Киноповесть о трех днях в одной школе

Георгий Полонский

Четверг

Пятница

Суббота

Киноповесть о трех днях в одной школе

Четверг

Может быть, мы не заметили ту осень, которую любил Пушкин. Допустим, из-за ее застенчивой краткости в этом году.

А можно сказать категоричнее: такой осени не заслужили мы, вот Москва и не видела ее. Теперь уж не увидим, - сразу, наверное, к " белым мухам" перейдем.

Факт налицо: не та осень! Всего лишь " облачная погода без прояснений", не более.

Только к утру перестал дождь.

Во дворе у серого четырехэтажного здания школы безлюдно - мокрые деревья да птичий крик…

Выбежали из этого здания два пацана без пальто. Поеживаясь и оглядываясь, закурили. Выступ небольшой каменной лестницы загораживает их от ветра и от возможных наблюдателей, но только с одной стороны.

А с противоположной - как раз идет человек. В очках. Сосредоточен на том, куда поставить ногу, чтобы не увязнуть в глине. В углу его рта - незажженная сигарета.

Мальчики нырнули обратно в помещение.

- Как думаешь, видел? - спросил один, щуплый, с мышиными зубками. Второй пожал плечами.

Потом тот человек вошел в вестибюль.

- Здрасте, Илья Семеныч, - сказали оба мальчугана. Щуплый счел нужным объяснить их отсутствие на уроке:

- Нас за нянечкой послали, а ее нету…

- А спички есть? - спросил мужчина, вытирая ноги.

- Спички? Не… Мы же не курим.

Мужчина прошел в учительскую раздевалку.

- Надо было дать, - сказал второй мальчишка. - Он нормально спросил, как человек.

Щуплый со знанием жизни возразил:

- А кто его знает? С одной стороны - человек, с другой стороны - учитель.… Пошли.

* * *

Под потолком летает обезумевшая взъерошенная ворона. От воплей, от протянутых к ней рук, от ужаса перед облавой она мечется, ударяясь о плафоны, тяжко машет старыми крыльями, пробует закрепиться на выступе классной доски, роняя перья.… Там до нее легко дотянуться, и она перебирается выше, на портрет Ломоносова.

Молоденькая учительница английского языка ошеломлена и напугана ужасно. Сорвали урок! … Совсем озверели от восторга, их теперь не унять, не перекричать.… Весь авторитет - коту под хвост! Ее предупреждали: как начнешь - так и сложится на годы вперед… Проблема №1 - правильно поставить себя, заявить определенный стиль отношений.… Вот она и заявила!

- Швабру тащи, швабру!

- А почему она не каркает? Может, немая?

- Черевичкина, ты всегда завтраки таскаешь, давай сюда хлеб!

- Станет, она есть, жди! Сперва пусть очухается!

- Наталья Сергеевна, а как по-английски ворона?

- Вспомнил про английский! Вот спасибо…

- Ну, как, Наталья Сергеевна?

- A crow.

- Эй, кр - роу, крроу, кррроу!!!

- Тряпкой надо в нее! Дежурный, где тряпка?

- " Какие перышки! Какой носок! И верно, ангельский…"

- Ну, знаешь классику, знаешь! Братцы, под лестницей белила стоят. Искупаем ее?

- Сдохнет.

- Крроу, крроу!

И все это выкрикивается почти одновременно, и в глазах Натальи Сергеевны рябит от этих вдохновенно-хулиганских, вспотевших, хохочущих лиц! Вот уже кто-то приволок швабру, отнимают ее друг у друга…. Ворона сжимается, пятится, закрывая глаза…

- Хватит! Не смейте ее пугать, она живая! - вдруг кричит Наталья Сергеевна, которая другие совсем слова готовила: про потерянный человеческий облик, про вызов родителей, про строжайшие меры.… У переростка Сыромятникова она силой отбирает швабру, сует ее девчонке:

- Дикари вы, да? Рита, унеси швабру!

Потом она встала на стул и в наступившей тишине потянулась к вороне:

- Не бойся, глупенькая. Ничего мы тебе не сделаем…

Восхищенно переглядываются ребята: новая англичаночка у них, оказывается, - что надо!

Одному из ребят возня с вороной наскучила. Это Генка Шестопал, парень с темными недобродушными глазами, с драмой короткого роста, со скандальной - заметим к слову - репутацией. Китель расстегнут, руки в карманах, движения какие-то нервно-пружинистые. Он вышел в пустой коридор вслед за девчонкой, которая вынесла туда швабру.

- Что бу - удет! … - весело ужасаясь, сказала ему девочка про всю эту кутерьму.

Она была тоненькая, светлая, зеленоглазая, ее звали Рита Черкасова.

- А что будет? - меланхолически спросил Генка. - Будут метать икру, только и всего…

- А кто это сделал-то? Я и н заметила, откуда она вылетела.

- А зря. - Генка открыто разглядывал Риту. Другим девчонкам не под силу соперничать с ней, и она это знает, оттого и ведет себя с тем королевским достоинством, которому не приходится кричать о себе: имеющий глаза увидит и так…

- Зря не заметила. Ты член бюро, с тебя будут спрашивать…

Она дунула небрежно вверх, прогоняя падающую на глаза прядь волос, и хотела вернуться в класс, но Генка привалился спиной к двери.

- " Что за женщина, - тихонько пропел он, - увижу и неме-е-ею.… Оттого-то, понимаешь, не гляжу…"

- Пусти, ну!

- Если это дело будет разбираться в верхах, - проговорил Генка бесстрастно, - можешь сказать, что ворону принес я.

- Ты?! Очень мило с твоей стороны, - поразилась она. - Я жутко запустила английский, два раза отказывалась, а сегодня погорела бы точно.

- А моя ворона умница, она это учла, - глядя в потолок, намекнул Генка. - Ну ладно, иди, а то телохранитель твой заволнуется. - Это он произнес уже другим тоном, едким и мрачным.

- Из-за тебя? - Она смерила его взглядом и вернулась в класс. Генка вздохнул и пошел за ней.

Наталья Сергеевна, все еще стоя на стуле, подумала вслух:

- Так она не пойдет на руки. Надо хлеба на книжку.… Есть хлеб?

- А как же! Черевичкина! - Это крикнул Костя Батищев, красивый парень в таких джинсах, какие в конце 60-x могли достать и натянуть на себя немногие.… Это его Генка назвал телохранителем Риты, и она действительно немедля оказалась рядом с ним. Они и за партой сидели вместе. И вообще их роман законным образом цвел на глазах у всех.

Пышнотелая Черевичкина давно держала наготове полиэтиленовый мешочек с бутербродами. Не вынимая их оттуда, она отщипнула немножко.

- Вороне Главжиртрест послал кусочек сыра, - продекламировал Михейцев, большой энтузиаст нынешнего переполоха. Он вырвал у нее мешочек. - Не жмотничай, тебе фигуру надо беречь…

Класс продолжал ходить ходуном.

* * *

По коридору шагал Илья Семенович Мельников, учитель истории, - это его мы видели, когда он входил в школу. Худощавый лобастый человек. 45 ему? 48? Серебряный чубчик. Иронический рот и близорукость придают его облику некоторую надменность. Но стоит ему снять очки - выражение глаз станет беззащитным. Он чем-то на Грибоедова похож.

Мельникова остановил шум за дверью девятого " В". Пришлось заглянуть: с нового учебного года он был здесь классным руководителем.

То, что он увидел, было настоящим ЧП: класс радостно сходил с ума; учительница, явно забывшись, стояла на стуле; кольцом окружали ее ребята, ни один не сидел за партой; все шесть плафонов на потолке угрожающе раскачивались; спасибо, что не все шесть - на полную амплитуду!

Мельников распахнул дверь и ждал не двигаясь. Просто глядел и вникал. Они застыли на местах. Мальчишки прекратили жевать конфискованные у Черевичкиной бутерброды.

Опустив голову, закрыв щеки и уши обеими руками, умирала от стыда и страха Наталья Сергеевна. Она даже со стула забыла слезть, до того оцепенела.

Мельников понял, что взрослых здесь не двое, как могло показаться, а он один.

