Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Среда, 21 октября 1981






 

– Как вы думаете, что это такое?

Гуннар Холмберг, комиссар полиции из Веллингбю, продемонстрировал небольшой пакетик с белым порошком.

Ясное дело – героин. Но подать голос никто не осмеливался. Кому охота признаваться, что ты знаком с подобными вещами? Особенно если этим балуется твой брат или его приятели. В смысле, ширяются. Даже девчонки молчали. Полицейский потряс пакетиком:

– Ну, кто-нибудь? Может быть, сода? Или мука?

Несогласный ропот. Он что, принимает шестой «Б» за идиотов?! Конечно, по виду точно не определишь, но, если урок посвящен наркотикам, не так уж трудно сделать соответствующие выводы. Полицейский обернулся к учительнице:

– Чему вы их вообще учите на уроках домоводства?

Учительница с улыбкой пожала плечами. По классу пробежал смешок – а чувак вообще ничего. Даже дал кое-кому потрогать пистолет перед уроком. Незаряженный, конечно, но все равно круто.

Оскара так и распирало. Он знал ответ. Невыносимо было сдерживаться, когда он точно знал. Ему хотелось, чтобы полицейский посмотрел на него. Посмотрел и сказал что-нибудь, похвалил. Осознавая, что совершает глупость, он поднял руку.

– Да?

– Это ведь героин, правда?

– Правда. – Полицейский одобрительно посмотрел на него. – Как ты угадал?

Все головы повернулись в его сторону, с любопытством ожидая, что он на это ответит.

– Ну, много читаю и все такое. Полицейский кивнул:

– Это хорошо, что много читаешь… – Он потряс пакетиком. – А вот если свяжешься с этой дрянью, будет не до чтения. Как думаете, сколько это может стоить?

Оскару больше незачем было поднимать руку. Он получил свою долю внимания – его заметили, удостоили ответом и ему даже удалось сообщить комиссару полиции, что он много читает. На такое везение он и не рассчитывал.

Он погрузился в мечты, представляя, как после урока полицейский подойдет к нему, сядет рядом, начнет расспрашивать о жизни. И он все ему выложит. И тот поймет. Погладит по голове, назовет молодцом, обнимет его и скажет…

– Мудак!

Йонни Форсберг больно ткнул его пальцем в бок. Его брат тусовался с торчками, так что Йонни знал кучу словечек, быстро подхваченных мальчишками в классе. Уж кто-кто, а Йонни точно был в курсе, сколько стоил такой пакетик, однако языком трепать не стал. Не раскололся перед легавым.

Началась перемена. Оскар нерешительно потоптался у раздевалки. Он знал, что Йонни так это дело не оставит, и теперь обдумывал, что надежнее – остаться в коридоре или выйти на улицу. Йонни и все остальные высыпали во двор.

Ах, ну да, там же полицейская машина, и всем желающим разрешили на нее посмотреть. Вряд ли Йонни посмеет тронуть его при полицейском.

Оскар подошел к застекленной двери и выглянул наружу. Точно, весь класс столпился вокруг машины. Оскар бы многое отдал, чтобы тоже оказаться там, но об этом нечего было и думать – уж кто-нибудь обязательно отвесит ему пендель или натянет трусы до ушей, никакая полиция не поможет.

По крайней мере на этой перемене можно было спокойно вздохнуть. Он вышел во двор и незаметно свернул за угол, к туалетам.

В туалете он прислушался, прокашлялся. Звук гулко прокатился над кабинками. Оскар поспешно вытащил из штанов ссыкарик – поролоновый шарик размером с мандарин, вырезанный из старого матраса, с отверстием нужного размера. Понюхал.

Ну конечно, так он и думал – немного, но обоссался. Он промыл шарик под краном, выжал как следует.

Энурез. Вот как это называется. Он вычитал это в брошюре, украдкой подобранной в аптеке. Им обычно страдали дряхлые старухи.

И я.

В брошюре говорилось, что от этого существует лекарство, но не затем он копил карманные деньги, чтобы топтаться в аптеке, подыхая со стыда. И уж конечно он не мог рассказать об этом маме – она бы его потом замучала своей жалостью.

У него был ссыкарик, и пока этого хватало, лишь бы не стало хуже.

Шаги за дверью, голоса. Сжимая шарик в руке, он метнулся в кабинку и заперся там. В ту же секунду открылась входная дверь. Он бесшумно забрался на унитаз с ногами, чтобы его не заметили, если им придет в голову заглянуть в щель под дверью. Затаил дыхание.

– Хрю-юша?

Йонни, конечно же.

– Поросенок, ты там?

И Микке. Двое самых опасных мучителей. Нет, Томас, пожалуй, хуже, но он редко участвовал в затеях, чреватых синяками и царапинами. Для этого он был слишком умен. Небось стоит сейчас у полицейской машины, подхалимничает. Если бы они узнали про ссыкарик, уж Томас бы точно превратил его жизнь в ад. А Йонни и Микке просто надают ему по шее, и дело с концом. Так что в каком-то смысле ему еще повезло.

