Голова заговорила

С тех пор как Лоран открыла тайну запретного крана, прошло около

недели.

За это время между Лоран и головой установились еще более дружеские

отношения. В те часы, когда профессор Керн уходил в университет или

клинику, Лоран открывала кран, направляя в горло головы небольшую струю

воздуха, чтобы голова могла говорить внятным шепотом. Тихо говорила и

Лоран. Они опасались, чтобы негр не услыхал их разговора.

На голову профессора Доуэля их разговоры, видимо, хорошо действовали.

Глаза стали живее, и даже скорбные морщины меж бровей разгладились.

Голова говорила много и охотно, как бы вознаграждая себя за время

вынужденного молчания.

Прошлую ночь Лоран видела во сне голову профессора Доуэля к,

проснувшись, подумала: " Видит ли сны голова Доуэля? "

- Сны... - тихо прошептала голова. - Да, я вижу сны. И я не знаю,

чего больше они доставляют мне: горя или радости. Я вижу себя во сне

здоровым, полным сил и просыпаюсь вдвойне обездоленным. Обездоленным и

физически и морально. Ведь я лишен всего, что доступно живым людям. И

только способность мыслить оставлена мне. " Я мыслю. Следовательно, я

существую", - с горькой улыбкой процитировала голова слова философа

Декарта. - Существую...

- Что же вы видите во сне?

- Я никогда еще не видал себя в моем теперешнем виде. Я вижу себя

таким, каким был когда-то... вижу родных, друзей... Недавно видал покойную

жену и переживал с нею весну нашей любви. Бетти когда-то обратилась ко мне

как пациентка, повредив ногу при выходе из автомобиля. Первое наше

знакомство было в моем приемном кабинете. Мы как-то сразу сблизились с

нею. После четвертого визита я предложил ей посмотреть лежащий на

письменном столе портрет моей невесты. " Я женюсь на ней, если получу ее

согласие", - сказал я. Она подошла к столу и увидала на нем небольшое

зеркало; взглянув на него, она рассмеялась и сказала: " Я думаю... она не

откажется". Через неделю она была моей женой. Эта сцена недавно пронеслась

передо мной во сне... Бетти умерла здесь, в Париже. Вы знаете, я приехал

сюда из Америки как хирург во время европейской войны. Мне предложили

здесь кафедру, и я остался, чтобы жить возле дорогой могилы. Моя жена была

удивительная женщина...

Лицо головы просветлело от воспоминаний, но тотчас омрачилось.

- Как бесконечно далеко это время!

Голова задумалась. Воздух тихо шипел в горле.

- Прошлой ночью я видел во сне моего сына. Я очень хотел бы

посмотреть на него еще раз. Но не смею подвергнуть его этому испытанию...

Для него я умер.

- Он взрослый? Где он находится сейчас?

- Да, взрослый. Он почти одних лет с вами или немного старше. Кончил

университет. В настоящее время должен находиться в Англии, у своей тетки

по матери. Нет, лучше бы не видеть снов. Но меня, - продолжала голова,

помолчав, - мучают не только сны. Наяву меня мучают ложные чувства. Как

это ни странно, иногда мне кажется, что я чувствую свое тело. Мне вдруг

захочется вздохнуть полной грудью, потянуться, расправить широко руки, как

это делает засидевшийся человек. А иногда я ощущаю подагрическую боль в

левой ноге. Не правда ли, смешно? Хотя как врачу это должно быть вам

понятно. Боль так реальна, что я невольно опускаю глаза вниз и, конечно,

сквозь стекло вижу под собою пустое пространство, каменные плиты пола...

По временам мне кажется, что сейчас начнется припадок удушья, и тогда я

почти доволен своим " посмертным существованием", избавляющим меня, по

крайней мере, от астмы... Все это чисто рефлекторная деятельность мозговых

клеток, связанных когда-то с жизнью тела...

- Ужасно!.. - не удержалась Лоран.

- Да, ужасно... Странно, при жизни мне казалось, что я жил одной

работой мысли. Я, право, как-то не замечал своего тела, весь погруженный в

научные занятия. И только, потеряв тело, я почувствовал, чего я лишился.

Теперь, как никогда за всю мою жизнь, я думаю о запахах цветов, душистого

сена где-нибудь на опушке леса, о дальних прогулках пешком, шуме морского

прибоя... Мною не утеряны обоняние, осязание и прочие чувства, но я

отрезан от всего многообразия мира ощущений. Запах сена хорош на поле,

когда он связан с тысячью других ощущений: и запахом леса, и с красотой

догорающей зари, и с песнями лесных птиц. Искусственные запахи не могли бы

мне заменить натуральных. Запах духов " Роза" вместо цветка? Это так же

мало удовлетворило бы меня, как голодного запах паштета без паштета.

