Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Зачинатель Советского романа
⇐ ПредыдущаяСтр 33 из 33
Советская литература накопила немало художественных ценностей. К нимотносятся и " Два мира" -- первый советский роман, написанный сибирскимписателем Владимиром Яковлевичем Зазубриным. Книга Владимира Зазубрина вышла в свет в 1921 году. Она была издана вИркутске к четвертой годовщине Октябрьской революции в походной военнойтипографии Политуправлением 5-й Армии и Восточно-сибирским военным округом, или, как тогда говорили, Пуармом 5 и ВСВО. " Два мира" явились по существуодним из первых в советской литературе художественных произведений огражданской войне, написанных по неостывшим следам только что отгремевшихсобытий. В литературе тогда не было ни " Разгрома", ни " Чапаева", ни" Железного потока", пи " Тихого Дона". Тема революции и гражданской войнылишь начинала завоевывать права гражданства и почти целиком исчерпываласьпоэмой А. Блока " Двенадцать", рассказами и повестями Вс. Иванова" Партизаны", И. Касаткина " Лесные братья", П. Низового " Крыло птицы". Талантливая и беспощадно правдивая книга В. Зазубрина сразу жепривлекла к себе всеобщее внимание. Старейшин советский писатель БорисЛавренев вспоминает: " Я помню, с каким волнением и радостью мы, молодые, неимеющие еще опыта искатели, встречали в те дни первые цветы нашейлитературы. Помню, как в Политуправлении Туркфронта в 1921 году был до дырзачитан всеми работниками первый (кстати, незаслуженно забытый) советскийроман В. Зазубрина " Два мира".(*) (* Борис Лавренев. На новой ступени, " Литературная газета", 1957, No123) В одном из первых печатных откликов роман справедливо был признан" живой панорамой классовой смертельной схватки", первой попыткой" использования агитационной мощи художественной литературы". Отмечая уавтора " незаурядный талант художника", рецензент далее указывал, что, несмотря на отдельные недостатки -- импрессионизм письма, элементынатурализма, плакатность и пр., -- Зазубрину удалось создать " хорошую инужную книгу", нарисовать " широкую, в общем правдивую, порой захватывающуюкартину из великой борьбы двух миров в Сибири, создать живые памятники этойборьбы".(*) (* В. Правдухин. Зазубрин В. " Два мира", " Сибирские огни", 1922, No 1, с. 166--168.) Глубокое сочувствие и живой отклик нашел роман в красноармейской среде.Солдаты, командиры и политработники Красной Армии были первыми читателямикниги В. Зазубрина. " Два мира" зачитывались до дыр, вызвали десяткиинсценировок на красноармейских и рабочих сценах. Печатный органПолитуправления Краской Армии журнал " Политработник", No 2 за 1922 годпосвятил первому роману о борьбе с колчаковщиной восторженную статью, назвавкнигу " яркой картиной колчаковского режима и борьбы с ним партизан", картиной, написанной " молодым, но сильным талантом". " Политработник" писал: " Книгу надо читать всем. Ее надо прочитать каждому красноармейцу, каждомурабочему и крестьянину. Ее надо перевести на все языки и как клеймящийдокумент бросить буржуазии, смеющей твердить о культуре и гуманности" (*). Неменее высокую оценку встретила книга сразу же после своего появления впечати и у А. В. Луначарского. Последний буквально через несколько месяцевпосле ее выхода в свет обратился к автору со специальным письмом, в которомон писал об " огромном удовольствии", доставленном ему чтением романа. А. В.Луначарский с присущей ему энергией сразу же решил написать на " Два мира" рецензию для журнала " Печать и революция", он же предложил редактору" Красной нови" А. Воронскому перепечатать роман в ближайших номерах журналаи одновременно ознакомил с ним В. И. Ленина. " Я, -- писал А. В. Луначарский, -- сообщил роман, как очень любопытную эпопею, В. И. Ленину, который егопрочитал, но мнения его пока не знаю; когда узнаю -- напишу Вам". (* Цит. по кн. В. Зазубрин. Два мира, 4-е изд., Новосибирск, 1928, с.9.) С точки зрения самого Луначарского, " Два мира" " чрезвычайно удавшееся" произведение. По его мнению, роман излишне перегружен ужасами, хотя, возможно, это и оправданно, так как " он отражает столь полные ужасасобытия". Революция, по Луначарскому, должна быть показана в литературе вовсей своей неприкрытой правде, ее события не следует обертывать в " золотыебумажки". Эти события сами по себе должны агитировать и убеждать. " Мы, конечно, -- заявляет он, -- имеем полное право говорить всю правду. Вы это иделаете. Для душ сильных, революционных или склоняющихся к революции романбудет крепким призывом". Автор письма признается, что в " художественномотношении есть блестящие главы и страницы" (*). (* Там же) В. И. Ленин, ознакомившись через Луначарского с романом " Два мира", отозвался о них, по словам А. М. Горького, следующим образом: " Оченьстрашная, жуткая книга, конечно, не роман, но хорошая, нужная книга" (*). (* А. М. Горький. Предисловие к кн. Владимира Зазубрина " Два мира", ГИХЛ, М., 1935, с. 3.) Эта " хорошая, нужная книга" в середине двадцатых годов вызвалаплодотворную и оживленную дискуссию как среди рядовых читателей, так и впрессе. Особенно интересна подборка высказываний о романе " Два мира" крестьян одной из сибирских коммун, сделанная сельским учителем А. Топоровыми опубликованная в первом номере журнала " Сибирские огни" за 1928 год. А.Топоров читал его коммунарам вечерами глубокой осенью 1927 года (с 22 ноябряпо 5 декабря). Судя по многочисленным высказываниям слушателей, роман этотпроизвел на них колоссальное, потрясающее впечатление" (*). (* А. Топоров. Деревня о современной художественной литературе, " Сибирские огни", 1928, No 1.) Коммунары после длительной и бурной дискуссии пришли к единодушномувыводу о том, что " Два мира" -- " широчайшая и жуткая художественная историяколчаковщины в Сибири. Это лучшая из всех известных нам книг, изображающихбелый террор в нашем крае в 1918--1919 годах и всенародный мятеж противКолчака". По словам А. Топорова, " никакое другое произведение современнойхудожественной литературы, прочитанное и разобранное в нашей аудитории, незажгло у нас столько озлобления и ненависти против угнетателей трудовогонарода, сколько вызвали их " Два мира". Рассказав о том, как жадно воспринимался коммунарами роман, насыщенный" незаурядной" художественной мощью, увлекательностью фабулы, всепронизывающей " страстью революционной романтики", А. Топоров замечает: " Вовремя читки " Двух миров" порой мне казалось, что я не читал, а бросал впублику стрелы. Так многочисленны и дружны были ответные взрывы восклицанийкоммунаров". Материалы обсуждения романа, собранные и опубликованные А. Топоровым, воочию свидетельствовали о той колоссальной впечатляющей силе воздействия, которое оказывала книга Зазубрина на рядового массового читателя. Неслучайно А. М. Горький советовал напечатать эти выступления крестьян в видепослесловия к " Двум мирам", рассматривая их как " эхо, мощно отозвавшееся наголос автора", как " подлинный глас народа" (*). Волнующая своейнеприкрашенной и страшной правдой о деградации старого мира, книга В.