Оглядываясь на него, ребята побрели к своим партам. Наталья Сергеевна, неловко натягивая подол, слезла со стула. Только теперь, когда все расступились, Мельников увидел ворону. Она, словно специально, чтобы обратить на себя его внимание, покинула ломоносовский портрет и села на шкаф для наглядных пособий. Многие прыснули.

- Илья Семенович, понимаете… - краснея, начала Наталья Сергеевна, - я давала на доске новую лексику, было все хорошо, тихо.… И вдруг - летит…. Я не выяснила, кто ее принес, или, может быть, она сама…

- Сама, сама, что за вопрос! Погреться, - насмешливо перебил Мельников, глянув на закрытые окна. - А зачем передо мной оправдываться? Класс на редкость активен, у вас с ним полный контакт, всем весело, - зачем же я буду вмешиваться? Я не буду. - Он повернулся и вышел.

В классе приглушенно засмеялись, потом притихли - кто затаил азартное любопытство (теперь-то что она будет делать?!), кто - сочувствие (зря мы ее подставили… все-таки совсем еще девчонка).

- А, правда, что вы у него учились? - спросил Генка, с интересом наблюдавший за ней. Ответа не последовало. Прикусив губу, постояла в растерянности Наталья Сергеевна и вдруг выбежала вслед за Мельниковым. Догнала его в пустом коридоре.

- Илья Семенович!

- Да? - он остановился.

- Зачем вы так? Илья Семеныч? Да, я виновата, я не справляюсь еще… Но вы могли бы помочь…

- В чем же? Если вам нужна их любовь - тогда дело в шляпе: они, похоже, без ума от вас.… А если авторитет…

- А вам теперь любовь не нужна?

Мельников усмехнулся.

- Любовь зла. Не позволяйте им садиться себе на голову, дистанцию держите, дистанцию! Чтобы не плакать потом.… А помочь не сумею: никогда не ловил ворон!

Почему у нее горят щеки под его взглядом? Почему она поворачивается, как солдатик, и почти бежит, чувствуя этот взгляд спиной?

В классе она, конечно, застала все то же бузотерство вокруг вороны. И - принялась держать дистанцию…

С такой холодной угрозой она им сказала: " Silence! Take your places" 1), что сели они сразу и молча уставились на нее с опасливым ожиданием. Она подошла к окну, открыла первую раму.… Немного замешкалась, открывая вторую: шпингалет не поддавался.

- Выбросит! - вслух догадалась Рита Черкасова.

- Вспугнуть бы… - прошептал мечтательно чернявый Михейцев.

Англичанка стояла спиной: надо было успеть, пока она не обернулась. И, прицелившись, Костя Батищев сильно и точно запустил в ворону тряпкой. Но слишком сильно и слишком точно - так, что даже ахнули: мокрая и оттого тяжелая тряпка накрыла птицу, сбила ее и только упростила учительнице дело. Она взяла этот трепыхающийся ком - и выкинула.

Стало очень тихо. Наталья Сергеевна захлопнула окно и стала быстро-быстро перебирать и перелистывать на столе свои записи…

- А мне мама говорила, что птичек убивать нехорошо, - меланхолически сказал переросток Сыромятников.

- Без суда и следствия, - добавил Михейцев.

Не очень послушной рукой Наташа стала выписывать на доске лексику к новому тексту. Но класс не унимался.

- Наталья Сергеевна, ведь четвертый же этаж! В тряпке! Зачем вы так, Наталья Сергеевна! - волновались девочки.

Напрасно она пыталась вернуться к английскому, напрасно стучала по столу и повторяла:

- Stop talking! Silence, please! 2) - чужой язык раздражал их, пока не выяснили кое-чего на своем.

Генка, ни слова не говоря, сердито - серьезно следил за событиями. Зато острил, розовый от злости и возбуждения, его соперник Костя Батищев:

- Гражданская панихида объявляется открытой…. Покойница отдала жизнь делу народного образования.

- Батищев, shut up! 3) - грозно сказала учительница.

- А может, не разбилась? - предположил кто-то. - Я сбегаю, погляжу, можно, Наталья Сергеевна? Я мигом, - вызвался Сыромятников и уже встал и пошел. - Я даже принести могу - живую или дохлую, хотите?

Наташа схватила его за рукав:

- Вернись!

- Ты не сюда, ты Илье Семеновичу принеси, - медленно, отчетливо произнесла Рита. - Пусть он видит, какие жертвы для него делаются…

Это оскорбило Наталью Сергеевну до слез, она задохнулась и скомандовала на двух языках:

- Черкасова, go out! Выйди вон!

Рита дунула вверх, прогоняя падающую на глаза прядь, переглянулась с Костей и неторопливо, с улыбкой, ушла.

Сыромятников - вслед за ней.

- Интересно, за что вы ее? - сузил глаза Костя. - Ребятки, нам подменили учительницу! У нас была чудесная веселая девушка…

- Батищев, go out! Я вам не девушка! - выпалила Наталья Сергеевна под хохот мужской половины класса.

- Ну, все равно - женщина, я извиняюсь, - широко улыбаясь, продолжал Костя. - И вдруг - Аракчеев в юбке.

- Думайте что хотите, но там, за дверью… Ве quick! 4) В знак протеста мальчишки застучали ногами, загудели.… У двери Костя посулил сострадательным тоном:

- Так вы скоро одна останетесь…

- Пожалуйста. Я никого не держу! - окончательно сорвалась учительница, бледная, как стенка, и отвернулась к доске, чтобы выписать там остаток новых слов…

Поднялся и пошел к двери Михейцев. И его сосед. И в солидарном молчании поднялось полкласса, … а затем и весь класс. Уходя, Генка сказал:

- " И зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове…"

…Потемнело в глазах Натальи Сергеевны. Только слух различал, как еще одна группа встает, еще ряд пустеет.… Когда она открыла глаза, в классе сидела только одна перепуганная толстая Черевичкина. Ужаснулась Наташа и снова закрыла глаза.

* * *

Уроки кончились, школа работала в тот год в одну смену. Жизнь, правда, превращала эту одну - минимум в полторы. Вот гнется над тетрадками " словесница" Светлана Михайловна, гуляет по страницам ее толстый синий карандаш. И это, считайте, покой еще, почти досуг.… Вот она подняла голову, недоуменно прислушалась: музыка… Прекрасная и печальная музыка, совсем необычная для этих стен.

Светлана Михайловна заложила тетрадку карандашом и встала, любопытство повело ее наверх, в актовый зал… Она тихонько входит. В зале свет не горит и пусто. Нужно сперва освоиться с полумраком, чтобы увидеть: на сцене у рояля сидит Мельников и играет пустым стульям. При чахлом свете заоконного фонаря ему клавиатуры не видно наверняка, - и не надо, выходит? Пальцы его сами знают все наизусть?

- Так вот кто этот таинственный романтик! - бархатисто засмеялась Светлана Михайловна.

Мельников вздрогнул, убрал руки с клавиш.

- Да нет, вы играйте, играйте, я с удовольствием вас послушаю. Я только мрака не люблю, я включу? - И зажглись все плафоны. - Вот! Совсем другое настроение.… Это вы играли, какую вещь?

Мельников вздохнул, но ответил:

- " Одинокий путешественник" Грига.

Помолчали.

- Да… - теперь уже вздохнула Светлана Михайловна. - Настоящую музыку понимают немногие…

Она сделала паузу, ожидая, что он подхватит ее мысль, но Мельников молчал, только пальцы его изредка задевали клавиши.… Продолжить пришлось самой Светлане Михайловне:

- Я всегда твержу: нельзя нам замыкаться в скорлупе предмета. Надо брать шире, верно? Черпать и рядом и подальше, и где только возможно! Всесторонне. И тогда личная жизнь у многих могла бы быть богаче.… Если подумать хорошенько.

Мельников согласился вежливо:

- Если подумать - конечно.

- А кстати: почему вы не спешите домой? Не тянет?

Вопрос был задан значительно, но Мельников его упростил:

- Дождь.

- Дождь? - переспросила она недоверчиво. - Ну да, конечно.

Разговор клеился плохо.