– Поросе-енок? Мы знаем, что ты здесь.

Они подергали ручку двери. Потрясли. Начали колотиться в кабинку. Оскар обхватил руками колени и крепче сжал зубы, чтобы не закричать.

Уходите! Оставьте меня в покое! Что вы ко мне пристали?!

Йонни ласково произнес:

– Поросеночек, милый, если ты не выйдешь, нам же придется тебя после школы подсторожить. Ты этого хочешь?

Повисла тишина. Оскар тихонько выдохнул.

Они продолжали что есть силы колотить в дверь руками и ногами. Грохот разносился над кабинками. Дверная защелка прогнулась. Пожалуй, стоило открыть и выйти к ним, пока они окончательно не разозлились. Но он не мог, и все тут.

– Поросе-енок?

Оскар поднял руку в классе, заявил о себе. Похвастал знаниями. Это было запрещено. Ему такое не прощалось. Они выискивали малейший повод для издевательств – он был слишком толстым, слишком уродливым, слишком противным. Но главное – он существовал, и каждое напоминание об этом было преступлением.

Скорее всего, они просто устроят ему «крестины»: макнут головой в унитаз и спустят воду. Что бы они ни придумали, каждый раз после экзекуции он испытывал невероятное облегчение. Так почему же он не может открыть защелку, которая и так вот-вот поддастся, и дать им отвести душу?

Он смотрел, как защелка со стуком вылетает из паза, как распахивается дверь, грохнувшись о стенку кабинки, как в проходе возникает ликующий Микке, и знал ответ.

Потому что у этой игры свои законы.

Он не открыл замок, а они не перелезли через стену кабинки, потому что у этой игры другие правила. Каждому – своя роль.

Им – раж преследователей, ему – страх жертвы. Когда он попадался им в руки, лучшая часть игры оставалась позади, само наказание было лишь формальностью. Сдайся он раньше времени – и вместо погони им бы пришлось направить свою энергию на наказание. А это гораздо хуже.

Йонни Форсберг заглянул в кабинку:

– Если собрался срать, крышку подними! А ну-ка повизжи!

И Оскар завизжал. Это тоже было частью игры. Иногда, если он слушался, ему удавалось избежать наказания. Сейчас он особенно старался – из страха, что они разожмут его руку и обнаружат позорный секрет.

Он сморщил нос пятачком и принялся хрюкать и визжать, визжать и хрюкать. Йонни с Микке заржали:

– Молодец, Поросенок! А ну давай еще!

Оскар продолжил верещать, зажмурившись и сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Потом умолк. Открыл глаза.

Они ушли.

Он остался сидеть, съежившись на крышке унитаза и уставившись в пол. На кафельной плитке под ним виднелась красная капля. Пока он смотрел на нее, из носа упала еще одна. Он оторвал от рулона кусок туалетной бумаги и прижал к носу.

Иногда с ним такое случалось – от страха начинала идти носом кровь. Это даже пару раз спасало его от побоев: увидев, что он и так в крови, его в последний момент отпускали.

Оскар Эрикссон сидел, скорчившись на унитазе, с туалетной бумагой в одной руке и обоссанным шариком в другой. Мальчик, страдающий кровотечением, недержанием и словесным поносом. Да у него же течет изо всех дыр! Еще немного – и он будет какаться в штаны. Свинья.

Он встал, вышел из туалета. Капли крови на полу он вытирать не стал. Пускай кто-нибудь увидит и задумается, что здесь произошло. Решит, что здесь кого-то убили. Потому что здесь и правда кого-то убили. Снова. В сотый раз.

 

*

 

Хокан Бенгтссон, мужчина сорока пяти лет, с пивным брюшком, заметной лысиной и неизвестным властям местом жительства, сидел в вагоне метро, выскочившем из туннеля, и разглядывал в окно район, где ему предстояло жить.

Не самое красивое место. Норрчёпинг был куда приятнее. И все же западное направление лучше, чем захолустья вроде Щисты, Ринкебю и Халлонбергена, которые ему приходилось видеть по телевизору. Этот район заметно от них отличался.

«СЛЕДУЮЩАЯ СТАНЦИЯ: РОКСТА».

Здесь все казалось более плавным, округлым, даже невзирая на местный небоскреб.

Он наклонил голову, чтобы разглядеть последний этаж офисного здания компании «Ваттенфаль». Таких высоченных домов в Норрчёпинге он не припоминал. Правда, он так ни разу и не побывал в центре города.

Вроде ему на следующей? Он взглянул на схему метро над дверями. Да, на следующей.

«ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ».

Никто на него не смотрит?

Нет, в вагоне сидело всего несколько человек, да и те уткнулись в свои вечерние газеты. Завтра в них напишут про него.

Взгляд его задержался на рекламе нижнего белья. Женщина, позирующая в черных кружевных трусиках и лифчике. Господи, ужас какой. Кругом разврат. И как только такое допускают. Куда катится этот мир, куда девалась любовь?