Зазубрина не могла оставить к себе равнодушным не только рядового читателя, но и журналистские круги того времени. О нем писал А. Воронский в своейстатье " О мудрой точке" в альманахе " Наши дни" (**) и, наконец, с подробныманализом " Двух миров" мы встречаемся в статье Ф. И. Тихменева, опубликованной во втором номере журнала " Сибирские огни" за 1928 год.Тихменев сумел очень верно и тонко уловить и оценить историческое иобусловленное временем художественное своеобразие романа, его острую идейнуюнаправленность в тот период, когда борьба еще по существу продолжалась.Критик прав, когда он пишет: " Борьба еще не остыла, и роман начинялся, какснаряд. И выпущен этот снаряд Пуармом 5, тем самым, который только что вышелна бруствер окопов и железной логикой мысли крушил врагов, еще несокрушенных его железом. " Два мира" --это литературный кирпич революции, вложенный в советское здание в нужный момент гражданской войны" (***). (* М. Горький. Предисловие к кн. Владимира Зазубрина " Два мира", ГИХЛ, М., 1935, с. 3.) (** Альманах " Наши дни" 1925, No 5.) (*** " Сибирские огни", 1928, No 2, с. 214.) Напомнив о том, что 1921 год, год выхода в свет романа, был для Сибиригодом разгрома кулацких восстаний, критик справедливо замечает, что автор" не мог вынашивать и ждать", так как необходимо было наиболее оперативно внаглядной и убедительно простой форме содействовать победе революции в новыхобострившихся условиях. На страницах книги чувствуется горячее дыханиереволюции, на них сохранились, по образному выражению критика, оттиски еежестких и корявых пальцев, нетерпеливо перевертывавших еще не совсемдописанные страницы. И, несомненно, оправданным оказался в отношении романаВ. Зазубрина исторический прогноз Ф. И. Тихменева, высказавшего в своейстатье следующую справедливую мысль: " И чем далее отодвигается от насгероическая, но " страшная" эпоха, тем с большой охотой читает и будет читатьжуткую книгу родов революции новый советский читатель. Как глубоко верноеотображение колчаковщины, она на сто процентов выполнила и выполнит для негосвою историческую социальную роль" (*). (* " Сибирские огни", 1928, No 2, с. 214) Одним из страстных пропагандистов и почитателей " Двух миров" был А. М.Горький. Еще в 1928 году он настойчиво советовал молодежи познакомиться сроманом Зазубрина. " Очень советую вам, товарищи, -- писал он, -читать книгуписателя Зазубрина " Два мира": в этой книге он удивительно правдивоизобразил дикую расправу белогвардейцев с крестьянами Сибири" (*). (* М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 24, М., 1963, с. 464) К талантливому и яркому произведению В. Зазубрина А. М. Горькийобращался неоднократно в своих печатных выступлениях, письмах, речах и т. д.Так, в 1930 году, говоря о достижениях молодой советской литературы, онсетовал на то, что наша критика не дала еще должной и необходимой как схудожественной, так и с идейной стороны оценки произведениям, посвященнымгражданской войне, книгам, написанным на этом " героическом и трагическомматериале". Он прямо заявлял: " Надолго останутся в новой истории литературыяркие работы Всеволода Иванова, Зазубрина, Фадеева, Михаила Алексеева, ЮрияЛибединского, Шолохова и десятков других авторов, -- вместе они дали широкую, правдивую и талантливейшую картину гражданской войны" (*). (* М. Горький. Собр. соч., т. 25, с. 253) В другой раз, снова возвращаясь к мысли о необходимости хорошо знатьисторию гражданской войны, хорошо знать о подвиге народа и его жертвах воимя свободы, он опять-таки напомнил о " талантливости и красоте" таких книг, как " Тихий Дон" М. Шолохова, " Хождение по мукам" А. Толстого, " Большевики" М. Алексеева, " Два мира" Зазубрина, заметив, что некоторые из этихпроизведений " еще недостаточно высоко оценены" (*). Для Горького В. Зазубриннеизменно оставался " весьма даровитым писателем, успешно и усердноработающим над собой" (**), чей роман " Два мира" " всегда должен быть накнижном рынке". В одном из писем к Р. Роллану Горький охарактеризовал автора" Двух миров" как " очень талантливого молодого литератора" (***). (* М. Горький. Собр. соч., т. 30, с. 135) (** М. Горький. Собр. соч., т. 27, с. 267) (*** М. Горький. Собр. соч., т. 30, с. 87) Великий пролетарский писатель не ограничился приведенными намивысказываниями. Он сопроводил книгу сибирского писателя своим весьмасочувственным предисловием, в котором писал: " В 21-м году я видел эту книгуна столе В. И. Ленина: -- Очень страшная, жуткая книга, конечно, не роман, но хорошая, нужнаякнига. Мне тоже кажется, что социальная полезность книги этой значительна исовершенно неоспорима. Написал ее человек весьма даровитый" (*). (* М. Горький. Предисловие к кн. Владимира Зазубрина " Два мира". ГИХЛ.М, 1935. с. 3) Мы сознательно привели здесь целый ряд фактов, свидетельствующих преждевсего о том поистине огромном познавательном и воспитательном значении, какое приобрела тотчас же после первого своего появления в печати книгаВладимира Зазубрина. К сожалению, в сороковые, пятидесятые годы как самроман, так и его автор были незаслуженно забыты, забыты настолько, чтосовременный читатель и особенно молодежь не имеют ни малейшего представленияо " Двух мирах" -- первом крупном художественном произведении о гражданскойвойне, о бесчеловечных зверствах колчаковщины и героической борьбе народа. Напомнить читателю о заслугах одного из литераторов старшего поколения, одного из зачинателей советской литературы, чей роман и поныне обжигаетсердца суровой, волнующей правдой, живо воскрешая героическое прошлое нашейродины, мы и ставим своей целью. Владимир Яковлевич Зазубрин (настоящая его фамилия Зубцов) родился в1895 году на Волге, в семье железнодорожного служащего. Учился будущийписатель в реальном училище. Юношей в 1916 году он был схвачен и арестованцарской охранкой за участие в революционном движении. В тюрьме Зазубринначинает вести дневник, мечтает серьезно заняться литературой, он обдумываети вынашивает замысел крупного произведения, надеясь написать роман. В эти жегоды им был послан " как-то даже рассказ в одну из " Правд", но его непропустила цензура" (*). (* В. Зазубрин. Заметки о ремесле, " Сибирские огни". 