Изнасилование – это не «инстинкт. Изнасилование – это статья 131 ук РФ.

ГОЛОС

Два коротких крика среди и шум автомобильного двигателя - вот вся моя история, вот то последнее, что осталось от меня в мире. Быстрый взвизг шин - с этим звуком начала стираться моя жизнь. Три часа спустя от нее уже ничего не осталось.

В прошлой жизни меня звали Ия.

Я жила в спальном районе большого города и училась в выпускном классе гимназии с математическим уклоном. Цифры мне всегда нравились, с самого детства. Меня привлекало в них то, что всегда есть какая-то ясность, есть четкий ответ и алгоритм решения. Я хорошо умела просчитывать алгоритмы и запоминать решения. Зато не умела дружить, не умела нравиться другим людям - и когда меня не стало, этого почти никто не заметил.

Когда меня не стало, больше всех огорчился кот. Кота звали Бродский, это я дала ему такое имя, а честь моего любимого поэта Иосифа Бродского (а он, кажется, тоже очень любил кошек). Кот был сизого, дымчатого цвета, и глаза у него всегда будто лучились слабым зеленоватым свечением - такие инопланетные глаза. Бродскому я рассказывала обо всем, что меня радует и тревожит, и всегда было такое странное чувство, что он понимает все, что я говорю, даже лучше и глубже, чем я сама. Когда меня уничтожили, Бродский несколько дней ничего не ел и все время беспокойно метался по квартире, царапал стены. Мама чуть было не ударила его веником несколько раз (за стены), но он все равно продолжал. А потом он вдруг вообще почти перестал двигаться, целыми днями лежал в каком-нибудь темном углу, не подавая никаких признаков жизни. Он тосковал по мне.

Кстати, мне часто казалось, что Бродский (и поэт, и кот) - это самое лучшее, что у меня есть в жизни, которая, честно говоря, была не очень. Взять хотя бы мое имя - Ия. Жить в России с таким-то именем не так просто. Мама рассказывала мне, что это древнее имя, в переводе с греческого означающее " фиалка". Это, конечно, красиво, и я могла бы любить свое имя, если бы жила в Греции. Здесь же меня из-за него постоянно дразнили. И не только из-за него: предметом для насмешек становился мой маленький рост, проблемная кожа, отсутствие парня. Трудно сказать, что из этого списка меня огорчало сильнее всего. Каждый вечер я намазывала кожу лица специальными масками и кремами, но прыщи все равно не проходили. Я слышала, что они проходят с возрастом, но мне трудно было поверить, что однажды я стану обладательницей гладкой, чистой кожи. Да и когда это будет? В двадцать два, двадцать три года? Это же целая вечность. Быть красивой мне хотелось именно СЕЙЧАС, а не в мои туманные двадцать с чем-то лет.

Мама называла всех ребят, которые смеялись надо мной, " быдлом". Под категорию быдла у нее вообще попадало довольно много людей. В молодости она была певицей - окончила музыкальную академию и подрабатывала по ресторанам, время от времени проходя разные прослушивания, уверенная в том, что однажды ее талант будет замечен. Потом она встретила моего папу, тоже музыканта. Он играл в небольшой группе - я слышала их песни, они все звучали печально и как-то надрывно. Папу я никогда не видела. По рассказам мамы, он действительно был очень печальным человеком с внутренним надрывом, и когда она забеременела, он сорвался в какой-то город на юге страны, движимый, очевидно, своей тоской перед лицом зарождения новой жизни. Она показывала мне фотографию - на ней мама стоит вся такая красивая, в свободном темно-красном платье до колена, и широко улыбается, а рядом стоит мужчина, высокий и худощавый, красивый такой дикой, почти цыганской красотой, и обнимает ее за талию. На плече у него висит гитара. Таким я всегда и представляла отца - с блуждающей улыбкой и гитарой за плечом.

К слову, мне кажется, что мама назвала меня таким странным редким именем, потому что саму ее звали очень просто - Лиза. Как-то я случайно нашла ее дневник (да, моя мама вела дневник) - она писала о себе в третьем лице и называла себя " Лисбет". Мне это показалось нелепым и смешным; хотя еще мне стало немного жалко ее - до какой степени нужно чувствовать себя неуютно в своей жизни, чтобы даже называть себя чужим именем. Мамин дневник не очень заинтересовал меня - писала она, в основном, про мужчин. Сколько себя помню, она всегда упорно искала себе спутника жизни, но спутник никак не находился, зато в ее жизни постоянно появлялись " временные пассажиры" - мужчины, которые задерживались рядом не дольше, чем на полгода. Каждый раз, когда очередной мужчина исчезал, мама становилась грустной и молчаливой, а в нашем мусорном ведре появлялись пустые бутылки из-под красного вина. Через некоторое время она, конечно, приходила в себя, снова начинала носить туфли на каблуках и платья, подчёркивающие ее фигуру, старательно оберегаемую от возрастных изменений.

