Если бы Пушкин был женщиной, или фэйсом об тэйбл

Чем меньше мы мужчину любим,

тем легче нравимся ему.

И тем верней в шашлык изрубим

и в адскую загоним тьму.

Испытанный прием кокеток –

противоречия отметок:

поставь ему сегодня пять

и тут же двойку, и опять:

пятерку, двойку… Взглядом лисьим

подай надежду через раз

и пусть внушает твой отказ,

что он лишь от тебя зависим.

Подруга, знай! Закон таков

для гениев и дураков –

вернее, чем закон Ньютона!

И хоть не каждый из мужчин

хорошего достоин тона

и через одного кретин,

уж коли так ты подрядила,

что это лично твой мудрило,

смотри ему как кролик в рот,

и вдруг – совсем наоборот!

Улыбки как горох об стенку?

Не суетись, вот ход конем:

порасскажи ему о нем,

взведи его самооценку

на пьедестал и на престол…

И тут же – мордою об стол!

– Спасибо за добрые советы, Иван Афанасич, но кажется, эти стихи я где-то уже читала…

– Был грех. Спер. Для «Травматологии любви». За свое выдал, – признался я, опустив глаза.

– Ниче, прощаю. Ради пользы дела душеспасания и психопросвещения на что не пойдешь, – великодушно сказал ИАХ, совершая очередной опрокидон. – Я вот тоже работаю алконавтом не ради собственного удовольствия, а для всехнего блага по преимуществу. Огонь на себя, тсзть… Отчего порой и оказываюсь по части творческой потенции, научно выражаясь, в неконсистенции:

Явилась муза в неглиже.

А я – увы… А я – уже…

Мы было заухмылялись над несколько озорным двустишьицем, как вдруг увидели, что ИАХ плачет. Горько, навзрыд, ручьем слезы, две струйки стекли прямо на «Парнас», на голову мороженому Халявину, которого еще не успели съесть, отчего выражение его лица тоже стало плачущим.

– Иван Афанасич!.. Что с вами? Расстроили мы вас? Чем-то обидели? – всполошилась Оля.

– Не… не… Ни… ничего…

– Иван Афанасьевич, да вы что? – вскинулся и ДС.

– Если вы из-за творческой самооценки горюете, то напрасно. Вы самородок.

– Поэтому-то я у вас и… подтибриваю… таскаю… заимствую кое-что, – неуклюже поддержал я. – Это вот тоже… без разрешения… для профнужд…

Настоящая депрессия –

это, батенька, профессия.

Настоящая тоска –

это денег два возка!

– Не… не о том я, ребята, не… Не обращайте внимание на придурка поддатого… пьяные слезы… Как доктор говорит, маятниковая отмашка от эйфорического благодушия… А тоска моя горькая о любви несказанной, о Недоступной моей, и слаще тоски этой ничего для меня в жизни нет… Помните, доктор, пригласили вы меня как-то на свой домашний концерт музыку послушать и почитать мое кое-что.

– Было такое, и не раз, – подтвердил я.

– Среди прочих выступала на том концерте девушка-скрипачка, студентка консерватории. Имени намеренно не назову, но вы помните…

– Да… Концерт Моцарта играла, Прокофьева…

– Играла двояко: и плохо, и хорошо. Плохо, потому что допускала много технических погрешностей, неряшливостей исполнения – я, хоть и не музыкант, слух имею, к несчастью своему, абсолютный, малейшая фальшь мучает, тем паче скрипичная. А хорошо – потому что свежо, искренне, душеполетно, музыке отдаваясь как любимому человеку в первый раз отдаются…

Так двояко и проняла меня игра ее – и наслаждением, и мучением. Тут же импровизнул:

Мой милый друг, игра на скрипке

великой требует ошибки,

а малые – запрещены,

Законы красоты смешны!

– Да, помню, Иван Афанасич, вы это прочли, не глядя на адресатшу, но все поняли, адресатша покрылась пунцовым румянцем…

– Законы красоты смешны… Это ж надо так… А ведь правда, кажется, – прошептала Оля.

– Вот в тот-то миг, когда она закраснелась, – продолжил ИАХ, – в тот миг я и ощутил…

Она это, Она – муза моя и любовь до скончания лет. Перевлюблялся я много раз, а теперь причалил.

Нотные значки –

музыки зрачки,

а скрипичный ключ – Бога ухо.

Музыкальный звук –

господин наук

и небытию – оплеуха.

Открывай же нотную тетрадь,

чтобы с жизнью в жмурки поиграть…

Это Ей – и другое многое… Это тоже:

Не бойся взгляда свысока,

толпы не бойся кривобокой.

Да будет мысль твоя высокой,

да будет легкою рука.

И вдруг откроешь в день погожий,

как наши хлопоты смешны,

как много мы друг другу можем,

как мало мы себе должны…

***

А что же мы можем?

Сначала – чуть-чуть:

услышать друг друга,

и вместе вздохнуть,

и выдохнуть вместе –

и тут же от нас

к соцветьям миров

побежит резонанс –

всецветная пленка,

волна за волной…

Вибрирует тонко

наш шарик земной…

А этот стихотропный препарат предназначен был в качестве антидепрессанта себе самому, а пригодился как действующее предсказание Ей – и…

Когда продолжит зло свои атаки,

не предъявляй себе суровый счет.

Тебя возлюбят дети и собаки,

а вслед за ними кто-нибудь еще…

И если слава выжжет как протрава

сердечный нерв и в лед оденет грудь –

расстанься с ней и все отдай за право

любить и обожать кого-нибудь.