1928, No 2, с.243) В период гражданской войны в Сибири Зазубрин был мобилизован в армиюКолчака, откуда ему вскоре удалось бежать и перейти на сторону КраснойАрмии. В 1921 году он вступил в Коммунистическую партию. В это времяпоявляется в печати его первое крупное произведение -- роман " Два мира". Каквспоминал впоследствии сам писатель, трудиться над книгой приходилось вредкие минуты отдыха, урывая время от изнурительной журналистской работы --Зазубрин тогда был армейским политработником, он редактировал ежедневнуюкрасноармейскую газету, издававшуюся Пуармом 5, " Красный стрелок". Гораздо позже, уже в 1928 году, автор " Двух миров", говоря о себе втретьем лице, живо воспроизвел ту атмосферу, в которой создавался первыйсоветский роман. " Конечно, в гражданскую войну и в годы военногокоммунизма, -- рассказывает он, -- некогда было писать. Но в 1920 году, очнувшись после трех недель тифозного бреда, мой товарищ в тифозном жебараке взялся за перо. В 1921 году он издал свой первый роман. Гонораровтогда еще не было. Тем не менее ему выдали в качестве премии 5 000 000рублей. Пять миллионов рублей! Мой товарищ не был особенно расчетливымчеловеком, он не положил денег в сберкассу или на свой текущий счет, аистратил их сразу же все на дрова, купил три воза настоящих березовых дров.Помню, мы с ним жарко натопили комнату, и он немедленно же сел за новыйроман".(*) (* В. Зазубрин. Заметки о ремесле, " Сибирские огни", 1928, No 2, с.243) С 1923 по 1928 год Зазубрин был секретарем журнала " Сибирские огни" иодним из ведущих руководителей Сибирского Союза писателей, в создании иорганизации которого он принимал активнейшее участие. Вообще следуетзаметить, что ему принадлежит немалая заслуга в собирании художественных силСибири, в поддержке талантливой писательской молодежи. В своем докладе, посвященном пятилетию " Сибирских огней", художник вкрасочной и образной, речи нарисовал правдивую картину становления сибирскойсоветской литературы. Живо и непринужденно рассказал он о том, как вокруглитературного костра, зажженного " Сибирскими огнями", собирались талантливыелюди из разных уголков обширного края, как на этот притягательный огонек шлиВс. Иванов, А. Караваева, Л. Сейфуллина, В. Итин, Г. Пушкарев и др.(*) (* В. Зазубрин. Проза " Сибирских огней", " Сибирские огни", 1927, No2, с. 185--201) На базе " Сибирских огней" возник в марте 1926 года Сибирский Союзписателей, насчитывавший в своих рядах свыше сотни литераторов, положивших воснову своей работы известную резолюцию ЦК ВКП(б) " О политике партии вобласти художественной литературы". Будучи одним из вдохновителей Союза, В.Зазубрин повел страстную, непримиримую борьбу за единство и консолидацию силсибирской советской литературы, против всяких проявлений групповщины влитературной среде. Он был ярым врагом " сектантов" от литературы, последовательно и настойчиво боролся за здоровые формы литературнойорганизации, за " нормальные отношения" между литераторами. Он с горечью игневом говорил о том, что " писатели нередко растрачивали силы в бесполезнойгрупповой борьбе", вместо того чтобы всецело отдаться творческой работе(*).Блестящий и талантливый полемист, В. Зазубрин не раз отбивал злопыхательскиенападки на молодую литературу Сибири всевозможных рапповских критиков иортодоксов типа Родова. Он по праву гордился тем, что " Сибирские огни" иСибирский Союз писателей много сделали для культурного роста Сибири, хорошосознавая, что литература здесь -- " явление большого культурногопорядка" (**). Полемизируя со своими литературными противниками, писатель отлица многих сибирских литераторов имел все основания заявить: "...Скромныемаленькие крупинки в общее дело строительства литературы мы все же вносили, вносим и будем вносить" (***). (* В. Зазубрин. Писатели и Октябрь в Сибири, " Сибирские огни". 1927, No6, с. 186) (** Там же, с. 190) (*** Там же) Много сделал В. Зазубрин не только по собиранию разрозненных силлитературы Сибири, но и для повышения ее уровня, идейно-художественногомастерства. Он оказывал большое влияние на развитие литературы инепосредственно как художник слова, автор прославленного романа " Два мира", и как вдумчивый критик и товарищ по профессии. Старейшая советскаяписательница Лидия Сейфуллина, вспоминая о своей начальной писательскойучебе, о поисках своего места в литературе, рассказывает: " Роман В.Зазубрина " Два мира" произвел на меня огромное впечатление" (*). (К словусказать, Л. Сейфуллина, одна из первых организаторов " Сибирских огней", много сделала наряду с Правдухиным и другими, чтобы привлечь В. Зазубрина кработе в только что организованном журнале). (* Лидия Сейфуллина. Памятное, пятилетие, " Сибирские огни". 1927, No 1, с. 218) Прекрасно понимая общественную роль литературы и искусства, высокоеназначение художника слова, В. Зазубрин неустанно призывал собратьев по перук совершенствованию своего мастерства, идейной четкости и ясности. " Стиль, --говорил он, вспоминая крылатое изречение Бюффона, -- это не только человек, но эпоха" (*). Писать, по его словам, нужно " просто и мудро", добиваясьпредельной ясности и лаконичности. Романы и повести надо строить так, чтобыони были " достойными и страны, и эпохи" (**). А это можно сделать толькотогда, когда проникнешься духом своей родины, когда органически впитаешь всебя идеи века, идеи пролетарской революции и социализма. Напоминая о том, что нигде в мире писатели не окружены таким вниманием и заботойправительства и народа, как у нас в СССР, художник требовал от сибирскогописателя, чтобы его книга цвела " всей гаммой цветов Сибири" (***). (* В. Зазубрин. Литературная пушнина, " Сибирские огни", 1927, No 1, с.212) (** " Сибирские огни", 1927, No 2, с. 201) (*** Там же, с. 187) Задачи современной литературы он видел " в бескорыстном служении делуОктябрьской революции" (*). По его мнению, писатель не может быть нейтральнымв ожесточенной идеологической борьбе эпохи. Место художника или в лагеререволюции или же в стане ее врагов. Он полностью разделял ленинский лозунг, выдвинутый еще в годы гражданской войны: кто не с нами, тот против нас." Преступление, -- говорит писатель, -- именно сейчас быть безучастным" (**). Видеях ленинизма, в идеях пролетарской революции В. Зазубрин виделнеиссякаемый источник творческого вдохновения. " Наш писатель -- боец истроитель", -- говорит он в другом месте(***). Автор " Двух миров" суровокритиковал тех писателей, которые за нэпманскими буднями, за этим" мелководьем" не видели революционной перспективы, утратили непосредственноечувство нового. Он не одобрял тех, кто склонен был " преувеличиватьобмельчание дня" и " принимать его за обмельчание революции" (****). В.