И из-за этого мне тоже было ее жаль. Я понимала, каково это - быть одинокой. Я знала, как хочется иногда среди ночи с кем-то поговорить, обнять покрепче. Знала, как пусто себя чувствуешь, когда некому рассказать про страшный сон или посоветовать классный фильм.

В школе я ни с кем не дружила. Мне там нравился один парень из параллельного класса, у него были такие ясные голубые глаза, и он тоже хорошо разбирался в цифрах. Но у нас с ним не было ничего общего - он любил пиво, шутки из интернета, которых я не понимала, и девушек модельной внешности, к каковым я не относилась. Я даже не знала, о чем можно было бы с ним поговорить.

И был еще один парень, я гуляла с ним несколько раз, хотя, честно говоря, мне было с ним скучно. Но я надеялась, что со временем я как-то привыкну к нему и смогу ну вроде как с ним ВСТРЕЧАТЬСЯ. Что именно скрывается за этим словом, я себе слабо представляла, но мне отчаянно хотелось быть ближе к своим сверстникам, быть более похожей на них. Однажды тот парень поцеловал меня - поцелуй был мокрым, торопливым, мне совсем не понравилось. А потом я подумала, что если буду с ним ВСТРЕЧАТЬСЯ, то такие поцелуи терпеть придется регулярно, и не только их (я не имею ввиду секс, но тем не менее). Эта мысль вызвала во мне такое отвращение, что больше я никогда с ним не гуляла.

Больше всего я общалась с одной девушкой из Одессы. Мы переписывались с ней в социальной сети (кстати, там я себе поставила ненастоящее имя, там меня зовут Полина Литвиненко, и хотя бы там я избавлена от маминой оригинальности). Каждый день мы переписывались о разных мелочах, но о серьезных вещах - никогда. Под серьезными вещами я подразумеваю, например, одиночество. Хотя про одиночество было, наверное, и так понятно - люди, которые безвылазно сидят в сети, почти наверняка одиноки. Когда я перестала бывать онлайн, та девушка не придала этому значения. В этом суть такого общения - в сети у тебя может быть хоть триста " друзей", и при это тебя ни капли не волнует, если вместо трех сотен вдруг станет двести девяносто девять.

В своей старой жизни я боялась совершенно глупых вещей. Выпускных экзаменов, к примеру. Мне казалось, что от моих результатов так много зависит. Меня пугало, что я никогда не влюблюсь, никогда не найду друзей, меня даже пугало, что моя кожа навсегда останется такой ужасной (даже пара лет тогда для меня воспринималась как " навсегда"). Я не знала, чего мне ДЕЙСТВИТЕЛЬНО нужно бояться.

³ ³ ³

Это была пятница в самом начале весны. Я возвращалась из бассейна, и до дома мне оставалось идти минут пять. Было еще рано, даже не стемнело до конца, но улицы почему-то практически опустели. Я ощущала приятную усталость в мышцах после плавания и шла довольно медленно. В тот день я оделась в теплые штаны, мешковатую куртку и темно-зеленую шапку, которую мама считала нелепой. Этой шапке предстояло остаться среди палой листвы в лесополосе - кусочек шерсти среди сломанных веток и полугнилых листьев будет лежать там, как скромное напоминание о случившемся, пока сам не сгниет.

А еще у меня в тот день сломались наушники. Ненавижу ходить без них - город звучит так скучно и тошно. И потому я все услышала - шелест асфальта под колесами машины, щелчок, с которым открывалась дверца, быстрые шаги. Только я не подумала, что эти звуки имели отношение ко мне. Даже когда чья-то рука грубо схватила меня за плечо - не подумала. Проскочила мысль - наверное, кто-то обознался. Я обернулась, увидела, что держит меня мужчина, но рассмотреть его не успела - он с размаху ударил меня по лицу, и через несколько секунд я уже оказалась в машине, где сидели еще двое мужчин. За эти несколько мгновений я успела увидеть женщину, стоящую на тротуаре. Она была одета в старое, грязно-серое пальто, в руках держала неприметную черную сумку; она смотрела на меня своими усталыми, безразличными глазами. Просто смотрела. Не закричала, не дернулась, чтобы помочь. Просто стояла и смотрела. Именно тогда, когда я заметила этот ее взгляд, меня и охватил животный, неконтролируемый ужас.

