Норма робкого большинства

Воистину, всякому овощу свое время. Несколько лет советского времени лежал у меня этот рассказ об Эндорфине Ивановиче в загашнике – как раньше многозначительно говорили, «в столе» – без надежды увидеть свет. Пытался его всунуть в парочку прежних книг, да куда там: еще на подходе, до всяких главлитов, редакторы, похихикивая и ласково грозя пальчиками, вычеркивали…

Ну а сейчас вот, оторжавшись, спокойно, по-деловому проводим с коллегами обсуждение этого случая как клинико-социального феномена.

ОК – Этот ваш Эндорфин Иванович – шаровая молния в образе человека, какая-то другая психоэнергия, да? … Сперва мне показалось, что вы его просто выдумали.

ВЛ – А потом? …

ОК – Когда заплакал при выписке, поверила, что настоящий. Хотя и немыслимо, как можно всю жизнь, невзирая ни на какие внешние обстоятельства, без передыха хохотать, ржать. И почему, будучи таким неадекватным ржунчикам, все же нормально заплакал вдруг?

ДС – А мне показался придуманным, каким-то внежизненным Щечкин. Но тоже лишь до момента выписки: когда принес телогрейку, обрел плоть.

ВЛ – Психиатрический мир сюрреален, мне ли напоминать тебе…

ДС – Как и весь остальной мир. А какой окончательный диагноз поставили?

ВЛ – Как думаешь?

ДС – Все ту же шизофрению?

Другого диагноза непонятным пациентам просто не выставляли в те годы, да и теперь… Столь запредельная эйфория…

ВЛ – Зав и вправду настаивал на шизофрении, но я отстоял маниакально-депрессивный психоз (МДП, по-нынешнему БАР, биполярное аффективное рассстройство, см. стр. 48), затяжная маниакальная фаза – разумеется, для проформы, чтобы и дееспособность Ивана Ивановича под сомнение не поставить, и отделению лицо, с позволения сказать, сохранить. Хотя сам уверен был, что никакой болезни у Эндорфина нашего не было.

ОК – А что было?

ВЛ – Явление. Человек на особицу. Эйфориф.

ОК – То есть Штучкин, этот, то есть Щучкин, простите, Чуткий…

ВЛ – Щечкин…

ОК – Щечкин, стало быть, прав? Гений смеха, дар божий?

В Л – А почему бы нет? Дарований особых разве не бывает в природе? …

ДС – Встречаются люди, савантами их называют, умственно отсталые или душевнобольные, социально не приспособленные, с гениальными способностями к счету, к запоминанию, к слуховому или запаховому различению, к тонкому ручному труду или к музыке… Иногда – потрясающие телепаты и ясновидцы, как великий юродивый Корейша… Не из такой ли породы Иван Иванович?

ВЛ – Возможно – бывают ведь всякие врожденные гипертрофии, чрезмерные развития как всевозможных частей тела – носа, ног, ушей, эндокринных желез и прочих органов – так и разных мозговых центров. Центр смеха в мозгу есть, и похоже, у Ивана Ивановича он был сверхразвит…

ДС – Ага, а ежели так, то и непрестанно усиленно работал, искал и находил себе работу, как у иных – центр пищевой, центр сексуальный или антагонистический смеху центр плача…

ВЛ – …каку Максима Горького. Мой папа рассказывал, как однажды к ним в школу, прямо в класс пожаловал великий пролетарский писатель. Фотографировался с ребятами, по головкам гладил, слезами обильными поливал, папу тоже окропил… Половина класса плакала вместе с Алексеем Максимовичем, девчонки особенно и учительница.

ДС – Плач, как и смех, судорожно-заразителен…

ВЛ – Горький плакал часто и изобильно, плакал и от горя, и от небольших огорчений, и от радости, и от умиления, и от симпатии, и от хороших стихов, и от плохих даже, если их читал хороший человек… Все это регулярно происходило на людях, и все к этому так привыкли, что и представить себе Горького не плачущим уже не могли. «Был на вечере, видел Горького, взял автограф». – «А он заплакал?» – «Заплакал». – «Ну все в порядке».

ДС – А вот почему он так много плакал, кажется, никто не догадывался… В молодости Горький совершал попытки самоубийства… Был склонен, по нашему говоря, к психалгиям и депрессиям, это видно и по его молодым фотографиям… В это время он еще не был слезлив – много плакать стал только тогда, когда душевно уже укрепился и всю свою суицидальность отдал литературным героям.

ВЛ – Если бы не плакал, могло быть хуже…

ОК – В школе со мной учились две девчонки, одну с первого еще класса прозвали Хихишкой – хихикала почти не переставая, буквально в ответ на все, да и просто так, ни с того ни с сего. А другая была Плаксюша, Ксюша-Плаксюша.

Плакала постоянно, почти непрерывно в слезах. С одной рядом находишься – тоже смех берет, хихиканье подступает откуда-то из живота; а с другой – подступают слезы, хлюпать носом начинаешь, того гляди, заревешь. Обе такими и оставались все десять школьных лет, да и дальше, видела их на встрече одноклассников – все такие же… Кто же они – нормальные люди или больные? …

ВЛ – Варианты нормы, близкие к крайним значениям. В каждом классе пара таких найдется.

ДС – Представители крайней нормы имеют прописку и в патологии, когда крайности не уравновешены другими чертами, не вписаны в душевную целостность. Агрессивность и\или гиперсексуальность, ничем не сдерживаемые, производят преступников и маньяков.

ВЛ – Когда преступник поступает на экспертизу в клинику, то обычно оказывается, что случай «пограничный»: норма под сомнением или патология под вопросом.

ОК – А духовная патология существует?

ВЛ – Конечно. В том числе эстетическая.

ОК – Эстетическая патология, сирень пошлятина, по-моему, давно стала нормой нашей массовой культуры, равно как и патология нравственная – равнодушие и жестокость.

ДС – Тем удивительнее душевная сопротивляемость этой заразе у большинства людей, я настаиваю – все-таки у большинства.

ОК – У робкого большинства.

ДС – А вот это правда, увы. Но по плану о грустном не говорим… Лучше песенку споем.

ВЛ – Из моих антидепрессивных?

ДС – Ага. А потом потанцуем или вроде того…