Зазубрин не раз сетовал на то, что в литературе Сибири не нашел еще своегодолжного воплощения подлинный герой современности -- образ коммуниста, ненашла своего яркого отражения и роль Коммунистической партии. Идеалположительного героя для него был воплощен в образе В. И. Ленина. Ссылаясьна известные воспоминания А. М. Горького о Ленине, он замечает: " Вот такогокоммуниста -- многогранного, живого, с его " адски трудной деятельностью" унас еще в литературе, товарищи, нет" (*****). Явно недостаточно, по егомнению, было уделено внимания в литературе и Красной Армии, заслужившейболее пристальное к себе отношение со стороны художников слова. (* " Сибирские огни", 1927, No 6, с. 191) (** Там же) (*** В. Зазубрин. Литературная пушнина, " Сибирские огни", 1927. No 1, с. 209) (**** В. Зазубрин. Проза " Сибирских огней", " Сибирские огни", 1927. No2, с. 200) (***** В. Зазубрин. Проза " Сибирских огней", " Сибирские огни", 1927, No2, с. 200) Примечательно и то, что В. Зазубрин уже в двадцатые годы настойчиводобивался от литературы расширения ее кругозора, усиления ееинтернациональных связей. Он призывал сибирских писателей вспомнить о" ближайших соседях" -- Индии, Китае, Монголии, Тибете и других странах Азии, где зреет колоссальная революционная энергия; именно здесь настоящийхудожник может найти неиссякаемый материал и " широчайшие возможности длятворчества" (*). (* Там же) Наконец, важно указать в духовном облике писателя и на такую его черту, как сознание величайшей ответственности художника перед человечеством засудьбы мира. Отмечая в своем юбилейном докладе, посвященном десятилетиюОктября, что сибирские писатели единодушны в своей готовности встать назащиту СССР, когда это будет нужно, В. Зазубрин четко и ясно заявил: " Мы...единодушны в искреннем желании отстаивать мир, до последней возможностибороться с теми, кто его хочет нарушить" (*). Это высказывание тем болеенеобходимо отметить, что оно было сделано в тот момент, когда внешняя ивнутренняя реакции активизировали свою деятельность, когда образовалсяединый антисоветский фронт от Керзона до Троцкого. (* Зазубрин. Писатели и Октябрь, " Сибирские огни", 1927, No 6, с. 187) До самозабвения влюбленный в жизнь, страстный рыболов и охотник, В.Зазубрин был человеком темпераментным и необыкновенно общительным. Личные илитературные связи его огромны. Он любил выступать с докладами о литературе, с чтением своих произведений в рабочих и красноармейских клубах. Вновосибирской печати середины и конца двадцатых годов нередко можно быловстретить сообщения такого рода: " В клубе Н-ской дивизии ГПУ с докладом" Чека и ГПУ в литературе" выступил т. Зазубрин, впервые прочитавший отрывкииз нового своего романа " Щепка" (*), или: " С докладами на литературныхвечерах у красноармейцев выступали В. Зазубрин и В. Итин" (**). (* См. заметку " Писатели у красноармейцев", " Сибирские огни", 1928. No2. с. 267) (** Tам же, с. 268) В 1927 году Зазубрин участвовал в работе XV партсъезда, о котором оноставил чрезвычайно интересные эскизные зарисовки. Его заметки о съезде написаны рукою вдумчивого и наблюдательногохудожника. Живые человеческие характеры, бытовые, неповторимые детали меткосхвачены писателем в беглых, но выразительных зарисовках Петровского, Ворошилова, Буденного, Орджоникидзе, Рудзутака, Феликса Кона, Литвинова идругих делегатов съезда. Он справедливо полагал, что литератору необходимобыть на съезде партии, так как " Съезд --это колоссальный аккумулятор энергиимасс", где " собирается коллективный опыт масс" (*). (* В. Зазубрин. Заметки о ремесле, " Сибирские огни", 1928, No 2, с.246, 250) Художнику особенно было приятно отметить, что на этом историческомсъезде, наметившем перспективы первой пятилетки, взявшем курс наколлективизацию сельского хозяйства, билась вечно живая ленинская мысль, чувствовалась его воля. Создавалось " впечатление, -- говорит писатель, --будто он несколько минут тому назад выступал и сейчас куда-то ушел" (*).Зазубрин признавался, анализируя свои впечатления от съезда: " Мне как-тохорошо от сознания того, что вся эта многотысячная толпа -- люди однойпартии и единой воли" (**). (* Там же, с. 248) (** Там же, с. 247) В конце 20-х годов Зазубрин, будучи председателем Сибирского Союзаписателей и одним из редакторов " Сибирских огней", поддерживает оживленнуюсвязь с А. М. Горьким. В то время как отдельные сибирские литераторы изтроцкистской группы " Настоящее" обливали грязью и клеветой великогопролетарского писателя, Зазубрин и его товарищи посвящают Горькомуспециальный номер " Сибирских огней", в котором публикуются приветственныестатьи и воспоминания о крупнейшем пролетарском художнике В. Итина, Г.Вяткина, поздравительные телеграммы, письма самого А. М. Горького и другиематериалы. В приветственной статье, открывающей горьковский номер журнала, Зазубрин с большой теплотой и признательностью говорит о Горьком как" мужественном бойце, ласковом, внимательном друге и товарище", как человеке, которому " многим обязана" литература Сибири. " Молодая литература Сибири, --пишет он, -- никогда не забудет нужных, правдивых, ободряющих слов М.