Руки его дрожали, ему пришлось положить их на колени. Он страшно нервничал.

– И что, совсем нет другого выхода?

– Думаешь, я бы тебя на это толкала, если бы существовал другой выход?

– Нет, но…

– Другого выхода нет.

Выхода нет. Значит, остается взять и сделать. И желательно ничего не запороть. Он изучил карту в телефонном справочнике, выбрал участок леса, с виду подходивший лучше всего, и отправился в путь.

Эмблему «Адидас» он срезал ножом, теперь лежавшим в сумке, зажатой между ног. Это была одна из его ошибок в Норрчёпинге. Кто-то запомнил логотип на сумке, а потом полиция нашла ее в мусорном контейнере неподалеку от их квартиры, куда он сам же ее и выбросил.

На этот раз он возьмет сумку домой. Изрежет на куски и, например, спустит в унитаз. Интересно, так делают?

А как вообще делают?

«КОНЕЧНАЯ…»

Поезд исторг из своего чрева толпу пассажиров, и Хокан последовал за всеми, неся сумку в руке. Она казалась тяжелой, хотя единственным весомым предметом внутри был газовый баллон. Хокан старался идти как можно небрежнее, а не как приговоренный, бредущий на собственную казнь. Нельзя привлекать к себе внимание.

Но ноги подкашивались, словно желая врасти в перрон. А что если взять и остановиться? Встать на платформе – и не двигаться. Стоять здесь до самой ночи, пока его не заметят, не позвонят… кому-нибудь, кто приедет и его заберет. Увезет подальше отсюда…

Он продолжал идти, не сбавляя шага. Правой, левой. Нет, нельзя раскисать. Стоит допустить какую-нибудь оплошность – и случится непоправимое. Самое страшное, что только можно себе представить.

Наверху, у турникетов, он огляделся по сторонам. Он не очень хорошо здесь ориентировался. Интересно, где тут лес? У прохожих, понятное дело, не спросишь. Оставалось идти наугад. Лишь бы идти, поскорее со всем этим разделаться. Правой, левой.

Должен же быть какой-то другой выход!

Но в голову ничего не приходило. Существовали четкие правила, условия. И это был единственный способ их выполнить.

Он делал это дважды, и оба раза прокалывался. В Вэкшё промах был не особо серьезным, но им тем не менее пришлось переехать. Сегодня он все сделает правильно. Заслужит похвалу.

А может, и ласку.

Два раза. Он был уже обречен. Разом больше, разом меньше – какая разница? Никакой. Приговор общества все равно один. Пожизненное заключение.

А приговор совести? Сколько взмахов хвоста, царь Минос? [3]

Аллея сворачивала в сторону там, где начинался лес. Похоже, тот самый, что он видел на карте. Баллон и нож бряцали в сумке. Он старался нести ее как можно ровнее.

На дороге перед ним показался ребенок. Девочка лет восьми, идущая домой после школы, с подпрыгивающей на боку сумкой.

Нет! Никогда в жизни!

Всему есть предел. Только не ребенка! Уж лучше пусть берет у него, пока он не рухнет замертво. Девочка что-то напевала. Он ускорил шаг, нагоняя ее, чтобы расслышать слова.

 

Солнечный лучик в окошке моем,

нам веселее будет вдвоем. [4]

 

Неужели дети до сих пор это поют? Может, у девочки была старушка-учительница. Как хорошо, что эту песенку еще помнят. Ему захотелось подойти поближе, чтобы лучше расслышать, да, еще ближе, чтобы различить запах волос…

Он замедлил шаг. Осторожность прежде всего. Девочка свернула с аллеи и продолжила путь по лесной тропинке. Наверное, живет по ту сторону леса. И как только родители позволяют ей ходить здесь одной, такой крохе?

Он остановился, дожидаясь, пока девочка исчезнет из виду.

Иди, иди, милая. Не останавливайся и не играй в лесу.

Он выждал около минуты, слушая пение зяблика на соседнем дереве. И последовал за ней.

 

*

 

Оскар шел домой из школы с головой тяжелой, как чугун. Ему всегда становилось паршиво на душе, когда удавалось избежать наказания таким способом, будь то поросячий визг или что-нибудь другое. Даже хуже, чем если бы его избили. Он это знал и все равно еще ни разу не смог себя заставить с честью принять издевательства – его слишком пугала боль. Уж лучше унижения. Не до гордости.

А вот у Робина Гуда и Спайдермена была гордость. Если бы Сэр Джон или доктор Осьминог загнали их в угол, они бы плюнули врагам в лицо, и дальше будь что будет.

Хотя с другой стороны – что Человек-Паук знает о жизни? Ему-то всегда удается избежать опасности, даже в самых безвыходных ситуациях. Он всего-навсего персонаж комиксов, обязанный остаться в живых ради следующего выпуска. В распоряжении Спайдермена – его паучьи способности, в распоряжении Оскара – поросячий визг. Выживание любой ценой.