С того момента, когда я оказалась внутри машины, пропитанной запахом сигаретного дыма и освежителя воздуха для автомобилей, вся моя жизнь начала стремительно меркнуть. Все, что я любила, чего боялась, что знала о себе - все меркло и стиралось с каждым вдохом. Мужчины молчали. Я тоже - тот, который схватил меня, всю дорогу зажимал мне рот рукой. Он прижимал свою ладонь в моему лицу так сильно, что мне было больно и трудно дышать. Я попыталась отпихнуть его тело ногой, но он еще раз ударил меня по лицу. Я поняла, что если последует третий удар, то я потеряю сознание. Казалось, что нужно непременно оставаться в сознании. Казалось, что обязательно должна представиться возможность сбежать.

Через какое-то время машина остановилась. Меня вытащили из нее. Мы находились где-то в пригородной лесополосе, среди тоненьких, больных деревьев.

Мужчина, который сидел за рулем, подошел ко мне и прижал свои губы к моим. От него пахло спиртом и еще чем-то сладковатым, очень неприятно. Он протолкнул язык мне в рот и очень больно сжал мне запястья. Я ощутила, как к горлу подкатила тошнота.

Вырвало меня позже, когда я уже лежала на земле. На мне практически не осталось одежды, и острые веточки больно впивались в кожу, особенно на спине. Болели ребра - по ним несколько раз ударили ногой. Там, на пахнущей сыростью землей, умерла Ия Гоффман. Умерли ее воспоминания, ее мечты, страхи, ее глаза; в конце концов умерла даже ее боль, и на земле осталось только тело, разрываемое конвульсиями их звериных толчков. Тело оказалось сильнее, чем можно было предположить. Когда звери насытились, тело сумело подняться и начало неловкими судорожными движениями натягивать на себя одежду. А они молча смотрели на это. Или просто тело лишилось способности воспринимать звуки - для него не существовало шума деревьев, шороха листьев на земле, человеческих голосов.

Потом они снова забросили тело в машину и подвезли к черте города, где оставили на обочине пустынной дороги. И уехали. Тело посмотрело на свои наручные часы и на удивление быстро посчитало - прошло три часа.

А затем тело пошло вперед. Дрожащая, ноющая болью плоть перемещала себя в пространстве. Тело не думало, не анализировало, не чувствовало. Оно знало только одну вещь - нужно добраться до такого места, где будет тепло и тихо, где можно забиться в темный уголок.

Как-то случайно в мозгу у тела возник просвет - дом, это место называется " дом". И моментальная ассоциация: дом - мама - я. " Я" прорезало сознание вместе с другими выпавшими словами - мой, меня, со мной. Стало больно. Тело снова стало мной.

" До дома еще так далеко идти я приду совсем поздно у меня одежда испачкалась и порвалась как я объясню все это маме она будет спрашивать она разозлится что мне придумать я не умею врать нельзя плакать при ней нельзя ничего говорить она так расстроится надо придумать что-то правдоподобное ".

" как мне холодно ребра так болят а вдруг у меня что-то сломано нет если бы было сломано я бы не смогла идти холодно я не чувствую рук почему между ног мокро что-то течет это что кровь господи как я отстираю столько крови от брюк мама заметит ".

" кажется я никогда не дойду сколько же еще жарко внутри все горит а вдруг у них был СПИД а вдруг я забеременею что тогда делать больно хочу спать хочу лечь прямо тут под деревом ".

" дом неужели это дом в котором я живу не могу вспомнить свой адрес но это точно должен быть мой дом да вот мое окно в квартире не горит свет мама наверное уже легла тихо надо очень тихи открыть дверь ".

" маминых ключей нет она не дома наверное она сегодня пошла к своему другу точно завтра же выходной вот на столе она оставила для меня ужин значит она не увидит меня я сейчас посплю а потом что-то придумаю уберу все она ничего не узнает ".

" спать спать спать ".