- " В нашем городе дождь…" - негромко пропела Светлана Михайловна, умудренно, с печальной лаской глядя на Мельникова. - " Он идет днем и ночью…"

Одним пальцем он подыграл ей мелодию.

- " Слов моих ты не ждешь… Ла-ла-ла-ла…"

Вдруг все плафоны погасли. Мимо застекленной двери, за которой оставался последний из нормальных источников света, прошла нянечка с ведром. Возможно, это был с ее стороны намек: закругляйтесь, мол, с вашей лирикой…

- Я ведь пела когда-то, - поспешила заговорить Светлана Михайловна. - Было такое хобби! Когда я еще в Пензе работала, меня там, представьте, для областного радио записывали: " Забытые романсы" … И четырежды дали в эфир! Где-то и теперь та бобина пылится.

- Вот бы послушать, - сказал Мельников.

- Вы, правда, хотите? - встрепенулась Светлана Михайловна.

- А что? Допустим, на большой перемене? Школьный радиоузел не балует же нас ничем человеческим - а тут всех разом приобщил бы к романсам! Питательно же!

Это он пошутил? Холодновато как-то. А может, и едко. Впрочем, она перестала понимать все его шуточки - безобидные они или обидные? Вот и сейчас, не разобрав толком, ужалил он ее или ободрить хотел, - потускнела Светлана Михайловна, сникла. От самой головоломки этой. Затем, преодолев минутную слабость, потребовала:

- Дайте мне сигарету.

Мельников дал сигарету, дал прикурить и спустился в зал. Сел там, на один из стульев. Теперь они были разделены значительным пространством.

Светлана Михайловна жадно затянулась и затем спокойно через весь зал сказала:

- Зря злитесь, зря расстраиваетесь.… И зря играете " Одинокого пешехода".

- Путешественника, - поправил он. И зачем-то перевел на английский: - " Alone traveller".

- Вот-вот, - подхватила Светлана Михайловна. - Ничего ей не будет. Ее простят - и дирекция, и вы в первую очередь. Она же девочка, только начинает. Это мы с вами ничего не можем себе простить и позволить…

Закрыв глаза, Мельников откинулся на спинку стула.

Шумел за окнами дождь.

Светлана Михайловна подошла к Мельникову.

- Что с вами? - спросила она, страстно желая понять. - Почему вы стали таким?

- Каким? - Мельников спросил, не открывая глаз.

- Другим!

Он вдруг подмигнул ей и прочитал:

- Не властны мы в самих себе,

И в молодые наши леты

Даем поспешные обеты,

Смешные, может быть,

Всевидящей судьбе.

Как просто сказано, обратите внимание… как спокойно.… И - навсегда.

- Еще бы, - осторожно поддержала Светлана Михайловна. - Классик.

- Кто?

Глаза ее устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин - ни дать ни взять, школьница у доски.

- Похоже на Некрасова. Нет?

Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для нее викторины.

- Тю.… Не Тютчев?

- Холодно.

- Фет?

- Холодно. Это не из школьной программы.

- Сдаюсь…

- Баратынский.

- Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, - раздражилась вдруг Светлана Михайловна. - Баратынский!

- А его уже перевели, вы не слышали разве?

Она смотрела озадаченно.

- Перевели недавно, да. В первостепенные.

За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой:

- Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения.

Вот этого ей говорить не стоило! Мельников едко усмехнулся и отрезал:

- Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Так что политически тут все в порядке…

Он поднялся, чужой, холодно поблескивающий стеклами очков, в черном пальто, накинутом на плечи…

Она поняла, что его уже не вернешь, и мстительно спросила вслед:

- Вас, очевидно, заждалась ваша мама?

- Очевидно. До свидания.

Хлопнула дверь.

Сидит Светлана Михайловна в полутемном зале одна, слушает гулкие шаги, которые все дальше, все тише.

Черт бы подрал его с этими шуточками! Учитель не имеет права на них! Учитель - это же ясность сама, ему противопоказана двусмысленность.… Разве не так?

* * *

Они встретились в булочной - учитель и ученик.

- Пять восемьдесят - в кондитерский, - сказал ученик кассирше. Он был интеллигентный, симпатичный - и почти совсем сухой, в то время как на улице наяривал ливень, отвесный, как стена.

- Двадцать две - хлеб, - сказал Мельников.

И тут парень, отошедший с чеком, заметил его.

- Илья Семенович!

- Виноват… - Дождь сделал непрозрачными мельниковские очки.

Пришлось их снять.

- Боря Рудницкий, если не ошибаюсь?

- Так точно! Вот это встреча! …

Дальнейшее происходило в кабине серой " Волги". Борис сидел с шофером, Мельников - сзади, засовывая хлеб в портфель.

- Ну, вот… так-то веселей, чем мокнуть. Приказывайте, Илья Семенович, куда вам?

- Хотелось бы домой, на старый Арбат, там переулок…

- Отлично. Толик, слыхал? - обратился Борис к шоферу; тот кивнул и дал газ. - Все там же живете, все там же работаете… - с тепловатой грустью не то спросил Мельникова, не то констатировал Борис.

- Да. Боря, а что означает сия машина? - В тоне Мельникова благожелательное удивление.

- Как что? - засмеялся Борис. - Простую вещь означает: что в моем департаменте о ценных кадрах заботятся лучше, чем у вас… Мне, например, уже тогда было обидно, что такой человек, как вы, распыляет себя в средней школе, … месит грязь, рискует в гололед.… Не только несправедливо, но и нерентабельно для общества! С гораздо более высоким КПД вас можно использовать…

Борис говорил это с тем особым дальновидным юмором, который амортизирует резкость любых суждений и не позволяет придраться к ним…

- Расскажи о себе, - переключил его Мельников.

- А что я? Я в порядке, Илья Семенович, жалоб нет.

- Женат?

- Свободен, - юмор Бориса утратил долю своей естественности. - Да, кстати, ведь там у вас обосновалась одна наша общая знакомая? … Как она?

- Рано судить, - с заминкой ответил Мельников. - Есть свои трудности, но у кого их нет?

- Так ведь она обожает их, трудности! Настолько, что создает их искусственно. Себе-то ладно, это дело вкуса, но другим она их тоже создает…

Помолчали. Мельникову хотелось спросить, что значат эти слова, но его что-то удерживало.

Вдруг, разом потеряв свой " амортизирующий" юмор, бывший ученик, повернулся к Мельникову и жарко заговорил:

- Ну ладно: вам я скажу, вам это даже надо знать! Представьте себе невесту, которая буквально у входа в загс бормочет: " Прости меня", швыряет цветы и бежит от тебя! Бежит, как черт от ладана… Красиво? Мало того, что меня опозорили, мало того, что у моего отца был сердечный приступ, так еще сорвалась моя командировка в Англию. На год командировочка! Сами знаете, как они любят посылать неженатых! Да еще в страны НАТО! Про свои чувства я уж и не говорю…

Летели в окнах дрожащие, обгоняющие друг друга огни.… Чтобы закруглить эту тему без надсады и зла, Борис сказал:

- А вообще-то все к лучшему. Знаете такую песенку? -

В жизни всему уделяется место,

Рядом с добром уживается зло…

Если к другому уходит невеста,

То неизвестно, кому повезло!

Огни, огни… Лиц мы не видим.

- Или я неправ?

- Прав, Боря, прав.… Здесь можно остановить?

- Так ведь еще не ваш переулок… я ж помню его!

- А неважно, я дворами - короче… Спасибо. Мне еще в аптеку…

- А вот и она, - сказал шофер Толик.

- Благодарю… Прав ты, Боря, в том, что мой КПД - он и впрямь мог быть существенно выше…

Хлопнула дверца.

" Волга" сначала медленно, словно недоумевая, сопровождала Мельникова, идущего по тротуару, а затем рванула вперед.

* * *

Он ел без всякого интереса к пище, наугад тыкая вилкой и глядя в " Известия".

Его мать - старуха строгая, с породистым одутловатым лицом и умными глазами - сидела в кресле и смотрела, как он ест. Вздрагивающей ладонью она поглаживала по голове бронзовый бюстик какого-то древнего грека - Демосфена? Демокрита? Геродота? - словом, кого-то из них.

- Кто-нибудь звонил? - поинтересовался Мельников.

