Последняя история

Сказать, что Аня была расточительной — это как бы, очень робко соврать. Если она видела в магазине красивые туфельки стоимостью с новую зеркалку, она, конечно, могла даже немного засомневаться, но если на ценнике был значок «Акция!!!» и «-40%», то в ближайшем времени туфли оказывались на заднем сидении её авто (а потом в шкафу), и сама Анна думала, как бы протянуть неделю до зарплаты. Примечательно то, что стоимость туфель до и после акции отличалась где-то так же, как и на «аукционах невиданной щедрости» Амазона, когда товар сначала стоил 500$, а потом каких-то жалких 498, 99.
Ещё Аня даже не могла подумать о том, чтобы попробовать экономить на еде. Ей было совершенно невдомёк, что салат из помидоров и огурцов можно приготовить самостоятельно, а курицу-гриль купить в ларьке и разогреть на сковородке или в микроволновке. К слову, курица и салат были её основным рационом. Раньше пицца была ещё, но после США Аня почему-то от неё старалась отказываться и употребляла только по праздникам вроде зарплаты, удачного завершения проекта или моего приезда.

К концу месяца у Ани оставалась лишь долговые обязательства перед банками, начальством или родственниками. В апреле, когда я приезжал за «Цейсом», она жаловалась, что не может накопить даже на несчастный плеер за пийсят баксов. И хоть тогда я отдал последние деньги за стекло, по возвращению домой, я таки поднатужился и оплатил Ане неплохой плеер. Причём сделал я это необычным хитрым способом: через свои каналы сделал заказ в одном из харьковских магазинов, а Аню попросил, чтоб она туда зашла и как бы забрала кое-что, чтоб оно у неё полежало некоторое время. А я потом, как бы приеду и заберу. Аня сказала, что с радостью поможет, но чуть позже, потому как, у неё важные дела. Неделю я её терроризировал, но её важные дела всегда были важнее моего. Ну а мне, ясное дело, не терпелось посмотреть на реакцию Русиновой, потому как, до этого ничего подобного от меня она не получала. Поэтому через неделю я не выдержал и раскрыл все карты. Реакция была не то, чтобы бурной (Аня не догадывалась, что я две недели жил на четыре доллара), но ей точно было приятно. А ещё она сказала, что обязательно отплатит мне той же монетой. Я не то, чтобы намекаю, но расплаты я жду по сей день.

Хотя, если серьёзно, мне безумно приятна мысль о том, что каждый раз, когда она слушает плеер, вспоминает меня. Если ещё не сломала, конечно. Да и сделал я этот подарок не потому что, рассчитывал на ответ, а просто потому что, мне нравится, когда она счастлива. Это в сто раз лучше любого подарка.
С момента нашей последней встречи прошло полгода. Мы практически не переписывались, а если и чатились в фейсбуке, то исключительно в формате «ой, как всё задолбало, прям горе-бида». Причём у неё это было абсолютно нормальным состоянием, а вот у меня такое было впервые. Первый раз в своей жизни я понял, что не знаю, что делать дальше. В какой-то момент я понял, что та детская инфантильность, когда считаешь, что хороший объектив является залогом вселенского счастья, закончилась, а появились цели вроде «купить квартиру, машину (с дисплейчиком), где-то нарыть жену и сделать хотя бы одного дитёнка». Всё это казалось таким запредельно далёким и неподъёмным, что от отчаяния я впал в жуткую депрессию, которая длилась уже больше месяца. Даже покупка очередного объектива-сверхширика не спасла. Вместо того, чтоб с нездоровым энтузиазмом бегать по горам и фоткать рассветы с голыми бабами, я всё так же упорно продолжал рассматривать фотографии Ани, ностальгировать по прошедшему времени. Знакомые, видя, что дело «пахнет писюнами», советовали мне не маяться ерундой, а «найти себе бабу штобы ибаццо», чтоб мой воспалённый мозг окончательно не перегрелся от заболевания, которое известно всем школьникостудентам мальчишеского пола, начинается на «С», а заканчивается на «З». И вроде план был нехитрым, действовать так, почему-то не хотелось. В голове прочно поселилась мысль, что я должен быть с Аней. Причём мысль была крайне абстрактной и расплывчатой. Она не говорила, почему я должен с ней быть, где я с ней должен жить и самое главное — что мы будем делать дальше? Как во сне, когда любая странность кажется абсолютно нормальной. Мозгом я понимал, что это чистой воды идиотизм, но ничего поделать не мог. Дошло даже до того, что я перестал мониторить группу своих рассказов на предмет новых симпатичных читательниц, с которыми можно было хотя бы чуть-чуть пофлиртовать.

Ответ напрашивался сам собой: нужно ехать к Ане, серьёзно с ней поговорить, возможно, попробовать её уговорить сходить в гости к Егоровне и заняться в конце концов сексом, потому как отсутствие оного в течение уже почти трёх месяцев, крайне пагубно сказывалось на моём одноглазом организме, щедро одарив его мелкими прыщиками по всему периметру и другими неприятными мелочами.

— Анечка, моя дорогая, доброе утро! Говорить можешь?

— Давай быстро.

Холодный тон Ани мне очень не понравился.

— У меня тут выходные намечаются. Как ты смотришь на то, чтоб я в гости приехал?

— Ээээ… у меня сейчас сестра в квартире живёт, не получится. Она в гости приехала.

Не помню, чтоб Аня хоть раз что-то говорила про сестру.

— Не страшно, я у друга переночую. Мне бы просто тебя увидеть. Соскучился же!

Аня немного помолчала.

— И когда ты хочешь приехать?

— Ну-у-у-у, у меня плавающие выходные. Могу приехать когда угодно. Когда тебе удобнее?

— Коль, ты знаешь, у меня тут завал на работе, проект серьёзный, времени совсем нет, не высыпаюсь толком. Может, когда-нибудь потом?

— Не, потом будет холодно, а я по морозу не люблю гулять. Неужели пару часов не сможешь выделить для меня?

— Ну хорошо. Когда ты приедешь?

— Где-то вот в следующую субботу, 14-го. Нормально?

— Нет! — вскрикнула Аня и тут же замялась. — В субботу я занята… у меня… субботник. Мы листья будем убирать.

Эта была настолько нелепая ложь, что я даже чуть-чуть рассмеялся.

— Так я тебе помогу! Это ж моё любимое занятие! К тому же что может быль лучше наблюдения за тем, как ты эротично работаешь граблями?

Аня нервно хихикнула.

— Нет, это закрытый субботник. А потом будет типа корпоратива.

Я выждал небольшую паузу, чтоб Аня точно поняла, насколько глупо это звучит.

— Ань, ты не хочешь, чтоб я приезжал?

Аня тоже выждала паузу, а потом, резко сказав «Извини, не могу сейчас говорить», положила трубку.

Она не хочет меня видеть.

Круто.

Возможно, если бы я был сопливым романтиком вроде Куэльо, я бы впал в депрессию окончательно и попытался порезать себе вены. Но увы, я весёлый и находчивый и вместо этого у меня проснулся нездоровый интерес к происходящему и способность анализировать.

Во-первых, сестра. Какая нафиг сестра? Даже когда у неё был свой дом, там за всё время я никого левого не встретил. Она даже хотела предкам, когда те приезжали, снять жильё, чтоб под ногами не путались. А сейчас у неё пусть и просторная, но однушка, явно не рассчитанная на Аню с кем-то левым. Вероятно, в квартире есть что-то, что она мне показывать не хочет. Или кто-то. У неё кто-то есть! Как хорошо снова думать! Точно! Только идиот вроде меня будет надеяться на то, что такая прекрасная интересная девушка так долго будет одинокой.
Опять же, будь я хоть чуточку Куэльо, от такой новости я бы впал в депрессию ещё больше, заревел бы всё вокруг и начал есть пироженки. Но не тут-то было! Наконец-то появилась хоть какая-то ясность, которая была хорошей основой для дальнейшего анализа. Конечно, было чуть-чуть обидно, потому как Николаича выгулять скорее всего не получится, зато успокоилась душа. Если Аня не одна, ей скорее всего хорошо. А если ей хорошо, то и мне как-то спокойно.
В голове появилась первая, за пару месяцев, действительно умная мысль: моя депрессия была из-за неведения и неопределённости. Даже плохие, но твёрдые факты лучше хороших шатких догадок. Нужно запомнить.
Но это не всё. Больше всего меня удивило то, как Аня отреагировала на субботу. Сначала бессознательно сказала правду «НЕТ!», так как точно знала, что не хочет меня видеть именно в этот день. А потом замялась и начала сознательно и не очень уверенно врать. Субботник, корпоратив. Как будто я не знаю, что ей взять веник в руки, это как Ямбаеву бороду сбрить. А корпоративы она вообще не выносила, так как к ней все начинали клеиться и это выглядело так уныло, что хотелось напиться вдрызг. А Аня бухать не любит.

