Филармонический стриптиз

До чего ж унизителен этот путь –

путь от профессии до филармонии.

Не всегда хочется " большого". Даже " среднего" не всегда хочется. Бывают моменты (именно моменты, на час не наскребёшь), когда устаёшь от неба и хочется низменности. И чтобы ни одного бугорка... Человек в определённом моменте своей жизни бывает всеяден, и даже низменно всеяден. Когда есть пресыщение высоким, тянет его к дерьмецу.

****

Как ни берёг меня московский бог, как ни удерживал – оказалась-таки там, куда рано ли, поздно ли сливаются все, оставшиеся не у дел, артисты. Место это филармонией называется. По идее, надо бы трудовую книжку достать, глянуть, каково полное название учереждения по производству культуры. Но, если честно – лень, лень, ребята, для такого дела даже задницу от стула отрывать. А вот рассказать – другое дело. Рассказать мечтается давно, хотя не только кой-кого, кой-чего «раздевать» придётся, а и самой «раздеваться». Но – никакого грифа секретности, я – советская школьница, мне скрывать нечего. Маэсто, музыку!

Пока маэстро ищет ноты – посидим в тишине, себя послушаем, мысли в порядок приведём, подготовимся, так сказать, психологически. Без подготовки никак нельзя – путь неблизкий.

Пока идёшь от метро «Белорусская» до филармонии, успеваешь мысли в горку собрать и развалить ту же горку обратно. Успеваешь проклясть свою долю неприкаянной горе-артистки и простить своё горе себе же. «Стоило строить себя столько лет, чтобы сегодня ломать? Чтобы рвать сухожилия возом амбиций, обид, разрушенных планов, гемороидальных, непрерывно кровоточащих претензий к наивной себе и хитрому Богу?» Это первый вопрос, и этот вопрос – на засыпку, на него не будет ответа всю ближайшую пятилетку. Вопросец второй «когда эта пытка закончится?» – так же вопрос в пустоту. И, наконец, последний «не слишком ли много гремучих вопросов, родная моя, ты задаёшь нынче утром?» подводит к филармонической двери. Холодная медь дверной ручки, небольшой коридор перед входом в просторный холл, всегда любезная охрана, две лестницы изгибом вверх и поворот налево. Уверена, что поднапутала немного в географии, но знаете, дорога к месту казни для обречённого – не главное в час казни. Слона могла не то что не приметить, могла нечаянно на хобот наступить.

Сегодня первая репетиция. Для меня это значит – бой. Мой режиссёр вооружился кабинетом, местом в этом кабинете, званием и пачкой дамских сигарет с щадящим фильтром. Моё оружие – я безоружна. Всё, что я могу использовать – я ничего не могу использовать. Пока в этом мире есть филармонии, режиссёры и горе-артистки – использовать будут меня. Я всегда буду в роли статистки, которой мнится, пардон, что она звезда.

Итак, текст за лето выучен. Его много. Его столько, что хочется плакать. Но... на войне, как на войне: сегодня – смерть, а завтра – передышка. Из кошки превращаюсь в мышку. Но в мышку, знаете ли, с гонором. Со спесью. Что это значит? Вот что, текст от первого лица: «...да поняла... ага... угу... а может... хорошо, не буду... и всё-таки, давайте позабудем что автор – небожитель Пушкин, ведь когда-то он был живым и нежным... пИсал, извините, брил под носом... а «смотритель» его – так тот (что в общем-то естественно) попахивал навозом... давайте как-то оживим и обойдёмся без «вокала»... ну что ж, как скажете... я думаю, что лучше было бы... да как прикажете... но это ж, извините, литературно-драматический кружок... простите, возможно, я вас плохо поняла... (война идёт, война, не забывайте) да, со мной не просто, а с кем сейчас легко... всего хорошего, до встречи... до скорой казни, слава богу, до неё недалеко».

И вот она явилась, наконец – расплата за «сговорчивость», расплата за «труды». Стоит и ждёт своей награды... И белые уж куплены цветы и все соблюдены каноны и обряды. Дальше – переход на прозу. «Давайте отменим. Я не готова. Пожалуйста. Скажем, что я заболела. Перенесём. Умоляю. Я всё испорчу. Я сделаю всё не так. Чёрт! Это же всё не моё, это ваше. Страшно. Господи, как же страшно». Ну... в общем, дверь приоткрыта, песня допета. Ребята, мой выход.

Небольшая зала, в которой когда-то, очень и очень давно проживал Александр Сергеевич Пушкин. Боже. Место для казни готово и ждёт с нетерпением только меня...

