Marian 09.04.2011 22:47 » Глава 69 Глава 69

Сергей прикурил от свечи сигару, подождал, пока она займется, а после, накинув на плечи шинель и коротко кивнув Степану, сидевшему подле огня и чистившему мундир барина, вышел из дома в эту зимнюю тишину, под черное небо, усыпанное звездами, такими яркими, какими он видел их только тут, на Кавказе. Он прошелся по двору и, тихонько приотворив калитку, вышел на узкую пустынную в этот час улочку. Надо было проверить караулы - не спят ли, пристально ли всматриваются в вечернюю мглу, когда света полумесяца в вышине неба недостаточно, чтобы заметить передвижение неприятеля еще издали на серебряном в этих лучах снегу. Но Сергей не спешил с этим, а вдохнул полной грудью воздух, такой свежий, такой слегка резковатый.

Ему понадобилось немало времени, чтобы выходить вот так вечером в непроглядную тьму, окружающую ныне все, что находилось в зоне его видимости. Да что там говорить – ему понадобилось немало душевных сил, чтобы унять эту предательскую дрожь в душе, когда он снова увидел эти горы, услышал речь черкесов. Тонкой змейкой заполз в первые же дни страх, напоминающий о том, что ему довелось пережить тут, на этой земле, такой прекрасной, но в то же время такой пугающе опасной. Когда не знаешь, кто тебе враг здесь, а кто друг.

С того времени, что прошло с момента возвращения Сергея с Кавказа после плена, русские войска потеряли многое.
Шамиль постоянно тревожил русские войска набегами больших и малых партий, которые с такой быстротой переносились с места на место, избегая открытого боя с русскими войсками, что последние совершенно измучились, гоняясь за ними, а имам, пользуясь этим, нападал на оставшиеся без защиты покорные России общества, подчинял их своей власти и переселял в горы. И даже сражение на речке Валерик не смогло склонить чашу весов в сторону русских войск. Разбитый Шамиль бежал от них, чтобы снова набрать войска для войны, но теперь уже чтобы причинять беспокойство в Дагестане, уклоняясь от прямого боя и распуская слухи о том, будто русские заберут конных горцев и отошлют на службу в Варшаву. 14 сентября генералу Клюки фон Клюгенау удалось вызвать Шамиля на бой под Гимрами: он был разбит на голову и бежал, Авария и Койсубу были спасены от разграбления и опустошения.

Несмотря на это поражение, власть Шамиль не была поколеблена в Чечне; ему подчинились все племена между Сунжей и Аварским Койсу, поклявшись не вступать ни в какие сношения с русскими. В ноябре 1840 года русским изменил Хаджи-Мурат и перешел на сторону Шамиля, взволновав против русских всю Аварию.
Именно поэтому к концу 1840 г. Шамиль был так силен, что командующий кавказским корпусом генерал Головин счел нужным вступить с ним в сношения, вызывая его на примирение с русскими. Это еще больше подняло значение имама среди горцев. В течение всей зимы 1840 - 1841 годов шайки черкес и чеченцев прорывались за Сулак и проникали даже до Тарков, угоняя скот и грабя под самой Термит-Хан-Шурой, сообщение которой с линией стало возможно только при сильном конвое. Шамиль разорял аулы, пытавшиеся противиться его власти, уводил с собой в горы жен и детей и заставлял чеченцев выдавать своих дочерей замуж за лезгин, и наоборот, чтобы родством связать эти племена между собой.

На Сунженской линии, где сейчас проходил службу Загорский, было неспокойнее всего. Войска Шамиля почти каждую неделю беспокоили русских, стремясь принести противнику максимально возможный вред, запугивая местное население, которое по-прежнему находясь неподвластными Шамилю, оказывали содействие императорским войскам.
За те более чем полгода, что Сергей провел здесь, в крепости Внезапная, к которой он был приписан по прибытию на Кавказ, он уже столько раз бывал в бою, что и пересчитать уже не мог. Сколько раз он уже глядел в лицо смерти, когда пуля проносилась буквально в нескольких вершках от головы! Сколько раз над его ухом раздавался свист лезвия сабли горца! Нельзя было сказать, что к смерти можно было привыкнуть, но Загорский к этому времени уже не испытывал никаких эмоций, когда по знаку глядящего поднимались снова и снова к бою.