Уверен, сейчас она имеет те же мысли, что и я и грызёт локти, ведь красиво элегантно врать всегда было её главной фишкой. Ей понадобится некоторое время, чтобы придумать красивое оправдание своему вранью и через некоторое время она позвонит.

Прошло полчаса.

— Анечка, моя дорогая! Случилось что?

— Коля, я должна тебе всё честно сказать, — сказала Аня твёрдым и неуверенным тоном.

— Я и так всё знаю.

— Как? Откуда?

— Ну, я ж не дурак.

Аня немного подумала.

— А что именно ты знаешь?

— Когда гладишь кота, напряжение между рукой и шерстью почти три тыщи вольт, прикинь!

— Коля, пожалуйста, давай серьёзно.

— Что у тебя кто-то есть.

Аня опять помолчала.

— Кто тебе сказал?

— Сестра, — пошутил я.

Аня поняла не сразу, но потом захихикала.

— Ну, хорошо. Но есть ещё кое-что.

— Что?

— Пообещай, что не будешь сердиться.

— Ничего я не буду обещать.

— Ну, тогда я ничего не скажу, — попыталась спровоцировать меня Аня.

— Ты мне не скажешь, что, — начал тоном диктора я, — в субботу, четырнадцатого числа у тебя…

— Да откуда ты знаешь? Афишу видел?

Афишу?

— Нет, у меня свои связи. Так, может, избавишь душу от тяжёлого камня столь нелепого вранья? Теряешь хватку.

— Просто ты меня врасплох застал. — Аня вздохнула. — Ну ладно. Просто я боялась тебе сказать.

— Почему? — удивился я.

— Ну, мне кажется, тебе было бы неприятно это слышать.

— Почему? — ещё больше удивился я. — Тем более ты как-то говорила, что хотела попробовать втроём.

— Кооооля, — заворчала Аня и немного помолчала. — Ты на меня не обижаешься?

— Я разве что расстроен такой корявой игрой.

— Ну тогда приходи в субботу ко мне в театр, посмотришь, как нужно играть. — Чувствовалось, что я её задел. — Билет я тебе достану.

Театр! ВОТ Я КРЕТИН! Как не догадался сразу?

— Только балкон. И чтоб можно было фоткать.

— Последний ряд с краю. И чтоб сидел как мышка.

Я подумал.

— Ты всегда была эталоном щедрости. Ну, хорошо, что-то придумаю. А с тобой хоть увидеться до представления? Я как бы соскучился.

— Ну Коль, у нас репетиция. Мы ж первый раз выступаем. Это наш дебют…

— Дебют? — прервал я. — И ТЫ МЕНЯ НЕ ПРИГЛАСИЛА НА СВОЙ ДЕБЮТ???

— Я…

— А ТЫ ПОМНИШЬ, КТО ТЕБЯ НАДОУМИЛ В ТЕАТР ПОЙТИ?

— Коль, я…

— А КТО ВСЕГДА ВОСХИЩАЛСЯ ТВОЕЙ ИГРОЙ?

— Ну, Коль…

— ВСЁ. БОЛЬШЕ НЕ ЗВОНИ МНЕ. И ЖДИ РАСПЛАТЫ!

Я положил трубку.

Аня перезвонила. Потом ещё раз. И ещё. Позже пришла смска с оправданиями, типа «Я просто боялась тебе сказать, что сейчас не одна, а ты и так всегда занят». И так далее.

Я ни разу не обиделся (ну обиделся, конечно, но не так, чтоб сильно), просто я сразу придумал, как её проучить. Самым простым вариантом было ничего не делать. Зная мою изобретательность и коварство (она была свидетелем случая, когда из-за меня отменили открытие международного кинофестиваля), Аня будет уверенна, что я задумаю что-то страшное и постоянно будет переживать. Хороший вариант, но это сильно жестоко. Особенно, если учесть, что она и так на нервах. Поэтому нужно было действовать иначе.

Первым делом я прошерстил интернеты на предмет «14 сентября Харьков театр» и не нашёл ничего похожего на любительский театр. Вероятно, труппа совсем новая и ещё не сообразила хотя бы простенький сайт. Но не сделать сообщество «вконтактике» было бы преступлением против человечества. И таки да — театр «кУст» дебютировал на сцене театра юного зрителя со спектаклем «СВИДАНИЕ ВСЛЕПУЮ» (18+). История о том, чем закончилось массовое свидание, незнакомых людей. В главных ролях Анна Русинова и двое каких-то чуваков. Вход свободный. Билет она мне достанет, ха-ха-ха. А ведь Аня сама говорила, что никогда ничего делать бесплатно нельзя, а то, что я свои истории пощу в интернетах, есть неуважение к самому себе. Символично то, что на обложке группы была изображена Аня, которая закрывала лицо руками и взглядом как бы говорила «Госпади, стыдно-то как!». Кстати, часа через два фотографию заменили. Мне прям вообще интересно стало и я, во что бы то ни стало, решил туда попасть.

Благо, работа у меня распрекрасная, коллеги замечательные, а руководство так вообще золотое, поэтому уехать мне не составило никаких проблем. В Харькове на вокзале меня встретил мой давнишний друг Владимир, который три месяца назад бросил пить и на сэкономленные деньги купил машину. Без дисплейчика, конечно, но для начала пойдёт. Его тоже бросила девушка (тоже полгода назад) и он никак не может забыть её до сих пор. Именно ради неё он бросил пить и стал на праведный путь образцового семьянина, надеясь, что всё образуется. Вы представляете, что с людьми делают чувства? Пить бросил! Страшное дело! Хотя, когда я предложил Вовану сходить в театр, он вежливо отказался. Приятно, что не всё человеческое в нем испортилось от этой вашей любви.

В принципе, я ожидал. То есть, я в это верил как в то, что твой лотерейный билет окажется выигрышным, но всё же!

Елизавета Егоровна собственной персоной в уютном дворике театра сидела на лавочке и читала какую-то книжку из привокзального ларька. Выглядела она именно так, как выглядит пожилая (простите, Егоровна) дама, читающая книжку возле театра. Удобные тапочки, длинная красивая юбка и милый свитерочек. И ещё зонт зачем-то. Хотя сегодня дождя не обещали. Хотя без зонта было бы не так аутентично.

— Елизавета Егоровна, не меня ждёте?

Фейзельштам почти равнодушно подняла глаза, чуть приспустила очки на нос и прищурилась. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, она недовольно покачала головой.

— Это ж надо было себя до такого довести? Николай? На кого вы похожи?

— На себя. — Отшутился я и довольно погладил бороду, напоминавшую пучок укропа. — А вы почему на полтора часа раньше пришли?

— Ты сам ответил на свой вопрос. Лучше скажи, тебя почему так рано принесло?

— Ну, Елизавета Егоровна! Ну что это за деревенский сленг? Ну почему «принесло»? Я не знал где театр и решил начать поиски пораньше с расчётом на то, что где-то могу заблудиться. Но мне повезло с первого раза.

Фейзельштам опять посмотрела на меня взглядом, который раньше заставлял меня трястись от страха. Не много с тех пор изменилось.

— А как же месть?

— Ане?

— Ане.

— Так она уже всё получила. Если я даже вас тут вижу на целый час раньше, я даже перестарался немного. Вы хоть на спектакль пойдёте? Или просто за мной соскучились?

Доктор вздохнула.

— Эх, Николай, я порой удивляюсь, как можно быть таким бестолковым.

— И в чём же проявляется моя бестолковость, позвольте узнать?

— Ну зачем ты это устроил?

— Месть! — дебильно обрадовался я. — Вы ж сами сказали!

— Месть, Николай — это просто энциклопедическое воплощение иррациональности человеческой натуры. Нет ничего более вредного, чем мстить. Это удел особей, нахоодящихся на самых низших ступенях человеческой эволюции. — Егоровна опять недовольно покачала головой. — Лучше бы обнял старушку. Пять лет не виделись.

Не припомню, чтоб мы с Егоровной когда-то обнимались, но почему бы и нет?

Внимательно смотря в глаза, я подошёл к Фейзельштам и аккуратно обнял за плечи. Егоровна была чуть понастойчивее и устроила обнимашки, не стесняясь меня нагло тискать, как это любят делать все бабушки. Ещё дети в Артеке меня так постоянно тискали.

