Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Что ни говори, народ вечно заморачивается на смерть. 2 страница






Пока Моррисон разглядывал человека, который опередил его и с идеей найти укрытие, и с практическим осуществлением оной идеи, мужик в чёрной шляпе достал из кармана серебряную флягу и приложился к ней долгим глотком. Потом вернул флягу на место и почти тут же зашёлся в кошмарном кашле. Достал из другого кармана белый кружевной платок и приложил его ко рту. Когда приступ кашля прошёл и мужик убрал платок, Джим заметил, даже с такого немалого расстояния, что на ослепительно белой ткани остались алые подтёки свежей крови.

Дядька казался смутно знакомым, хотя Джим, понятное дело, не помнил ни как его звать, ни где он мог его видеть. Уже одно то, что кто-то в загробном мире страдал от чахотки – болезни не только сугубо земной, но ещё и считающейся классическим недугом викторианской эпохи, – было само по себе удивительно, однако и изысканный стиль этого мужика выбивался из общей стилистики оргии. Все остальные персонажи были либо совсем уже первобытными, либо являли собой стилизацию под Ветхий Завет, этот же товарищ был явно из девятнадцатого века. Причём там у себя, в девятнадцатом веке, он явно был щёголем, о чём свидетельствовали и фасон его чёрного бархатного сюртука, и парчовый жилет, и старомодные кавалерийские сапоги чуть ли не до середины бедра. Поля его мягкой шляпы с одной стороны были загнуты вниз, в этакой намеренно фатоватой манере. Моррисон подумал, что этот дядька являет собой идеальное сочетание, в пропорции один к одному, стрелка с Дикого Запада и утончённого прерафаэлита, распутника и эстета. Джим понятия не имел, откуда всплыли прерафаэлиты и Дикий Запад, но его очень порадовало, что база историка – культурологических данных у него в голове ещё хоть как-то работает.

Погружённый в раздумья, Джим даже не сразу заметил, что его рьяно ласкает какой-то голый и до неприличия тучный гермафродит, который что-то ему говорил на своём бессвязном наречии, при этом ещё шепелявя с присвистом и брызгая слюной. Джим решил: с него хватит. Как говорится, хорошего понемножку. Он увернулся от влажных и жадных ладоней своего жирного обожателя сомнительной внешности и полез вверх по подобию тропинки к углублению в скале, занятому знакомым незнакомцем в чёрном бархатном сюртуке и широкополой шляпе. Углубление было вполне просторным, там хватило бы места трём или даже четырём взрослым мужчинам. Джим рассудил так: самое худшее, что этот мужик может сделать, наорать на меня, чтобы я уходил. Уже приближаясь, он окликнул незнакомца. Просто из вежливости. Пусть даже дядька его не поймёт.

– Не возражаете, если я к вам присоседюсь?

Незнакомец в бархатном сюртуке сдвинул шляпу на затылок, открывая лицо: болезненно бледная кожа, чёрные висячие усы, жёсткие голубые глаза и взгляд человека, которого очень легко вывести из себя. К удивлению Джима, дядька ответил ему не только по-английски, но и в той обманчиво вялой, протяжной манере, зародившейся на Старом Юге ещё до гражданской войны, – на том самом Юге, о котором столько всего придумано и который сам большей частью придуман.

– Смею ли предположить, молодой человек, что вам нужны мир и покой, а не утехи гомосексуального свойства?

Джим застыл на середине пути между нишей и оргией. Несмотря на медлительность речи, манеры этого незнакомца явно указывали на то, что с ним шутки плохи.

– Мне определённо нужен покой.

Незнакомец пожал плечами:

– В таком случае поднимайтесь сюда, молодой человек.

Когда Джим выбрался на приступочку перед нишей в скале, незнакомец взглянул на него вопросительно:

– Вижу, сэр, вы меня совсем не помните?

Джим тут же подстроился под своеобразную манеру речи своего собеседника:

– Боюсь, сэр, не помню.