Сначала Сергей долго не мог раздавить ту змейку страха, что свернулась в его душе, и едва не растерялся в первом нападении на укрепления спустя неделю после его прибытия. Но тут же рефлексы побывавшего и не в таких сечах воина взяли вверх над растерянностью, что овладела им, и он уже спустя несколько минут поднимал солдат, чтобы дать достойный отпор горцам, налетевших на его отряд возвращающийся с разведки в крепость под прикрытием сумерек. Зато это первое крещение боем, что настигло Сергея так внезапно для него, поспособствовало его победе над своим липким страхом, в котором он никогда бы и никому не признался, и сны, что мучили его несколько ночей подряд о том времени, что он провел в плену, наконец-то отпустили его.

Сергей поднялся на вал и знаком показал солдату, что тут же выпрямился во фрунт, что тот может расслабиться и продолжить наблюдение за округой.
- Тихо?
- Тихо, ваше высокоблагородие, - отрапортовал солдат и погладил седые пышные усы. – Затихли, черти. Уж более седмицы тишина. Не к добру то ж.
Вот и Сергей придерживался того же мнения. Установившаяся передышка после напряженных последних двух недель действовала на нервы, заставляла постоянно думать о том, где выстрелит в следующий раз – нападут ли на разъезд или на крепость, а может, налетят на аул, что виднелся в отдалении. Вот и думай тут…

Сергей плотнее запахнул шинель, невольно радуясь, что нет метели, которая мела несколько дней подряд. Было холодно, но не ветрено, потому этот легкий морозец лишь ласково покусывал щеки. Весна задержалась в этом году, предоставив полное право властвовать в марте холодной зиме.

Завтра надо будет посылать разъезд, чтобы встретить очередной обоз, привозящий в крепость припасы и почту, а уже послезавтра он узнает, есть ли для него то самое письмо, что он ждет безрезультатно уже несколько месяцев или нет.

Она не писала ему, как обещала. Ни единой строчки. Впрочем, разве она не сказала ему тогда, что не ответит ни одно его письмо? Несмотря на ее слова, Сергей продолжал надеяться на то, что когда-нибудь ему вручат письмо, написанное не рукой его деда или Арсеньева, а именно ее ровным и аккуратным почерком. Но время шло, а письма все не было. Быть может, она испугалась скандала, который разразился сразу же после его отъезда на Кавказ?

Слухи доходят сюда спустя время, но и тут Сергея настигла та волна сплетен, что поднялась в столице после того фортеля, что выкинула его маленькая жена. Подумать только! Он даже не знал о том, что произошло, пока перед Покровом не прибыл в крепость под усиленной охраной человек, которому было поручено разобраться в этом непростом деле – разводе в одной из самых именитых семей Российской империи. Сергей прекрасно помнил этот день. Он только вернулся с разъезда, как ему сообщили, что его ожидают в кабинете у коменданта крепости. Он помнил, как полковник отвел глаза в сторону, представив прибывшего Сергею, еще недоумевающему, что именно понадобилось этому чиновнику тут, на самой бурлящей ныне волнениями кавказской земле, а после вышел, предоставив тому наедине переговорить с Загорским.

Как же выбила из колеи Сергея эта весть, что жена за его спиной, пользуясь тем, что он находится за столько верст от нее, подала на расторжение их брака! Ему не были важны причины, по которым она так поступила. Сам факт этого нелепого развода, по его мнению, заставил его кровь бешено забурлить от гнева. Как сие возможно?! Как?!

А затем на место гневу тут же пришло невероятное облегчение, что он может быть свободен от этих уз, которыми связал себя по рукам и ногами, а вслед ему и горечь. Горечь при мысли о том, что так и не сумел показать этой юной девочке, еще не видевшей настоящей жизни, всю ее прелесть за монастырскими стенами. Горечь, что так и не смог почувствовать к ней ничего, кроме странной нежности и какой-то теплоты. Это все, что он смог вызвать к себе к Вареньке, что так ждала от него иных чувств. Он вспомнил, как она сбежала по ступенькам усадебного дома в Загорском, когда Сергей уезжал. Она вцепилась в его плечи и запрокинула голову слегка вверх, ожидая, что он поцелует ее на прощание. А он и поцеловал. Погруженный уже в мысли о предстоящей дороге, о том, что ему предстоит пережить снова в том диком краю, Сергей коснулся губами ее лба. Мимоходом, легко, но совсем не так, как она ожидала. И Варенька отступила от него, опустила руки. Только взглянула на него, будто обреченно, но ничего не сказала, позволила ему уехать, только тихо роняла слезы из своих карих глаз, что всегда напоминали Сергею глаза лани.
Теперь-то он понимал, что должен был поступить совершенно по-иному, что обращался с ней не так, как должно, не впускал ее в свою душу, уязвленный ее неприятием его шрамов, как телесных, так и душевных.