— Чистый, — пробормотала Егоровна чуть слышно. — А в рюкзаке что?

— Чистый? Да, я помылся, гыыыы. В рюкзаке фотик и ноут. Я ж всё-таки в гости приехал. Что вы так смотрите?

— А дымовой шашки тебя там нету случаем?

— Елизавета Егоровна! Ну я же сказал, что всё, что Ане полагалось, она уже получила. Как вы вообще серьёзно такую глупость восприняли?

— Если ты мне покажешь внутренности своего чемодана, я тебе расскажу.

— Вы мне не верите?

— Николай, у тебя есть, что скрывать?

— Неужели вы думаете, что я стал бы вам врать?

— Тебе не говорили, что отвечать вопросом на вопрос некрасиво?

— А вам не говорили, что на такие избитые приёмы только школьники ведутся? Тем более вы сами только вопросами и отвечаете?

— Тебе так сложно показать, что у тебя в рюкзаке?

Улыбнувшись я молча начал извлекать внутренности своего рюкзака. На исписанную лавочку опустились ноутбук, зарядка для ноутбука, фотоаппарат с цейсом, второй объектив, зарядка для фотоаппарата, документы, метров десять туалетной бумаги, салфетки, конфеты, аккумуляторы, жменя мелочи, мусор и самодельный пропуск прессы.

— Ну, вроде всё.

— Ты не возражаешь, если я взгляну?

Егоровна протянула руку, чтоб взять портфель. Этот бесстыдный приём, когда тебе неудобно отказать протянутой руке, используют только самые бесстыжие попрошайки! Как нехорошо!

— Да ради Бога.

Взяв портфель, Егоровна, подобно опытному таможеннику начала обшаривать отдел за отделом, и через некоторое время извлекла два рентгеновских снимка моего гайморита (~18х25) и бумажный лист А4, на котором был распечатан текст одной песенки с переводом.

— Ага! Думал, я не найду? — Обрадовалась Фейзельштам. — А это что?

— Два снимка и текст песни.

— Николай, не делай из меня дуру. Из этого можно сделать штуку которая воняет и дымит похлеще дымовой шашки.

— Да какая шашка! Это мои снимки, которые мне делали, когда я в больнице лежал! Просто я не знаю, куда их деть. У меня нет папки с важными бумагами, я ж в общаге живу, а выкидывать не хочется. Вдруг понадобятся? А бумажка — это текст песни с переводом. Когда скучно, просто начинаю читать и запоминать потихоньку.
Егоровна поправила очки и бегло просмотрела текст на обеих сторонах листка.

— Ну и текст. Что, нормального ничего не было? И перевод отвратительный.

— Зато песня красивая. Хотите, спою? Акапельно.

— Ты мне тут зубы не заговаривай. — Егоровна внимательно рассмотрела снимки. — Ничего себе! Как так сильно запустил?

— Не знаю. Просто нужно было работать, вот и не обратил внимания. Так вы мне верите?

— Поверю, если прогуляешься со мной. Мне боязно тебя здесь оставлять.

Я рассмеялся и заправским жестом подставил Фейзельштам руку, как бы предлагая идти в обнимку. Ответом на такую дерзость был тот же жест, лишивший меня одной руки. Ещё она быстренько достала новый пятый «айфон» и куда-то позвонила.

— Можешь не переживать, он со мной. Чист. Мы пока прогуляемся. Всё, нормально, не переживай. Держу за тебя кулаки.

— Нифига себе! А откуда у вас айфон? — удивился я.

— Подарили, — Егоровна вздохнула. — Совершенно нелепый телефон.

— Давайте махнёмся!

— Николай, я бы с радостью, но это подарок. Зачем он тебе?

— Нравится. Вот нравится и всё. Именно пятый. Я как у друга увидел, чуть от зависти не удавился. Только не белый, а чёрный.

— Люди вокруг сошли с ума! Как можно хотеть вот это? Вот мне «Верту» недавно подарили, вот там действительно чувствуется рука мастера, а это так, просто кусок железяки.

— Просто вы ничего не смыслите в настоящем модернизме? А почему тогда с айфоном ходите?

— Боюсь, что грабители увидят и отберут. Я же уже старенькая, отпор дать не смогу. Если их много будет.

— Ахренеть! Вот это люди живут!

— Николай, следите за словами. Или я буду делать вид, что не знаю вас.

— Ну хорошо. Буду вести себя как можно культурнее… — я немного помялся. — Елизавета Егоровна, а можно у вас кое-что спросить?

— Спрашивай. — Егоровна растянулась в улыбке, точно зная, о чём дальше пойдёт речь.

— До недавнего времени я не мог перестать думать про Аню. Реально думал, что с катушек съеду. Прикиньте, я перестал фотографировать, забросил музыку, писать почти бросил. Даже на море не ходил.

— До недавнего времени.

— Да, именно до недавнего. А потом как-то позвонил Ане и узнал, что у неё кто-то есть. И вы знаете, как-то легче стало. Но всё равно, что-то не так. И я сам не пойму, что.

— И что ты от меня хочешь узнать?

— Эм… ну… что со мной не так? Почему мне не так круто, как раньше?

— А сам что думаешь по этому поводу?

— Думаю, что повзрослел. Поменялись приоритеты и интересы поменялись. Вот я денег заработал на новую камеру, самую крутую, а покупать не хочу. Точнее хочу, но не покупаю, потому как знаю, что она себя будет плохо окупать. Потому что хочу заработать на квартиру, чтоб там поселиться с женой и наделать детей.

Егоровна хихикнула.

— Так что ты от меня хочешь, если сам всё знаешь?

— Ну, не знаю. Мне больше хочется быть весёлым и дурным, как раньше.

— Думаешь, ты такой один? — По-доброму улыбнулась Егоровна. — Увы. Когда мы растём, мы получаем новые возможности. Но в качестве баланса приходят и новые потребности, которые удовлетворять уже тяжелее.

— Прям как в «спайдермене»! — обрадовался я, но Егоровна посмотрела на меня как на идиота. — А почему так?

— Я, конечно, не могу утверждать, но могу поделиться своими соображениями на этот счёт. Всё потому, что человек не должен быть счастлив. Когда ты счастлив, у тебя нет надобности развиваться. А это ставит под серьёзный вопрос эволюцию, благодаря которой мы живём не в пещерах, а в комфортных хрущёвках. Поэтому наш мозг и строит нам коварные козни.

— Так я наоборот, не хочу развиваться. Мне ж не хочется стать лучшим фотографом или писателем?

— По-твоему сделать ребёнка так просто? Ты хоть представляешь, насколько сложно и прекрасно то, что из пары клеток вырастает настоящий живой человек? Попробуй ради интереса вырастить лук на подоконнике.

— Да у нас с Жуковым плантация конопли! Каждый куст как родной!

Я заржал и Егоровна опять посмотрела на меня как на больного.

— Мда, Николай. Три года прошло, а ты традициям не изменяешь. Может, уже нужно начинать делать что-то серьёзное?

— Что-то вроде «искать жену» и «строить семью»?

— Верно, мой дорогой.

— Можете меня не называть «мой дорогой»?

— Нет, мой дорогой.

Я вздохнул.

— Но тогда у меня такой вопрос: как можно строить семью, если у меня нет ни квартиры, ни машины, ни нормального заработка? Должна же быть основа? А у меня её нету.

— Мозгов у тебя нету. Точнее есть, но ты ими не пользуешься. Знаешь, кого ты мне напоминаешь? Девочку, которая стоит на берегу и боится зайти в воду, потому что она вроде как холодная. Хотя рядом ребята прыгают с пирса и ничего, живы-здоровы. А всё потому, что девочка слишком много думает, а ребята просто берут и делают. Представь студентика, который боится подойти к девочке, которая ему нравится. Вдруг она его отошьёт? Знакомая ситуация? — Я виновато кивнул. — Хотя, если он не подойдёт к ней, то лучше от этого точно не станет. — Егоровна вдруг остановилась. — Ты знаешь, что я шикарно играю на гитаре?

— Шо, серьёзно?