Горького, сказанных ей вовремя" (*). (* В. Зазубрин. Максим Горький, " Сибирские огни", 1928, N 2, с. 4) Большая общественная и журналистская работа отнимала у писателя массувремени, необходимого для интенсивного творческого труда. Но огоньтворчества никогда не угасал в Зазубрине. В двадцатые годы он много и упорноработал над романом о чекистах. Идея нового произведения зародилась у негопосле знакомства и последующих бесед с одним из работников ГПУ. " Когда онмне рассказал, -- говорит писатель, -- о своей тягчайшей работе, я понял, чтонапал на нетронутые золотые россыпи материала" (*). (* В. Зазубрин. Заметки о ремесле, " Сибирские огни", 1928, N 2, с. 243) Роман этот под названием " Щепка" создавался на тихой маленькой уличке, напоминающей деревенскую своими низчнькими домиками с крепкими воротами иставнями, засыпанными снегом. Но любимому произведению Зазубрина, потребовавшему от художника более пяти лет напряженнейшего труда, так и нисуждено было увидеть свет. Книга осталась незавершенной в рукописи, и неслучайно. Дело в том, что В. Зазубрина как художника всегда отличала остротав постановке наболевших вопросов, но эти наболевшие вопросы писатель подчасосвещал в искаженном свете, не находя правильного их разрешения.Показательны в данном случае его произведения, написанные еще до романа" Щепка" -- " Общежитие" и " Бледная правда". Обе эти вещи были опубликованы настраницах " Сибирских огней" в 1923 году. Путь В. Зазубрина в литературе был сложным и противоречивым. Художникмечтал сделать, говоря его словами, хоть скромную, маленькую, но своюзазубринку на огромной шкале культурных завоеваний Октября. Он лелеял мечтунаписать книгу " о простых вещах и простых людях", книгу, где не было быкрови и ужасов. Ему была знакома величайшая радость художника, завершившегосвое творение, которое заставит читателя жить его радостями, болеть егоболью. " Мы бываем, -- говорит он, -- самыми счастливыми людьми на всей земле, когда ставим последнюю точку на последней странице своей новой книги и когдавидим, что рука читателя, ее читающего, радостно вздрагивает и на лбу у негомелькают облачка раздумья" (*). (* В. Зазубрин. Заметки о ремесле. " Сибирские огни", 1928, No 2, с.246) На долю Зазубрина такое счастье, если не считать романа " Два мира", выпадало скупо и редко. В конце 1928 года он вынужден был покинутьНовосибирск и перебраться в Москву. В Новосибирске вокруг писателя быласоздана " настоященцами" болезненная и нездоровая обстановка, его сталитравить, исключили из Союза Сибирских писателей, в организацию которого онвложил столько труда и энергии. До 1937 года Зазубрин заведовал одним изотделов журнала " Колхозник". В начале 30-х годов им был опубликован новыйроман " Горы". Однако и этот последний труд писателя мало что прибавил кславе автора " Двух миров". В нашей большой литературе В. Зазубрин осталсятворцом первого советского романа, выдержавшего в свое время за сравнительнокороткий срок 10 изданий. " Два мира" явились первым непосредственным откликом на события, которыееще не успели отойти в прошлое и стать историей. Роман вышел в то время, когда, по словам писателя, " автор и все его художественные " корреспонденты" буквально еще не успели износить ботинок, в которых они месили липкую итеплую грязь полей сражения" (*). (* В. Зазубрин. Предисловие к четвертому изданию. Два мира, Новосибирск, 1928, с. 6) Указанное обстоятельство наложило неизгладимый отпечаток на всепроизведения В. Зазубрина, обусловило его идейно-художественное своеобразие.Приступая к работе над книгой, автор поставил перед собою вполнеопределенную задачу -- " дать красноармейской массе просто и понятнонаписанную вещь о борьбе " двух миров" и использовать агитационную мощьхудожественного слова" (*). (* Там же, с. 6) Такое вполне осознанное стремление к использованию " агитационной мощихудожественного слова" обусловило и известную поспешность в обработкематериала, притом основная работа в газете отнимала массу времени, и поэтомукнига вышла до некоторой степени, по мнению писателя, сырой и незавершенной.На страницах романа постоянно чувствуется рука как художника, так иполитработника, которые " не всегда были в ладу", иногда в нем политработникбрал верх над художником, отчего художественная сторона работы подчасстрадала. Но, как справедливо полагал еще в 1923 году писатель, книга и всвоем первоначальном виде " сможет дать... некоторое представление околчаковщине в Сибири" (*). Позднее автор сознательно отказался от каких быто ни было исправлений текста, считая, и не без основания, что " нельзяисправлять записей, сделанных по свежей памяти и по рассказам очевидцев", неуспевших еще износить тех башмаков, в которых они шагали по полям сражений. Таким образом, роман В. Зазубрина не просто художественноепроизведение, а одновременно и взволнованный, страстный, написанный кровьюсердца живой человеческий документ, возникший по горячим следам иоставленный потомству одним из непосредственных участников изображаемыхсобытий. (* В. Зазубрин. Предисловие ко второму изданию. Два мира, Новосибирск, 1928, с. 6) Книга, посвященная показу героической борьбы трудового народа сбандитскими ордами Колчака, стойкости и самоотверженности простых русскихлюдей, была адресована писателем сотням и тысячам безвестных героевгражданской войны. Не случайно роману " Два мира" предпослано волнующее иторжественное посвящение. Уже само это торжественно-приподнятое, необычайноепосвящение сразу же вводит читателя в атмосферу книги -- атмосферу грозовую, трагическую и героическую в своей основе. " Два мира", названные автором романом, по существу не укладываются втрадиционное представление о романе. Напрасно мы стали бы здесь искатьсюжетные линии и их развитие, художественную разработку тех или иныххарактеров в нашем обычном представлении. Книга В. Зазубрина скореесвоеобразная хроника, где развитие действия соотнесено с развитием большихисторических событий в их календарной последовательности. Логика развитияхарактеров, сюжета у него подчинена другой логике -- железной и неумолимойлогике классовой борьбы в ее наивысшем выражении. Его роман представляет изсебя по существу множество интенсивно нагнетаемых и, как правило, страшныхкровавых сцен, внешне как будто мало связанных друг с другом; иногда их безущерба для развития сюжета можно даже поменять местами. Но эти разрозненныесцены и эпизоды сцементированы единым идейным замыслом, общейнаправленностью книги, воскрешающей правду о колчаковщине, правду о нелегкомторжестве революции и ее героических участниках и творцах. В итогепричудливая художественная мозаика воссоздает цельную и яркую картинугражданской войны в Сибири, где отдельные эпизоды воспринимаются как частиединого в своей композиционной завершенности художественного полотна, грандиозной художественной панорамы. Повествование в книге В. Зазубрина все время идет на контрастах, читатель постоянно ощущает эти два взаимоисключающих потока -- борьбу двухмиров -- революции и контрреволюции, народа и его поработителей. Вместе стем в изображении лагеря контрреволюции художник в свою очередь не скупитсяна контрастные, часто прямолинейно-плакатные краски, настойчиво выявляяразницу между разглагольствованиями колчаковцев о гуманности, свободе, культуре, цивилизации и пр. и их внутренней, настоящей сущностью. В нашейлитературе мало найдется книг, в которых разоблачение зверствбелогвардейщицы было бы дано с такой обнаженной, потрясающей душу правдой.