Сергея спрашивали об их совместной жизни с княгиней, намекая на то, что ответы он дает поверенному государя, что именно от них зависит решения императора позволить ли Синоду расторгнуть этот брак, а княгине удалиться в обитель. Спрашивали о том, знал ли он о набожности супруги, говорила ли она когда-нибудь о своем нежелании жить в миру. Бывали ли меж ними ссоры, разногласия. Что, по его мнению, могло толкнуть княгиню на это неожиданное решение. И самое главное – даст ли князь свое согласие на развод или будет препятствовать расторжению брака.

Сергей попросил дать ему время до завтрашнего утра, чтобы поразмыслить над той непростой ситуацией, в которой он оказался. Ему казалось, под вечер уже все офицеры в крепости знали, зачем именно приехал этот человек в Внезапную, хотя разумеется, подобного и быть и не могло. Загорский не спал всю ночь, размышляя над тем, как ему следует поступить. Дать ли возможность Вареньке уйти в монастырь? Ведь это давало ему полную свободу, а значит, что когда минут все необходимые сроки он может наконец соединить свою судьбу с той, с кем когда-то был венчан по собственному желанию, а не по воле долга. Но развод…

А потом, на следующее утро, в крепость приехал обоз и привез письма, которые не могли не подтолкнуть его на принятие того самого решения, что он принял.

«Я прошу простить вас мой столь неожиданный для вас поступок, - писала ему Варенька своим круглым старательным почерком с тщательно выписанными буквами. – Нам никогда не было суждено стать супругами, ныне я знаю это. Моя судьба – стать Христовой невестой, ваше же… Я не ведаю вашу судьбу, только свой удел, и твердо знаю, что он не связан с вашим. Прошу вас, умоляю, пойдите мне навстречу, отпустите меня! Не чините мне препон в моем пути. Я выбрала его сама, я давно знала его. Отпустите меня! Я буду до конца своих дней помнить о вас и неустанно молить Господа нашего, чтобы он даровал вам тот душевный покой и то счастие, которого вы заслуживаете…»

«… Развод. Само это слово заставляет меня содрогаться от ужаса, а при мысли о том неминуемом скандале, что тотчас словно болотная лихорадка расползся по столице, у меня болит сердце. Развод в нашей славной семье! Княгинька понимает всю тяжесть последствий, что влечет за собой ее решение? Отчего она вдруг решилась на подобный шаг? Отчего? Я ищу ответ на этот вопрос и не нахожу его. Но решение за вами, mon cher petit-fils•, оно только ваше. Я мог бы воспользоваться своим правом, но я не желаю принимать за вас такое решение, способное навсегда изменить вашу жизнь, вашу судьбу. Пусть Господь направит вас в этом, а моя доля будет смиренно принять его и помочь устранить все последствия этого скандала, что разразился в свете…»

И Загорский принял решение. Человек от государя уехал в тот же день вместе с обозом, что отправился в обратный путь. Сергей просто помнил глаза Вареньки тогда, в день, когда он сделал ей предложение – восторженные, влюбленные, полные немого восхищения, и ему становилось так горько, как никогда ранее. Разве не мог он пойти ей навстречу в ее просьбе, последней просьбе к нему?

А потом пришли первые отголоски сплетен. Monstre, Redoutable Prince•… Да уж таких прозвищ у него не было никогда ранее. Он часто уходил на крепостной вал, чтобы посидеть там в одиночестве, чтобы никто не смотрел на него так, как стали смотреть, едва пришли вести из мира в их крепость.