Утратив тело, я утратил мир, - весь необъятный, прекрасный мир вещей,

которых я не замечал, вещей, которые можно взять, потрогать, и в то же

время почувствовать свое тело, себя. О, я бы охотно отдал мое химерическое

существование за одну радость почувствовать в своей руке тяжесть простого

булыжника! Если бы вы знали, какое удовольствие доставляет мне

прикосновение губки, когда вы по утрам умываете мне лицо. Ведь

осязание-это единственная для меня возможность почувствовать себя в мире

реальных вещей... Все, что я могу сделать сам, это прикоснуться кончиком

моего языка к краю моих пересохших губ.

В тот вечер Лоран явилась домой рассеянной и взволнованной. Старушка

мать, по обыкновению, приготовила ей чай с холодной закуской, но Мари не

притронулась к бутербродам, наскоро выпила стакан чаю с лимоном и

поднялась, чтобы идти в свою комнату. Внимательные глаза матери

остановились на ней.

- Ты чем-то расстроена. Мари? - спросила старушка. - Быть может,

неприятности на службе?

- Нет, ничего, мама, просто устала и голова болит... Я лягу пораньше,

и все пройдет.

Мать не задержала ее, вздохнула и, оставшись одна, задумалась.

С тех пор как Мари поступила на службу, она очень изменилась. Стала

нервная, замкнутая. Мать и дочь всегда были большими друзьями. Между ними

не было тайн. И вот теперь появилась тайна. Старушка Лоран чувствовала,

что ее дочь что-то скрывает. На вопросы матери о службе Мари отвечала

очень кратко и неопределенно.

- У профессора Керна имеется лечебница на дому для особенно

интересных в медицинском отношении больных. И я ухаживаю за ними.

- Какие же это больные?

- Разные. Есть очень тяжелые случаи... - Мари хмурилась и переводила

разговор на другие темы.

Старушку не удовлетворяли эти ответы. И она начала даже наводить

справки стороной, но ей ничего не удалось узнать, кроме того, что уже было

известно от дочери.

" Уж не влюблена ли она в Керна и, быть может, безнадежно, без ответа

с его стороны?.." - думала старушка. Но тут же опровергала себя: ее дочь

не скрыла бы от нее своего увлечения. И потом, разве Мари не хорошенькая?

А Керн холостяк. И если бы только Мари любила его, то, конечно, и Керн не

устоял бы. Другой такой Мари не найти во всем свете. Нет, тут что-то

другое... И старушка долго не могла заснуть, ворочаясь на высоко взбитых

перинах.

Не спала и Мари. Погасив свет, чтобы мать ее думала, что она уже

спит. Мари сидела на кровати с широко раскрытыми глазами. Она вспоминала

каждое слово головы и старалась вообразить себя на ее месте: тихонько

касалась языком своих губ, неба, зубов и думала:

" Это все, что может делать голова. Можно прикусить губы, кончик

языка. Можно шевелить бровями. Ворочать глазами. Закрывать, открывать их.

Рот и глаза. Больше ни одного движения. Нет, еще можно немного шевелить

кожею на лбу. И больше ничего..."

Мари закрывала и открывала глаза и делала гримасы. О, если бы в этот

момент мать посмотрела на нее! Старушка решила бы, что ее дочь сошла с

ума.

Потом вдруг Мари начала хватать свои плечи, колени, руки, гладила

себя по груди, запускала пальцы в густые волосы и шептала:

- Боже мой! Как я счастлива! Как много я имею! Какая я богатая! И я

не знала, не чувствовала этого!

Усталость молодого тела брала свое. Глаза Мари невольно закрылись. И

тогда она увидела голову Доуэля. Голова смотрела на нее внимательно и

скорбно. Голова срывалась со своего столика и летала по воздуху. Мари

бежала впереди головы. Керн, как коршун, бросался на голову. Извилистые

коридоры... Тугие двери... Мари спешила открыть их, но двери не

поддавались, и Керн нагонял голову, голова свистела, шипела уже возле

уха... Мари чувствовала, что она задыхается. Сердце колотится в груди, его

учащенные удары болезненно отзываются во всем теле. Холодная дрожь

пробегает по спине... Она открывает все новые и новые двери... О, какой

ужас!..

- Мари! Мари! Что с тобой? Да проснись же. Мари! Ты стонешь...

Это уже не сон. Мать стоит у изголовья и с тревогой гладит ее волосы.

- Ничего, мама. Я просто видела скверный сон.

- Ты слишком часто стала видеть скверные сны, дитя мое...

Старушка уходит вздыхая, а Мари еще несколько времени лежит с

открытыми глазами и сильно бьющимся сердцем.

- Однако нервы мои становятся никуда не годными, - тихо шепчет она и

на этот раз засыпает крепким сном.