- Звонили… - Полина Андреевна не оживилась от вопроса.

- Кто же?

- Зрители.

- Кто-кто? - переспросил Мельников.

- Зрители кинотеатра " Художественный" - терпеливо объяснила мать. - Спрашивали, что идет, когда идет, когда бронь будут давать.… У них 291-96, а у нас 241-96… вот и сцепились.

- Ну, это поправимо.

- А зачем поправлять? Не надо! Человеческие голоса услышу, сама язык развяжу, … а то я уж людскую речь стала забывать!

Мельников засмеялся, покрутил головой.

- Мама! А если баню начнут спрашивать? Или Святейший Синод?

Старуха, не обратив внимания на эту издевку (над кем и над чем, спрашивается?), продолжала свое:

- Тебе не повезло. Тебе очень не повезло: в свои 76 лет твоя мать еще не онемела… Она еще, старая грымза, хочет новости знать - о том, о сем.… Вот ведь незадача! Ей интересно, о чем сын думает, как работа у него, как дети слушаются.… С ней бы, с чертовой перечницей, поговорить полчаса - так ей бы на неделю хватило, … всё-ё бы жевала…

- Мама, но там не театр, там обычные будни. Я не знаю, что рассказывать, ей-богу… - Он честно попытался вспомнить. - Говорил я тебе, что к нам пришла работать Горелова? Моя ученица, помнишь, нет? Наташа Горелова, выпуск семилетней давности.… Бывала она здесь…

Полина Андреевна просияла и повернулась к сыну всем корпусом:

- Ну как же. У неё роман был с этим…

- С Борей Рудницким. Ну, вот тебе и все новости. - Мельников направился в свою комнату. - Нет, еще одна: сегодня ей сорвали урок…

Теперь он у себя.

Здесь властвуют книги. Верхние стеллажи - под самым потолком. Это не нынешние подписные собрания сочинений со знакомыми всем корешками, - нет, у этой библиотеки еще довоенный базис, старые издания - в большинстве.

На стене одна репродукция - с известной картины " Что есть истина? " Николая Ге. Диспут Понтия Пилата с Христом: для римского прокуратора Иудеи в слове " истина" - труха, но Сын Божий, хоть и близок к мукам Голгофы, а слова этого уступать, не намерен…

Старенькое пианино с канделябрами, диван, рабочий стол. На столе, в сочетании, понятном одному хозяину, лежат том Шиллера, книжка из серии " Библиотека современной фантастики" и давно сделавшийся библиографической редкостью (а некогда еще и способный схлопотать своему владельцу беду!) журнал " Каторга и ссылка" …

Илья Семенович расслабил узел галстука, повалился на диван, взял одну из этих книг. Но нет, не читалось ему…

Глядя поверх страницы, он думал, курил и, наконец, до чего-то додумавшись, резко поднялся, чтобы забрать от мамы к себе переносной телефонный аппарат. Когда он, путаясь в длинном перекрученном шнуре, направился к себе, Полина Андреевна весело окликнула его:

- Слушай, а привел бы ты ее к нам! Ведь будет же что вспомнить…

- Например?

- Ну как же. Например, как ты сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать? … Как уставятся молитвенно…

- Мама!

- Что? Или я сочиняю! Это что-нибудь да значило, а? Уж не знаю, куда глядел этот ее парень…

- Будет, мама, ты увлеклась, - перебил Мельников, рассерженно недоумевая (о чем это она?! что за бред!), и, потянув за собой телефонный шнур, ушел к себе, заперся.

- Нет, обязательно приведи! - в закрытую дверь сказала Полина Андреевна. - Скажи, я пригласила…

Разговор этот, похоже, взбесил Мельникова.

Он лежал и смотрел на телефон, стоящий на полу, как на заклятого врага. Отвернется в книгу. Потом посмотрит опять.… Пресек, наконец, сомнения, набрал номер.

- Алло? Алло? - неразборчивым клекотом ответила трубка.

Мельников, после нелепо долгой паузы, спросил:

- Скажите, что у вас сегодня? … Это кинотеатр? … Нет… Странно…

Он надавил ребром ладони на рычажки, стукнул себя чувствительно трубкой по лбу. Тот же номер набрал снова.

- Наталья Сергеевна, извините, это я пошутил по-дурацки.… От неловкости - в нелепость! Мельников говорит.… Дело вот в чем…. Я видел, как вы уходили зареванная.… Это вы напрасно, честное слово. Если из-за каждой ощипанной вороны…

Но трубка остудила его порыв какой-то короткой фразой.

- Ах, сами.… Ну, добро. Добро. Извините.

Он сидит с закрытыми глазами. Резко обозначена впадина на щеке.

Пятница

Первый утренний звонок в 8.20 дается для проверки общей готовности. На него не обращают внимания.

Учительская гудит от разговоров, легко подключая к ним вновь прибывших, тем более что темы поминутно меняются. Кто-то между делом спешит допроверить тетради: на них вечно не хватает времени…

- Вчера, представляете, просыпаюсь в час ночи не на своей подушке…

- Да что вы? Это интересно…

- Ну, вас, Игорь Степанович! … Просыпаюсь я головой на тетрадке, свет в глаза… проверяла, проверяла - и свалилась!

- Аллочка, имейте совесть! - так обращались, время от времени к химичке Алле Борисовне, которая могла висеть на телефоне все внеурочное время. Она роняла в трубку какие-то междометия, томно поддакивала, скрывая предмет своего разговора, и это особенно злило учителей.

- Угу.… Угу.… Угу… - протяжно, в нос произносит Аллочка. - Угу, … Кисленьких.… Угу.… Как всегда.… Угу, … Грамм двести - триста.

Светлана Михайловна говорила с Наташей грубовато - ласково:

- Ну что такое стряслось? Нет, ты плечами не пожимай, ты мне глаза покажи.… Вот так. Не обижаешься, что я говорю " ты"?

- Нет, конечно.

- Еще бы! Здесь теперь твой дом - отсюда вышла, сюда и пришла, так что обособляться некрасиво…

- Я не обособляюсь.

- Вот и правильно! Раиса Пална, а вы что ищете?

- Транспортир - большой, деревянный.

- На шкафу…

Мельников говорил в углу со старичком-географом, который постоянно имел всклокоченный вид, оттого что его бороденка росла принципиально криво. Илья Семенович возвращал ему какую-то книгу и ругал ее:

- Это, знаете, литература для парикмахерской, пока сидишь в очереди. Он же не дал себе труда разобраться: почему его герой пришел к религии? И почему ушел от нее? Для кого-то это вопрос вопросов, - для меня, к примеру.… А здесь это эффектный ход! …

Старичок географ смущенно моргал, словно сам был автором ругаемой книжки.

Мельников замолчал. До него донесся сетующий насморочный голос учительницы начальных классов:

- И все время на себя любуются! Крохотули такие, а уже искокетничались все… Им говоришь: не ложите зеркальце в парту! Его вообще сюда таскать запрещается. - Ложат, будто не слышали… Вчера даже овальное, на ручке ложили - представляете?

- Послушайте… нельзя же так!

Говорившая обернулась и уставилась на Мельникова, как и все остальные. Чем это он рассержен так?

- Я вам, вам говорю. Вы учитель, черт возьми, или…

- Вы - мне? - опешила женщина.

- " Ложить" - нет такого глагола. То есть на рынке-то есть, а для нас с вами - нету! Голубушка, Таисия Николаевна, как не знать этого? Не бережете свой авторитет, так пощадите чужие уши! …

Его минутная ярость явно перекрывала повод к ней. Он и сам это почувствовал, отвернулся, уже жалея, что ввязался. Учительница начальных классов издала горлом булькающий сдавленный звук и быстро вышла… Светлана Михайловна - за ней:

- Таисия Николаевна! Ну, зачем, золотко, так расстраиваться? …

Потом была пауза, а за ней - торопливая разноголосица:

- Время, товарищи, время!

- Товарищи, где шестой " А"?

- Шестой " А" смотрит на вас, уважаемая… (речь шла о классном журнале).

- Лидия Иванна, ключ от физики у вас?