Сочувствие. Сострадание. Сергей без труда читал их в глазах своих сослуживцев поначалу, как бы они не прятали их, и ему становилось тошно от этого. Участились ссоры с офицерами, появились первые взыскания и аресты, из-за чего коменданту пришлось отозвать свое прошение о представлении князя Загорского к награде и сокращении срока его службы в гарнизоне крепости. А как было стерпеть, когда в офицерском кружке этот насмешник Стрелков до сих пор не может уяснить одного – лучше не трогать Загорского, себе же дороже? И пусть он пока терпит, памятуя о том, что до конца срока его службы остается уже чуть более года, но как, скажите на милость, промолчать, когда так и хочется затолкнуть прямо в глотку эти тонко скрытые намеки? Да, помощником коменданта назначили новоприбывшего Загорского в обход Стрелкова, что уже год проходил службу в крепости, но разве это было решение Сергея? Отнюдь. Да и зависть к тому, насколько быстро Загорский влился в офицерский круг, как споро завоевал уважение и авторитет среди солдат, как полагал Сергей, не давала штаб-ротмистру Стрелкову спокойно тянуть служебную лямку рядом с князем, не задев его никоим образом.

Внезапно откуда-то вдруг повеяло прохладой, в лицо ударил легкий ветерок. Сергей закрыл глаза, наслаждаясь этими нежными прикосновениями воздуха. Как бы ему хотелось получить хотя бы толику того, что вызывало в нем бешеную ярость, когда он видел тогда в глазах сослуживцев, от нее, от Марины! Как он надеялся, что она напишет ему хотя бы тогда, ведь она прекрасно знала, как тяжело ему выслушивать эти толки.
Но Марина упорно молчала, хотя он написал ей уже десятки писем. Молчала, и он вначале не осуждал ее за это. Кто захочет быть невольно втянутым в тот скандал, что ныне так и плещется вкруг имени князя Загорского? И он даже мысли не допустил осудить ее за молчание, ведь он не хотел ни единого пятна видеть на ее репутации. Довольно и того, что ей уже довелось пережить. К чему еще и толки вкруг ее имени? Он стиснет зубы и переживет это в одиночестве, как переживал ранее эти душевные терзания, эту сердечную боль.

Но после, совсем недавно Сергей получил письмо от Арсеньева, и оно жгло ему ныне сердце, лежа за полой мундира на груди. Оттого-то ему так и не сиделось внутри, оттого-то его будто что-то гнало прочь из теплого дома на это крепостной вал. Он повернулся и взглянул сквозь слезы в глазах, что вызывал этот легкий ветерок, на месяц, что висел над головой. Быть может, он был излишне самонадеян и тогда, и теперь, но Сергею даже мысль о том, что в жизни Марины может появиться другой мужчина не приходила в голову. Но, тем не менее, это факт. Он появился, вернее, очень желает этого – войти в жизнь Марины, и она… она позволяет ему это делать.

Загорский ясно читал между строк последних писем и старого князя, и Арсеньева, что что-то не так в жизни Марины. И тогда он задал прямой вопрос Павлу, и тот так же прямо на него ответил в этом письме, понимая, что юлить бесполезно, что Сергей рано или поздно узнает о том, что в Завидово появился частый визитер.
Андрей Петрович Раев-Волынский, отставной полковник артиллерии Его Императорского Величества, потомственный дворянин. Владелец дома в Москве на Неглинной улице, а теперь и небольшого имения на самом краю Нижегородского уезда. Вдовец, что самое важное из всей информации, что удалось раздобыть Сергею.
- Что ж вы там так часто бываете, господин Раев-Волынский? Медом там что ли вам мазано? – с раздражением прошептал Загорский. А ведь отставной полковник часто бывал в Завидово, судя по тому, что написали ему в последнем письме. А его дед хитер – упомянул о нем лишь мельком, мол, был на службе рождественской да на обеде после нее. Так нет, не только, раз уже и Арсеньев знает об этих визитах.

- Ваше высокоблагородие, - вдруг вырвал Сергея из мыслей голос солдата, что недавно он встретил на валу. – Смотрите, дивно как-то…
Сергей перевел взгляд в сторону аула, куда показывал рукой солдат, и увидел двух всадников, что направлялись к крепости от селения. В неясном свете месяца он заметил, что на них надеты офицерские фуражки, значит, свои. Но кто и откуда? И зачем выезжали?
Всадники подъехали поближе, и солдат сплюнул табак сквозь зубы, что жевал того.
- Эй, это ж его благородие штаб-ротмистр Стрелков. Везут что-то. Мешок что ли?
Один из всадников действительно что-то вез на крупе лошади перед собой. Вначале Сергей принял этот сверток за ковер, судя по его размерам, но после разглядел одну странность и напрягся, ощущая, как холодеет в душе. Неужели…? Может ли то быть…?