Издевательства, насилия, расстрелы, повешение, закапывание живьем, грабеж, поджоги целых деревень, массовые порки, убийство стариков и малолетних, необузданные, дикие пьяные оргии, торговля родиной, мародерство ибеззастенчивая спекуляция, полная моральная деградация -- вот те страшныевехи, которые оставили на пути своего следования Колчак и его сатрапы, вотчто подметил в сибирской белогвардейщине зоркий взгляд художника иразоблачение чего составляет, пожалуй, наиболее сильную сторону его книги. Уже буквально с первых же страниц романа перед читателем возникаетфигура толстогубого поручика Громова с гладко выбритым четырехугольнымподбородком, фигура человека, который методично, с дьявольским хладнокровиемрасстреливает деревенских беженцев -- стариков, женщин, ребятишек. " Разбитыетелеги сгрудились в кучу; лошади, издыхая, дергали ногами; с вырваннымиживотами, оторванными руками и ногами, с разбитыми черепами валялись люди.Кто-то стонал. Мертвые руки Жарковой сжимали маленькую головку Васи. Русыепушистые волосы ребенка слиплись, стали красными. Головки убитых детей средигруды разломанных телег, дохлых лошадей, мертвых и раненых людей пестрелинежными цветками голубеньких, черных, синих глазенок, сверкающих еще невысохшими слезами". С беспощадным реализмом, зачастую переходящим внатуралистически-обнаженное изображение нечеловеческих жестокостей, художникрисует кровавую вакханалию белогвардейских карателей -- красильниковцев, анненковцев и других. С особой тщательностью в романе выписаны " подвиги" полковника-карателя Орлова и его банды. Вот на глазах стариков родителей, вприсутствии мужа и детей насилуют молодую крестьянку, вот измываются наддевочкой-подростком, вот солдатня врывается к девушке-учительнице иоскверняет ее, вот избивают старика и т. д. -- все в том же духе. Перваяглава, носящая символическое название " Коготь", заканчивается характернымидейно-художественным штрихом: избитая, опозоренная и обесчещеннаяучительница, очнувшись, замечает на затоптанном и заплеванном полу воззваниеадмирала Колчака к населению России, воззвание, в котором незадачливыйадмирал обещает народу помочь " осуществить великие идеи свободы", заявляя, что он, Колчак, не пойдет " ни по пути реакции, ни по гибельному путипартийности", клянется установить в стране " законность и правопорядок". Наэтот лживый манифест " верховного правителя Сибири" упал зловещий отблескпожарищ, насилий и пыток, чудовищного кровопролития. Писатель нашел точный иверный фокус, позволивший ему раскрыть в истинном свете драматизмпроисходящего, которое является своего рода прологом и выразительнымкомментарием к этому манифесту. Он нашел и в чисто художественном планеверную и выразительную психологическую деталь. Обезумевшей от надругательствдевушке хищный росчерк слитографированной фамилии омского диктатора сразбрызганными каплями чернил представляется когтем с почерневшими, засохшими капельками крови; этот зловещий черный коготь хищника постепенно вее затуманенном сознании " стал расти, краснеть, кровь потекла с негоручейками". Огнем и мечом истребляет полковник Орлов непокорное крестьянствоСибири, выжигая и уничтожая целые селения, оставляя после себя обагренныекровью пепелища. Автор говорит о нем: " Полковник принадлежит к числу техофицеров, которые работали в армии не за страх, а за совесть. Он былослеплен ненавистью к красным, его жестокость не знала рамок. Он принялсяискоренять большевизм со всем рвением фанатика-черносотенца". Но, возможно, Орлов -- исключение, патологическое уродство? Историягражданской войны свидетельствует как раз об обратном. Образы кровавых белыхкарателей запечатлены и в художественной литературе, и в многочисленныхдокументах эпохи. Типичность образа Орлова нагляднее и ярче всего проявляется присопоставлении его с обликом других персонажей из белогвардейского лагеря, нарисованных писателем. Перед читателем, как в калейдоскопе, проходятзащитники старого мира всех мастей. Роднит их одно -- звериная, зоологическая ненависть к восставшему народу, сближает единственное заветноежелание -- поскорее вернуть свои прежние привилегии. Эти затаенные мечты всевремя прорываются наружу у героев Зазубрина. И о том, что писатель здесьопять-таки не погрешил против исторической правды, говорят стихи утонченнойв прошлом поэтессы -- декадентки Зинаиды Гиппиус, заявившей в годыреволюции: " Скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой, народ, не уважающийсвятынь". Чувства, испытываемые Зинаидой Гиппиус к народу, близки и понятныбелогвардейцам, изображенным Зазубриным. Кто же они, эти почитатели и хранители " святынь"? Это спекулянты иколчаковские офицеры, вступающие с ними в сделку, это бежавшие от советскойвласти под крылышко Колчака профессора, лицемерно произносящие длинные речио гуманности и одновременно под покровом своего словоблудия скрывающие ту жезоологическую ненависть к народу, который они в минуту откровенностипризывают беспощадно уничтожать, профессора, отводящие душу в дружескихбеседах с теми же спекулянтами; кадеты, меньшевики, эсеры и пр., и пр.Выразительную галерею этих типов дополняют бывшие фабриканты, заводчики ивоенные " союзнички" России по первой мировой войне -- французы, американцы, англичане, итальянцы, не говоря уже о поляках и особенно чехах. В ряде сценромана живо воспроизведены расправы интервентов над мирным населением. Так, в главе " Победят люди" автор, приведя длинную краснобайскую речь профессорао победе человека над зверем, речь, обращенную к отъезжающим на фронтофицерам, переносит читателя на станцию Тайшет, где расквартированы быличешский и румынский эшелоны, и первое, что видит читатель, -- этосамодовольно улыбающийся чешский комендант, стоящий возле трех повешенных. Вдругой раз он заставляет читателя пережить всю сцену казни, учиненнойчешскими офицерами без суда и следствия над группой крестьян. Не уступаютчехам в мародерстве, насилиях и жестокостях и французы, и американцы, ияпонцы, не говоря уже о колчаковцах, продавших свою родину иностранныминтервентам. С наибольшей художественной силой и убедительностью авторомразработан образ подпоручика Мотовилова -- потомственного кадрового офицера.