- Там открыто. Только я умоляю, чтобы ничего не трогали… Вчера мне чуть не сорвали лабораторную…

Светлана Михайловна вернулась взбудораженная, красная, сама не своя. Перекрыв все голоса, она объявила Мельникову:

- Вот, Илья Семенович, в чужом-то глазу мы и соломинку видим.… Весь ваш класс не явился на занятия. В раздевалку они не сдали ни одного пальто, через минуту второй звонок, а их никто не видел.… Поздравляю.

Стало тихо в учительской. У Ивана Антоновича, у географа, что- то с грохотом посыпалось из портфеля, куда он засовывал книжку. Оказывается, он яблоками отоварился спозаранок и - без пакета…

- Я так и знала, что без Анны Львовны что-нибудь случится, - добавила Светлана Михайловна, ища взглядом Мельникова и - странное дело! - не находя. Отгороженный столом, Илья Семенович сидел на корточках и помогал старику собрать его несчастные яблоки (на глаз можно было определить, что - кислятина!). Они вдвоем возились там - " история с географией", а учителя саркастически улыбались.

- Чей у них должен быть урок? - спросил Мельников; он показался без очков над столом.

- Мой, - объявила Наташа.

И ножка ее отфутболила к Мельникову запылённое яблоко.

* * *

Мельников осматривался, стоя без пальто у дверей школы. Двор был пуст. Кувыркались на ветру прелые листья, качались молоденькие оголенные деревца. С развевающимся шарфом Илья Семенович пошел вдоль здания.

С тыльной стороны пристраивали к школе мастерские. Там был строительный беспорядок, стабильный, привычный, а потому уже уютный: доска, например, водруженная на старую трубу из котельной, образовала качели, леса и стальные тросы применялись для разных гимнастических штук; любили также пожарную лестницу.… Здесь можно было переждать какую-нибудь опасность, покурить, поговорить с девчонкой - словом, свой девятый " В" Мельников не случайно обнаружил именно здесь.

Его увидели.

Кто-то первый дал сигнал тревоги, кто-то рванулся " делать ноги", но был остановлен.… До появления Мельникова они стояли и сидели на лесах группками, а теперь все сошлись, соединились, чтобы ожидаемая кара пришлась на всех вместе и ни на кого в частности…

Генка Шестопал наблюдал за событиями сверху, с пожарной лестницы; он там удобно устроился и оставался незамеченным.

Мельников разглядел всю компанию. Они стояли, разлохмаченные ветром, в распахнутых пальто… Портфели их сложены на лесах.

- Здравствуйте, - сказал Илья Семенович, испытывая неловкость и скуку от предстоящего объяснения.

- Здрасьте… - Они старались не смотреть на него.

- Бастуем, следовательно?

Они молчали.

- Какие же лозунги?

Сыромятников выступил вперед. Если лидер - он, поздравить этих архаровцев не с чем…

- Мы, Илья Семенович, знаете, за что выступаем? За уважение прав личности!

И многие загудели одобрительно, хотя и посмеиваясь. Сыромятников округлил свои глазки, неплохо умеющие играть в наив. Столь глубокие формулировки удавались ему не часто, и он осмелел.

- Надо, Илья Семенович, англичаночку призвать к порядку. Грубит.

Поглядел Мельников на длинное обиженное лицо этого верзилы - и не выдержал, рассмеялся.

Костя Батищев перекинулся взглядом с Ритой и отодвинул Сыромятникова.

- Скажи, Батя, скажи… - зашептали ему.

Костя заговорил, не вынимая рук из косых карманов своей замечательной теплой куртки:

- Дело вот в чем. Сперва Наталья Сергеевна относилась к нам очень душевно…

- За это вы сорвали ей урок, - вставил Мельников.

- Разрешите, я скажу свою мысль до конца, - самолюбиво возразил Костя.

- Прежде всего, вернемся в помещение. Я вышел, как видите, без пальто, а у меня радикулит…

Ребята посмотрели на Костю; он покачивал головой; явно ощущал красивый этот парень свою власть и над ними и над этим стареющим продрогшим очкариком…

- А вы идите греться, Илья Семенович, - позволил Батищев с дружелюбным юмором. - Не рискуйте, зачем? А мы придем на следующий урок.

- Демидова, ты комсорг. Почему ж командует Батищев? - не глядя на Костю, спросил Мельников.

Маленькая Света Демидова ответила честным взором и признанием очевидного:

- Потому что у меня воля слабее.

- А еще потому, что комсорг - это рабочая аристократия, - веселым тонким голосом объявил Михейцев.

- Пошутили - и будет, - невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки.

- А мы не шутим, Илья Семенович, - солидно и дружелюбно возразил Костя. - Мы довольно серьезно настроены…

- А если серьезно… тогда получите историческую справку! - молодеющим от гнева голосом сказал учитель. - Когда-то русское общество было потрясено тем, что петрашевцев к " высшей мере" приговорили - кружок, где молодой Достоевский был, … где всего лишь читали социалиста Фурье, а заодно и знаменитое Письмо Белинского к Гоголю. И за это - гражданский позор на площади… надлом шпаги над головой… потом на эту голову - мешок… и тут должен был следовать расстрел! В последний миг заменили, слава Богу, острогом.

…Или другое: из Орловского каторжного централа просочились мольбы заключенных о помощи: там применялись пытки…

В таких случаях ваши ровесники не являлись в классы. Бастовали. И называли это борьбой за права человеческой личности.… Как Сыромятников.

Такая аналогия смутила ребят. Не сокрушила, нет, а именно смутила. До некоторой степени. А Мельникову показалось, что лекция его до абсурда неуместна здесь, … что ребятам неловко за него!

- И что… помогали они? Ихние забастовки? - трусливо вобрал Сыромятников голову в плечи. Ответа не последовало.

- Предлагаю " не удлинять плохое", как говорили древние. Не слишком это порядочно - сводить счеты с женщиной, у которой сдали нервы. А? - Илья Семенович оглядел их всех еще раз и повернулся, чтобы уйти восвояси: аргументы он исчерпал, а если они не сработали, сцена становилась глупой.

Но тут он увидел бегущую сюда Наташу. Ребята насторожились, переглянулись: теперь учителей двое, они будут снимать стружку основательнее, злее.… За ворону, за срыв уроков вчера и сегодня, за все…

Наталья Сергеевна была, как и Мельников, без пальто, но не мерзла - от возбуждения. Блестя сухими глазами, она сказала легко, точно выдохнула:

- Я хочу сказать…. Вы простите меня, ребята. Я была неправа!

И - девятый " В" дрогнул: в школе тех лет нечасто слышали такое от учителей, не заведено было. Произошло замешательство.

- Да что вы, Наталья Сергеевна! - хором заговорили девочки, светлея и сконфуживаясь.

- Да что вы… - заворчали себе под нос мальчишки.

- Нет, вы тоже свинтусы порядочные, конечно, но и я виновата…

Срывающийся голос откуда-то сверху сказал взволнованно:

- Это я виноват! Ворона-то - моя…

Все задрали головы и увидели забытого наверху Генку. Он еще что-то пытался сказать, спускаясь с лестницы, но все потонуло во взрыве смеха по его адресу. Обрадовался разрядке девятый " В"! …

- А я на Сыромятникова подумала!

- Что вы, Наталья Сергеевна, я ж по крупному рогатому скоту!

…Мельников, стоя спиной к ним, завязывал шнурок на ботинке и горевал о том, что сполна избавиться теперь от жидкой глины, на обувь налипшей, получится только дома; а как в этом виде на уроки являться? Ветер трепал его шарф и волосы. У него было такое чувство - неразумное, конечно, но противное, - будто вся компания смеется над ним. И Наташа тоже.

* * *

Потом урок английского шел своим чередом. Зная, что они похитили у Натальи Сергеевны уйму времени, ребята старались компенсировать это утроенным вниманием и активностью.

- What is the English for 5) … ехать верхом? - спрашивала звонко Наташа.

В приливе симпатии к ней поднимался лес рук. Все почему-то знали, как будет " ехать верхом"!

- To ride-rode-ridden! - бодро рапортовал Сыромятников. Даже он знал!

Но тут вошла в класс Светлана Михайловна. Все встали.