Незнакомец опасно прищурился:

– Если учесть обстоятельства нашей последней встречи, ваша забывчивость очень меня удивляет.

Джим поспешил объяснить:

– Я имел и виду, что вообще ничего не помню. Я даже не знаю, как я тут очутился. И что было раньше, не знаю. Не помню.

Мужик, похоже, удовольствовался объяснением, по крайней мере на данный момент.

– Это досадно.

Джим тоже уселся на камень, на расстоянии двух шагов от своего соседа, как бы давая понять, что он не намерен вторгаться в его личное пространство. Дядька, похоже, это оценил, но и принял как должное – видимо, он привык общаться с людьми учтивыми и привык, что его уважают.

– По крайней мере мы с вами – не эти разнузданные порождения явно больного воображения того затейника, кто все это устроил. Что не может не радовать.

– А почему вы так а этом уверены?

– Если б мы были придуманными персонажами, мы бы здесь не сидели. В качестве сторонних наблюдателей. Мы бы резвились внизу, в грязи – как эти свежеизмышленные поросята. Если слегка перефразировать Декарта: мы наблюдаем, следовательно, существуем.

Джим растерялся – последняя фраза его скосила. Ничего подобного он не ожидал. Незнакомец, похоже, высказал всё, что хотел, и не стремился к продолжению беседы, так что какое-то время они просто сидели молча, наблюдая за вакханалией, что бесновалась внизу. Наконец Джим не выдержал. Больше не в силах сдерживать любопытства, он решился узнать, что это за человек, который кажется ему знакомым, и действительно вроде знакомый, и всё же которого он абсолютно не помнит.

– Боюсь, сэр, у вас передо мной преимущество.

На этот раз незнакомец не приподнял паты своей шляпы.

– Да неужели?

– Конечно. Похоже, вы знаете, кто я, тогда как к не могу вспомнить ни вашего имени, ни где мы с вами встречались. На самом деле я был бы вам очень признателен, если бы вы рассказали мне, кто я. Потому что сам я не помню.

Незнакомец коротко хохотнул и тут же закашлялся, расплачиваясь тем самым за свою неосмотрительность, – ему, видимо, было нельзя смеяться, но он всё равно не сдержался.

– Вы хотите, чтобы я вас представил себе самому?

– Да, можно и так сказать.

– Своеобразная просьба, друг мой.

– А как иначе? Я же должен знать, кто я.

Знакомый незнакомец задумался, медля с ответом. Может быть, он дразнил Джима, а может, просто обдумывал, как лучше ему рассказать о нём же. Всё-таки возвращение потерянной личности – дело тонкое и деликатное, и тут должно соблюсти определённую этику. Оргия внизу не снижала накала. «Близняшку» Дебру Пейджет, прикованную цепями к рогам Золотого Тельца, теперь насиловали здоровенные кроманьонцы, сплошь покрытые рыжеи шерстью. – один спереди, второй сзади, а третий в рот. Наконец незнакомец решился.

– Раз так, – сказал он, – то вы Моррисон… Джеймс Моррисон.

– Джеймс Моррисон?

– Джеймс Дуглас Моррисон, более известный как Джим.

– Погодите. То есть вы говорите, что я – Джим Моррисон?!

– Когда мы в последний раз виделись, вы так себя называли.

– Вы что, шутите?!

– Ни в коем разе.

– Тот самый Джим Моррисон?!

– Вы так себя называли. Говорили, что вы – Король Ящериц, хотя я и не понял, что это значит. Вы ещё похвалялись, что для вас нет ничего невозможного. Типа: «Я – Король Ящериц Я все могу».

– Наверное, я был пьян.

– В дугарину. На самом деле гораздо пьяней, чем сейчас.

Джим задумчиво кивнул. Тут действительно было, о чём подумать.

– Нет, правда?

– Насколько я помню, вы очень гордились, что какое-то время в двадцатом веке были всеобщей занозой в заднице, прошу прощения, но я повторяю ваши же слова.