Оскару необходимо было утешиться. У него был тяжелый день, и ему требовалась хоть какая-то компенсация. Рискуя напороться на Йонни с Микке, он направился в центр Блакеберга, в универсам «Сабис». Он поднялся по зигзагообразному пандусу, вместо того чтобы воспользоваться ступеньками, и сосредоточился. Главное – сохранять спокойствие и не потеть.

Его уже однажды поймали на краже в универсаме «Консум» год назад. Охранник хотел позвонить маме, но она была на работе, а рабочего номера Оскар не знал, честное слово, не знал! Он потом целую неделю дергался от каждого телефонного звонка, пока домой не пришло письмо на имя мамы.

Вот идиоты. На конверте значилось: «Полиция Стокгольмского округа», и, само собой, Оскар его вскрыл, прочитал отчет о своем проступке, подделал мамину подпись и отправил назад извещение о прочтении. Он, может, и трус, но не дурак.

Да и трус ли? Можно ли назвать трусостью то, что он сейчас делал? Набивал карманы куртки шоколадными батончиками «Дайм», «Япп», «Коко» и «Баунти». Напоследок он заткнул за пояс штанов пакетик жевательного мармелада в форме машинок и, подойдя к кассе, заплатил за один леденец на палочке.

Домой он возвращался легким шагом и с высоко поднятой головой. Он больше не чувствовал себя Поросенком, которого все пинают, нет, он был Суперграбителем, бросающим вызов опасности и всегда выходящим сухим из воды. Он кого угодно обведет вокруг пальца!

За аркой, ведущей к нему во двор, он чувствовал себя в безопасности. Никто из его недругов не жил в этих домах, стоящих неровным кругом внутри еще более широкого круга улицы Ибсенсгатан. Двойная крепость. Здесь его никто не мог достать. В этом дворе с ним еще никогда не случалось ничего плохого. Ну или почти ничего.

Здесь он вырос и обзавелся друзьями до того, как пошел в школу. По-настоящему травить его начали только в пятом классе. К концу пятого он сделался постоянным объектом насмешек, и даже его друзья из других классов это почувствовали. Они стали все реже звонить и приглашать его играть.

Примерно тогда он и завел свой альбом с вырезками. Тот самый, ради которого он сейчас так стремился домой, предвкушая предстоящее удовольствие.

Вж-ж-ж-ик!

Послышалось жужжание, и что-то ударилось об его ногу. Темно-красная радиоуправляемая машинка отъехала назад, развернулась и понеслась на полной скорости вверх по склону, по направлению к его подъезду. За кустами терновника справа от арки стоял Томми с длинной антенной, торчащей из живота, и хихикал.

– Че, не ожидал?

– Вот это скорость!

– Ага. Хочешь купить?

–… И сколько?

– Триста.

– Не… У меня столько нет.

Поманив Оскара указательным пальцем, Томми развернул машину и с дикой скоростью погнал ее вниз по склону. Остановив машину у своих ног, он поднял ее, погладил и сказал:

– В магазине все девятьсот стоит.

– Да я знаю.

Томми посмотрел на машину и смерил Оскара взглядом с головы до ног.

– Ладно, двести. Между прочим, новая.

– Да не, машина супер, но…

– Но?

– Не…

Томми кивнул, снова опустил машину на землю и загнал ее в самые кусты, так что большие рельефные колеса забуксовали. Встав на дыбы, она развернулась и покатилась с горы.

– Дашь попробовать?

Томми оценивающе посмотрел на Оскара, будто решая, достоин ли он, затем протянул ему пульт, ткнув пальцем себе в губу.

– Че, морду набили? У тебя кровь. Вот тут.

Оскар провел по губе указательным пальцем, сколупнув несколько засохших коричневых крошек.

– Да нет, я просто…

Главное – ничего не рассказывать. Бесполезно. Томми был на три года старше. Круче некуда. Небось скажет, что нужно давать сдачи, Оскар ответит: «Конечно» – и в результате только еще больше упадет в его глазах.

Оскар немного погонял машинку, затем понаблюдал за тем, как это делает Томми. Как бы ему хотелось иметь двести крон, чтобы заключить настоящую сделку. Да еще с Томми. Он сунул руки в карманы и нащупал сласти:

– Хочешь «Дайм»?

– Не, не люблю.

– А «Япп»?

Томми оторвал взгляд от пульта, улыбнулся.

– У тебя склад там, что ли?

– Типа того.

– Че, стырил?

–… Ага.

– Ну давай.

Томми протянул руку, и Оскар положил ему на ладонь шоколадный батончик. Тот запихнул его в задний карман джинсов.

– Спасибо. Ну пока.

– Пока.

Придя домой, Оскар высыпал добычу на кровать. Пожалуй, он начнет с «Дайма», потом съест двойной батончик и закончит своим любимым «Баунти». Ну а напоследок – фруктовые машинки, чтобы освежить рот.