Час, отведённый на стриптиз, слетел, как голова с помоста. Так это было: уже с порога стала я раздеваться. Сначала сняла с себя оковы страха. Легко швырнула их в том направлении, где страх доедал режиссёра. Представляю его ураган, когда я, изменив рисунок «танца», пошла не к стулу, на который должно было сесть (вершина мизансцены), а подошла к девчушке в народном платье и за то, как она пела, поцеловала руку ей. Мне помнится, мы обе прослезились. Что было дальше – помню, как в тумане. Я изменила всё. «Слова лились, как будто их рождала не память рабская, но сердце...». К финалу я раздела душу донага, но этим Пушкина и честь актрисы не унизила. Аминь! На следующий же день по просьбе режиссёра заявленье подала, и, словно заново родившись, лёгкою походочкой на Белорусскую пошла...

****

Сколько раз я говорила себе, что не стоит ввязываться в сомнительные предприятия. Сколько раз внутренний голос отговаривал меня от губительных сделок – всегда, всегда эти чёртовы грабли попадали под ноги и больно, предательски метко били то по лбу, то в лоб.

Всё, к чему я прикасалась, носило сомнительный характер. Абсолютно всё. Пробы на радио диктором, пробы на телевидении ведущей, показы в театры Джигарханяна, Еланской, Виктюка, Любимова – кричали в оба моих уха о скором разочаровании, о попытке присвоить чужое, подладить себя под техники, на самом деле для меня непонятные, неинтересные. Но, не смотря на плохое знание «орфографии», я всё же писала, писала, как могла, этот диктант, временами опрокидывая стакан на уже исписанные страницы. За 4.5 года – срока, отпущенного мне на «зачёты и экзамены», я не выдержала ни одного, ни одного не сдала на «отл.» – Москва плевков в свою сторону не прощает. Но, как ни странно, при всём моём легкомыслии, мне всё же удалось освоить одну, ну очень редкую специальность – дегустатор. Возьмём слово в кавычки, напишем с большой буквы: «Дегустатор». Вот так, теперь то, что надо. Нет, вы не думайте, что «Дегустатором» я была в узком смысле. То, о чём вы подумали, разумеется, имело место и место нехилое, в партере, но главное значение этого слова – испытатель – я оправдала на все 100. Напишем слово с большой буквы, возьмём в кавычки: «Испытатель». Вот так, теперь то, что надо.

Легкомыслие... легкомыслие не берётся из ниоткуда, не падает с потолка, не приносится аистом. Его прародители – страх и безнадёга. Страх не очевидный, а глубоко сокрытый в недрах подсознанья, сосущий уверенность и радость бытия. Безнадёга же, напротив, – открытая, орущая из каждого угла вашей спальни о том, что у вас, не смотря на полный набор «обставленной» жизни, «упало и никогда не встанет». Шутка. Так вот, эта «супружеская чета» может изуродовать вашу жизнь до неузнаваемости. Тогда, в Москве, это произошло со мной. Ещё немного и из легко мыслящей особы я превратилась бы в слабомыслящую. Спасла мама. Она приехала, родная моя, и я поняла, что смертельно устала, что хочу домой. «Уехать, всё бросить, всё начать».

****

Что есть у меня? У меня есть всё. У меня есть жизнь. У меня есть семья. Есть вечер, в котором любимый свет под большим абажуром, фантазии, грёзы, мечты... есть где-то я, которая ты. Есть в вазе цветы... и наклон головы на фото. Есть одна высокая нота... есть бумаги белой листы.

Чтобы жить – необходимо дышать. Чтобы дышать – необходима воля. Вот, предположим, вышли вы в чистое поле..., взяли за гриву гнедого коня..., отпустили поводья...

Искусство должно задышать. Мы забили его смыслами, как гвоздями. Законопатили терминами и определениями всё, во что бы должен струиться воздух. Что стеснено – не способно дышать. Не способно жить. Не способно родить. Нам недостаточно насладиться, нам надо присвоить разряд, повесить ярлык. Впихнуть новый, быть может, взгляд между взглядами старого толка. Скоро рухнет, набитая взглядами, полка.

В том поле, где вы оседлали коня, множество трав и цветов. Но вам безразличны названия. Вас дурманит их запах и опьяняет свобода. Искусство – поле.

Комфорт привычки расставил повсюду капканы. Мы с гордостью в них наступаем, не замечая, как льётся кровь. Нас должна бы спасти война, но спасает любовь.

Вечер перетащил дневные мысли в ночь. Они оформились, стали манкими. Хочешь, бери и беги с ними прочь, хочешь, стол набивай тетрадками.