У Джима возникло стойкое подозрение, что незнакомец над ним издевается. Хотя вроде грешно смеяться над убогими.

– Кажется, я начинаю что-то припоминать.

На самом деле целый блок развороченной памяти вдруг встал на место. Воспоминания о толпах и бликах света, о деньгах, и славе, и бесчисленных женщинах, о гашише, и героине, и алкоголе в количествах просто немереных. О приходах и трипах за грань возможного и кошмарных похмельных депрессиях, о непрестанной игре со смертью, которая всё-таки победила.

Знакомый незнакомец вновь достал свою флягу и как следует к ней приложился. Он снова закашлялся, но уже не так жутко, как в первый раз.

– Но вполне может статься, что вы никакой и не Моррисон. То есть не настоящий Моррисон.

Джим нахмурился:

– Это как?

– Вы же знаете.

– Нет, не знаю.

Незнакомец сдвинул шляпу на затылок.

– Ну да. Я забыл. Вы же совсем ничего не помните.

– Я уже кое-что вспоминаю, и всё, что я вспоминаю, оно как раз моррисоновское.

– Ну, так и должно быть.

– Должно?

– Мы все потакаем своим фантазиям, мой юный друг.

– Все мы стремимся к цельному воплощению.

Джим уже вообще ничего не понимал.

– В каком смысле?

– Свойство, присущее данному месту. Поставляется вместе с причитающимся нам пространством. На самом деле это единственное, что мы тут получаем.

– Я не понимаю.

– Конечно, не понимаете. Вы утратили память по дороге на эту оргию. Вы не помните травму смерти. Забыли её в такси.

– Забыл в такси?

– Это такая речевая фигура.

– А-а…

– Вы правда совсем ничего не помните?

– Боюсь, что да.

– И вы не помните следующий этап: как вы кружились, растерянный и неприкаянный, крошечная безымянная искорка среди миллионов таких же в Большой Двойной Спирали?

Джим покачал головой.

– Вы надо мной издеваетесь?

Незнакомец поморщился:

– А зачем бы я стал над вами издеваться?

Джим пожал плечами:

– Не знаю.

Незнакомец повернул голову и впервые за всё это время посмотрел Джиму в глаза. Теперь его взгляд был не просто жёстким, а определённо опасным.

– Вы же не предполагаете, сэр, что я лгу? Подобное предположение было бы оскорбительным для меня и для вас.

Джим улыбнулся бледной улыбкой.

– Нет, конечно. То есть я иногда страдаю острыми приступами идиотизма, но не до такой же степени.

Незнакомец кивнул:

– Я рад убедиться, что ваша врождённая хитрость и инстинкт самосохранения остались при вас.

Потом они оба умолкли на пару минут. Незнакомец легонько постукивал правой ногой в такт барабанному бою. Наконец, Джим решил, что надо как-то подтолкнуть незнакомца, чтобы он рассказывал дальше.

– Вы сказали…

Незнакомец перестал стучать ногой и повернулся к Джиму:

– Что я сказал?

– Что я был растерянной и неприкаянной искрой в Большой Двойной Спирали.

Незнакомец кивнул:

– Были-были. Мы все попадаем туда сразу же после смерти. И некоторым там так нравится, что они периодически возвращаются, чтобы начать всё сначала.

– А что было потом?

– Вы начали понимать, что на данном этапе загробной жизни вы действительно можете всё, что в вашей власти устроить здесь все, как вам хочется.

– Правда?

– Конечно, Искры грезят во сне.

– Искры грезят во сне? – Джим поморщился. У него начинала болеть голова: то ли от вина, хлюпавшего в животе, то ли от барабанного боя. Или может быть, от подступающего замешательства.

– Искры грезят во сне и постепенно осознают, что эти сны могут стать их реальностью. Искры мыслят, и эти мысли воплощаются в явь. Есть, конечно, такие, кто по природе своей не способен приспособиться к новым условиям. Они навсегда остаются бесплотными и просто шатаются по эфиру в ожидании какого-нибудь спиритического сеанса или же возвращаются на землю в образе духов и призраков, вроде как на экскурсию по любимым местам смертной жизни.