- Ах, все-таки пожаловали? - удивленно сказала она. - Извините, Наталья Сергеевна. Я подумала, что надо все-таки разобраться. В чем дело? Кому вы объявили бойкот? Садитесь, садитесь. Воспользовались тем, что завуч бюллетенит, что учительница молодая… так? - Она ходила по рядам. - Только не нужно скрытничать. Никто не собирается пугать вас административными мерами. Я просто хочу, чтобы мы откровенно, по-человечески поговорили: как это вас угораздило - не прийти на урок? Чья идея?

Молчит 9-ый " В" в досаде и унынии: опять двадцать пять!

- Так мы уже все выяснили! - сказал Батищев.

- Наталья Сергеевна сама знает, - подхватила Света Демидова.

- Да… у нас уже все в порядке, Светлана Михайловна, - подтвердила Наталья Сергеевна.

- О… Так у вас, значит, свои секреты, свои отношения… - Светлана Михайловна улыбалась ревниво. - Ну-ну. Не буду мешать.

По классу облегченный вздох прошелестел, когда она вышла.

* * *

Школьная нянечка, тетя Граня, выступала в роли гида: показывала исторический кабинет трем благоговейно притихшим первоклассникам.

- Вишь, как давно напечатано. - Она подвела их к застекленному стенду с фотокопиями " Колокола", " Искры" и пожелтевшим траурным номером " Правды" от 22 января 1924 года. - Ваших родителей, не только что вас, еще не было на свете… Вот ту газету читали тайно, за это царь сажал людей в тюрьму!

- Или в концлагерь, - компетентно добавил один из малышей.

- Ишь ты! Не, до этого уже после додумались… А ну, по чтению у кого пятерка?

- У него, - сказали в один голос две девочки, - у Скороговорова!

- Ну, Скороговоров, читай стишок.

Она показывала на изречение, исполненное плакатным пером:

Шестилетний Скороговоров, красный от усилий и от общего внимания, громко прочел два слова, а дальше затруднился. Тут вошел Мельников.

- Это, Илья Семеныч, из первого " А" малышня, - спокойно ответила на его недоумение тетя Граня. - У них учительница вдруг заболела и ушла, а что им делать - не сказала. Вот мы и сделали посещение… А трогать ничего не трогали.

- Ну-ну, - неопределенно сказал Мельников и подошел к окну. Внезапно он понял что-то…

- А как зовут вашу учительницу? - спросил он у малышей.

- Таисия Николаевна! - ответил Скороговоров.

А одна из девочек сказала, переживая:

- На арифметике она все плакать хотела. А второго урока уже не было.

Мельников понял: да, та самая, которую он унизил за вульгарный глагол… " Ложат зеркало в парту" … Господи, а как надо было? Ясно одно: не так, как он. Иначе!

- Илья Семеныч, а вот как им объяснить, таким клопам, выражение " вещим оком"? Сама-то понимаю, а сказать…

Рассеянный, печальный, Мельников не сразу понял, чего от него хотят. Взгляд тети Грани приглашал к плакату.

- Ну, вещим - пророческим, значит. Сверхпроницательным…

Первоклассники смотрели на него, мигая.

- Спасибо вам, - Граня поджала губы и заторопила детей: - Пошли в химию, не будем мешаться…

* * *

…Эта комната фактически принадлежала ему, Мельникову. Ничего тут особенного: карты на стенах. Два-три изречения. Вместительный книжный шкаф - там сочинения Герцена, Ключевского, Соловьева, Тарле… Плюс избранное из классиков марксизма, конечно (Илья Семенович был в особом контакте с ранним Марксом, с молодым…). Доска тут - но не школьная, а лекционная, поменьше.

Илья Семенович провел пальцами по книжным корешкам. Поднял с пола кнопку и пришпилил свисавший угол карты… Потом взял мелок и принялся рисовать на доске что-то несуразное.

Он оклеветал самого себя: сначала вышел нос с горбинкой, потом его оседлали очки, из-под них глянули колючие глаза… Вот очерк надменного рта, а сверху, на черепе, посажен белый чубчик, похожий на язык пламени…

Все преувеличено, все гротеск, а сходство схвачено, и еще как остро! Мельников подумал и туловище нарисовал…птичье! Отошел, поглядел критически - и добавил кольцо, такое, как в клетке с попугаем. Теперь замысел прояснился: тов. Мельников - попугай.

Но Илья Семенович был недоволен. Туловище он стер и на сей раз несуетливыми, плавными штрихами любовно обратил себя в верблюда!

И опять ему показалось, что это не то… И не дилетантская техника рисунка смущала его, а существо дела: это шел " поиск себя" …

* * *

На доске были написаны темы:

1. Образ Катерины в драме Островского " Гроза".

2. Базаров и Рахметов (сравнительная характеристика).

3. Мое представление о счастье".

Девятый " В" писал сочинение.

Светлана Михайловна бесшумно ходила по рядам, заглядывала в работы, давала советы. Иногда ее спрашивали:

- А к " счастью" эпиграф обязательно?

- Желательно.

- А выйти можно?

- Только поживей. Одна нога там, другая - тут…

Генка Шестопал вертелся и нервничал. У него было написано: " Счастье - это, по-моему…"

Определение не давалось.

Он глядел на Риту, на прядку, свисающую ей на глаза, на ожесточение, с которым Рита дула вверх, чтобы эту прядку прогнать, и встряхивала авторучкой, чтобы не кончались чернила… Генка смотрел на нее, и, в общем, идея счастья казалась ему ясной, как день, но на бумагу перенести ее было почему-то невозможно…

Да и стоит ли?

Светлана Михайловна остановилась перед ним:

- И долго мы будем вертеться?

Генка молчал, насупившись.

- Ну, соберись, соберись! - бодро сказала учительница и взъерошила Генкины волосы. - Знаешь, почему не пишется? Потому что туман в голове, сумбур… Кто ясно мыслит, тот ясно излагает! …

…И снова рабочая тишина.

* * *

Была большая перемена.

Младшие ребята гоняли из конца в конец коридора, вклиниваясь в благопристойные ряды старшеклассников, то прячась за ними, то чуть не сбивая их с ног…

Школьный радиоузел вещал:

" …Вымпел за первое место по самообслуживанию среди восьмых классов получил восьмой " Б", за дежурство по школе - восьмой " Г". Второе и третье места поделили…"

Мельников стоял, соображая с усилием, куда ему надо идти. Подошла Наташа.

- Что с вами? У вас такое лицо…

- Какое?

- Чужое.

- Это для конспирации.

Наташа спросила, чтоб растормошить его:

- Да, мы не доспорили: так как насчет " дистанции", Илья Семеныч? Держать ее… или как?

Мельников ответил серьезно, не сразу:

- Не знаю. Я, Наталья Сергеевна, больше вам не учитель.

- Вижу! - огорченно и дерзко вырвалось у нее.

Помолчали.

- Где же наши? - Наташа оглядывалась и не находила никого из 9-го " В".

- Пишут сочинение. У меня отобрали под это урок.

- Вам жалко?

- Жалко, что не два.

Слова были сухие и ломкие, как солома.

- Пойдемте посмотрим, - предложила Наташа, и Мельников пожал плечами, но пошел за ней к двери 9-го " В" - по инерции, что ли…

Наташа заглянула в щель:

- " Мое представление о счастье" … Надо же! Нам Светлана Михайловна таких тем не давала, мы писали все больше про " типичных представителей" … А физиономии-то какие: серьезные, одухотворенные…

Слышит ли он ее? О чем думает?

- А Сыромятников списывает! - углядела Наташа. - Чужое счастье ворует…

- Это будет перед вами изо дня в день, налюбуетесь, - отозвался Мельников.

Гудела, бурлила, смеялась большая перемена. Ребячья толкотня напоминала " броуново движение", как его рисовали в учебнике Перышкина.

- Не понимаю, как они пишут такую тему, - вздохнула Наташа. - Это ж невозможно объяснить - счастье! Все равно что прикнопить к бумаге солнечный зайчик…

- Никаких зайчиков. Все напишут, что счастье в труде, в борьбе…

Он был сейчас похож на праздного, постороннего в школе человека. Что это - позиция? Поза? Тоска?