Давеча вернувшись со свадьбы в ауле, Стрелков был молчалив на удивление, только ус покусывал задумчиво. Сопровождавшие его офицеры рассказали со смехом, что того пленила красота дивной черкешенки, что была в числе помогавших на пиру женщин. И вот теперь Стрелков возвращается в крепость под покровом ночной темноты, когда все выше стоящие офицеры должны спать, а караульные без особого сопротивления пропустят в крепость этот странный груз да еще и умолчат о нем, побаиваясь гнева ротмистра.

Тем временем, Стрелков и его товарищ по этой авантюре въехали в крепость и остановились у дома, где у штаб-ротмистра была отдельная комната. Он легко снял с лошади свой драгоценный груз и перекинул его через плечо. Повернулся, чтобы зайти к себе, и лоб в лоб столкнулся с князем Загорским, что стоял ныне напротив него, преграждая ему ход.
- Вы сейчас же увезете ваш груз обратно! – приказал ледяным тоном Сергей штаб-ротмистру. Но тот лишь выпятил челюсть, чувствуя, как в нем закипает гнев. Его столь сильно раздражал этот князь, так нежданно свалившийся на их головы прошлой осенью, что не было мочи. А уж когда новоприбывшего ротмистра поставили на должность помощника коменданта крепости, то уж сам Бог велел Стрелкову возненавидеть его!
- Что вам угодно, князь? Я привез новый ковер из аула. Выменял его. Это уставом не возбраняется.
Сергей ничего не ответил, только рванул на себя за мундир штаб-ротмистра, потакая своему давнему желанию.
- Какой странный у вас ковер! И, вестимо, надо запирать двери за ним, ибо глядишь, убежит прочь, ведь он с ногами.

И, действительно, с одной стороны ковра, что висела за спиной Стрелкова, в свертке виднелись маленькие грязные пальчики.
- Вы соображаете, что вы делаете? Вы хотите вызвать недовольство населения своим безрассудным поступком? Ныне, когда наши позиции и так шатки в этом краю?
- Ах, оставьте, вы не знаете дела! – вывернулся из его рук Стрелков, по-прежнему придерживая свою драгоценную ношу. – Да, там черкешенка. Но ее никто не будет искать! Ее брат сам отдал мне!
Он поставил ношу на землю вертикально и слегка отогнул ковер, открывая взгляду Сергея, белое лицо с испуганными глазами. Потом легко вынул кляп изо рта черкешенки, что уставилась на Загорского, будто умоляя о помощи.
- Скажи же ему! Он понимает твой язык! Скажи! – проговорил Стрелков по-русски и встряхнул девушку. Та быстро заговорила, тараторя от страха, путаясь в словах:
- Помогите мне, бек Загорский! Это я, Мадина! Вспомните Джамаля, Исмаил-бека и бедную Мадину! Помогите мне!
Загорский вгляделся пристальнее, насколько позволял скудный свет месяца в лицо, белеющее в свертке, и тут же схватил Стрелкова за руки.
- Я забираю ее!
- Ну, уж нет! – взвился штаб-ротмистр и потянул сверток на себя.
- Я заплачу вам. Столько, сколько скажете, - предложил Загорский, зная, что Стрелков крупно проигрался несколько дней назад. – Отдам столько, сколько скажете.
- Нет! – отрезал, хищно улыбнувшись, Стрелков. Он хотел потащить спеленатую ковром девушку в дом, но Загорский не дал ему этого сделать.
- Отдайте мне ее!

Вдруг Стрелков замер, повернулся к нему и улыбнулся насмешливо.
- Хорошо. Я согласен. Вы сказали, что готовы отдать все, что угодно. Я хочу за девушку вашего вороного.
Загорский замер. Отдать Быстрого? Верного его товарища, который столько лет был подле него, который стал ему настолько близок, насколько может быть близок воину его верный конь.
Но с другой стороны – Мадина (а в том, что это была именно она, у Сергея не было никаких сомнений) и ее судьба, за которую он не дал бы ныне, останься она в руках Стрелкова, ни гроша. А она спасла ему жизнь. Причем, столько раз, сколько он и пересчитать-то не сможет, выхаживая его после ранения, подкармливая его, когда он сидел в яме, устроив на пару с Джамалем его побег из плена. A charge de revanche•.