Индусы, как правило, осуществляют реинкарнацию, проходят через Канал и перерождаются на земле в тараканов или царей – всё зависит от степени самосознания в прошлой земной жизни.

– А все остальные?

Незнакомец вновь достал фляжку.

– Все остальные? Все остальные создают себе окружающую реальность исходя из своих предыдущих реальностей и фантазий.

– Вы хотите сказать, что после смерти некоторые из нас принимают обличье знаменитостей?

– А почему нет, чёрт возьми? Может быть, там, на Земле, Вы были закопчённым неудачником, всю жизнь копались в дерьме, ничего собой не представляли, и, понятное дело, вам не хочется пронести таким образом целую вечность. Разумеется, нет. И вот что происходит: После парочки ценностей в Спирали вы начинаете понимать, что можете стать кем угодно:

Александром Македонским, Екатериной Медичи или блудницей Вавилонской, если вдруг захотите. Достаточно лишь изъявить желание, и – опа! – вы уже тот, кем вам хочется быть.

Что пожелаете, то и будет. Хотя потом вы, может быть, передумаете. Но и тогда можно все переиграть.

Джим нахмурился.

Но если ты был законченным неудачником и всю жизнь копался в дерьме, должны же у тебя сохраниться хотя бы какие-то воспоминания о той жизни?

– Поверьте, мой юный друг, эти воспоминания рассеиваются, как сон поутру, когда ты просыпаешься в этой новой и дивной посмертной реальности. – Незнакомец неожиданно улыбнулся.

– Чёрт, да я сам до конца не уверен, тот ли я человек, кем называюсь.

– Да, кстати, а кто вы?

Незнакомец опять повернулся к Джиму и посмотрел ему прямо в глаза:

– Моё имя Джон Генри Холлидей[7], хотя многие называют меня просто Док.

Он протянул Джиму руку – тонкую и изящную, как у женщины. Джим пожал протянутую руку, отметив про себя, что она была очень холодной, как рука трупа, хотя, собственно, ведь так оно и было. Формально они все здесь – трупы.

– То есть вы Док Холлидей.

– Насколько мне известно, да.

– Горжусь знакомством с таким человеком.

– И правильно делаешь, сынок.

– Я про вас фильмы смотрел, ну, в детстве.

– Да, в Голливуде меня любили. Я у них был идеальным контрастом для несносного Уайатта Эрпа[8].

Похоже, Док Холлидей собирался предаться воспоминаниям о бурной молодости, но Джим успел вставить слово:

– Мне одно непонятно.

– И что же?

– Я вас не выдумал. И уверен, что не выдумал эту гулянку.

– Да, все правильно. Ты здесь вообще ни при чём.

– Тогда что я здесь делаю?

– Хороший вопрос.

– А ответ на него есть?

Док отпил из фляжки.

– Даже в смерти нет человека, который был бы как остров.

Джим уже понял, что Док Холлидей любил говорить загадками, и рассудил, что лучше всего дождаться, пока ему не надоест упражняться в эллиптической речи. Тогда, может быть, Док объяснит все толком.

– Первое, что ты узнаешь, начиная строить свою реальность в загробном мире, что ты не один такой умный – миллионы таких же, как ты, занимаются тем же самым. В доме отца моего обителей много[9]. К несчастью, стены в этих обителях тонкие, как в дешёвых домах без лифта, и там много смежных дверей и бесконечных петляющих коридоров. Все натыкаются друг на друга, реальности перехлёстываются, возникают стойкие взаимосвязи, и получается полная неразбериха.

Джим на секунду задумался, тщательно подбирая слова. Теперь, когда выяснилось, что его собеседник – Док Холлидей, во всяком случае, его полный аналог, пресловутый инстинкт самосохранения включился на максимальную мощность. Джим знал: этого мужика лучше не раздражать, независимо от того, кто это – оригинал или хорошая копия.