³ ³ ³

Когда я проснулась, мамы снова не было дома. Я собрала все свои вещи, кроме спортивной сумки и куртки, запихнула их в черный мусорный пакет и выбросила. Потом долго-долго стояла под душем. Сначала горячая вода причиняла мне боль, потому что вся кожа была в царапинах, потом боль прошла. Несколько раз я выключала воду, подносила к носу свои руки, и мне казалось, что они по-прежнему пахнут ТЕМИ МУЖЧИНАМИ, и тогда я снова открывала кран.

Я знала, что мне никогда не отмыться от того, что осталось внутри меня. Еще я точно знала, что я теперь мертвая. То есть я хожу, дышу, сплю - но я не живу. Мне было странно, что мою смерть заметил один только Бродский. Так, совсем чуть-чуть было странно, потому что, по большей части, никаких чувств я не испытывала. Мама решила, что у меня начался отсроченный кризис подросткового возраста (она читала про такое в какой-то книжке по психологии); у нее как раз в это время начинались новые отношения (" многообещающие, мужчина солидный"), и на меня она обращала еще меньше внимания, чем обычно. Я не обижалась. Мне так было лучше. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, что произошло нечто нехорошее.

Мысль о том, что можно было бы обратиться в полицию, что НУЖНО было пойти в больницу, чтобы мне там все обработали и проверили на инфекции, пришла гораздо позже, месяца три спустя. До этого я даже не задумывалась о возможности наказания ТЕХ МУЖЧИН. Впрочем, потом, когда задумалась, то решила - их все равно бы не нашли. Я не запомнила ни номера машины, ни их внешности. Я запомнила только нечеловеческую боль, тошноту и теплую вязкую жидкость на моем животе. По таким вещам никого нельзя поймать.

Первые три дня я большую часть времени просто лежала в постели с ноутбуком на коленях. В социальные сети я не заходила, просто включала музыку и пялилась в монитор. Закрывать глаза было неприятно - сразу в голове возникала картинка, тонкие ветви деревьев и стремительно темнеющее небо (это то, что я видела, пока лежала на спине). Поэтому я смотрела в монитор или в стену. Лучше было смотреть в стену, потому что монитор отражал мое лицо (хоть и мутно). Иногда я все же заставляла себя смотреть на свое лицо (не знаю, зачем), но это было неприятно, хотелось взять такую металлическую щетку для посуды и содрать кожу (туда тоже попадала вязкая теплая жидкость).

Во вторник я пошла в школу. И в среду. И в каждый следующий учебный день. Я стала садиться на задние парты. Если меня спрашивали на уроке - отвечала вяло и слабо. Одна учительница пошутила над моей растерянностью, сказав, что я влюбилась. А я тогда удивилась, почему я не расплакалась и не выбежала из класса от этой шутки, ведь именно такая реакция была бы нормальнее всего. Так, чуть-чуть удивилась.

Я стала проваливаться на алгебре, не могла решить даже простые уравнения. Я просто перестала понимать, как это все работает. Мой мозг, который раньше молниеносны высчитывал алгоритмы, находил и удерживал в памяти многоступенчатые решения, теперь просто отказывался разобраться с элементарным примером. Цифры плыли и танцевали перед глазами, превращаясь в бессмысленный узор. Цифры стали ложью. Я открыла свою тетрадь для дополнительных занятий, и уравнения, написанные там, показались мне просто набором знаков. Я не могла ухватить взглядом даже исходные данные, саму задачу; ее решение и вовсе казалось мне скоплением наугад поставленных символов. Девушка, которая понимала все это и могла решать задачи такой сложности, умерла. Вместо нее была я, и я этого не умела.

И всем, по сути, было плевать. Та девушка училась хорошо и много чего знала, а я едва могла связать пару слов. И у меня всего лишь раза два спросили, не заболела ли я. Все. Никакой тревоги, никакой заботы. Просто " ты плохо себя чувствуешь? ". Весь мир превратился для меня в гротескного брата-близнеца той женщины, которая стояла в тот день на тротуаре и смотрела, как меня волокут к машине.

Государственные экзамены я все-таки не завалила, хотя мои баллы никак не позволяли поступить на бюджетное отделение хоть в какой-нибудь ВУЗ. Ия, которая умерла, была бы в ужасе от таких результатов - она хотела изучать точные науки, стать ученой. Новая Ия отнеслась к этому равнодушно.