Он разложил сладости в ряд на полу у кровати в нужном порядке. В холодильнике он нашел полбутылки кока-колы, горлышко которой мама заткнула фольгой. Отлично. Выдохшаяся кока-кола ему даже больше нравилась, особенно в сочетании с конфетами.

Он снял фольгу, поставил бутылку на пол рядом с лакомствами, устроился на кровати и, лежа на животе, принялся изучать свою книжную полку. Почти полное собрание комиксов «Мурашки по коже», местами дополненное более дешевыми изданиями.

Основную часть его библиотеки составляли два бумажных пакета с книгами, приобретенными за двести крон по объявлению в «Желтой газете». Он тогда доехал на метро до станции «Мидсоммаркрансен», затем, следуя указаниям, нашел нужную квартиру. Дверь открыл толстый мужик болезненного вида, с сиплым голосом. К счастью, он не стал приглашать Оскара войти, а просто вынес пакеты на лестницу, кивнул, принял две купюры по сто крон и со словами «Приятного чтения!» закрыл дверь.

Оскар заволновался. Он много месяцев разыскивал старые выпуски в букинистических магазинах на Гетгатан. По телефону мужик сказал, что у него были те самые старые номера. Все это казалось уж слишком большой удачей.

Отойдя на безопасное расстояние, Оскар поставил пакеты и принялся в них рыться. Его не обманули. Сорок один выпуск, со второго по сорок шестой номер.

Они ведь больше не продаются! И какие-то жалкие двести крон!

Неудивительно, что он испытывал некоторый страх перед этим человеком. Он же только что выманил у тролля его сокровище!

Но даже комиксы не могли сравниться с его альбомом.

Он извлек его из тайника под кипой журналов и комиксов. С виду это был обычный альбом для рисования, украденный в местном «Оленсе», – он просто-напросто вышел из магазина, зажав его под мышкой – кто там называл его трусом? – но его содержимое…

Он развернул «Дайм», откусил здоровенный кусок, насладился хрустом карамели на зубах и открыл альбом. Первая вырезка была из журнала «Дом»: история об американской отравительнице сороковых годов. Ей удалось благополучно отравить мышьяком аж четырнадцать стариков, прежде чем ее поймали, приговорили и казнили на электрическом стуле. Она просила, чтобы ее отравили, – надо сказать, вполне справедливая просьба, – но в судившем ее штате применялся электрический стул, на том и порешили.

Это была заветная мечта Оскара: увидеть своими глазами казнь на электрическом стуле. Он читал, что кровь при этом вскипает, а тело выгибается каким-то невозможным способом. Воображение еще рисовало, как вспыхивают волосы, но письменного подтверждения этому он не нашел.

Все равно круто!

Он продолжал листать дальше. Следующая вырезка была из газеты «Афтонбладет», в ней говорилось о шведском маньяке-расчленителе. Паспортная фотография плохого качества. С виду обычный мужик, каких много. А убил двух проститутов-гомосеков в собственной сауне, расчленил их электропилой и закопал за сауной. Оскар закинул в рот последний кусок «Дайма», тщательно разглядывая лицо на фотографии. Мужик как мужик.

Да хоть бы я сам через двадцать лет.

 

*

 

Хокан нашел неплохой наблюдательный пост, с которого лесная тропинка просматривалась в обе стороны. В глубине леса он отыскал укромную поляну с деревом посередине, где и оставил сумку. Баллон с галотаном закрепил в специальной петле под пальто.

Оставалось только ждать.

 

Когда-нибудь взрослым хотел бы я стать,

Равняясь во всем на отца и на мать.

 

Он не слышал этой песни с тех пор, как сам ходил в школу. Кто же ее написал, Алис Тегнер? Подумать только, сколько хороших песен навсегда забыто. Сколько прекрасного кануло в Лету.

Никто больше не ценит красоту. Весьма характерно для сегодняшнего общества. Великие шедевры в лучшем случае являются поводом для острот или используются в рекламе. «Сотворение Адама» Микеланджело, где вместо божественной искры – джинсы. Вся суть этой картины, как ему казалось, заключалось в том, что стремление этих монументальных тел друг к другу сосредоточено в почти соприкасающихся указательных пальцах – почти, но не совсем. Их все же разделяет миллиметр пустоты, в которой весь смысл. Исполинский размах фрески, ювелирно проработанные детали – всего лишь фон, обрамление этой важной пустоты. Ничто, в котором заключается все.

И вот эту-то пустоту они заменили парой штанов.

На тропинке кто-то появился. Он пригнулся, кровь застучала в ушах. Нет, какой-то старик с собакой. Исключено. Во-первых, сначала пришлось бы возиться с собакой, а во-вторых, некачественный продукт.

«Много крика, мало шерсти», – сказал старик, остригая свинью.

Он посмотрел на часы. Еще два часа – и совсем стемнеет. Если в течение часа не появится кто-нибудь подходящий, придется брать первого встречного. Дома нужно быть засветло.