Открылась дверь, выглянула Светлана Михайловна. Дверью она отгородила от себя Наташу, видела одного Мельникова.

- Может быть, зайдете? - предлагает она. Но, перехватив его взгляд, оборачивается: ах, вот что! Воркуете? Но нельзя ли подальше отсюда, здесь работа идет, сказал ее взгляд. Резко закрылась за ней дверь. Прозвенел звонок.

- У меня урок, - говорит Наташа.

- А я свободен, - с шалой усмешкой, с вызовом даже отвечает Мельников, словно он неприкаянный, но гордый люмпен, а она - уныло-старательный клерк.

И они разошлись.

* * *

Девятый " В" писал сочинение второй урок подряд, не разогнувшись и в перемену.

Молча протянула Светлане Михайловне свои листки Надя Огарышева, смуглая тихоня.

Генка взял себя в руки и дописал наконец первую фразу: " Счастье - это, по-моему, когда тебя понимают".

Когда он поднял голову, Светлана Михайловна растерянно глядела в сочинение Огарышевой.

- Надюша… золотце мое самоварное! Ты понимаешь, что ты понаписала, а? Ты себе отчет отдаешь? - Она сконфуженно, натянуто улыбалась, глядя то в листки, то на ученицу, а в глазах у нее была паника. - Я всегда за искренность, ты знаешь… потому и предложила вам такую тему! Но что это за мечты в твоем возрасте, ты раскинь мозгами-то…

- Я, Светлана Михайловна… думала… что вы… - Надя Огарышева стоит с искаженным лицом, наматывает на палец колечко волос и выпаливает наконец: - Я дура, Светлана Михайловна! Ой, какая же я дура…

- Это печально, но все-таки лучше, чем испорченность. - Светлана Михайловна говорила уже мягче: девочка и так себя казнит…

Класс с интересом следил за разговором, почти все оторвались от своей писанины.

- А чего ты написала, Надь? - простодушно спрашивает Черевичкина.

- Ну, не хватало только зачитывать это вслух! - всплеснула руками Светлана Михайловна и строго окинула взглядом растревоженный класс:

- В чем дело, друзья? Почему не работаем?

- А почему не прочесть? - напирал Михейцев. - А вдруг мы все, вроде Огарышевой, неправильно пишем?

- Успокойся, тебе такое в голову не придет…

Понятно, что такие слова только подогрели всеобщую любознательность… Даже сквозь смуглоту Надиной кожи проступила бледность. Она вдруг сказала:

- Отдайте мое сочинение, Светлана Михайловна.

- Вот правильно! Возьми и порви, я тебе разрешаю. И попробуй написать о Катерине, может быть, успеешь… И никогда больше не пиши такого, что тебе самой же будет стыдно прочесть!

- А мне не стыдно, Светлана Михайловна. Я прочту!

- Ты… соображаешь?! - всплеснула руками Светлана Михайловна. - В классе мальчики!

- Но если вам можно знать, то им и подавно, - объявила Рита.

Класс поддержал ее дружно и громко.

- Замолчите! Отдай листки, Огарышева!

- Не отдам, - твердо сказала Надя.

- Ну хорошо же… Пеняй на себя! Делайте что хотите! - обессилев, сказала Светлана Михайловна и, высоко подняв плечи, отошла в угол класса…

- Молчишь? Нет, теперь уж читай!

Повадился мельниковский класс срывать уроки! Сейчас это выражалось в демонстративном внимании, с каким они развесили уши…

Надя Огарышева читала крамольное сочинение срывающимся голосом, без интонаций:

- " …Если говорить о счастье, то искренно, чтобы шло не от головы. У нас многие стесняются написать про любовь, хотя про нее думает любая девчонка, даже самая несимпатичная, которая уже не надеется. А надеяться, по-моему, надо! …"

Тишина стояла такая, что даже Сыромятников, который скалился своей лошадиной улыбкой, вслух засмеяться не рисковал. Девчонки - те вообще открыли рты…

- " Я, например, хочу встретить такого человека, который любил бы детей, потому что без них женщина не может быть по-настоящему счастливой. Если не будет войны, я хотела бы иметь двоих мальчиков и двоих девочек…"

Сыромятников не удержался и свистнул в этом месте, за что получил книгой по голове от коротышки Светы Демидовой.

Надя продолжала, предварительно упрямо повторив: - " …двоих мальчиков и двоих девочек! Тогда до конца жизни никто из них не почувствует себя одиноким, старшие будут оберегать маленьких, вот и будет в доме счастье.

Когда в последнее время я слышу плохие новости или чье-нибудь нытье, то думаю: но не закрываются же роддома, действут, - значит, любовь случается и нередко, а это значит, что грешно клеветать на жизнь, грешно и глупо! Вспоминается, как светилась от радости Наташа Ростова, когда она, непричесанная, в халате, забывшая о приличиях высшего света, выносит гостям пеленку - показать, что у маленького желудок наладился… Здесь Толстой влюблен в жизнь и в образ матери! Кстати, именно на этих страницах я поняла, что Толстой - окончательный гений! "

Светлане Михайловне демонстративно весело стало:

- Ну слава Богу! А мы все нервничали: когда же Огарышева окончательно признает Толстого?!

А Надя пропустила издевку мимо ушей и сказала последнюю фразу:

- Я ничего не писала о труде. Но разве у матерей мало работы?

Класс молчал.

Надя стояла у своей второй парты с листками и глядела не на товарищей, а в окно, и все мотала на палец колечко волос…

- Ну и что? - громко и весело спросил учительницу Генка.

И весь девятый " В" подхватил, зашумел - облегченно и бурно:

- А действительно, ну и что? Чем это неправильно?

- Ну, знаете! - только и сумела сказать Светлана Михайловна. Куда-то подевались все ее аргументы… Она могла быть сколь угодно твердой до и после этой минуты, но сейчас, когда они все орали " ну и что? ", Светлана Михайловна, вдруг утратив позицию, почувствовала себя ужасно, словно стояла в классе голая…

А Костя Батищев нашел, чем ее успокоить:

- Зря вы разволновались, Светлана Михайловна: она ведь собирается заиметь детей от законного мужа, от своего - не чужого!

- А ну хватит! - кричит Светлана Михайловна и ударяет изо всех сил ладонью по столу. - Край света, а не класс… Ни стыда, ни совести!

Потом у нее наверняка болела ладонь…

* * *

Дверь кабинета истории приоткрыла немолодая женщина в платке и пальто, с пугливо-внимательным взглядом.

- Разрешите, Илья Семенович?

- Входите…

Женщина боком вошла, подала ему сухую негибкую руку:

- Здравствуйте…

- Напрасно вы ходите, товарищ Левикова, честное слово.

- Почему… напрасно? - Она присела и вынула платок. - Я уж не просто так, я с работы отпрашиваюсь…

- Не плакать надо передо мной, а больше заниматься сыном.

- Но вчера-то, вчера-то вы его опять вызывали?

В дверь заглянула Наташа:

- Илья Семенович… Извините, вы заняты?

Он покосился и жестом предложил ей сесть, не ответив.

- Я только две минуточки! - жалобно обратилась родительница теперь уже к Наташе. Та смущенно посмотрела на Мельникова, села поодаль.

- Я говорю, вчера-то вы опять его вызывали…

- Вызывал, да. И он сообщил нам, что Герцен уехал за границу готовить Великую Октябрьскую революцию. Вместе с Марксом. Понимаете - Герцен! Это не укладывается ни в одну отметку.

- Вова! - громко позвала женщина.

Вова, оказывается, был тут же, за дверью. Он вошел, морща нос и поводя белесыми глазами по сторонам. Левикова вдруг дала ему подзатыльник.

- Чего дерешься-то? - хрипло спросил Вова; он, конечно, ожидал этого, но попозже; он недопонял, почему сразу, уже на входе…

- Ступай домой, олух, - скорбно сказала ему мать. - Дома я тебе еще не такую революцию сделаю… И заграницу…

- Это не метод! - горячо сказала Наташа, когда Вова вышел, почесываясь. Левикова поглядела на нее, скривила губы и не сказала ничего. Обратившись к Мельникову, ее лицо опять стало пугливо- внимательным. И все время был наготове носовой платок.