- Конь ваш, Стрелков, - хрипло проговорил Загорский, и штаб-ротмистр швырнул ему с досадой девушку. Он бы может и пошел бы сейчас на попятную, но рядом стоял невольный свидетель этой авантюры и договоренности с князем – подпоручик, переминающийся сейчас с ноги на ногу, явно недовольный тем, что они со Стрелковым были пойманы с поличным. Поэтому пришлось отдать свой трофей и уйти к себе, злясь на себя и на князя, что так не вовремя решил прогуляться по крепости.

Загорский же аккуратно размотал ковер и освободил девушку, что тут же бросилась перед ним на колени, принялась целовать его сапоги, шепча слова благодарности. Он еле поднял ее, заметив, что уже привлекает к себе внимание часовых с вала, и поспешил увести ее к себе в комнату. Степан удивленно поднял брови, когда увидел, что за барином входит женщина меленькими шажками, опускается на ковер у ног того, по-прежнему прижимаясь к сапогам Загорского, словно собака.
- Оставь это! Сядь на стул или куда-нибудь! – резко приказал ей Сергей, и она поспешила подчиниться, перепуганная, белая от напряжения и страха. Степан почесал в затылке, задумчиво разглядывая черкешенку.
- Эта с нами теперь жить будет? – проговорил он, косясь на барина.
- Ты мысли эти брось! – прикрикнул на него Загорский. Он был раздосадован потерей коня, оттого и срывался нынче на всех. Но как можно было иначе? – Эта девушка мне когда-то жизнь спасла, из плена помогла бежать. Так что я в долгу перед ней, и намерен ей его отдать ныне. Подумаю, что дальше с ней делать.

Черкешенка успокоилась только через несколько часов, когда за оконцем забрезжил рассвет. Она-то и рассказала Сергею, что Стрелков был прав, и она была продана собственным братом этому урусу. Продана за отрез ткани да пару десятков рублей. Теперь уже обратной дороги для нее в аул нет, только в Акташ• с головой на самое дно.
- Да как же ты оказалась тут? – задал Сергей вопрос, что мучил его с той самой минуты, как он увидел Мадину. – Ведь твой аул совсем в другой стороне, в сотнях верст отсюда!
Мадина оставила свое занятие на миг - ее косы растрепались за то время, что ее везли в крепость, и ныне она снова плела их, сидя на небольшой оттоманке, поджав босые ноги под себя, спрятав их в подоле потрепанного платья, взглянула из-под густых ресниц на Загорского с какой-то тоской во взоре.
- За любовь мою меня Аллах карает! Запретная моя любовь, запретная, - только это сперва сказала, а потом резко замолчала, будто проговорилась. И только спустя некоторое время продолжила, иногда запинаясь в рассказе, словно ей больно говорить о своей нелегкой судьбе.

Исмаил-бек не заподозрил тогда ни Джамаля, ни ее в побеге уруса из аула. Он долго искал его в горах, а после раздосадованный побегом Загорского приказал запороть до смерти одного из пленников и самолично порол того, пока тот не испустил дух. Вскоре его злость улеглась, и он забыл о непокорном урусе. Снова ходил в набеги, приводил пленников и приносил в аул хорошую добычу.
А потом приехали в аул ильче• от имама Шамиля, призывающие Исмаила бороться за свободный от господства урусов край, вступить в ополчение. Но бек отказал им, сказав, что его край вдали от урусов, что ему нет нужды проливать кровь в боях, которые не касаются его. Ничего не ответили ильче, уехали прочь из аула.