Подпоручик Мотовилов такой же убежденный фанатик черносотенного толка, как иполковник Орлов. Мотовилов не скрывает своих махрово-монархическихубеждений. Он грубо обрывает офицера Колпакова, когда тот заговорил о" великой России, свободе, законности и порядке". Ему противно это" либеральное словоблудие". " Какое там к черту царство свободы! -- заявляетМотовилов. -- Кричите царство Романовых, и кончено. Вот это дело, японимаю". Ему ничего не стоит ударить по лицу солдата, старика крестьянина.Мотовилова восхищает расправа чехов над его же соотечественниками. Онпрезирает всякие человеческие чувства, особенно ему ненавистна жалость.Подпоручик признает только право сильного. В действительности это приводилок оправданию беззакония, открытого бандитизма, толкало на грабежи иубийства. Под стать Мотовилову и какой-нибудь Костя Жестиков, садистскинаслаждающийся жестокостями, насилующий малолетних, убивающий и губящийдесятки жизней. Не лучше их и беспринципный Рагимов, которому безразлично, на чьей стороне правда. Он готов служить, по его словам, " и черту, и богу, лишь бы платили хорошо". Своеобразное место в " Двух мирах" занимает фигура офицера-подпоручикаБарановского. В отличие от Мотовилова его разъедают сомнения в правильностиизбранного им пути. Уходя на фронт, Барановский выслушивает напутствия любимой им девушки-- нарядной и изнеженной дочки профессора. Татьяна Владимировна настолькоослеплена ненавистью к красным, к большевикам, что, не задумываясь, готовапожертвовать жизнью любимого человека ради спасения своего благополучия.Народ для нее -- " стадище баранов". Она стоит за власть немногих, но" мудрых, культурных людей". Непосредственное общение с людьми типа Мотовилова, долгие размышлениянад происходящим постепенно убеждают Барановского в совершенной имтрагической ошибке. Он чувствует себя чужим среди белых и вместе с тем нерешается, боясь, как офицер, гнева народного, смело и решительно перейти насторону красных. И только в пылу опьянения он с горечью высказывает своизатаенные мысли. Белая идея оказалась кровавой, античеловеческой идеей. Не случайновозникает перед больным Барановским в его бредовых видениях образ некогдалюбимой им женщины, обагренной кровью невинных жертв. Потрясающее впечатление оставляют картины, изображающие отступление идеморализацию колчаковской армии. Вся гниль, вся нечисть, все звериное искотское, что несло в себе белое движение, теперь всплыло на поверхность, стало разлагаться и смердить. Даже природа, окружающая разваливающуюся армиюКолчака, утратила всю свою прелесть и краски. Бывшие хозяева России нетолько внутренне опустошены, разбиты, но они не нужны и враждебны всемуокружающему. Этому агонизирующему, страшному старому миру в романе противостоитнарождающийся новый мир. Художник и здесь не погрешил против правды. Он незамалчивает в своих героях недостатков, порой жестокости, рецидивовсобственнической психологии и пр. Особенно это сказалось в главе " Всему мируили тебе", где крестьяне, предводительствуемые хитрым и трусливым старостой, из-за боязни расправы заживо закапывают в могилу одного из своиходносельчан. Пробуждение к активной борьбе многомиллионного сибирского крестьянства, широта и размах партизанского движения встают перед читателем в рядеколоритных и живописных сцен романа. На всенародную борьбу за правое делоподнимаются не только крестьяне, так или иначе пострадавшие от колчаковскойтирании, но и отдельные представители господствующих классов, решивших, подобно бывшему священнику Воскресенскому, навеки связать свою судьбу ссудьбой родины и родного народа. Постепенно начинают прозревать и рядовыеколчаковцы, особенно те из них, кто насильственно был призван в белую армию, -- тысячи обманутых эсерствующей и меньшевистской демагогией представителейтрудящихся. Нелегок и сложен путь этих простых русских людей, совершившихтрагическую ошибку, к постижению правды. Значительное место в романе занимают образы партизан, картинывозмущения и гнева народного. Правда, справедливость требует отметить, что вхудожественном отношении образы партизан, особенно руководителей, таких, каккомиссар Молов, командир Жарков и других, разработаны значительно бледнее исхематичнее, чем представителей противоположного лагеря. Художнику визображении партизанского движения более удались так называемые массовыесцены -- сцены собраний партизан, сцены боев. Особенно выразительно сделанаглава " Пили, пили...", ярко передающая все напряжение и остроту схваткигорстки партизан с вооруженным и многочисленным противником. Весь драматизмположения партизанского отряда, прижатого к непроходимой тайге, героическоепрокладывание под постоянным огнем противника дороги через сплошную стенулеса оставляют у читателя сильное и неизгладимое впечатление, воскрешая впамяти аналогичную сцену из " Разгрома" А. Фадеева. Атмосферу эпохи живо передает в романе и необычная манераповествования. Часто автор не высказывает своего прямого, непосредственногоотношения к происходящему. Создается впечатление, что он только бесстрастнофиксирует события, предоставляя читателю самому делать вывод. Но этотобъективизм художника мнимый, кажущийся. Весь пафос книги, расположениесветотеней в ней направлены на утверждение правды революции, ее неизбежноготоржества. Художественное своеобразие книги ярко проявляется и в ее языке, во всемстилистическом строе. Колоритно выписанные рукою художника сцены и картиныперемежаются частыми публицистическими комментариями. Время врывается в повествование многочисленными частушками, песнями: иреволюционными, и народными, и офицерскими, и открыто белогвардейскими. Вотнекоторые из них: " Русски с русскими воюют, а чехи сахаром торгуют". Илизнаменитые частушки, которые с визгом исполняет шансонетка в одном изколчаковских кафешантанов: " Костюм английский, Погон российский, Табакяпонский, Правитель Омский". Колорит эпохи оживает не только в песнях и частушках, но и вмногочисленных приказах, воззваниях и указах белогвардейских генералов иатаманов, которыми автор обильно уснащает свое повествование. Следуетзаметить, что введение в художественный текст деловых документов толькоусиливает цельность впечатления, острее оттеняя правду изображаемого. Своеобразна и авторская манера строить фразу, особенно при изображениимассовых сцен. Эта манера роднит В. Зазубрина с нашей литературой началадвадцатых годов, когда многие молодые писатели -- и Лавренев, и Фадеев, идр.