– Но это не объясняет, как я здесь оказался.

– Могу тебе рассказать, почему я здесь.

Джим решил, что это всё же лучше, чем ничего.

– И почему вы здесь?

– На самом деле я уже был здесь, когда всё началось.

– Вы уже были здесь?

Док грациозно взмахнул рукой, указывая на вершину извергающегося вулкана;

– Я был там, на вершине. Забрался туда, чтобы избавиться от кольца всевластия, которое оказалось весьма вредным и пагубным. Разрушительное колечко, иными словами.

Эти проклятые штуки по-другому не уничтожить. Создашь вот такую штуковину, вызовешь её к реальности, а потом выясняется, что она не только начинает жить собственной жизнью, но ещё и твою подчиняет. А уничтожить её очень проблематично. Есть только два способа: бросить в жерло активного вулкана или сжечь в огне от дыхания дракона. А что до тебя, я так думаю, тебя притащил сюда тот, кто затеял все это безобразие. Вызвал сюда силой что ли.

– Меня?

– Ты, может быть, этого и не знаешь, но ты здесь личность скандально известная.

Джим застонал. Похоже, история повторяется.

– И я потерял память в процессе?

– Типа того. Если, конечно, ты не упился абсентом или не переел грибов.

– Я всё равно в полной растерянности.

Док хохотнул:

– Это ещё цветочки. Посмотрим, как ты растеряешься, когда узнаешь обо всех остальных проблемах.

– Обо всех остальных проблемах?

– Например, что придуманные персонажи начинают жить собственной жизнью.

– Может быть, вы объясните?

– Боюсь, прямо сейчас у нас просто не будет времени. – Док указал вверх, на выступ в скале, где-то на середине между кратером и подножием. – Похоже, Моисей собрался карать блудодеев.

Джим поднял голову и увидел вверху, на выступе, высоченного бородатого мужика, тощего и угловатого, в грязном плаще из некрашеной шерсти и со спутанными седыми волосами значительно ниже плеч. Он стоял на скале и смотрел на оргию внизу, взгляд его полыхал патриархальным гневом.

Джим обернулся к Доку:

– Это что, настоящий Моисей?

Док покачал головой:

– Очень сомнительно. Просто какой-то жалкий неудачник, всю жизнь прокопавшийся в дерьме, теперь отыгрывается. Настоящий Моисей страдал раздвоением личности, он и шагу не мог ступить без того, чтобы правое его полушарие не объявило левому, что он действует по указанию Гласа Божьего. Я так думаю, он давно вышел за Грань, может быть, тысячу лет назад, и теперь сидит, как он искренне верит, по правую руку от Иеговы.

Джим ещё раз взглянул на Моисея и только тогда заметил, что тот держит и каждой руке по каменной скрижали наподобие миниатюрных надгробий.

– Похоже, он захватил с собой Десять заповедей.

– Ну да. Они поставляются вместе с костюмом.

– И чего он сейчас будет делать?

– Как я уже говорил, карать грешников и блудодеев.

– А он сможет их покарать?

– Ну конечно. Собственно, ради финальной кары это всё и затевалось. Этих придурков, завёрнутых на библейских историях, хлебом не корми – дай покарать злостных грешников на месте преступления. Я так думаю, он и тебя сюда притащил ради этого.

– Так это всё Моисей устроил?

Док поднялся на ноги.

– Конечно. Классический пример упоения собственным «эго». Надо же как-то себя развлекать. Его миссия – карать грешников, но ведь для этого надо сперва создать грешников, чтобы было кого карать. И затащить по возможности человека со стороны – вот типа тебя, – чтобы мероприятие, как говорится, имело вес.

Кое-кто из предназначенных для покарания грешников уже заметил фигуру на склоне вулкана. Веселье прервалось, все они смотрели теперь на Моисея. Барабаны сбились все разом и тут же умолкли. Джим вскочил на ноги:

– Вы хотите сказать, что мы с вами тоже попадём под раздачу?

