по нотам, ни единой промашки. Скучающие и беспокойные поначалу зрители скоро притихли.

Когда занавес опустился и актёры вышли на поклон, зал ответил гробовым молчанием. Чёрт бросил косой взгляд на команду и увидел на лицах друзей собственное недоумение. Выпрямился, поднёс ко рту микрофон:

– Спасибо вам за внимание, дорогие гости. Надеюсь, вам пришлась по вкусу наша маленькая история.

И тут словно бомба взорвалась. Зрительный зал превратился в бушующий океан, и овация всё никак не умолкала. Да и сами актёры, осознав свой успех, кинулись обнимать друг друга. Девчонки посылали в зал воздушные поцелуи, Чёрт пытался сказать что-то насчёт повторных выступлений, а раскрасневшийся Валерий Викторович прорывался к сцене, чтобы пожать руку Максу. Коньяку не подарил: «Это дешёвое пойло я по жадности затарил, нет, да я вам ящик Хеннесси из Франции закажу! Настоящего! Как вы... как это вообще?.. как это может так душу рвать?!..»

* * *

«С глубокой печалью я вынуждена прекратить работу. Мы сумели смоделировать в группе добровольцев ярко экспансивную энергетику; под её влияние подпадает любой сторонний наблюдатель. Это потрясающий результат, но приказ руководства категоричен. Группа будет расформирована и быстро утратит благоприобретённое дарование.

Я, Кристина Агатова, закрываю своё исследование. Попытка научить людей сопереживанию и состраданию закончилась ничем. Мир ещё не готов к таким переменам. И вряд ли когда-нибудь будет готов».

* * *

Три концерта в ДК отыграть не удалось. После второго приехали из Мариинки, срочно затребовали выступить. Тут-то и выяснилось, что у труппы и юридического статуса нет никакого: Чёрт в забывчивости растерял все бумаги. Но это уже никого не волновало.

На «Хромую мечту» съезжались со всей страны. О «феномене Чертовского» заговорили на телевидении, газеты сражались за интервью с режиссёром. Но тут выручил Денис: его отец отрядил ребят из своей охраны прикрыть артистов от прессы.

С «ЗаМиром» творилось обыкновенное чудо: с каждой игрой ребята выступали всё лучше. Репетировали, как и за два дня до премьеры: одержимо, самозабвенно и счастливо.

Аля всё пыталась понять, что же они создали. Из материалов маминого проекта были взяты части, но никак не целое. Но тайна эта не мучила её и не терзала: среди друзей Алёна как-то по-новому чувствовала мир.

А интервью всё-таки дать пришлось, приехали с Первого. Общаться с прессой делегировали Алю. Чёрт так и заявил:

– Милая, я не знаю, как тебе это удалось. Как ты заставила всех нас это сделать.

– Так я…

– А вот теперь иди и скажи им, что тоже не знаешь. Паш, а ну давай-ка ещё раз! Походка мне твоя не нравится, слишком носок вперёд выносишь.

Аля тогда потёрлась немного у края сцены и спустилась вниз. В проходе между стульями ждала съёмочная группа.

– Вы только ребят не отвлекайте, пожалуйста. Нам нужно работать.

– Хорошо, всего пару вопросов, – ответила репортёрша.

– У меня, если честно, тоже времени совсем нет. Так что давайте ограничимся одним.

Репортёрша вздохнула и посовещалась с директором театра. Тот рьяно отмахнулся: «Нет, нет! Категорически!», и женщина повернулась к Але.

– Хорошо. Скажите, в чём загадка вашей истории? Почему она вызывает такой живой отклик в людях?

– О. Это рассказ о сочувствии. О том, как глубока боль отчаяния, и как нам всем равно тяжело проходить через неё в одиночестве.

Аля склонила голову, словно извиняясь за свой странный ответ.

– Ну, я пошла. Спасибо вам за интерес к нашей постановке.

И упорхнула.

* * *

«Синхронность особо ярко проявляется в поведении птичьих стай: до сих пор остаётся загадкой метод коммуникации, позволяющий птицам координироваться в больших скоплениях. Схожие примеры чувствительности, однако, отмечены и у высших животных.