Старик что-то произнес. Он его заметил? Нет, разговаривает с собакой.

– Ну что, облегчилась, девочка моя? Давно пора, да. Вот придем домой, дам тебе ливерной колбаски. Да, милая, папочка даст тебе большой кусок колбаски!

Хокан со вздохом опустил голову и погрузил лицо в ладони, ощущая тяжесть баллона на груди. Бедные люди. Такие жалкие, одинокие, в мире без красоты.

Он замерз. К вечеру ветер стал холоднее, и он раздумывал, не достать ли дождевик из сумки – накинуть на плечи, чтобы защититься от ветра. Нет. Плащ будет стеснять его движения, а ему нужно действовать быстро. К тому же он мог вызвать ненужные подозрения.

Мимо прошли две девушки лет двадцати. Нет. Двоих он не потянет. Он уловил обрывок их разговора.

–… Так она его еще и оставлять собирается!

–… Вот урод! Неужели он не понимает…

–… Сама виновата. Надо было таблетки пить…

– Но он тоже должен…

–… Только представь, какой из него отец…

Ясно, подруга залетела. А мальчик не готов стать отцом. Вот так всегда. Все только и думают, что о себе. Только и слышишь: мое счастье, мое будущее… Любовь – это способность положить свою жизнь к ногам другого, а современная молодежь на такое неспособна.

Холод сковывал его члены, какая уж тут быстрота реакции. Он засунул руку под пальто, нажал на клапан. Раздалось шипение. Работает. Отпустил.

Он попрыгал на месте и похлопал себя по бокам, чтобы согреться. Скорей бы уж кто-нибудь появился. Кто-нибудь один. Хокан посмотрел, сколько у него осталось времени. Еще полчаса. Ну же! Пусть кто-нибудь придет. Во имя жизни и любви.

 

Но юным остаться важнее всего.

Ведь дети наследуют царство Его.

 

 

*

 

К тому времени как Оскар пролистал весь альбом и съел все сладости, за окном опустились сумерки. Как всегда после ударной порции сладостей, он испытывал пресыщение и смутное чувство вины.

Мама придет домой только через два часа. Они поужинают, и он сделает уроки по английскому и математике. Потом, наверное, немного почитает или посмотрит с мамой телевизор. Правда, сегодня вроде ничего интересного не идет. Затем они выпьют какао с коричыми булочками, поговорят о том о сем. А потом он ляжет спать и долго будет ворочаться с боку на бок, волнуясь за завтрашний день.

Был бы у него друг, чтобы ему позвонить… Он, конечно, мог позвонить Юхану, надеясь, что у того не окажется других дел.

Юхан учился с ним в одном классе, и они неплохо ладили, но, как только у него появлялись другие дела, он тут же задвигал Оскара в сторону. Это Юхан звонил Оскару, когда ему было скучно, а не наоборот.

В квартире стояла тишина. Делать было нечего. Бетонные стены давили на психику. Оскар сел на кровати, сложив руки на коленях, чувствуя в желудке тяжесть от съеденных сладостей.

Ему казалось, что вот-вот что-то должно произойти. Прямо сейчас.

Он затаил дыхание, прислушался. Его охватил липкий страх. Что-то надвигалось. Сквозь стены как будто сочился бесцветный газ, грозивший вот-вот материализоваться и поглотить его. Оскар застыл и задержал дыхание, продолжая прислушиваться. Он ждал.

Все прошло. Оскар выдохнул.

Он вышел на кухню, выпил стакан воды и снял с магнитной подвески самый большой кухонный нож. Проверил лезвие на ногте большого пальца, как его учил отец. Тупое. Пару раз провел ножом по точильному бруску, попробовал еще раз. От ногтя отслоилась тоненькая стружка.

Хорошо.

Он вложил нож в газету, как в ножны, заклеил скотчем и засунул сверток в левую штанину, снаружи осталась торчать только ручка. Осторожно сделал шаг. Лезвие мешало, и он сдвинул его чуть вбок. Неудобно, но сойдет.

Он вышел в коридор и надел куртку. Потом вспомнил о куче оберток, разбросанных по комнате. Собрал их и запихнул в карман – на случай, если мама вернется раньше него. Можно будет спрятать под каким-нибудь камнем в лесу.

Он еще раз проверил, не оставил ли после себя улик.

Игра началась. Он был маньяком-убийцей, нагоняющим страх на окружающих. Он уже порешил своим острым ножом четырнадцать человек, не оставив ни малейшей зацепки. Ни волоска, ни конфетной обертки. Полиция боялась его как огня.

Теперь же он направлялся в лес в поисках следующей жертвы.

Как ни странно, он уже знал имя и внешность. Йонни Форсберг – длинные волосы, большие злые глаза. Оскар заставит его молить о пощаде и визжать свиньей, но это его не спасет! Последнее слово будет за ножом, и земля напьется его крови.

Оскар вычитал эти слова в какой-то книге, и ему понравилось.