— Ещё как серьёзно! — Егоровна аж засветилась. — Мне всегда нравилась гитара, но в детстве и в юности я не могла себе её позволить. Хотя она и стоила копейки в то время. Но я никогда не отличалась стеснительностью и запросто могла подойти к незнакомой компании с гитарой и попросить побрынчать. И ты думаешь, хоть раз мне отказали? Даже если сразу не разрешали (если гитара дорогая, например), я просто садилась рядом и втиралась в доверие до того момента, когда становилась «своей». Один раз с пареньком даже встречалась из-за гитары. У него была шикарная «Ленинградка». Такую было очень сложно достать. Либо блат, либо если очень сильно повезёт. Он её у отца целый месяц выпрашивал и после табеля с пятёрками таки получил. Какое-то время на этой ленинградке поиграл и начал требовать что-то западное, вроде «Вермоны». Выйти с такой гитарой на улицу означало что-то вроде «Я самый важный парень во дворе». И если это не совсем так, могли и морду набить, а гитару отобрать. Бывало и такое. Правдами и неправдами достали ему эту «Вермону». Я даже не знаю, кто из нас двоих был счастливее. Но важно то, что парень этот не особо играл. Вермона тоже надоела через месяц и он осторожно так подошёл к отцу и сказал, что хочет «Фендер». Сказать такое вслух было сродни предательства родины. Если у кого и была американская гитара, то об этом вслух не говорили. Такую показывали только где-то далеко за городом на даче, ночью и только своим. Узнали бы, могли если не посадить, то замучить расспросами вроде «откуда американский товар? Контрабанда или взятка?». И ничего потом не докажешь. Так вот, этот парень начал ссориться с папой понемногу и в один прекрасный день разбил «Вермону». Я, когда узнала, плакала целый день. И парень, чтоб я хоть чуть-чуть успокоилась, отдал мне свою ленинградку. Сказал, что ему разонравилось и что он будет заниматься чем-то другим. Через неделю мы расстались. А гитара у меня была аж до восемьдесят девятого года. Была бы и до сих пор, но нужно было быстро покинуть страну. К чему это всё: ты хочешь учиться играть на идеальной гитаре, которой у тебя нет. Зато у тебя есть вполне приличная… балалайка.

— Укулеле.

— Что укулеле?

— Это такая португальская гитарка маленькая, с четырьмя струнами. Я себе недавно такую взял.

— Да-да! — Егоровна вспомнила что-то хорошее и улыбнулась. — Когда на Гавайи прилетаешь, там в аэропорту всегда играют уличные музыканты. Только мне говорили, что это мексиканская. Но это и не важно. Ты можешь всю жизнь бояться зайти в воду, а можешь смело взять свою укулеле и прыгнуть с ней с моста.

— Но ведь страшно же!

— Коля, ты меня умиляешь просто! — Егоровна искренне улыбнулась, опять вытерла остатки мороженного с моего носа и выбросила обёртку в урну. — Мы как-то вербовали одного колхозника во Вьетнаме. Они там очень нецивилизованные и не то, что телевизора, даже радио никогда не видели. Так вот, повезли мы его в Союз, остановились в гостинице во Владивостоке и решили посмотреть телевизор. Так этот вьетнамец вазой в телевизор швырнул с перепугу и в туалете закрылся. Мы его не могли оттуда выкурить, пока он не дёрнул шнурок смыва. Перепугался почти до смерти урчащего сортира и выбежал к нам сам. Но ладно, он телевизора в жизни никогда не видел. Но ты же с девушками постоянно контактируешь? Ну что тут страшного?

— А вдруг не получится?

— Всё, что происходит, всё же к лучшему?

— Тогда получается, что лучшее неизбежно. А разве это так?

Егоровна запнулась и немного покраснела.

— Ну-у-у, хороший аргумент, молодец. Но давай так: вдруг ты в первый раз возьмёшь гитару в руки и у тебя не получится сыграть что-то из Шопена? Вот это уже глупость?

Мне тоже стало немного стыдно.

— Ну хорошо. Но что, если я всё равно боюсь? Вот боюсь познакомиться с девочкой и всё?

— Ты что, с девочками никогда не знакомился?

— Знакомился.

— Ну так в чём проблема?

— Не знаю.

— И я не знаю, Коль. Ты сам себе проблему придумал.

— Нет. Когда я знакомлюсь с девочкой просто так, то это одно. А когда я знакомлюсь с ней для отношений… я… МНЕ СТРАШНО! Я никогда так и не знакомился, если честно.

Егоровна покачала головой и по-доброму улыбнулась.

— А если представить, что ты знакомишься с ней не для отношений, а по какой-то другой необходимости?

— Но я-то знаю, что это не так?

— Да знай себе на здоровье. Можешь даже продолжать бояться её. Но держи себя в руках и веди себя так, будто это ей от тебя что-то нужно. Как будто играешь роль.

Я понял, что дальнейший спор породит во мне кучу комплексов и решил плавно капитулировать.

— Ну, хорошо. В принципе вы правы. Нужно пробовать. Только не подумайте, что я с темы съезжаю, но как на это отреагирует Аня?

Егоровна недовольно закрякала.

— Как-как. Нормально. Ты же нормально отреагировал? Чем она хуже? Тем более вы не можете обижаться друг на друга по-настоящему. Вы родные друг другу. Хоть вы постоянно и ссоритесь, но жить друг без друга не можете. Ко мне Анна точно так же прибегала и рыдала, что ей мальчик понравился, а она не знает, как тебе признаться. Как будто она тебе что-то должна. И ведь должна! Знаешь, как долго я уговаривала её тебе всё рассказать? А она всё равно так и не смогла. Между прочим, меня это серьёзно задело! У меня и не такие говорили, а эта ни в какую! Я уже сама хотела позвонить, хотя знала, что вот так прямо вмешиваться ни в коем случае нельзя.

— А что за мальчик?

— В смысле?

— Ну, вы сказали, что Аня прибежала и сказала, что понравился «мальчик». Вы этого «мальчика» не видели?

— А тебе зачем? — Подозрительно спросила Фейзельштам.

— Ну интересно же!

— Вот у Ани и спросишь. Я в такие вопросы не лезу.

— Как это не лезете? А меня тогда зачем к себе приглашали?

— Вот поэтому, Николай, и не лезу. Тем более Аня почему-то ревнует ко мне своих кавалеров.

— Кавалеров? А что, их много было?

Егоровна хитро улыбнулась.

— Нам пора в театр возвращаться. Нужно занять места получше.

— Да, давайте.

— А ты ничего не забыл?

Я пошарил по карманам и быстро проверил портфель.

— Нет.

— А цветы?

Я чуть-чуть потормозил.

— Хрен ей, а не цветы!

— Следите за языком, юноша.

— Нет, тут я выразился очень правильно! Она меня не пригласила на её премьеру! Фиг ей, а не цветы! Ну как меня можно было не пригласить? Даже вас пригласила, а меня нет. Это реально обидно! Не дождётся она цветов. Тем более она их не любит.

Егоровна улыбнулась.

Я тоже улыбнулся.

— Нет. Это конечно элегантно, но расточительно. Это вам Айфоны с Верту дарят, а мине " нема шо есть". А ещё книгу нужно издавать. А это «прощай новая камера»! Я уже колбасы не видел месяц, а вы «цветы». Ну что вы так смотрите? Ну что вы улыбаетесь? Сколько стоит самый дешёвый букет?

— Обычно я так не делаю, но сегодня другой случай. У меня здесь рядом знакомая цветочница есть, она мне скидку хорошую сделает.

После «хорошей скидки» цветы стоили каких-то жалких двадцать баксов. Которых к моему большому стыду у меня не оказалось. Ну зачем мне с собой носить мой недельный бюджет? Буду доставать из тесного кармана телефон с этим всем, привлеку грабителей или прочих негодяев, а у меня в рюкзаке «Цейс», расставание с которым я не переживу.

Однако Егоровна моментально по моему виноватому взгляду всё поняла и проспонсировала эту инвестицию. Я даже предлагал зайти в банкомат, находящийся неподалёку, но она сказала, что у нас и так времени мало (хотя оставалось минут сорок) и чтоб я потом когда-нибудь занёс. Учитывая то, что видимся мы где-то раз в три года, мне очень на руку будет инфляция в моей прекрасной стране.

Мы пришли.

В фойе практически никого не было. Одинокая вахтёрша в будочке прикинула, что мы не будем воровать стокилограммовый бюст Ленина и продолжила изучать журнал «Сад и огород». Двери в актовый зал были открыты и мы преспокойно вошли в пустое слабоосвещённое помещение. Зал был небольшим, мест на двести-триста, зато в нём были новые (ну, относительно) кресла с подлокотником для каждого зрителя, неплохая акустика по периметру и даже работала вентиляция, чего в подобных местах никогда не встретишь.

Егоровна потащила меня к первому ряду.

— Зачем так близко? — Удивился я.

— Лучше всего видно. — Слегка растерялась Фейзельштам.

— Лучше всего видно ряда с седьмого.

— Это ещё почему?