Прошло время, и Мадина со служанкой пошли отнести обед пастухам в горы, что пасли овец, да собрать трав, чтобы пополнить корзину Мадины с лекарственными настойками и мешочками с сухими травами для отваров. В тот день с пастухами ушел и Джамаль, и Мадина искренне радовалась этой встрече с пасынком вдали от глаз Исмаила. Невольные союзники, они крепко сдружились после побега Загорского, и были рады пообщаться друг с другом вдали от чужих ушей.
Вот и сейчас Мадина передала ему свертки с обедом, присев на камень рядом, пока ее девушка собирала травы неподалеку. Джамаль пожаловался, что он устал, без отдыха сидит тут на камнях в наказание за то, что уснул давеча, когда ходил с отцом на перегон овец на другое пастбище, прокараулил несколько баранов, что ушли из стада и пропали, сорвавшись в горную речушку.
- Иди поспи у тех валунов, - предложила Мадина, накидывая на плечи его бурку и натягивая на голову шапку Джамаля, пряча косы, чтобы Азамат, зорко наблюдающий за ними сверху, а сейчас отвернувшийся в сторону, не заметил, что Джамаль не выполняет приказ бека. Она переглянулась лукавым взглядом со своей служанкой, едва сдерживая смех. Да, тогда им показалась эта проказа забавной. Они были юны – едва ли самому старшему из них сравнялось шестнадцать лет, и оттого-то так безрассудны. Они тогда еще даже не подозревали, чем обернется их затея.

Мадина даже не услышала, как к ней подкрались, речушка, у которой она сидела и кидала камешки, заглушила все звуки. Но кое-что она все же расслышала. Она хотела повернуться на легкий вскрик своей служанки (потом она узнает, что той перерезали горло), но ей в рот быстро вставили кляп, а на голову накинули мешок и куда-то потащили. Она пыталась отбиваться, охваченная безумным страхом за Джамаля, что спал недалеко от нее в камнях, но ее ударили по голове, и она потеряла сознание.
Потом Мадину куда-то долго везли, и лишь ночью сняли мешок в головы, с удивлением увидев длинные косы, что вырвались на свободы из-под упавшей шапки. Тогда она узнала, что ее украли люди Шамиля. По ошибке, ведь планировалось увезти Джамаля, как единственного наследника Исмаила в качестве аманата•, чтобы заставить того собрать людей и влиться в ополчение Шамиля, но увезли ее. Из-за их детской шалости. Из-за желания Джамаля поспать и ее желания помочь ему.

Мадину вернули в аул на следующий же день, но и она, и ее похитители понимали, что ее судьба уже была решена. Она не удивилась, когда дойдя пешком до селения (ее бросили на самой границе владений Исмаила), ее встретило ледяное презрительное молчание. Исмаил сообщил своей младшей жене, что отказывается от нее перед лицом Аллаха и собравшихся свидетелей. Отныне она была ему не жена, он возвращал ее родным. Ее слезы и ее уговоры не смогли разжалобить его. Она была плохой женой ему, ведь за те четыре года, что была его женой так и не сумела подарить ему ребенка, посему Исмаил без особого сожаления расстался с ней.

Мадину увезли вначале к сестре отца, которая жила недалеко от их аула и оставили там. Опозоренную, едва стоящую на ногах от горя, что свалилось на нее. От своих провожатых Мадина с облегчением узнала, что Джамаль остался тогда жив. Единственный, ведь остальным попросту перерезали горло – и охранникам, и ее служанке, что собирала травы неподалеку. Но он и не смог бы ничем ей помочь, ведь в тот же день Исмаил увез его к родственникам в другой аул, чтобы спрятать от цепких рук имама.
Мадина недолго пробыла у тетки. Та не желала держать в доме опозоренную девушку, а кроме того, на ту начал косо поглядывать ее супруг, еще тот греховодник, и отправила ее к родному брату, что жил в селении Андреево под защиту урусов от разорительных набегов своих соплеменников. А уж тот в свою очередь продал ее спустя несколько месяцев этому офицеру, что заметил ее на свадебном пиру, который недавно прошел в селении и на котором Мадина прислуживала.

- Как же так? – недоумевал Сергей. – Он же твой родной брат!
- По отцу только, - пожала плечами Мадина. – Прошлый год был неурожайный, да и война истощила закрома многих селений. Ты знаешь, бек, что и сюда пришел голод, что захватил наш край этой зимой. Я – лишние руки, но и лишний рот.

Дикий, жестокий край! Загорский всегда знал это, но он и подумать не мог, что вот так легко брат сможет избавиться от собственной сестры, что даже не достигла восемнадцатилетия. Чего ожидать еще от края, где отнять жизнь ничего не стоит? Где с детства мальчика приучают к военному делу? Дикий, жестокий край!