На выпускной вечер я не пошла. Этому тоже никто не удивился, потому как особо общительной я никогда не была. Я пришла в школу на следующий день и забрала свой аттестат. Вышла на улицу, сжимая в руке эту бумажку в твердой синей обложке. Зашла в магазин (тот, который стоял напротив школы, на переменах туда часто бегали мои одноклассники, чтобы купить колы или шоколада, а я не бегала, потому что мама давала мне мало карманных денег, и я их все тратила на книги) и купила мороженое. Шоколадное эскимо. В шоколадной глазури. И еще внутри там было что-то типа шоколадного сиропа. Я успела съесть половину, а потом заметила, что мороженое, быстро тающее на солнце, течет у меня по руке. Я сидела на скамейке и смотрела, как глянцево-коричневая субстанция медленно ползет вниз по запястью. Я была мертва уже почти четыре месяца.

³ ³ ³

Только летом я начала мысленно называть произошедшее со мной не " ЭТО", а " изнасилование ". Изнасилование - это длинное, заостренное на каждом слоге слово вспыхивало в моем сознании десятки, сотни раз за день. Теперь я думала не " когда со мной произошло ЭТО", а " когда меня изнасиловали".

Я начала искать информацию. Я скачивала книги по психологии и узнавала оттуда про стадии переживания депрессии, про возможные эмоциональные реакции жертв сексуального насилия и про пути их реабилитации. Я узнала, что апатия и " эмоциональная тупость" (судя по описанию, именно это у меня и было) - это нормальные реакции. Правда, еще я узнала, что они не должны длиться так долго - затем следует стадия " отреагирования". Как я поняла, это когда человек плачет, испытывает сильную душевную боль, короче - переживает все те чувства, которые до этого были у него заморожены и забальзамированы. У меня такого не наступило.

Я прочитала, что жертвам насилия необходимо (обязательно) кому-то рассказать о том, что с ними произошло, поделиться с подругами, например. В идеале - еще и обратиться к психологу. Подруг у меня не было. И не было денег на психолога. Да мне и не хотелось к нему идти (в более продвинутых книжках еще были описаны психологические техники работы с жертвами насилия, и все они показались мне полной туфтой). Но все же эта идея - поделиться с другими людьми - показалась мне не такой уж плохой. Так я начала посещать форумы и группы в социальной сети, созданные специально для женщин, пострадавших от сексуального насилия.

Я часами напролет читала то, что писали о себе другие женщины. Сотни историй - их насиловали мужья, отцы, начальники, любовники, незнакомцы; им приставляли нож к горлу, им угрожали расправой, угрожали их детям и престарелым матерям; их заставляли заниматься сексом, когда они не хотели, или таким видом секса, который им не нравился, мотивируя это фразой " если любишь - не откажешь". Эти женщины были разных возрастов, разных профессий; разбросанные по всей стране, они были объединены одним общим фактором - все они пережили боль и унижение от руки мужчины. Как правило, на этих форумах женщина создавала запись со своей историей, и в комментариях ей писали слова сочувствия, или выражали уважение к ее силе духа, или после слов " это так похоже на то, что было со мной" рассказывали про себя. Истории излагались по-разному. Некоторые явно были написаны почти в истерике; другие изложены ровным, складным языком (как правило, в таких случаях речь шла об относительно давних событиях); некоторые женщины даже рассказывали о том, как обрели всякие новые смыслы в жизни, как снова научились радоваться и влюбляться. Тяжелее всего было читать спокойные, не истеричные сообщения, пронизанные отвращением к жизни и желанием умереть; кто-то так прямо и писал - я хочу покончить с собой. Это не было попытками привлечь к себе внимание, и даже не было призывами о помощи. Люди просто сообщали - я хочу покончить с собой - как другие сообщают - я хочу уйти домой пораньше - или - я хочу выпить воды. От таких записей у меня внутри всегда что-то проваливалось, и я надолго " зависала" - смотрела прямо перед собой, пытаясь понять, ХОЧУ ЛИ Я УМЕРЕТЬ.

Нет, умереть я не хотела. Зачем, если я и так не чувствовала себя живой? Возможно, я хотела бы умереть ДО ТОГО, как меня изнасиловали. Огромное число этих историй и статистика изнасилований по стране и миру привели меня к ощущению, что рано или поздно меня бы это коснулось. Не обязательно в такой тяжелой форме, но все равно коснулось бы. А я не хотела, чтобы это меня касалось. Никак и никогда. Но теперь было уже поздно.

Несколько раз я оставляла комментарии. Весьма тупые, наверное, комментарии. Типа " держитесь, вы очень сильная" или " в моем случае их тоже было трое". Не знаю, помогали ли кому-то такие фразы, но ничего большего мне не приходило на ум. Потом я решила наконец сама написать пост, рассказать о себе.