— Потому что, во-первых, сцена как на ладони, во-вторых, звук на уши не давит, и, в-третьих, Аня не будет смущаться, потому что там нас заметить гораздо сложнее.

Егоровна уважительно кивнула и пошла обратно.

Мы сели.

— Я на горшок сгоняю. Вы не знаете, где он тут?

Егоровна подозрительно посмотрела на меня.

— Из двери налево и в конец коридора.

— Угу, спасибо. Цветы посторожите?

Не дожидаясь ответа, я прихватил рюкзак и пошёл.

— А портфель тебе в туалете зачем?

— Так у меня там туалетная бумага. Я ж не знаю, сколько мне понадобится?
Егоровна покачала головой, затем достала пятый айфон и начала что-то в нём делать.

И чего это она на меня так посмотрела? Наверное, решила, что я хочу сбежать? Точно!

За время работы журналистом я понял, что наглая морда в большинстве ситуаций заменяет все пропуска, а иногда даже и спецпропуска. Это если есть охрана. А в этом театре кроме вахтёрши-дачницы и осветителя я никого ещё не видел.

Возле сортира висел огнетушитель, а рядом с ним план эвакуации, в котором я, будучи бывшим преподавателем черчения, разобрался с большим трудом. Однако три комнатки за сценой вряд ли могли быть чем-то кроме гримёрок для актёров. Захотелось увидеть Аню. Просто увидеть. Без подстав, без подколов и прочего безобразия. Хотя если она меня увидит, то будет переживать. Хотя, если я её успокою, то она будет меньше нервничать. Значит, нужно идти.

В коридоре актёры, пафосно размахивая руками, шёпотом читали текст. Но Ани нигде не было. Я даже поспрашивал, где Русинова, но никто не знал, кто это. Когда спросил, где Аня, сказали, что куда-то вышла. Может, решила сбежать? Аня, конечно, паникёрша, но не настолько. Может, покурить вышла? Она вроде бросила, но, бывало, покуривала иногда. А сейчас как раз самый подходящий повод, чтоб эту гадость посмоктать.

Опять же, спасибо плану эвакуации, я вышел через чёрный ход (хотя он обычно закрыт) и исследовал территорию вокруг на предмет Ани. Но опять ничего. Минут пятнадцать я потратил на обследование близлежащих закоулков, но кроме компании дымящего школья никого не нашёл.

Поджимало время и я решил вернуться.

В Фойе уже поднабилось народу и такое чувство, что все пришли не на спектакль, а в сортир. А я как бы туда с самыми искренними и чистыми (ну, может не самыми чистыми) побуждениями хотел попасть. Но из-за очереди ждать бы пришлось очень долго, поэтому я пошёл в зал, где уже включили свет и количество зрителей уже перевалило за сотню.

— Тебя где носило?

— Не поверите.

— Тут Аня приходила, хотела тебя увидеть.

— Как?

— Так. Ждала минут десять, но сказала, что больше не может и убежала. У тебя там что, совсем катарсис?

— Катарсис, — расстроенно вздохнул я. — А что хоть говорила?

— Говорила, что соскучилась и что хотела увидеть перед спектаклем.

От счастья я чуть не обделался. Как вы понимаете, в прямом смысле слова.

С надеждой я опять вышел в фойе, но очередь стала ещё больше. А начало поджимать. Горе-бида, прям. Ну, ничего, если что, во время представления сгоняю. Думаю, дотерплю.

Я вернулся в зал, который уже почти полностью набился. Среди зрителей были интеллигентные люди вроде Фейзельштам, была так называемая «техническая интеллигенция» и ещё наличествовала гопота вроде меня, только чуть помладше. Лет восемнадцати-двадцати. Правда, гопота отличалась тем, что притащила в театр пиво и совершенно не стеснялась его там распивать. Вот жалко, что Вован не пошёл. Он бы пиво мигом изъял, а нарушителей выгнал бы на мороз с голыми жопами.

Мужиков во всём зале было не так много и все они по виду были очень уж интеллигентными, в самом плохом смысле этого слова. Если начнётся потасовка, такие будут стоять и робко смотреть.

Молодые любители театра, очевидно купившиеся на пометку «18+», чувствовали своё моральное превосходство и не отказывали себе ни в вольготных позах, ни в изысканных выражениях, ни в отношении к окружающим и меня это реально напрягало. Студенты были не особо крупными, но их было человек семь, к тому же слегка пьяных.

Я подошёл к Фейзельштам.

— Елизавета Егоровна, как вы думаете, что вот с этими нужно сделать? Может, милицию вызвать? Ну, или хотя бы сторожа?

— Зачем?

— Как зачем? Они ж мешают!

— Чем?

— Ну как это «чем»? Они пьют, шумят, ругаются. А представьте, что будет, когда начнётся представление?

— Не знаю, Николай. Как по мне, так это сразу два представления. Неужели не интересно?

— Они меня бесят, Егоровна. Реально бесят.

— Николай, сядь и успокойся. Во всяком случае, не уподобляйся им.

Я ещё раз посмотрел на компанию, сосчитал до десяти, нифига не успокоился, но сел.

Спектакль начался.

На сцене, где располагался десяток столиков, появились парни и девушки лед двадцати пяти, в приятных вечерних нарядах, а некоторые даже с причёсками. Ани среди них не было. Зато была пожилая, но очень хорошенькая тётенька, которая объясняла правила «свидания вслепую». Я, как внимательный зритель, сосчитал всех и понял, что парней и девушек поровну, и мне прям стало интересно, как это так — в завязке нет главной героини? Все расселись на местах и начали что-то бурно обсуждать, но так, чтоб зрителю было ничего непонятно. Кто-то со стороны гопоты крикнул «громче! Ничо не слышно», чем завоевал одобрительные смешки сотоварищей. Однако молчаливый негатив всех вокруг заставил их быстро замолчать. А потом зашла Аня. Она была, что называется, в лучших традициях. Я вспомнил момент, когда мы с ней познакомились: она меня тронула за плечо, я развернулся и чуть не обделался от ужаса — ТАКАЯ КРАСИВАЯ! Сейчас я даже почувствовал прикосновение на плече и зачем-то повернулся. Сердце забилось и я часто задышал. Краем глаза (настоящего), я заметил, как Егоровна улыбается. Да у неё тут тройное представление! И цветы мне нужно давать, а не Ане!

Аня села и начала рассуждать вслух на привычные для неё темы: «как жить, что делать, почему всё так плохо и где моя курица». Я почувствовал, что начал чем-то наполнятся. Как будто в меня что-то наливали. Что-то мягкотёплое и в то же время очень крепкое. Спина сама расправилась, выровнялись плечи, а грудь наполнилась воздухом. Если кто-то хоть чуточку знаком с законами физики, он понимает, что повышение уровня жидкости всегда влечёт за собой рост давления, которое у меня внизу уже достигало критической отметки и грозило разгерметизацией системы. Но я терпел. Я наблюдал за Аней так, как делал это раньше. Она не играла. Она была собой. Она становилась собой нечасто. Например, когда вела машину. Я мог просто сидеть и целый час пялиться на то, как она водит. Её это напрягало и она всегда заводила какой-нибудь глупый разговор, чтоб разрядить обстановку. Но я, воодушевляясь принципом квазистационарности, всё равно улавливал моменты, когда она была собой и тихонечко балдел.

Ещё она была собой, когда что-то писала на работе. Иногда мне везло, и она просила немного подождать. И думала, что мне скучно просто сидеть. А на самом деле в те моменты я был самым счастливым человеком на свете.

А ещё она была собой, когда ела! Этим она занималась просто шедеврально! Я не говорю про то, что она никогда не пачкалась и не касалась вилкой или ложкой посуды. Изображение её аккуратно накрашенных губ с вилкой и курицей могло бы занять почётное место в любой эротической галлерее. А если губы были ненакрашеными, это было уже слишком «откровенно» и чтоб посмотреть, пришлось бы показывать паспорт.

Если бы в обществе художников-модернистов у меня был хотя бы какой-то вес, я бы запросто сделал выставку, которая полностью состояла из Ани. Я бы просто поставил камеры везде, где только можно и транслировал изображение на экраны. Так делают многие и зашибают неплохие бабки, между прочим! Жаль, что я не художник.

Короче, это было волшебно.

Зрители вокруг смеялись с глупых шуток, с комичности ситуации (когда к Ане начали подсаживаться чуваки, думавшие, что она тоже участвует в свидании вслепую), но совершенно не понимали истинного смысла представления. Идиллию нарушала компания гопников, которая сочла, что без их комментариев спектакль будет зрителям непонятен, а так же взявшая на себя смелость добавить порцию острот. Я уже хотел встать, но Егоровна взяла меня за руку и мигом смерила. В любой другой ситуации я бы тоже сидел тихо и ржал бы с идиотизма, но сейчас как-то не получалось. Наверное, моча на мозги давила.