Функционал интуитивного взаимовосприятия теоретически доступен человеку. Однако он никогда не был использован в полной мере. Возможно, потому, что никогда не был востребован?

Неоспорим тот факт, что технический прогресс шагнул много дальше прогресса этики. И не этим ли объясняется печальная картина нынешнего мира? Возможно, найдя способ пробудить спящий потенциал эмпатического единства, мы сможем освободить человека от оков эгоизма и жестокости. Единство чувств, со-чувствие открывает перед нами дверь в светлое царство завтрашнего дня.

Предельная искренность и абсолютная чистота межличностного контакта…»

Далее неразборчиво. Кристина Агатова, сентябрь 1982-го года, перевод с немецкого.

ЮГ

– А тебе не тяжело их носить?

– Это энергия и свет. Крылья ничего не весят.

Крылья Юга развиваются у него за спиной. Огромные, радужные, чарующие. Самое странное, что растут они откуда-то из головы. Из затылка. Светятся ярко, и приглядеться я никак не могу.

– Красивые.

– Нравятся? – спрашивает с тихой гордостью.

– Очень!

Я пробовал спрашивать ещё, откуда он такой взялся. Отмалчивается. Нет, ясное дело: делиться ценной информацией с туземцами – оно для всех космических путешественников страшное вето. Но вообще Юг разговорчивый. Глядишь и проболтается.

– Скажи хотя бы – ты с другой планеты?

Он выдыхает устало:

– И почему это тебя так волнует?

Я теряюсь с ответом. Действительно: встретить человека с крыльями, растущими из черепа, и интересоваться его происхождением – какая, право слово, нелепица…

– Ну… Не с каждым ведь случается похожая история.

– Ты прав, не с каждым. Хотя вот почему ты, например, уверен, что она с тобой случилась?

И снова вопрос-тупик. Юг ухмыляется и добавляет:

– Прости, не лучшая формулировка. Почему ты уверен, что эта встреча останется в твоей памяти? Например, ты можешь проснуться, а сны вы всегда запоминаете плохо. Потревожишься денёк, что запамятовал нечто важное – и будешь жить, как жил.

– «Например»? Есть другие опции?

– Конечно! – довольно говорит Юг. – Тебя, к слову, как зовут?

– Иван.

– Всех русских зовут Иван.

– Глупость какая… у меня есть друг Макс. И Андрей, и Дмитрий…

– Да брось ты, я же шучу.

Бросаю на него косой взгляд.

– Тяжело понять, когда ты говоришь серьёзно.

– А чья это проблема?..

– Хм. верно.

Я привык думать, что мне часто везёт. Но Юг – из ряда вон. Гуляешь по заброшенной стройке – и видишь человека настолько же странного, насколько и интригующего. Да и человека ли?

Заговорил он, кстати, сам. Первым. Но теперь ожидается моя реплика:

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что говоришь со мной. Мне интересно.

– Какой же скучной должна быть твоя жизнь, чтобы благодарить незнакомца за лёгкую беседу на исходе дня.

Я пожимаю плечами.

– Все живут скучно.

– Ну не скажи, Иван. Мне нравится ваша жизнь.

– Серьёзно?

– Да. Вы простые. Добрые, злые, ищущие, пресытившиеся. Как… – поводит рукой в воздухе, – как стеклянные шарики. Можете быть самой яркой расцветки, и непонятно, что у вас внутри, но…

– Но всё равно шарики, да?

Юг кивает.

– И что же в этом хорошего? – удивляюсь.

– Сложность угнетает. Разум раздирается противоречивыми стремлениями: познать больше и жить легче. Сделать мир проще – чтобы не мучили вопросы, проблемы, задачи.

– А. Кажется, понимаю. Во многая знаний многая печали?

– Не совсем.

Он умолкает и подёргивается прозрачной дымкой – мне становится жутко от мысли, что он может исчезнуть. Люди с крыльями из головы – они такие, только отвернись.

– Так ты мне… снишься?

– Есть простой способ проверить. Помнишь сегодняшний день?