Это оказалось труднее, чем я себе представляла. За все эти месяцы я успела в голове прокрутить свою историю не меньше миллиона раз, но когда я нажала на окошко " создать новый пост", то все слова будто растворились в глухом молчании моей комнаты. Я не знала, как начать свой рассказ. Написать, сколько мне лет? Или сколько времени прошло со дня изнасилования? Или указать количество насильников? Правильного ответа не существовало. Я просидела так до самого вечера, постукивая пальцами по клавиатуре, набирая и стирая слова и предложения. Впервые я осознала масштаб пустоты, поселившейся во мне. Мое имя, как и местоимение " я" стали просто социальными ярлыками, просто издержками необходимости поддерживать минимальный контакт с внешним миром. Для меня за этими словами не стояло ничего, никакого смысла и содержания. Единственное, что я знала о себе - это, например, хочу ли в туалет, нужно ли мне еще поспать, голодна ли я (потом я перестала распознавать и это). Больше написать о себе я не пыталась.

Форумы потерпевших - не единственный источник неформальной информации о насилии, который можно найти в интернете. Часто я натыкалась на новостные сообщения об изнасиловании, и все они сами по себе вселяли ужас и отвращение; но все-таки еще больше пугали комментарии пользователей. Огромное количество людей оставляли комментарии типа " сама напросилась", " заслужила", " нечего было ночью в шортах гулять" и так далее. Изнасилованных девушек, девочек и женщин называли шлюхами и тварями, некоторые находили случаи группового изнасилования отличным поводом для шуток. И такие мерзкие комментарии оставляли сами женщины тоже. Я не могла понять, почему люди говорят такое. Самих насильников я мысленно относила к " недолюдям", к подобиям тупых зверей. Но к кому отнести всех этих людей, не совершающих физического насилия, но говорящих такие ужасные вещи? Я не знала. Иногда за волной таких тошнотворных комментариев я видела ответ какой-нибудь девушки, звучащий примерно как " мне страшно жить в таком мерзком мире, я не хочу жить среди таких людей". Иногда я сама оставляла подобные комментарии.

Мне хотелось закричать в лицо этим умникам, заявляющим " если она надела юбку такой длины, то она сама спровоцировала изнасилование", и утверждающим, что вина за изнасилование женщины в состоянии опьянения лежит на ней самой, - хотелось закричать им " Я БЫЛА ОДЕТА В СПОРТИВНУЮ ПРОСТОРНУЮ ОДЕЖДУ Я БЫЛА ТРЕЗВА МНЕ БЫЛО ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ И ОНИ ВСЕ РАВНО СДЕЛАЛИ ЭТО СО МНОЙ".

³ ³ ³

Эмоции по-настоящему появились во мне в конце августа. С сентября я должна была начать учебу в индустриальном колледже (это самое дешевое учебное заведение, и мама могла оплатить часть стоимости обучения из своих сбережений), и в тот день я просматривала страницу колледжа в интернете. Мне нужно было изучить его структуру, расписание занятий, преподавательский состав - тогда это место будет уже не таким незнакомым, а значит - более безопасным. Вдруг на меня накатила тревога, почти паника - что я буду делать там, среди множества незнакомых людей, часть которых вполне может принадлежать к тем психопатам, оставляющим гадостные комментарии в интернете? За летние месяцы я так привыкла быть почти все время в одиночестве, что теперь неизбежное общество людей приводило меня в оцепенение.