Док распахнул полы сюртука и продемонстрировал Джиму кольт 45-го калибра с перламутровой рукояткой, на которой была золочёная инкрустация в виде зигзага молнии.

– Не должны. То есть я не собираюсь сидеть сложа руки.

Не успел Док закончить фразу, как Моисей на скале развернул плечи, выпрямился в полный рост и поднял над головой каменные скрижали. Его голос, даже не голос, а рёв, как будто пропущенный через мощнейшие усилители, звучал неестественно, как-то уж очень по-электронному, да ещё отдавался искусственным эхом.

– ИСТИНУ ГОВОРЮ ВАМ, СЫНЫ ИЗРАИЛЕВЫ, ВЫ ПОГРЯЗЛИ В РАЗВРАТЕ И ПОРЧЕ.

Звуки этого голоса сотрясали окрестности, как громовые раскаты, и даже Джим, ПРИВЫКШИЙ там, на Земле, к громкому звуку, мощным динамикам и усилителям, невольно поморщился. Веселье остановилось, как о стоп-кадре в кино. Ещё бы, после такого рёва! Кто выпивал, замерли, не донеся кубков до рта; кто предавался «разврату и порче», застыли на месте. Кое-кто поспешил укрыться под сенью Золотого Тельца, наивно полагая, что золочёная статуя защитит.

Моисей начал спускаться по склону вулкана, держа каменные скрижали над головой:

– ВЫ ВОЗДВИГЛИ ПОГАНОГО ИДОЛА, И ПОКЛОНИЛИСЬ ЕМУ, И ТЕМ ЗАПЯТНАЛИ СЕБЯ В ГЛАЗАХ БОГА.

Джим покосился на Дока:

– Да я вообще в Бога не верю.

Док невесело усмехнулся:

– Я что-то не припоминаю, чтобы сей в общем-то убедительный довод остановил хоть кого-нибудь из библейских маньяков, ну, в смысле, из этих придурков, у которых мозги завернулись на Библии.

– КТО НЕ ЖЕЛАЕТ ЖИТЬ ПО ЗАКОНУ, ТОТ ПО ЗАКОНУ УМРЁТ.

Угрожающе яркие плазменные лучи ударили из каменных скрижалей и окружили Моисея кольцом плотного света. Один из лучей резко обрушился вниз, сжёг напрочь рог Золотого Тельца и снёс половину его головы. Плюс к тому распылил жертвенную девицу, которая вылитая Дебра Пейджет, – что было совсем уже несправедливо, во всяком случае, по мнению Джима.

Закованная в цепи, лишённая всякой возможности сопротивляться, она была чуть ли не единственным здесь человеком, чьё желание участвовать и забавах было всё-таки не таким очевидным. Оставалось лишь предположить, что пророки и патриархи до сих пор исходят из принципа вины в соучастии. Если ты здесь находишься, стало быть, виновен, а смягчающие обстоятельства могут идти к чёрту.

Док издал сдержанный возглас досады, когда второй плазменный луч ударил по крупу Тельца, распылив ослепительной вспышкой около дюжины грешников и обрушив на головы устрашённой толпы дождь из расплавленного золота. Первое потрясение прошло. Гости начали разбегаться в поисках выхода или укрытия. Но ни укрытия, ни выхода не было. Третий луч ударил в толпу. Теперь амфитеатр у подножия вулкана напоминал поле кровавой битвы.

– Похоже, пора вмешаться, – Док Холл идей достал свой кольт и прицелился в Моисея.

Джим посмотрел на него как на полного идиота:

– А здесь разве можно кого-то убить? Я имею в виду – мы все и так уже мёртвые.

Док этак нехорошо усмехнулся:

– Убить, наверное, не убью, но рога ему пообломаю. Эту штуковину делали специально для Элвиса, и пули там золотые. Так что хоть какой-то эффект должен быть. – Он ткнул пистолетом в сторону Моисея. – В зависимости от системы верований этого сукина сына поражение золотой пулей может вызвать последствия весьма неприятные, хотя возможны варианты. Да и связь с Элвисом тоже должна сыграть свою роль.