Молчу. А чего его помнить? Как обычно: проснулся, интернет, интернет, интернет, еда, вечер. Выйти на улицу, пойти к недостроенным пятиэтажкам, забраться повыше, смотреть на город и радоваться, что телефон остался дома. Серый бетон вокруг, осколки кирпичей, битая щебёнка, выломанные куски стен; романтика вандализма. Я привык, что вечерами эта стройка моя и только моя. Детям здесь скучно, маргиналы приходят чуть позже.

– Да. Хорошо помню.

– Ну, – разводит руками Юг, – выходит, я настоящий.

Кажется, я уловил закономерность. Если разговор затихает – Юг начинает меркнуть. Проваливается куда-то ещё. Видимо, рядом его удерживает только моё внимание. У чудес свои законы.

– Так что ты делаешь здесь?

– Говорю с тобой.

– Не юли.

– А ты не командуй.

Он стоит в центре просторной комнаты, лучистые крылья слегка касаются стен. Одежда – серебристые джинсы и футболка в тон, лёгкие сандалии на ногах.

– Не хочешь отвечать?

– У нас не так много общих тем. Кончатся они – завершится разговор. А мне приятно разговаривать с людьми.

– Так ты здесь именно поэтому? Поговорить?

– Да нет. Было бы нечестно по отношению к тебе делать вид, что я – эдакий лингвотурист, любитель поболтать с разумными созданиями материального мира.

– А ты нематериальный, я так понимаю?

Юг смотрит на меня с разочарованием: мол, сам ещё не догадался? На секунду становится стыдно, отвожу глаза.

– Прости.

– Ерунда. Я… я уже говорил – мне нравятся люди.

– И?

– Хотел бы я быть человеком.

Если задумаюсь над его ответом серьёзно – Юг успеет растаять. Вопрос сам срывается с языка:

– Тоскуешь по телу? Хочется быть настоящим?

– Какая глупость! В этой форме я иной, больший. Не могу объяснить, но ты можешь представить себе. Так что тоски нет. Желание. Прихоть.

– И… чем ты занимаешься?

– Хочу быть человеком, сказал же.

– Хотеть – это не действие.

– Говори за себя.

Страшно его обидеть. Увожу разговор в сторону.

– А девушки у вас есть?

Смеётся:

– А у вас?

Вспоминаю ворох своих незадавшихся любовей.

– Иногда мне кажется, что нету.

– Опять же твои проблемы, друг Иван. Да и не понравились бы тебе наши девушки. Ты ведь человек, а они – мы – скроены иначе. Ну какой тебе толк от плотского влечения к бесплотному созданию? Так что расслабь сердце.

– Кстати о напряжении. Может, спрячешь?

– Крылья?

– Ага. А то стоишь так, будто боишься стену снести или перья помять.

– Ну… – на миг мне кажется, что он расстроен – я думал, это красиво.

– Очень красиво! – вот же дурак я, ну кто меня за язык тянул?! – Я волнуюсь, удобно ли тебе. Вечер длинный, о многом ещё поболтать можно…

Крылья медленно тают в воздухе, только самые яркие жилы света нимбом сворачиваются вокруг головы.

– Редко с кем можно поговорить, как с тобой. Это игра наудачу: я выискиваю людей, за которых могу зацепиться, и… являюсь к ним. Кто-то впадает в религиозный экстаз, кто-то бежит в ужасе. Одна девочка сошла сума. Вот так прямо взяла и сошла, представляешь? Я тогда ещё не знал, насколько вы хрупкие.

– Мы не хрупкие, – я не уверен в том, что говорю, – Но у нас есть болевые точки. Покажи человеку ангела…

– Я не ангел, – резко отвечает Юг.

– Хорошо, а кто ты?

Он протирает глаза и оглядывается по сторонам, словно желая сесть. Тут негде. Но Юга это не останавливает – он садится прямо на воздух, словно за его спиной стоит стул-невидимка. Наклоняется вперёд и смотрит мне прямо в глаза. Зрачки – как снежные шары, белые на серебристой радужке.