Я не знала, что делать со своей тревогой. В итоге я сделала первое, что пришло на ум - купила большое ведерко мороженого, банку шоколадной пасты и коробку ореховых конфет, и съела все это за рекордно короткое время. Я забрасывала в себя еду лихорадочно, как в агонии, словно это последний прием пищи в моей жизни. Внутри меня зудело какое-то острое, тревожащее чувство, и мне отчаянно хотелось, чтобы вся эта кондитерская тяжесть придавила его собой, расплющила, заставила замолкнуть высокий звон натянутой струны, который издавало это смутное чувство. Отчасти у меня получилось - мне стало так физически плохо, что я забыла о своей тревоге. Стало очень трудно дышать, все тело будто бы раздулось, и минут через десять меня вырвало сладкой кашицей. На следующий день болел живот, но той тревоги не было. Была только опустошенность. Я решила, что вся эта штука с едой была ужасно глупой и постыдной, и что больше этого не повторится. Потом это повторилось десятки раз. Я пихала в себя еду каждый раз, когда начинала чувствовать хоть что-то - страх, печаль, сомнение, злость. Я ела до боли в желудке, до затрудненного дыхания, а потом вызывала рвоту. После того, как я в конвульсиях извергала из себя только что проглоченные шоколадки, пирожные и куски пиццы, меня накрывало состояние сильной усталости и опустошенности. Чаще всего я потом сразу ложилась спать. Теперь я уже не могла определить, голодна ли я, или же я тянусь к еде, потому что мне нужно заесть какие-то чувства. Я начала набирать вес. Мама сказала, что мне нельзя полнеть, потому что у меня маленький рост, и я буду выглядеть нелепо. Я пожала плечами. Мне было искренне плевать на то, сколько я вешу и какой размер джинсов ношу. Конечно, не из-за безусловного принятия своего тела, а из полного безразличия к себе в целом. Наверное, если бы у меня вдруг вырос хвост или отнялась рука, это бы не вызвало никакой эмоциональной реакции с моей стороны.

³ ³ ³

В новогоднюю ночь я впервые напилась. В квартире я была одна - мама отмечала праздник со своим " любимым мужчиной". Так она всегда его называла в разговорах со мной, хотя вообще у " любимого мужчины" имелось имя. Она говорила, что он, возможно, вот-вот сделает ей предложение. Что на этот раз все серьезно. " Уж с ЭТИМ человеком все точно будет иначе". Меня от таких разговоров просто мутило.

Как бы там ни было, я осталась одна и купила бутылку вина. Я боялась сама открывать шампанское из-за того, что пробка так резко вылетает, и даже трудно угадать, куда она попадет, вот поэтому и выбрала вино. В ту ночь я открыла для себя, что вино может дать чувство безразличия (не такого мертвого безразличия, которое я и так почти всегда испытывала, и другого, приятного и легкого), что от него забавно кружится голова. А еще после вина быстро засыпаешь, просто проваливаешься в тепло кровати, и не видишь снов. Не видеть сны мне понравилось. Не понравилась сильная жажда наутро, и головная боль - тоже. Но мне это показалось адекватной " ценой" за ночные ощущения.

Так я начала пить. Теперь я гораздо реже объедалась до дурноты. Еда казалась слишком слабым способом бегства после того, как я попробовала выпивку. Почти каждый вечер я выпивала - когда банку пива, когда пару стаканов вина, или целую бутылку, или вообще какой-нибудь дешевый джин. Желудок болел почти постоянно, но я научилась игнорировать телесные ощущения.

Мир словно сужался на моих глазах. Весь день я думала лишь о том, как дотянуть до вечера, чтобы выпить и провалиться в свинцовый сон. Утром вставала, потная и мучимая жаждой, приводила себя в относительный порядок и снова начинала ждать вечера. Дни были слишком похожи один на другой. Мое существование превратилось в прочный замкнутый круг. Даже нет, не круг - кружок размером с монетку.

³ ³ ³

Той зимой долго не было снега. Его не было даже на Новый год - интернет, конечно, заполонили тупыми шутками на этот счет. Мне все казалось таким странным - голые ветви деревьев, голый асфальт, пронизывающий ветер, под которым сам себя чувствуешь голым, как бы тепло не оделся.

Мне нравилось, что зимой рано темнеет. Я никуда не выходила в темное время суток, а просто садилась на балконе с смотрела в окно. Район был не особо оживленным, и за час по моему двору могло проехать всего лишь машины три-четыре. У меня возникало чувство, что весь мир заснул, что все остановилось. Я представляла, как с наступлением темноты все буквально замирает - руки, занесенные для удара, рыдания, приставленные к виску пистолеты. Как в детской игре - море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три - фигура мира, который я ненавижу, - замри!

Я почти всегда ходила без перчаток. Мне нравилось, когда руки замерзали так сильно, что переставали ощущаться. Мне нравилось отторгать тело. Нравилось цепенеть. Наверное, это нормально для мертвого человека, который оказался внутри живой плоти.

Снег пошел шестнадцатого января. Рано утром. Я брела в колледж. Мой путь лежал через парк, там я всегда замедляла шаг. Деревья, узкие дорожки из гравия и обнаженная земля - парк выглядел в точности так, как я себя чувствовала. Я подняла лицо к небу за пару секунд то того, как первые снежинки приблизились к верхним веткам деревьев. Впервые в жизни я увидела снег до того, как он упал на землю. А потом я его ПОЧУВСТВОВАЛА. Почувствовала, как колкие снежинки бьются о мое лицо, о мои руки. Я подняла ладони к глазам - это МОИ руки. Моя кожа, мои ощущения. Я рывком сорвала с себя шарф и прижала ледяные ладони к шее. Я чувствовала.