Первый акт (акт же?) закончился и я, стараясь сжаться как можно сильнее, пошёл в сортир. Но там было закрыто. Из-за двери слышался разговор ветеранов умственного труда и я точно понял, что там курят.

— А у вас там в сортире закрылись и курят, — нажаловался вахтёрше я, как последняя девочка. — Может, милицию вызвать?

— И что я им скажу? — заворчала вахтёрша. — Что у меня в туалете курят?

— Но они ж там пожар могут устроить! Тем более это незаконно.

— Ну вот и звони, раз незаконно. Номер знаешь?

— Знаю. — Пробормотал я и ушёл.

Потом всё же решился и набрал.

— Дежурный [не разобрал] слушает. — Ответил мне не очень приятный мужской голос.

— Алё, здрасте. Тут в театре на Пушкинской какие-то пацаны в туалете закрылись и курят.

Секунд десять в трубке молчали.

— И что?

— Но так же нельзя? Это же незаконно!

Секунд десять в трубке молчали, а потом любезно завершили вызов.

Ну прям божество лаконичности! Так метко описать своё отношение к действительности не каждый писатель сможет. Но закалённые в боях с пранками стражи правопорядка всё же смогли. Молодцы, люблю свою страну.

Ничего кроме как ждать не оставалось.

Минут через семь, когда прозвенел второй звонок, молодые люди вышли и весело направились в зал, а я, наконец попал в храм кафеля и унитазов.
Было такое ощущение, что здесь что-то взорвали. Под табличкой с перечёркнутой сигаретой располагалась небольшая железная урна, на треть заполненная окурками. А рядом стояло некое устройство, которое любят мастерить юные химики или ботаники, состоящее из двухлитровой пивной бутылки, ещё бутылки, но уже литровой и фольги из-под дешёвой шоколадки, обёртка которой валялась в углу неподалёку.

Захотелось заплакать. Глаз выедало.

В порыве размышлений о бренности бытия я взял бурбулятор в руки и именно в этот момент в сортир зашёл милиционер лет тридцати в синей рубашке.

— Ооо, попался! — обрадовался он.

Я понял, в какой дерьмовой ситуации нахожусь и скорее всего покраснел.

— Так, товарищ милиционер, я понимаю, как это всё выглядит, но это совсем не так.

— А как? — Довольно спросил милиционер, явно не собираясь воспринимать меня всерьёз.

— Тут какие-то гопники закрылись, и дымили. Вон, ещё и курили. Бурбулятор даже тёплый. А я просто зашёл…

— И решил докурить?

— Нет, просто решил… выкинуть. Что он тут стоит? — Я понял, что выгляжу как идиот, и поставил бурбулятор на место. — Я даже в милицию звонил! Можете дежурному позвонить, спросить, с какого номера ему пять минут назад звонили? Это был мой номер.

Милиционер прекратил улыбаться и стал серьёзным.

— Сам со мной пойдёшь или сопротивление при аресте оформлять будем потом?

— Да вы чо? — офигел я. — Какое «пойдём»? Какое «при аресте»? Вы не имеете права меня арестовывать за то, что я бульбик держал в руках!

— Поступила жалоба на курящих на территории театра. Я прихожу, вижу тебя с травой в сортире. Что ты мне тут вешаешь?

— А вы, пожалста, разговаривайте нормально. Я вам не дерзил и не тыкал. — Я чуть-чуть подумал. — Так, стоп. Давайте немного остынем оба. Извините, если я вас как-то оскорбил, но я тут, правда, ни при чём. Если хотите, могу дыхнуть, или что там делают. Но у моей… сестры сейчас дебют, и я бы очень не хотел сейчас с кем-то ссориться, куда-то идти, и тем более из-за какой-то гопоты. О! Они ж в зале сидят! Давайте, я вам их покажу, а вы их как раз заберёте? А то они просто задолбали! Мало того, что пиво в театре пили, так ещё и травы накурились!

Дяденька немного поменялся в лице.

— Если хочешь, чтоб я их забрал, всё равно придётся со мной ехать для дачи показаний.

— Ну а можете их хоть успокоить? Там спектакль идёт, люди смотрят, а эти ржут как больные?

— Ну пошли.

Я так обрадовался, что опять забыл сгонять на горшок. Осознание этого меня настигло сразу после того, как закрылась дверь туалета. Но обратно возвращаться я не рискнул.

После светлого коридора в зале было очень темно, поэтому в дверях пришлось стоять около минуты. Молодые люди, завидев фигуру в синей рубашке вмиг успокоились и вели себя как двоечники на экзамене. Однако, дядю Стёпу это ни разу не смутило и через минуту все восьмеро выходили из зала, а я на радостях пошёл к Фейзельштам.

— Тебя где носит? Самое интересное пропустил! — Зашипела она.

— Это вы самое интересное пропустили. А что тут было?

— Аня вот с тем парнем целовалась. Тут твои друзья такими овациями разразились, что Аня даже немного покраснела.

— Ну, подумаешь, «целовалась». Я тоже с ней целовался. Зато тех уродов больше не должно быть. Я милицию вызвал.

— Молодец. — Сказала Егоровна с совершенно непонятным мне контекстом и уставилась на сцену.

Мне жутко хотелось в сортир, но я решил дотерпеть, так как по сюжету всё вот-вот должно было закончиться.

— Егоровна, а парень Ани на представление пришёл? — Тихонько спросил я.

— Сиди тихо! — Зашипела Фейзельштам. — Я не знаю. Аня сказала, что опаздывает.

— То есть он не среди этих был? — загыготал я.

Сзади постучали по плечу и тоже зашипели. Егоровна не ответила, а просто смерила взглядом.

— А вы не знаете, конец скоро? — Спросил я у тётеньки сзади.

— Если вам не интересно, вас никто не держит. — Огрызнулась та. — Вообще не дадут спектакль посмотреть! Да что это такое?

Тётеньку сзади начала успокаивать тётенька сбоку, вызвав цепную реакцию. Через полминуты почти весь сектор недовольно ворчал. Ну что за люди недобрые такие?

Конечно, то, что Аню обнимал и тискал какой-то левый чувак, меня слегка расстраивало. Хотя больше расстраивало то, что мой мочевой пузырь побил все мыслимые рекорды касательно своей эластичности и вот-вот разразиться овациями на этот счёт. Но я досидел до конца и даже вручил букет Ане. Кроме меня это сделали ещё трое парней, которых Аня, судя по всему, не знала. Просто, увидев меня, она улыбнулась, а получая букеты от них, он делала выражение лица, как контролёр в трамвае.

Мы с Егоровной решили не спешить, и подождать, пока все выйдут. Чтоб не толпиться в коридоре.

— Видели?

— Что?

— Аня мне улыбнулась. А тем троим — нет. А всё почему?

— Почему?

— Потому что Аня не любит цветы.

— Как бы не так. Она обожает розы.

— Аня терпеть не может розы!

— Коля, Аня обожает розы. И терпеть не может георгины, которые ты ей подарил.

— Да нифига. Она мне всегда говорила, что терпеть не может, когда дарят сорванные цветы. Типа они медленно в вазе умирают, и смотреть на это невозможно.

Егоровна смотрела на меня не то, чтобы как на дурака. Скорее как на глупого школьника, который не может выучить таблицу умножения в девятом классе.

— То есть любит? А мне говорила, что не любит. Чтоб я не дарил. Потому что дорогие! Вот я тупой! А чё ж вы мне сказали, чтоб я эти георгины купил? Вон, целый веник притащил. Можно было бы нормальный букет роз подарить.
Егоровна хитро улыбнулась.

— Мы с Аней поспорили, что ты подаришь ей цветы. Она думала, что ты глупый, и никогда не догадаешься, что она тебя за нос водит. Пусть даже для твоего же блага.

Я пристально посмотрел на Фейзельштам.

— Вы меня разводите! Я у неё никогда цветов дома не видел!

— Представь, как ей тяжело было их выкидывать, чтоб ты ни о чём не догадывался?

— Я вам не верю!

— Веришь. — Фейзальштам улыбнулась во все тридцать два. — Между прочим, я за тебя играла и ты мне должен быть благодарен, мой дорогой!

— Вот каждый раз я себя обезьянкой чувствую. Вам не стыдно?

— Николай, стыд — это…

— Всё-всё, знаю. Но всё равно. Вы же взрослый человек. Неужели вам интересно всяких дурачков разводить?