Земля напьется его крови.

Запирая дверь в квартиру и выходя из подъезда на улицу, он, как мантру, твердил эти слова:

«Земля напьется его крови. Земля напьется его крови».

Арка, через которую он возвращался из школы, располагалась справа от его подъезда, но он свернул налево, миновав два здания, и там вышел через автомобильные ворота. Покинул внутреннюю крепость. Перешел через Ибсенсгатан, покинул внешнюю крепость. Затем спустился вниз по холму и двинулся дальше, в сторону леса.

Земля напьется его крови.

Второй раз за этот день Оскар был почти что счастлив.

 

*

 

Времени оставалось всего десять минут, когда на тропинке появился мальчик. С виду лет тринадцати-четырнадцати. Отлично. Хокан собирался незаметно пробраться до противоположной стороны тропинки и выйти ему навстречу, но ноги неожиданно отказали. Мальчик беззаботно продолжал свой путь. Следовало торопиться. Каждая даром потраченная секунда грозила запороть дело. Но ноги не желали слушаться. Он стоял как парализованный и смотрел, как идеальный объект идет ему навстречу, вот-вот поравняется с ним, окажется на расстоянии вытянутой руки. Еще немного – и будет поздно.

Надо. Надо. Надо.

Если он этого не сделает, придется покончить жизнь самоубийством. Прийти домой с пустыми руками он не мог. Вариантов нет – или мальчик, или ты. Выбирай.

Хокан двинулся с места, но было уже поздно. Теперь он, спотыкаясь, ломился через лес навстречу мальчику, вместо того чтобы спокойно встретиться с ним на тропинке. Идиот. Неуклюжий болван. Теперь мальчишка встревожится, будет начеку.

– Эй, мальчик! – окликнул он пацана. – Постой!

Тот остановился. Хоть не убежал, и на том спасибо. Нужно было ему что-нибудь сказать, о чем-нибудь спросить.

– Не знаешь, сколько времени?

Мальчик покосился на часы Хокана.

– Мои остановились.

Мальчик слегка напрягся, но посмотрел на часы. Ладно, делать нечего. Хокан сунул руку за пазуху, положив палец на клапан баллона.

 

*

 

Оскар спустился к типографии и свернул на дорогу, ведущую в лес. Тяжесть в животе как рукой сняло, теперь его наполняло предвкушение. По дороге к лесу он целиком погрузился в фантазии, и воображаемые им картины становились все больше и больше похожи на реальность.

Он смотрел на мир глазами убийцы, насколько это позволяло воображение тринадцатилетнего ребенка. Это был красивый мир. Мир, где он властвовал. Мир, трепетавший в ожидании его приговора.

Он шел по лесной тропинке в поисках Йонни Форсберга.

Земля напьется его крови.

Темнело. Деревья обступали его, будто молчаливые толпы людей, с трепетом следящих за малейшим жестом убийцы, дрожа в неизвестности – кто из них следующий? Но убийца шел дальше. Он уже видел свою жертву.

Йонни Форсберг стоял на пригорке метрах в пятидесяти от дороги, уперев руки в боки. На его лице играла обычная презрительная ухмылка. Он думал, что все будет как всегда. Что он повалит Оскара на землю, зажмет ему нос и набьет рот мхом и еловыми иголками – ну или что-нибудь подобное.

Как же он ошибался. К нему приближался не Оскар, а Убийца, и рука Убийцы сомкнулась на рукояти ножа, готовясь к удару.

Убийца медленно, с достоинством, подошел к Йонни Форсбергу, заглянул ему в глаза и произнес:

– Ну здравствуй, Йонни.

– Здравствуй, Поросенок. Тебе разрешают гулять так поздно?

Убийца вытащил нож. И нанес удар.

 

*

 

– Ну, четверть шестого.

– Ага. Спасибо.

Мальчик не уходил. Он все стоял, не сводя глаз с Хокана, который воспользовался заминкой, чтобы шагнуть чуть ближе. Черт, все запорол! Естественно, мальчишка заподозрил подвох. Какой-то мужик вываливается из чащи, спрашивает, сколько времени, и стоит, как Наполеон, засунув руку за пазуху.

– Что это у вас там?

Пацан кивнул в сторону его колотящегося сердца. В голове был пусто, Хокан не знал, что делать. Он вытащил баллон и показал его мальчику.

– И что это за байда?

– Галотан. Газ такой.

– А зачем он вам?

– Ну… – Он пощупал резиновый наконечник, лихорадочно придумывая, что бы такое ответить. Врать он не умел. Это было проклятие всей его жизни. – Нужно для работы.

– И что это за работа такая?

Мальчик немного расслабился. В его руке болталась спортивная сумка, похожая на его собственную, лежавшую на поляне. Хокан указал на нее рукой с баллоном:

– На тренировку идешь?

Пацан перевел взгляд на сумку, и Хокан воспользовался выпавшим шансом.