Снега становилось все больше и больше. Я сняла шапку, чтобы мои волосы намокли. Странно, но холодно мне не было. Я не цепенела. Я ощущала, как внутри моего тела бежит кровь. Мне вдруг стало очень больно, и я заплакала. Я плакала, как маленькая девочка - безутешно и громко. Мне было больно из-за того, что со мной случилось. Из-за того, что такое случается со многими. Где-то - прямо сейчас. И будет случаться. Я плакала и плакала, а боль, сначала вспыхнувшая в груди, распространялась по всему телу. Она была похожа на разлетающиеся на безумной скорости золотые искры. Я разлеталась на тысячи сияющих осколков. Наверное, с такой болью рождается человек.

Не знаю, сколько это продолжалось. В какой-то момент просто не осталось сил. Закончились слезы. Я вытерла лицо шарфом (совершенно бесполезное, кстати, действие, потому что он был весь в снегу) и пошла в другую сторону.

Впервые ощущение того, что на самом деле я мертва, показалось мне не естественным и единственно возможным, а болезненным, чуждым. Оно мешало мне. Смерть была просто болезнью. Правда, лекарства я не знала.

Падающий с неба снег перевернул во мне все. Но очень быстро все вернулось на свои места. Я не смогла даже донести это чувство до дома - когда я вошла в свою комнату, я уже снова была ходячим трупом.

³ ³ ³

В феврале я увидела в метро Рысь. Конечно, на самом деле ее так не звали, я не знала ее имени, но почему-то при взгляде на нее у меня сразу возникла ассоциация с большой дикой кошкой, сильной и красивой. У нее были прозрачные глаза и короткие, пшеничного цвета, волосы. Я вообще обычно не особо обращаю внимание на людей в метро, потому что большинство лиц мне неприятно, но ее мой взгляд сразу выхватил из толпы. А все из-за плаката, приколотого к ее сумке. Наверное, плакат - это громко сказано, это была картинка, распечатанная на листе бумаги формата А4:

Я сначала увидела плакат, потом подняла глаза на саму девушку, и сразу дала ей прозвище - Рысь. Внутри меня снова вспыхнула та же боль, что и месяц назад во время снегопада. Конечно, я много раз видела похожие плакаты в интернете, видела фотографии женщин-активисток; но тогда, в метро, в лице Рыси до меня ожили и материализовались все эти женщины, все истории, которые я читала на форумах, всполыхнули в ее глазах, вырвавшись из виртуального мира.

Мы с Рысью вместе проехали три станции метро (вообще-то мне нужно было выходить на одну станцию раньше, но я никак не могла оторвать взгляда от нее). Перед тем, как выйти из вагона на своей станции, она заметила, что я смотрю на ее плакат, и улыбнулась мне. Улыбка у нее была смелая и немного смущенная одновременно. Я тоже улыбнулась. Меня звали Ия Гоффман, и я улыбалась февральским днем в вагоне метро.

³ ³ ³

Всю следующую неделю я ежедневно вспоминала Рысь. По сути, она ведь сделала очень простую вещь - прицепила к сумке листок бумаги, и все. Она не поднимала восстаний, не поджигала здания судов, в которых оправдывают насильников. Но даже такой простой шаг казался мне неимоверно смелым и, главное, полезным. Сначала я сопротивлялась этой идее, говорила себе, что хождение по городу с каким-то плакатом ничего не изменит. Потом я вспомнила собственную улыбку в метро - да, такие меры не способны привести к глобальным изменениям и решить проблему насилия во всем обществе, но если они помогают хотя бы паре человек почувствовать себя лучше, почувствовать себя не в одиночестве - то как можно назвать их бесполезными?

Я тоже могла внести свой вклад. Рысь словно бы передала мне что-то своей улыбкой, и теперь я чувствовала необходимость продолжить эту эстафету. Мне нужен был собственный тихий пикет.

Я купила пачку белой бумаги, набор гуаши и большую кисточку. На листах я сделала такие надписи:

ИЗНАСИЛОВАНИЕ – ЭТО НЕ «ИНСТИНКТ. ИЗНАСИЛОВАНИЕ – ЭТО СТАТЬЯ 131 УК РФ.