– Я – вероятность будущего, легенда прошлого и форма настоящего. Я не существую в конечной форме и принимаю её, – указывает на своё тело, – только благодаря контактёрам. Мне одиноко без оболочки, мои… друзья слишком поглощены собственными мечтами и кошмарами, чтобы делить одиночество. И я прихожу в мир, ища спасения от своих демонов. Кто-то спасается иначе, я – так. Доволен?

Я в замешательстве. Вспоминаю вдруг реплику про сон и варианты.

– А ты… не врёшь?

– А если я скажу «нет» – что это изменит? Я – тот робот из загадки, что всегда обманывает. Или тот, кто говорит только правду. Тебе важно понять, что нет абсолютной истины – есть вера. В себя, в меня, в материю, в мир, в смерть, в любовь, дружбу и кинематограф. Всё, что ты полагаешь настоящим – настоящее лишь с твоего разрешения. Люди, простые и непонятные – боги своих маленьких миров. Мне ли вам не завидовать? Скажи, Иван?

– Но это же просто глупость. Мы не божественны, скорее уж напротив: черви в пыли.

Юг смотрит на меня с хитрецой во взгляде. Густые ресницы обрамляют серебряные глаза.

– А ты никогда не думал, как обезоружить бога?

– Да вот ты знаешь, что-то повода не было, – пытаюсь я отшутиться.

– Ну а сейчас? Моя просьба – чем не повод? Подумай.

Я думаю так долго, что начинаю различать рельеф стены сквозь собеседника. Выдаю лучшее, что приходит в голову:

– При помощи другого бога? Более сильного?

– Да уж… – Юг даже не пытается скрыть разочарования. – «На их ракету мы построим две ракеты, а они построят три, а мы построим пять…» Думай шире!

– Ладно… тогда, может, сделать так, чтобы бог ничего не… не мог творить чудес?

– Пра-а-авильно… – довольно кивает Юг. – А как этого добиться?

– Тебе видней.

– Поверь, в этих вопросах мы с тобой равно малокомпетентны.

– Хм. Хорошо. Бог на то и Бог, что ничего ему сделать нельзя – он всемогущ. То есть навредить мы ему не сможем априори…

– …да и не в том задача. Ну-ну, ты на правильном пути.

– Хорошо. Если на правильном – дай подсказку.

– Это неспортивно, но почему бы и нет? Представим, что наш Бог родился, как человек. Благо были такие прецеденты и в вашей мифологии.

– Ладно. Родился, как человек… – и тут я понимаю. То есть действительно понимаю, и это наполняет меня какой-то кипучей радостью. – Ясно! Нужно просто ничего ему не рассказывать! Как щенок, выращенный кошкой, считает себя котом…

– …так и бог, выращенный среди людей, считает себя человеком. Правильно.

Какая-то странноватая мысль стучится мне в череп.

– Так я… бог?

Юг заходится в приступе хохота. С каждым смешком он проявляется лучше, как выцветшая фотография, обретающая прежние краски.

– Ты бы себя видел! Лицо – как у обезьяны, научившейся говорить, и такая патетика в глазах, что я… ой, не могу!.. – он хохочет и стучит себя ладонью по колену. В какой-то момент падает на землю, забыв, видимо, поддерживать свой виртуальный стул.

Я хихикаю из вежливости. Чувствую себя очень глупо. Нет, но он ведь весь разговор к чему-то похожему вёл? Так с чего веселье?..

– Ты это всё к чему, Юг?

Отсмеявшись, он порывается встать с пола, но остаётся на земле. Ёрзает, устраиваясь поудобнее.

– Позже, позже.

– Я сейчас хочу.

– Ты не знаешь, чего хочешь.

– Хм…

– Что? Я прав?

Он так улыбается, что я хочу вести себя глупо, задавать дурацкие вопросы или стоять на голове – лишь бы улыбка не исчезала. Вот ведь!..

– Да. Ты прав.

– Я очень тебе благодарен. И хочу сделать для тебя что-то хорошее. Задать пару вопросов, которые могут тебя изменить. Ты не против?

Последний вопрос отдаётся звоном у меня в ушах. Я вдруг понимаю, как важна моя следующая реплика.