— Ну почему «всяких»? У меня только самые-самые. Ну ладно, не переживай. Тебе хоть спектакль понравился?

— Ну, такое. Много лишнего.

— Лишнего?

— Ну да. Вот эти все люди остальные, шутки тупые, сценарий, как будто его писал неуч вроде меня. Аню если одну оставить, то было бы гораздо лучше. Ей нужно делать театр одного актёра.

— И одного зрителя, — пошутила Фейзельштам. — Пойдём-ка, народ уже весь вышел.

— Хорошо, только я в одно место зайду, хорошо? А то совсем уже никак.

И я пошёл в театр внутри театра и сделал там своё представление.
Не буду описывать то счастье, которое испытывал в те минуты (именно минуты), потому что так делают только говнописатели. А я не такой. Я очень высокодуховный чувак. Но это даже с «Гамлетом» не сравнится.

На улице потемнело и немного похолодало. Я пожалел, что оставил пайту у Вована, но мысль о том, что я скоро смогу обнять Аню, грела меня как горячая печёная картошка из костра.

Глубоко вдохнув прохладный воздух, я прикинул, где её можно найти. Потом пришла мысль, что Аня со своей труппой сейчас будет отмечать дебют, на который она меня не пригласила. Но я всё же решил, что она поступит как обычно и свалит домой пораньше.

Машины нигде не было видно, Егоровны тоже. Телефон у Ани отключен. Егоровны номера я не знаю. Мысленно я прикинул, куда бы пошёл на месте их обеих после спектакля. Скорее всего, что-то перекусить. В театре буфета не было, зато рядом был небольшой магазинчик с уютными мандаринками на прилавке. Из-за штор было сложно разобрать, кто был внутри, но было там человек семь точно. Да и самому жрать хотелось — мы с Вованом только символически яишенку пожарили.
Открыв дверь магазина, меня посетило два чувства. Первое — чувство приятного тепла внутри помещения, а второе — ужас при виде тех гопников, которые сидели в театре и всем мешали. Семеро или восьмеро покупали какое-то бухло и сигареты. Откуда у них деньги на бухло? Мне во время учёбы с трудом на еду хватало! Но это не самый главный вопрос. Главный вопрос — запомнили они меня или зубы сегодня ещё останутся во рту.

Я сразу же вышел, на секунду задумался «куда бежать?» и почувствовал звук открывающейся двери и руку на плече.

— Братишка, а я тебя знаю!

Я боялся повернуться, так как знал, что если повернусь, сразу получу в морду. На мгновение появилась дурацкая мысль о том, что голос скажет «Ты ж великий писатель! Дай автограф!», но спокойнее от этого не стало.

Меня чуть толкнули с порога и стало слышно, как на улицу вышла вся компания.

— Ну што, братишка, чё будем с тобой делать? А? Повернулся, когда с тобой старшие разговаривают!

Сердце ушло в пятки, но я повиновался как жалкий безвольный подчинённый перед злобным начальником.

Я повернулся и стыдливо посмотрел в пьяные и наглые глаза. Он был ниже меня и не особо крупнее. Один на один я бы и думать не стал — треснул бы промеж ног, в горло, а потом по затылку. Но сейчас была не та ситуация. И где мой баллончик с перцем, который мне Серёга подарил?

— Што молчишь? Милицию ждёшь, урод?

Все вокруг заржали.

От злости я сжал зубы и кулаки. Хотя понимал, что драться не вариант. Синяки и ссадины переживу, а вот убитую технику — никак.

Дверь магазина открылась и в них появилась продавщица, а в душе надежда.
— А ну-ка, идите отсюда! Нечё тут толпиться.

И закрыла дверь изнутри.

Я закрыл глаза и понял, что меня толкают куда-то в сторону заднего двора театра. Опять появилась мысль бежать и картинки того, как меня догоняют, валят на землю, бьют ногами и Цейс в портфеле превращается в груду элитных немецких осколков стекла.

Люди вокруг видели, как толпа ведёт в тёмное место несчастного меня, но ничего не предпринимали. Наверное, на их месте я бы сделал то же самое. Не могу же я ради незнакомого человека подвергать Цейс опасности?

Мы пришли к тупику с мусорниками, которые стояли у служебного входа в театр.

— Ну, давай, извиняйся.

— А бить всё равно будете?

— Будем.

Я сглотнул.

— Пацаны, но вы ж неправы были. Нафига шуметь в театре? Люди…

Кто-то неожиданно ударил в живот, я согнулся от боли и почти упал на колени. В глазах потемнело, а в живот как будто вставили железный прут. Прям в солнечное сплетение.

— Извиняйся, я сказал!

— Извините, пожалуйста… — не поднимая глаз, процедил я и получил по затылку.

— Давай с чувством! Мы ж в театре!

Все вокруг опять заржали. Уроды.

В голове поплыли картинки того, как я убиваю этих уродов бейсбольной битой, но резкий пинок в бок вернул меня в реальность. Радовало разве что то, что они в рюкзак не били.

— Пацаны, простите меня, пожалуйста. Я был не прав. — Меня опять пнули в бок. На глазах выступили слёзы. — Я был не…

— А ну пошли отсюда!

Я перепугался, поднял кружащуюся голову и увидел силуэт какого-то чувака с букетом.

— Дядя, вали отсюда.

— Семеро на одного? — сказал чувак. — Вам не стыдно? Может кто-то один на один хочет выйти?

Кто-то из гопников на него кинулся но, ударил воздух, схлопотал под дых и съёжился от боли. Затем пошёл второй и тоже получил прям в нос. Я понял, что если буду стоять на коленях, то здесь вскоре будет братская могила. Быстро встал, засунул портфель между мусорников и налетел на чувака, который меня бил. Адреналина было столько, что я забыл про ноющий бок и про то, что могу убить человека. Я бил сильно и точно. Прямо в нос. После третьего удара появилась кровь. Я замахнулся, но почувствовал, что меня оттаскивают. Секунда, и удар в нос уже мне. В глазах опять потемнело. Удар в грудь, но попали в рёбра — не так больно. На секунду открыв глаза я увидел летящую прямо в глаза ногу и успел отвернуться, а потом резко встал и наконец-то вмазал по яйцам. Ногастый скорчился на полу. Возле крайнего мусорника четверо били пока ещё стоящего на ногах чувака с букетом. Букет лежал на полу и напоминал старый веник.
С криком «Милиция! Пожар!» я подбежал к первому и хорошенько врезал по затылку. От неожиданности тот повернулся и удивлённая морда тоже получила по носу. А яйца по яйцам. Ещё один лежит.

— Эй, вы чё творите? — зашёл в тупик какой-то к моему счастью крупный парень. — А ну быстро отсюда! Милиция! Мужики, бегите сюда!

От радости я растерялся и получил по уху, а потом ещё раз и ещё. Больше ничего не было слышно. Меня повалили на землю, чуть-чуть попинали, но потом всё прекратилось.

Чьи-то сильные руки подняли меня и усадили на задницу.

— Живой? — Смотрел на меня какой-то дядька.

Я сплюнул кровью на пол и посмотрел по сторонам. В паре метров сидел чувак с букетом, но без букета. Ему щёлкали перед лицом и что-то говорили.

— Эй, ты меня слышишь? Живой? — дядька пощёлкал перед глазами и я невольно переключил внимание. — Живой, спрашиваю?

— Та живой вроде. А где уроды?

— Убежали уроды. А ну, встань.

Дядька ловко подхватил меня и поставил на ноги. Сильный дядька!

Я встал. Вроде нормально. В боку начало ныть.

Между мусорниками спокойно лежал мой портфель и это немного подбодрило. Я надел его на законное место и пошёл к чуваку с букетом. Рядом с ним на корточках сидели уже двое дядек.

— Мужик, — помахал рукой я. — Ты как?

— Вадик, всё нормально? — спросил кто-то рядом.

Почему-то закружилась голова и я сел на холодный потрескавшийся асфальт.

— Господи, Вадик! — послышался знакомый женский голос. — Что случилось?

Возле меня пробежала какая-то девушка и начала обнимать судя по всему Вадика.

— Да нормально всё. Пара царапин, — театрально улыбнулся Вадик, хотя было видно, что всё не так хорошо, как хотелось бы.

— Сеня, что случилось? — спросила девушка знакомым голосом.

— Да выхожу, смотрю, тут толпа месит двоих. Вадика и вот этого.

Девушка развернулась ко мне.

— Коля? — Офигела Аня.

— Аня? —офигел я.

Я попытался встать, но сильно заболело в боку.