Весть о том, что в комнате Загорского появилась еще одна жилица, разлетелась по крепости всего за один день. Этому немало поспособствовал и сам Стрелков, что встретил на утреннем разводе Сергея, похабно осклабившись и заявив тому:
- Надеюсь, вы по-прежнему довольны нашей сделкой, как и я, князь? Полагаю, скачка ныне ночью не разочаровала вас, как не разочарует меня отличнейший галоп на вашем вороном.
Сергей едва сдержался, чтобы не ударить штаб-ротмистра прямо в это ухмыляющееся лицо, не разбить в кровь эти изгибающиеся в усмешке губы. Но он сдержал себя, чувствуя на себе пристальный взгляд коменданта крепости, как сдержал себя, когда тот позвал его к себе в кабинет и принялся отчитывать, как мальчишку, за присутствие в крепости посторонних.
- Я все понимаю прекрасно, но, позвольте, разве у меня был иной путь? – и Сергей поведал полковнику историю своего плена (впрочем, тот уже был осведомлен о том) и о том, какую роль сыграла в его побеге эта хрупкая черкешенка, что спала сейчас в его комнате.
- Но ей негоже тут находиться, сами понимаете, Сергей Кириллович, - настаивал комендант, и Сергей согласился с ним, заверив, что непременно напишет в Тифлис своим знакомым с просьбой поспособствовать судьбе черкешенки.

Штаб-ротмистр, будто дразня Загорского, весь день возился с Быстрым – то начищая ему шкуру, то красуясь во дворе крепости. Вид другого всадника на верном своем вороном причинял Сергею почти физическую боль, но разве он мог что-то тут поделать? Разве что насмешливо улыбнуться, когда Быстрый, недовольный тем, что в седле чужой, пару раз едва не сбросил Стрелкова наземь. Недолго тебе носить его, мой верный конь, шептал Сергей беззвучно. Я непременно найду способ, как вернуть тебя, мой друг.

Сам того не ведая, Загорский тогда произнес пророческие слова. Спустя несколько дней в крепость прискакал верховой с сообщением, что на обоз, двигающийся к крепости, совершенно нападение черкесов, просят подмоги. Тут же из крепости выехал отряд на выручку атакуемым во главе с князем Загорским.
Отряд нападающих был невелик, но все же превосходил численностью сопровождающих обоз, и потому подмога подоспела как раз вовремя. Загорский окинул взглядом всю панораму схватки. На четверть часа, не более, подумал он и ринулся с саблей прямо в гущу боя, с размаху, совсем не боясь ни лезвия черкесской сабли, ни шальной пули.

Краем глаза он вдруг успел увидеть, как взвился на дыбы Быстрый, на котором ныне выехал к этой заварушке штаб-ротмистр, спасая того от пули, которая свалила вороного с ног.
Загорский прикусил губу, чтобы не дать громкому крику вырваться из-за сомкнутых губ, и тут же подскочил к стрелявшему, рубанул тому по руке с оружием. Он повернулся после на миг к тому месту, где упал Быстрый. Нет, все верно. Верный конь мертв, сраженный пулей, которая предназначалась всаднику. Но смерть все же настигла и того – едва тот успел подняться на ноги, выпутавшись из стремян, как его от самого плеча до середины груди рубанула острая сабля черкеса, что с гиканьем помчался к Загорскому, от руки которого и принял спустя несколько мгновений смерть.

Сергей после развернулся, чтобы вклиниться в самую гущу боя, что завязался между солдатами и пешими черкесами, но не успел он даже направиться коня в эту сторону, как в мгновение ока его левое плечо опалило огнем, и он, не удержавшись, все же вылетел из седла, как ни цеплялся за поводья ослабевшей в мгновение ока рукой. Сильный удар об землю едва не вышиб из него дух, заставив вскрикнуть от боли, но он успел увидеть, как его конь, тоже вдруг не удержавшись на ногах, стал заваливаться на бок, упал, яростно хрипя, обнажая длинные зубы.

Это было последним, что Сергей видел, прежде чем провалиться в глубокую и безболезненную темноту, что заботливо приняла его в свои объятия.

• мой дорогой внук (фр.)
• Чудовище, Ужасный Князь (фр.)
• Долг платежом красен (фр.)
• речка рядом с крепостью Внезапная
• посланники, послы (тюрск.)
• заложник (тюркс.)