– Там что, правда золотые пули?

Глаза у Дока горели безумием. Ну, то есть ещё не совсем, но на грани.

– Если быть совсем точным, то гильзы только позолоченные, но сами пули – чистейшее золото. Двадцать четыре карата. Рвёт мышцы и кость пробивает – на раз. А теперь, сделай милость, заткнись. Мне надо сосредоточиться.

Придерживая правую руку левой, Док аккуратно прицелился в Моисея. Очередная порция плазменных лучей обрушилась на грешников в амфитеатре, но Док не пригнулся и даже не вздрогнул. Он был полностью сосредоточен на цели. Может быть, этот мужик и не был подлинным – как говорится «родным» – Доком Холлидеем, но он, несомненно, обладал теми же твёрдостью и хладнокровием, то есть качествами достойными всяческого восхищения. Выстрел прозвучал неестественно громко, отдавшись тем же искусственным эхом, которым дрожал громыхающий голос бесноватого Моисея. Отдача была неслабой, но Док всё равно не отвёл глаза от Моисея.

Лжепатриарх пошатнулся. Его спина неестественно выгнулась, казалось, он сейчас упадёт, но – нет. Он оправился почти мгновенно и снова выпрямился в полный рост. Даже с такого расстояния было видно, как он весь трясётся от праведного гнева. Моисей медленно обвёл взглядом окрестности, словно в поисках еретика, решившегося на сие богохульное нападение.

– КТО ПОСМЕЛ ПОДНЯТЬ РУКУ НА ПРОРОКА ГОСПОДА НАШЕГО?!

Тишина, воцарившаяся в амфитеатре, была абсолютной – как безмолвие пропасти между галактиками. Бражники и прелюбодеи застыли на месте. Насколько Джим мог объективно судить, тишина длилась секунд пять-шесть, а потом раздался едкий, с туберкулёзным присвистом смех Дока Холлидея:

– Ну, я посмел. А что есть возражения?

Моисей так разъярился, что вышел из роли. То есть с виду он не изменился и голос тише не стал, но прозвучавшая фраза явно выбивалась из общей стилистики Книги Исхода:

– ДА, БЛЯДЬ, МУДИЛА, ВОЗРАЖЕНИЯ ЕСТЬ.

После чего Моисей запустил в Дока одной из скрижалей. Док грациозно отступил в сторону, и пять из Десяти заповедей просвистели, оставляя за собой радужный инверсионный след плазмы, буквально в нескольких дюймах от плеча Джима. Каменная скрижаль ударилась о скалу у него за спиной и взорвалась, словно граната, запущенная божьей дланью, с ослепительной белой вспышкой. Взрывная волна едва не сбросила Джима с уступа. И тут началось уже настоящее светопреставление. Стреляя с бедра, Док выпустил и Моисея всю обойму, но ничего не добился, только сильнее его разозлил, так что взбешённый пророк запустил в них второй скрижалью – содержащей заповеди с шестой по десятую, не попав в Дока с Джимом, Моисей призвал на их головы Энергетический Вихрь Бога.

На самом деле Энергетический Вихрь Бога – это был откровенный плагиат из «Утраченного ковчега»[10], но Джим этого не знал, и поток плазмы, несущийся на него в виде вопящих и воющих черепов, явился ему как кошмарная галлюцинация.

Моисей, амфитеатр внизу, даже Док – всё исчезло из виду. Джим видел лишь взвихрённое облако, сотканное из смутных расчленённых фигур, – только сгустки ослепительного сияния. Они все как будто летели вверх. Или может быть, падали вниз.