– Говори. Я внимателен, как никогда.

Он кивает, задумчиво отводя глаза в сторону.

– В твоей жизни… есть человек, при мыслях о котором твоё сердце наполняется теплом?

Ответить бы резко, одёрнуть этого крылатого наглеца, вторгающегося в мой внутренний мир! Но не могу. Он какой-то неземной своей энергетикой не вынуждает, нет – подводит меня к мысли, что спорить нельзя. Я копаюсь в памяти и в душе, наблюдая, как медленно тает его видимое тело и наконец отвечаю.

– Нет. Никого.

В голосе хрипотца и глаза щиплет.

– Вот. Никого. А ты живёшь в одном из лучших миров Вселенной. И никто тебя не согревает. Ты заперт в аду одиночества, и заперт кем? Самим собой. Тебе же это не нравится.

– Конечно.

– «Конечно». Говоришь, будто это очевидно. Врёшь, Вань, некрасиво.

– Да не вру я. Конечно, я обвиняю мир: люди жестоки и эгоистичны, откроешься – ударят, приблизишься – оттолкнут. Одиночество ужасно, но это лучше, чем быть отвергнутым.

– Тот, кто боится выйти наружу, навсегда остаётся внутри.

Юг говорит очевидные вещи, а у меня в голове рушится стена. Я ведь всю жизнь вру себе.

– Вот именно. Врёшь. А зачем?

– Ты мысли мои читаешь?

– Пфф! Ты просто рассуждаешь, бурча себе под нос.

– Надо же. Ну, я один. Сам виноват – боюсь риска и сторонюсь боли. И какие отсюда выводы?

– А никаких, выводы ты сделаешь сам. Или не сделаешь, – поводит Юг плечами, – но это уже твоя жизнь и твой выбор. Я так… – он вертит ладонью в воздухе, – помогаю тебе понять. В знак признательности.

Потираю глаза.

– И правда на бредовый сон похоже.

– Тебе настолько тяжело даётся откровенность, что ты готов поверить в фиктивность происходящего, лишь бы не признать мою правоту? Осторожно, Иван: мы сейчас на границе реальностей, и твои мысли имеют много больше силы, чем поступки.

– Спасибо, что предупредил. А то бы я… не знаю, что бы я подумал. Мысли материальны, и произошло бы что-нибудь нехорошее.

Снизу раздался шум пьяных голосов. Руины новостроек меняют собственника. Юг как будто не слышит.

– А теперь – о твоей мании величия и людской божественности. Вы правите своими мирами; сознание первично. Пусть и до той поры, покуда тело способно поддержать работу мозга. Я бы назвал преступлением зависимость разума от тела, если бы только знал, кому предъявить обвинения. Но я – есть, и значит твоя форма бытия – не обязательно конечная. Пусть это будет тебе надеждой.

– Я не понимаю.

– Ничего страшного, Иван. Глупость – мать всех пороков, но незнание и глупость это разные вещи. Я могу рассказать тебе всю правду, что мне ведома. Но это не сделает тебя счастливым.

– Неважно. Я очень хочу знать.

– А у тебя красивая комната.

Ошарашенно оглядываюсь, стараясь не сойти с ума, как та девушка.

– Как мы тут оказались?!

– Ты встретил гостя из иного мира и удивляешься, что я перенёс тебя домой?

– Да!

– Окей… векторное смещение пространственной парадигмы при условии квантового стазиса во избежание логических парадоксов и крушения формальной логики. Как переставить фигуры на шахматной доске, убедив реальность не возмущаться. Понятно?

– Нет.

– Ох, – Юг разводит руками. – Ну ты же не стал бы просить физика-теоретика объяснить в двух словах, как работает кольцевой ускоритель частиц?

– Стал бы…

Он смотрит на меня снисходительно.

– …а. Ясно.

– Вот именно. Ничего ты не поймёшь. Для этого нужен очень долгий разговор, абсолютная память и выдающийся ум.

– А я – торопыга, простак и маразматик.

Юг фыркает.