--прошли через так называемую рубленую прозу. Определенную дань отдалэтому и автор " Двух миров", для стиля которого характерна короткая, рубленаяфраза. " Звоном колокольным ударило при входе в улицу. Золото икон и хоругвейблеснуло навстречу. Пирогами, шаньгами, свежим хлебом запахло. Широкорасступились дома. Огромная толпа на площади. В середине зачем-то черный скрестом Мефодий Автократов. И звон. Ведь тогда тоже был звон. Тогда он лгал.А теперь? Рачве радовался? Опрокинуть все это. Залить своим. Теснее ряды.Лица тверды и суровы. Снег хрустит". Таким образом, в стилевом, композиционном и сюжетном отношении роман" Два мира" представляет из себя сложный сплав различных и, на первый взгляд, разнородных элементов, где рубленая проза перемежается ярко выраженнойпублицистикой, живая зарисовка сменяется пространной речью или столь жепространным спором, как в конце романа спор между Моловым и Барановским, задорная частушка -- революционным гимном, документ приказа или инструкции-- массовой сценой, картины истязаний и расстрелов -- сценами митингов исобраний, необузданными оргиями, эпизодами сражений, панического бегства ит. д., и т. д. И вместе с тем эта кажущаяся пестрота подчинена общемуидейному замыслу -- дать наглядную картину гражданской войны и разгромаколчаковщины в Сибири. С этой важнейшей задачей художник, как видим, справился прекрасно. Онсоздал поистине новаторское произведение, впервые с такой полнотойизобразившее участие широких народных масс в революции. Поэтому с полнымправом автор " Двух миров", анализируя свой собственный писательский опыт иопыт своих товарищей по перу, мог позднее сказать: " Революция научила насписать по-новому. Она научила нас оперировать массами, заставила писать попринципу " смещения планов" (*). (* В. Зазубрин. Писатели и Октябрь в Сибири, " Сибирские огни", 1927, No6, с. 185) Книга В. Зазубрина -- явление не только историческое. Она и в наши днизвучит необычайно современно. Это не только правдивый рассказ о рождениинового мира, о подлинно народном характере Октябрьской революции, но игневный протест художника против " прелестей" буржуазной " свободы", порядкови нравов " свободного мира". Его роман наглядно показывает, что несут с собойбелые знамена контрреволюции. Рассказывая о виденном и пережитом, писатель вскрывает истоки народногогнева против поработителей. В одном месте романа он пишет: " Гнетатамановщины в районе Медвежьего, Пчелина и Широкого становился с каждымднем все сильнее. Порки, расстрелы чередовались с виселицами, конфискациямия сжиганием целых сел и деревень. Жизнь в местах расположения иностранныхвойск и группы атамана Красильникова стала опасной самому безобидному, чуждому всякой политики землеробу. Все крестьянство подозревалось всочувствии и содействии большевикам. Суда и следствия не существовало, ихзаменяло усмотрение начальства. Голословный оговор, анонимный донос илиподозрение являлись достаточным основанием для приговора к смерти десятковлюдей. Крестьяне бросали свои хозяйства, дома и с семьями уходили в тайгу, пополняли партизанские отряды. Остающиеся дома были запуганы до последнейстепени, до потери рассудка и здравого смысла". В главе " Все пойдем" художник свои наблюдения и размышления переплавилв волнующую картину народного гнева, его перехода от пассивности к активнойборьбе с ненавистным врагом. Так " Два мира" В. Зазубрина из волнующего документа героической эпохипревращаются в обвинительный и беспощадный приговор миру насилия и лжи, мируреакции и контрреволюции. Первоначально роман был задуман как своеобразная трилогия, в которой" Два мира" должны были составить первую часть. В 1922 году писательопубликовал на страницах журнала " Сибирские огни" отрывки из второй итретьей книг задуманной им эпопеи. В этих отрывках он рассказал обустановлении советской власти в районах, освобожденных от Колчака, оналаживании хозяйственной и культурной жизни, о первых попытках созданиякрестьянских коммун. Из них же мы узнаем о дальнейшей судьбе отдельныхперсонажей " Двух миров", в частности о трагической и нелепой гибелиподпоручика Барановского, погибающего случайно, по недоразумению, вместе сдругими пленными белогвардейцами. Об этом рассказано в главе с характернымназванием " Под колесами". Подпоручик Барановский с его поисками справедливости, неизжитымииллюзиями абстрактного буржуазного гуманизма пал жертвой собственныхпротиворечий, оказался под колесами неумолимой в своем ходе истории. В главе " Чудо" из третьей части романа художник поведал о том, как вновых условиях, в условиях окончательной победы народа, классовая борьбапринимает новые формы, как замаскировавшиеся враги прибегают к скрытым, изощренным и не менее жестоким приемам борьбы с советской властью. В главе" Чудо" снова появляется зловещая фигура, эпизодически мелькавшая настраницах " Двух миров", попа Автократова с его неистребимой ненавистью кпобедителям. Как известно, писатель в дальнейшем отказался от продолжения своейкниги, очевидно полагая, что главное им уже было сделано в " Двух мирах". Роман В. Зазубрина останется в нашей литературе как первая серьезнаяпопытка осмысления художником событий большого исторического значения, какяркая и волнующая страничка гражданской войны и одновременно как один изпервых опытов, первых шагов в становлении советской прозы. Книга В.Зазубрина доносит до нас живое, горячее дыхание героической эпохи. Она ипоныне учит революционной бдительности, ненависти к врагам родины, уважениюи любви к великому русскому народу и его славным революционным традициям, его духовной мощи, здоровью, красоте и силе. (В. Трушкин) Популярность: 24, Last-modified: Wed, 24 Sep 2008 04: 41: 31 GMT
Данная страница нарушает авторские права?