 

* * *

 

Кроваво-рубиновый свет сочился сквозь узкие прорези на потолке. Плотные изломанные лучи, не толще карандаша, прорезали туманную дымку от высокого свода до пола из чёрного мрамора, создавая причудливые трёхмерные геометрические фигуры – такая мерцающая «колыбелька для кошки» из натянутых красных верёвок, сплетённых из яркого света. В самом центре высокого купола было круглое отверстие чуть побольше: оттуда свет падал отвесно, вертикальным столбом, и почему-то казался насыщеннее и ярче, чем остальные лучи.

В общей стилистике оформления явно прослеживалось влияние исламского зодчества. Когда Сэмпл Макферсон создавала этот чертог и другие покои в своих владениях, ей виделось что-то похожее на громадную мечеть, мрачную и величественную. Ей хотелось замкнуть пространство – просто в пику сестрице с её просторным и светлым восторженным христианством. Но если мечеть – это храм, где прохлада и святость, то в мечети Сэмпл, с её дымной алой подсветкой и абстрактной мозаикой в виде стилизованных языков пламени в чёрно-красно-золотых тонах, всё говорило о вечном проклятии. Большие хромированные шары, излучавшие смутный свет, плавали в воздухе, как в невесомости, и изрядно усиливали впечатление жёсткого сюрреализма. Рунические письмена и каббалистические символы, выложенные золотом на чёрном мраморе пола, лишний раз подтверждали, что в этом храме нет места безмятежности и милосердию, равно как и вере, надежде и святости. Если это была мечеть, то мечеть из Преисподней, где вместо смиренных молитв, истовой веры и поклонения Аллаху, творились всякие изуверства, извращённые пытки и издевательства: достаточно только взглянуть на крылатую фигуру в цепях, стоящую на коленях на чёрном полу, в круге алого света.

Свет падал сверху, так что логично было предположить, что за пределами этого зала существовал некий мир, где, вероятно, были подобия солнца и неба. На самом деле там не было никакого мира. Сэмпл так и не собралась создать оболочку реальности для придуманного ею Ада, где она жила не тужила, забавлялась, как могла, и вообще была крайне довольна жизнью в загробном мире. Сэмпл вообще не любила выходить из дому. Приятности типа зелёной лужайки и синего неба – это для Эйми. Если дать Эйми волю, она все перестроит по образу и подобию своих представлений – ограниченных, консервативных, ортодоксальных и скучных – о пасторальном Рае.

Как это обычно бывает в загробном мире, разграничения между владениями двух сестёр были сложными и запутанными. Конечно, удобней всего было бы предположить, что макфилд-перришский Рай Эйми располагался где-нибудь наверху, как и положено Небесам, а арабский Ад Сэмпл – внизу, как и положено Аду, но подобное предположение было в корне неверным. Конечно, понятно, откуда оно происходит. Остаточное явление досмертной жизни, отголоски наших тамошних представлений о мире ином. Однако посмертное существование гораздо сложнее.

Над коленопреклонённой крылатой фигурой стояла другая, без крыльев, одетая в чёрный костюм в милитаристском стиле, сшитый то ли из пластика, то ли из очень блестящей кожи, и в больших тёмных очках, полностью скрывающих глаза. Эта вторая фигура находилась вне круга света от центрального луча, но всё же достаточно близко, чтобы её чёрный костюм ловил отражённые красные блики. Вы, должно быть, уже догадались, что это была Сэмпл Макферсон, настроенная вволю поиздеваться над скованным пленником. Она легонько похлопывала по руке, затянутой в облегающую перчатку, какой-то штуковиной типа палки или жёсткого хлыста и разглядывала свою жертву со смесью презрения и предвкушения хорошей забавы. Не сводя глаз с крылатого существа, она медленно обошла его по кругу.

– Я очень тобой недовольна, знаешь? Ты меня сильно разочаровал. Тебе поручили простое задание, а ты и с ним не справился. Я так надеялась на тебя, а ты меня злобно подвёл. Так что я очень тобой недовольна.

Голос пленника был не громче шёпота:

– Прошу прошения.

Мелодичный умоляющий голос прозвучал резким контрастом с холодным, жёстким голосом Сэмпл. Сэмпл остановилась.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.