Вскинув руки, он ухватил одной мальчика за затылок, другой прижал резиновый раструб к его губам и надавил клапан до упора. Послышался звук, напоминающий шипение огромной змеи, мальчик забился, пытаясь вырваться, но Хокан держал его железной хваткой.

Мальчик запрокинулся назад, потянув за собой Хокана. Шипение змеи заглушило все остальные звуки, когда они упали на присыпанную хвоей тропинку. Хокан лихорадочно сжимал голову мальчика, прижимая маску к его губам, пока они катались по земле.

Еще пара вдохов – и мальчик обмяк в его руках. Все еще придерживая маску, Хокан огляделся вокруг.

Без свидетелей.

Шипение баллона дикой мигренью заполнило мозг. Он зафиксировал клапан в нажатом положении, высвободил одну руку, нащупал резинку от маски и натянул ее мальчику на затылок. Теперь никуда не денется.

Он встал и оглядел свою жертву.

Мальчик лежал, раскинув руки. Рот и нос закрыты маской, на груди баллон с галотаном. Хокан еще раз огляделся по сторонам, поднял сумку мальчика и водрузил ему на живот. Затем поднял обмякшее тело и понес к поляне.

Пацан был не из хилых – бездыханное тело оказалось тяжелее, чем Хокан думал.

Он задыхался от напряжения, таща свою жертву по заболоченному лесу, в то время как шипение баллона резало слух, как зазубренный нож. Он даже старался сопеть как можно громче, чтобы заглушить этот звук.

С одеревенелыми руками и залитой потом спиной он наконец добрался до лужайки. Он положил мальчика в низине и лег рядом. Перекрыл газ и снял маску. Звук утих. Грудь мальчика мерно поднималась и опускалась. Минут через восемь он должен проснуться. Но не проснется.

Лежа рядом с мальчиком, Хокан изучал его лицо, водя по нему указательным пальцем. Потом перекатился ближе, заключил бесчувственное тело в свои объятия, крепко прижал к себе. Нежно поцеловал мальчика в щеку, прошептал на ухо: «Прости!» – и встал.

При виде беззащитного тела, распростертого на земле, на глаза навернулись слезы. Еще не поздно было остановиться.

Параллельные миры. Утешительная мысль.

Где-то существовал параллельный мир, в котором он не совершал того, что собирался совершить. Мир, где он пошел своей дорогой, оставив мальчика приходить в себя, недоумевая, что с ним произошло.

Но не здесь. В этом мире он подошел к своей сумке, открыл ее. Следовало торопиться. Он быстро натянул дождевик поверх одежды и вытащил инструменты. Нож, веревку, большую воронку и пятилитровую канистру.

Все это он разложил на земле рядом с мальчиком, в последний раз окинув взглядом его юное тело. Потом взял веревку и приступил к делу.

 

*

 

Выпад, еще выпад. После первого удара ножом Йонни понял, что на этот раз все будет по-другому. Из глубокой раны на щеке захлестала кровь, и он рванулся в сторону, пытаясь уйти, но Убийца его опередил. Пара стремительных взмахов руки – и он перерезает Йонни сухожилия коленей, тот падает, извивается на замшелой земле, молит о пощаде.

Но Убийца непреклонен. Йонни визжит как… свинья, и тут Убийца бросается на него, и земля напивается кровью.

Р аз – это тебе за сегодняшнее! Два – за то, что ты заставил меня играть в покер на щелбаны! А губы я отрезаю за все те гадости, что ты мне говорил.

У Йонни лилось изо всех дыр, и он больше не мог ни сказать, ни сделать ничего плохого. Он был давно мертв. На прощание Оскар выколол ему глаза, пялящиеся в пустоту, – чпок, чпок! – затем отошел в сторону и взглянул на свою работу.

Вокруг трухлявого бревна, назначенного поверженным Йонни, валялись куски древесины, а ствол был искромсан ножом. Земля под здоровым деревом неподалеку, игравшим роль Йонни, когда он еще стоял на ногах, была усеяна щепками.

Правая рука, державшая нож, кровоточила. Небольшой порез у самого запястья, – наверное, лезвие соскользнуло во время удара. Не самый подходящий нож для этой цели. Он лизнул ранку языком, представляя, что пьет кровь Йонни.

Он вытер остатки крови бумажными ножнами, затем спрятал нож и отправился домой.

Лес, еще пару лет назад нагонявший ужас и казавшийся пристанищем врагов, теперь стал его домом и убежищем. Деревья почтительно расступались на его пути. Он не испытывал ни капли страха, хотя уже совсем стемнело. Он больше не боялся завтрашнего дня, что бы тот ни таил. Сегодня Оскар будет крепко спать.

Дойдя до своего двора, он на минуту присел на край песочницы – перевести дух, прежде чем отправиться домой. Завтра он раздобудет нож получше, с настоящей рукояткой, с этой, как ее, с гардой, чтобы опять не порезаться. Потому что это надо повторить.

Хорошая игра.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.