- Стало быть, как же, Илья Семенович? Нам ведь никак нельзя оставаться с единицей, я уже вам говорила… Ну, выгонят его из Дома пионеров, из ансамбля этого… И куда он пойдет? Вот вы сами подумайте… Обратно во двор? Хулиганить?

Мельников испугался, что она заплачет, и перебил, с закрытыми глазами откинувшись на спинку стула:

- Да не поставил я единицу! " Три" у него. " Три" … удовлетворительно…

- Вот спасибо-то! - встала, всплеснув руками, женщина.

- Да нельзя за это благодарить, стыдно! Вы мне лишний раз напоминаете, что я лгу ради вас, - взмолился Илья Семенович.

- Не ради меня, нет… - начала было Левикова, но он опять ее перебил:

- Ну во всяком случае, не ради того, чтобы Вова плясал в этом ансамбле… Ему не ноги упражнять надо, а память и речь, и вы это знаете!

Уже стоя в дверях, Левикова снова посмотрела на Наташу, на ее ладный импортный костюмчик, и недобрый огонь засветился в ее взгляде. Она вдруг стала выкрикивать, сводя с кем-то старые и грозные счеты; такой страсти никак нельзя было в ней предположить по ее первоначальной пугливости:

- Память? Память - это верно, плохая… И речь… А вы бы спросили, почему это? Может, у него отец… потомственный алкоголик? Может, парень до полутора лет головку не держал, и все говорили, что не выживет? До сих пор во дворе доходягой дразнят!

Слезы сдавили ей горло, и она закрыла рот, устыдившись и испугавшись собственных слов.

- Извините. Не виноваты вы… И которая по русскому - тоже говорит: память… и по физике…

И Левикова вышла.

Молчание. Наташе показалось, что угрюмая работа мысли, которая читалась в глазах Мельникова, не приведет сейчас ни к чему хорошему. Поэтому с искусственной бодростью сказала:

- А я вот за этой партой сидела! …

Он озадаченно поглядел на стол, на нее…

- Извините меня, Наташа.

Он вышел из кабинета истории…

* * *

…и рванул дверь директорского кабинета.

Сыромятников, почему-то оказавшийся в приемной, шарахнулся от него.

Директор, Николай Борисович, собирался уходить. Он был уже в плаще и надевал шляпу, когда появился Мельников.

- Ты что хотел? - спросил директор, небрежно прибирая на своем столе.

- Уйти в отпуск. - Мельников опустился н стул.

- Что? - Николай Борисович тоже сел - просто от неожиданности. - Как в отпуск? Когда?

- Сейчас.

- В начале года? Да что с тобой? - Николая Борисовича даже развеселило такое чудачество.

- Я, видимо, нездоров…

- Печень? - сочувственно спросил директор.

- Печень не у меня. Это у географа, у Ивана Антоновича…

- Прости. А у тебя что?

- Да так…общее состояние…

- Понимаю. Головокружения, упадок сил? Понимаю…

- Могу я писать заявление?

- Илья, а ты не хитришь? Может, диссертацию надумал кончать? - прищурился Николай Борисович.

Мельников покрутил головой.

- Это уже история…

- А зря. Я даже хотел тебе подсказать: сейчас для твоей темы самое время!

- Прекрасный отзыв о научной работе… и могучий стимул для занятий ею, - скривился Мельников и, отойдя к окну, стал смотреть во двор. Николай Борисович не обиделся, лишь втянул в себя воздух, словно заряжаясь новой порцией терпения: он знал, с кем имеет дело.

- Слушай, ты витамин B-12 не пробовал? Инъекции в мягкое место? Знаешь, моей Галке исключительно помогло. И клюкву - повышает гемоглобин! И печенку - не магазинную, а с базара…

- Мне нужен отпуск. Недели на три, на месяц. За свой счет.

- Это не разговор, Илья Семеныч! Ты словно первый день в школе… Для отпуска в середине года требуется причина настолько серьезная, что не дай тебе бог…

Директор снял шляпу и говорил сурово и озабоченно.

- А если у меня как раз настолько? Кто это может установить?

- Медицина, конечно.

Мельников повернулся к окну. Ему видны белая стена и скат крыши другого этажа; там прыгала ворона с коркой в клюве, выискивала место для трапезы… Вот зазевалась на миг, и эту корку у нее утащили из-под носа раскричавшиеся на радостях воробьи.

- Мамаша как поживает?

- Спасибо. Кошечку ищет.

- Что?

- Кошку, говорю, хочет завести. Где их достают, на " Птичьем рынке"?

Директор пожал плечами и всмотрелся в заострившийся профиль Мельникова.

- Да-а… Вид у тебя, прямо скажем, для рекламы о вреде табака… - И, поглядывая на него испытующе, добавил тихо:

- А знаешь, я Таню встретил… Спрашивала о тебе. Она замужем и, судя по некоторым признакам, - удачно…

Мельников молчал.

- Слышишь, что говорю-то?

- Нет. Ты ведь меня не слышишь.

Николай Борисович помолчал и отвернулся от него. Они теперь - спинами друг к другу.

- А ты подумал, кем я тебя заменю? - рассердился Николай Борисович.

- Замени собой. Один факультет кончали.

Директор посмотрел на него саркастически.

- У меня же " эластичные взгляды", я легко перестраиваюсь, для меня " свежая газета - последнее слово науки" … Твои слова?

- Мои. - Мельников выдержал его взгляд.

- Видишь! А ты меня допускаешь преподавать, калечить юные души… Я, брат, не знал, куда прятаться от твоего благородного гнева, житья не было, - горько сказал Николай Борисович и продолжал серьезно, искренне: - Но я тебя всегда уважал и уважаю… Только любить тебя - трудно… Извини за прямоту. Да и сам ты мало ведь кого любил, а? Ты честность свою любил, холил ее, пылинки с нее сдувал…- как-то грустно закончил он.

- Ладно, не люби меня, но дай отпуск, - гнул свое Мельников.

- Не дам, - жестко отрезал директор. - На тахте - оно спокойней, конечно… И честность - под подушку, чтоб не запылилась!

- Про тахту - глупо: у меня бессонница. А что касается честности - да, она гигиены требует, ничего странного. Как зубы, скажем. Иначе - разрушается помаленьку и болит, ноет… Не ощущал?

- Что? Зубы-то? - запутался Николай Борисович. - Да нет, уже нет… Могу дать хорошего протезиста - надо?

- Ты подменил тему, Коля, - засмеялся Мельников. - Сплутовал!

- Слушай, отстань! Седой мужик, пора понимать: твоими принципами не пообедаешь, не поправишь здоровья, не согреешься…-

- Конечно. Это тебе - не шашлык, не витамин B-12, не грелка…

Мельников прошелся по кабинету, взял с полки какое-то пособие, полистал.

- Ты никогда не размышлял о великой роли бумаги?

- Бумаги?

- Да! Надо отдать ей должное: все выдерживает! Можно написать на ней: " На холмах Грузии лежит ночная мгла…", а можно - кляузу на соседа… Можно взять мою диссертацию, изъять один факт (один из ключевых, правда), изменить одну трактовочку - и действительно окажется, что для нее " самое время"! Да ведь противно… Души-то у нас не бумажные, Коля! И уж во всяком случае, у ребят не должны они стать бумажными! - грохотал Мельников. - Вот учебник этого года! Этого! …

Николай Борисович поднял на него унылые глаза:

- Да чего ты петушишься? Кто с тобой спорит?

- Никто. Все согласны. Благодать! …

* * *

Светлана Михайловна сидела в учительской одна, как всегда склонившись над ученическими работами. Тихо вошла Наташа, сунула классный журнал в отведенную ему щель фанерного шкафчика и присела на стул. Внимательно посмотрела на нее Светлана Михайловна. И сказала:

- Хочешь посмотреть, как меня сегодня порадовали? - Она перебросила на край стола листки сочинения… Наташа прочитала и не смогла удержать восхищенной улыбки:

- Интересно!

- Еще бы, - с печальной язвительностью кивнула Светлана Михайловна: она ждала такой реакции. - Куд