— Какая толпа? — перепугалась Аня со свойственной только ей манерой. — На вас напали что ли?

— Это те мудаки, которые пиво жрали у нас на дебюте. — Сказал второй мужик. Я их ещё тогда запомнил.

— Может пойдём внутрь? — спросил тот, который Сеня. — Тут как-то холодно.

Меня подхватили сзади и поволокли в театр. Аня шла рядом, помогала идти Вадику, но почему-то, постоянно как-то странно смотрела на меня.

Мы зашли в большую комнату, обставленную по последнему слову моды где-то в 1989м году. Меня плавно положили на кресло и сели рядом. Аня и Вадик сели напротив на диванчике. Они точно вместе! А этот Вадик хорошенький! Статный такой, симпатичный, ещё и обездоленных защищает. Не удивлюсь, если сюда он приехал на белом коне или на каком-нибудь «Кайене».

— Так что случилось? — уставилась на меня Аня, но уже спокойно.

И я рассказал всё. Начиная с туалета, заканчивая её пышным появлением.

— Ну, Коль, — рассмеялась под конец Аня. — Ты, чтоб нормально в гости приехать, не можешь да? Кстати! Знакомьтесь все- это Коля. Это я вам про него рассказывала.

Все вытаращили на меня глаза, потом прищурились, а потом каждый встал, подошёл ко мне, крепко пожал руку и представился. Правда, я всё равно не запомнил. Ну, только Сеню, но потому что запомнил сразу.

— Неужели тот самый? — Спросил Вадик без какой-либо иронии или сарказма. — Ну, хоть вживую увидел «такого» человека!

Он тоже встал (хотя ему было немного тяжело) и пожал мне руку.

— А где динамит? — спросил у меня Сеня и все заржали.

— Какой динамит?

— Ну, ты ж хотел здание заминировать? — спросил кто-то.

— Я?

— Ну, а кто? — Сеня показал на стену.

На стене висел листик А4 с моей фотографией и подписью «особо опасен».

Они что, не знают, что предложение начинается с большой буквы?

— Анина работа? — улыбнулся я. — Дайте платок кто-нибудь, или салфеток? А то нос кровит.

Сеня (замечательный чувачок) протянул мне целую пачку бумажных полотенец.

— Прожужжала нам тут все уши. Сказала, что ты чуть ли не к 11-му сентября причастен.

Все захихикали, а Аня немного покраснела.

— Ну, а что? — смущённо протянула она. — Вы его просто не знаете.

— Нормально! — начал возмущаться я. — Я, значит, гопников тех выгнал с твоего дебюта, получил по шапке, бок болит, чуть Цейс не разбил, ещё и плохой. А ты знаешь, как я свой Цейс люблю!

— Кстати, да. — Опять встал Сеня и опять пожал мне руку. — Спасибо, что позаботился. Я б никогда не догадался милицию вызвать.

— Да ну чо там, — засмущался я. — Вам спасибо. И тебе, Вадик, спасибо. Если б не ты, убили б точно.

— Наверное, это самое лучше знакомство с её «бывшим», — сказал Сеня, и все неловко улыбнулись.

— Он потом ещё и рассказ напишет. Только так, что тут все спрятались в каморке, а он всех спас!

— Аня, вы не офигели? — обиделся я. — Между прочим, все читатели мои тебя обожают, а не меня. Просто ты читать между строк не можешь.

— Так, спокойно, — опять встал Сеня. — Давайте за знакомство выпьем?

— Я за рулём, — виновато протянул Вадик. — Хотя выпил бы с удовольствием. Сейчас как раз нужно.

— Ну ладно, пей. А я сегодня, так и быть, поведу. — Заботливо предложила Аня.

Вадик улыбнулся.

— Вы просто не в курсе. Я её за руль к себе не пускаю. Никогда. Она ж водить совершенно не умеет! Ездили с ней хоть раз? — Вадик вздохнул. — Но сегодня, думаю, можно.

Все одобрительно закивали и мы нажрались.

В такое говно, что аж даже странно, что не стошнило сразу. Не помню, чтоб напивался так в общаге даже. Часа три, наверное, бухали и допились до того, что с трудом могли передвигаться. Ну, кроме Сени и Ани. Аня не пила вообще, а Сеня, казалось, вообще никогда не опьянеет. Но было уже поздно и нужно было возвращаться обратно к Вовану.

— Коль, можешь у меня переночевать, — скромно предложила Аня.

— А сестра ж дома?

— Ну, думаю, она не против будет.

— Не-не-не, не нужно. Вы там чпокаться будете, а я что буду делать?

— Мужик, — перебил меня Вадик. — Мы специально для тебя не будем. Тем более у неё месячные.

Аня пнула Вадика.

— Хера се! Она раньше во время месячных знаешь, какая злая была? А сейчас и не скажешь. — Я вдруг протрезвел и понял, что сморозил чушь. — Хотя, это ты на неё, наверное, так хорошо влияешь. Иди, я тебя обниму.

Вадик без доли смущения подполз мне на встречу и мы обнялись.
Краем глаза я увидел, как Аня прячет глаза от товарищей по театру.

— Мужик, ну я прям за вас щаслив, — продолжил я, выбравшись из крепких объятий. — Вот за тебя счастлив, потому что ты клёвый мужик и за неё. Может, я сейчас в говно и мои слова звучат слишком дёшево, но, правда, я наконец-то спокоен за это несчастную, которой со мной так не повезло.

— Коль, — растрогалась Аня. — Ну, что ты такое говоришь. Ты замечательный человек…

— Да, мужик — что нада! — Вадик треснул меня по плечу прям в синяк и я тихонько завыл от боли. — Ты тоже скоро свою найдёшь. Не переживай. Вот был бы я мужиком… ой, нет. Был бы я бабой, я б точно с тобой встречался.

— Я б тоже, — растрогался я. — Ну, не с собой, а с тобой. Встречался. Если бы был бабой.

Всем стало не по себе, Ане стало стыдно, Вадик пытался переварить то, что я сказал, и только Сеня оставался невозмутим.

— Ну, домой пора уже. Коль, тебя куда подвести?

— Да, меня к метро донесите, пожалуйста, мне на Масельского.

— Во! Мне как раз по пути, — я, даже пьяный, разоблачил ложь Семёна. — Давай, подброшу?

— Не-не-не, мы сами его подбросим! — заржал Вадик. — Подбросим. Ну, в смысле подвезём.

— Ну, ладно. — Вздохнул Сеня. — Тогда давайте дуйте, а я пока уберу. А то насрали тут, вахта опять ругаться будет.

— Не, я помогу, — начал было я, но нечаянно задел рукой бутылку и уронил на пол. — Ой.

— Всё, иди, Коль. Без обид, но ты пьяный, сейчас тут «поможешь». Только без обид, хорошо?

— Да какие обиды! Ты ж мне жизнь спас!

Я полез целоваться к Семёну, хотя и понимал, что это верх идиотизма.

— Всё-всё, поехали. — Потащил меня за шкварник Вадик. — А то я уже ревную. Дорогу только покажешь.

У Вадика был не «Кайен». У Вадика был белоснежный «Рейндж Ровер Спорт».

— Вадик, я не поеду. — Серьёзно сказал я.

— Шо такое? Не нравится?

— Боюсь, шо заблюю.

— Ну, ничо. Аня уберёт.

Вадик получил по уху. Причём хорошо так получил, от души. Видимо, таки силно обидел Аню. По крайней мере меня она так сильно никогда не била.

— Любимый, сейчас на метро домой поедешь.

— Ключи отдай! Женщина!

— Никакой машины. Ты еле стоишь. Либо извиняйся, либо на метро.

Вадик виновато, как бы оправдываясь, посмотрел на меня, а потом опять на Аню.

— Ну, Анечка, ну прости меня. Я ж пошутил.

— Ещё одна такая шутка и метро, понял?

Вадик демонстративно закрыл рот руками и как бы сказал, что он могила.
Аня села за руль, а мы с Вадиком сзади.

Машина была просто раскошной. Я бы удавился, но блевать в такой точно не стал бы. Видели бы вы, какой там клёвый дисплей! Вот могут англичане сделать! Круче только в «Тесле».

С трудом я набрал Вована и узнал точный адрес. На дисплейчике высветился маршрут следования, а перед каждым поворотом были голосовые подсказки. Вот это техника! Всю дорогу Вадик мне хвастался, что его машина умеет. Она даже лучше Цейса! Я твёрдо решил, что лет через восемь куплю себе точно такую же.

Мы приехали к дому Вована.

— Коль, может ещё по сто?

— Та к