– Ну-ну, а ещё у тебя с самооценкой проблемы. У меня время кончается, – говорит он, и я чувствую, как холодеет спина. Крылья Юга начинают медленно разворачиваться, заполняя комнату радужным свечением. – Мы можем обсудить ещё одну вещь. Любую. А потом всё кончится, и по непреложному закону вероятностей я больше никогда тебя не найду. Надеюсь, ты понимаешь, что никому и никогда не стоит рассказывать об этом разговоре.

Сглатываю слюну.

– Иначе что?

– Да ничего, – Юг наклоняет голову туда-сюда. Крылья трепещут, будто соскучившись по полёту. – Тебя сочтут за сумасшедшего. Можешь и рассказать, конечно. Только не упорствуй сильно в своём безумии. Мне будет грустно думать, что я своим появлением испортил тебе жизнь. Так о чём поговорим?

Это он вёл беседу. А теперь даёт мне выбрать. Приятно и… меня словно попросили самолётом порулить – я чувствую себя преступником, совершая столь значимый выбор.

– Про любовь. Ты начал было, так давай уж внесём ясности.

– Давай, конечно… – Он присаживается, на кресло, крылья растекаются вдоль стен. Кажется, я слышу тихий треск статических разрядов.

– Любовь – это Бог.

– Ещё один?

– Нет, главный. Ты, было дело, назвал меня ангелом, но это ошибка. Я мало что знаю о Боге. Я искал его, став тем, кто я есть, но не нашёл. Мне было тяжело от мыслей, что его, может, и вовсе нет. Но со временем я понял, что Богу не нужны слуги. Он в каждом из нас, из вас, в каждой вещи и в каждой секунде. Эдакая вселенская видеокамера, которая смотрит сама себя и сама себя любит.

– Как-то не слишком поэтично, Юг.

– Прости. Люблю сбиваться на сарказм, рассуждая о высоком. Но я к чему: мир устроен прекрасно. Какие-то цивилизации гибнут, где-то происходят чудеса, на свет появляются дети, и в каждой частице, в каждом атоме мироздания слышна песнь любви и видится желание созидать. Иначе как Богом я это назвать не могу. Он, кажется многим, отчуждён от своих детей, но будь он хоть на шаг, хоть на движение ближе – и мы стали бы несвободны, только лишь его продолжением. А свобода – величайшее из благ. Свобода любить, в первую очередь.

Юг улыбается своим мыслям.

– Тебе стало хоть немного понятнее?

– Да, но погоди, это ещё не конец.

Я говорю, комкая слова, боясь не успеть – и вижу, как всё менее и менее плотным становится мой собеседник.

– Что, если я не найду никого, кто мне станет по-настоящему дорог? Что, если я умру в одиночестве?

– Это тоже возможно. И это будет твой ад, твоя свобода.

– Но ведь это жестоко.

– Нет. Ведь ты сам определишь свою судьбу.

– Я не хочу человеческой судьбы! Ты говорил, что мир людей прекрасен, что мы свободны и всемогущи, что наша вера приравнивает нас к создателю, но всё это ложь. Я чувствую, что всегда буду сомневаться, мне всегда будет мало знания и веры, мало любви. Тепла и надежды. Я не буду счастливым, и я спрашиваю тебя: где здесь справедливость? Зачем мне жизнь, в которой я могу только без конца задавать бессмысленные вопросы?

– Так умри. И всё кончится.

– И больше ничего не будет?

– Откуда я знаю.

Юг уже еле заметен – только крылья освещают всю комнату, вьются вдоль стен и потолка, трепещут в предвкушении.

– Оставь мне хоть что-то, чтобы я мог помнить о тебе и утешаться верой в большее, чем могу увидеть и потрогать!

– Я оставляю тебе память. И это много больше, чем ты сейчас думаешь. Ведь как бы ни было тебе плохо и тяжело, как бы ты ни проклинал свою жизнь и не алкал перерождения – в ней будет и свет, и любовь, и счастье. А если когда-нибудь ты увидишь радужный свет и почувствуешь крылья за спиной…

И он исчез. Я сидел в опустевшей, такой тёмной комнате и чувствовал надежду. В воздухе еле ощутимо пахло озоном.