Шестнадцатая глава

ОЛЕГ

Великий князь Рязанский Олег Иванович узнал о битве на Воже двенадцатого августа. Еще воины Дмитрия обшаривали привожские леса, а вестник уже рассказывал Олегу об избиении татар.

И весть о победе Дмитрия Олегу была горька.

Но он выслушал весть стоя, сохраняя тот же строгий и неподвижный взгляд из-под густых бровей.

Высокий, сухой, жилистый, он носил темные одежды в оттого был стройнее и строже. Он стал великим князем Рязанским в том году, когда Дмитрий только родился. Желтоватое лицо его казалось смуглее от седины, пробравшейся в синеватую тьму волос. Бороду подстригал, и она клином выдавалась вперед. На левой щеке сидела пунцовая родинка.

— А Дмитрий Иванович здоров?

Гонец понимал, что Олегу была бы целительна весть о ранах или о гибели Дмитрия, но не выдал своей догадки и ответил спокойно:

— Жив-здоров.

— Слава богу. А в битве сам был?

— Впереди всех.

— А много побитых?

— Москвитян мало. А татар тьма. Редко кто ушел. Именитых мурз, сказывают, побили.

— Кого ж, не слыхал?

Гонец перечислил. Олег воскликнул:

— Самые любовные Мамаю! — и пожалел, что выдал свое волнение.

Олег отпустил гонца и отошел к окну. Он стоял, облокотившись о подоконник.

Дубовый терем, сложенный из огромных вековых бревен, высился над Окой. Поверх молодых деревьев и крепостных стен в окно виднелась широкая река, и чьи-то ушкуи, подняв латаные паруса, плыли к Волге, вниз по течению. Ветер дул с севера.

«Ему и ветер друг! — думал Олег. — Небось татарские стрелы назад сносил>.»

Он отвернулся от окна. На бревенчатых стенах висели тяжелые ковры, привезенные из Орды и подаренные зятем — мурзой Салахмиром.

Мир изменился за один день. Пока Орда гордо стояла па востоке, Москва на западе была не столь страшна. Войны с Тверью отвлекали Дмитрия от Рязани, а если б он и обернул свой меч на Рязань, можно было бы оборониться от него союзом с Ордой. Теперь не то — Олег остался лицом к лицу перед Дмитрием. А Москва его встала из лесов превыше всех городов Руси. Обрастая городами и княжествами, поднялась как глава Руси. Страшно!

«Почему не Рязани быть главой? Славнее и древнее Москвы. Больше крови лила за Русь».

Олег любил свой народ, этот живой мягкий говор, эту просторную реку, текущую вниз, в заливных лугах. Орда пожигала, заливала кровью милые рязанские земли, родные города. Но Олег снова и снова вставал на пепелище великим князем.

«Еще есть великий князь Тверской. Но долго ли Дмитрий потерпит трех великих на одной великой Русской земле?»

Внезапная мысль обожгла Олега: «Ударить бы на него теперь, пока не оправился от Вожи».

Но вспомнил; гонец сказал, что москвитян убито мало. И к тому же еще памятен рязанцам позор, принятый от Москвы, когда Боброк вдребезги разгромил Олега, изгнал из княжества, а в Рязань посадили княжить ненавистного Володьку Пронского. Будто Олега уж и в живых не осталось. Поддержал Салахмир, а то не выбить бы князя Пронского. Но одни татары помогли, а другие явились — город сожгли дотла, самого Олега изранили. Шестой год рубцы не заживают.

Жизнь грозна и тяжка. Если б разбили Дмитрия, возросла б сила Орды, но и Олег возрос бы.

В это время пришел Архангельского собора поп Софроний: книголюб, проныра; знает о всем прежде всех. С ним хорошо говорить — мысль с лету ловит. Но Олегу не хотелось, чтоб кто-нибудь уловил его мысли теперь.

Накланявшись сперва иконам, а потом и князю, поп кротко остановился у двери. Олег подошел к нему под благословение.

То улыбаясь, то вздыхая, Софроний всматривался, как настроен Олег.

— Слушаю, отче Софроние.

— Я о том сомневаюсь, Ольг Иванович, как нам отнестись к вестям о побоище?

— О сем епископ знает.

— Рязанцам отец — ты!

— Надо бога благодарить: нехристей повергли.

— И епископ так же речет.

— Ну еще бы!

— Вознесется ныне, мню, Дмитрий-то.

— То заслужено!

— Истинно. Сам бой вел. А звонить ли перед молебствием?

Олег нахмурил брови:

— А колокола не лопнут?

— Как скажешь, княже.

Олег вспомнил слова гонца: «А татар побито тьма». Не скоро опомнится Орда!

— Поторопись, Софроние. Благо в Москве еще не зазвонили. Зазвоним прежде Москвы, чтоб в Москве стало слышно.

И подумал: «Орде теперь не до колоколов. Некогда прислушиваться».

— Поторопись!

— Иду, иду.

Епископ сам хотел служить благодарственный молебен. Олег заспешил в храм. Он не пренебрегал княжеским обликом, как пренебрегал Дмитрий. Дмитрий с непокрытой головой показывался людям; как смерд — не брезговал холстиной. Запросто разговаривал с воинами, не блюл великого звания. Не то — Олег.

Олег оделся в полное княжеское облачение. Натянул расшитые золотом зеленые сафьяновые сапоги. Надел кожух из греческого оловира, обшитый золотыми плоскими кружевами, и обвитую золотыми кольцами великокняжескую шапку. Потом пристегнул саблю, украшенную искусной насечкой.

Пусть, мол, знают в Москве и пусть в Орде понимают, что от разгромов, пожарищ и битв не оскудевает Рязанский князь.

Княгиня Евфросиния выехала в собор прежде, обряженная в золототканый сарафан, вытканный московскими мастерами.

Олег вышел, окруженный двором — боярами, окольничими, родственниками. Ему подвели белого высокого коня, косившего на людей голубым недобрым глазом.

Олег поднялся в седло, кованное жженым золотом, и конь, дернув красной уздой, покрытый ордынской попоной, медленно пошел к собору, окруженный пешими людьми. От терема до собора было сто пятьдесят шагов.

После разгрома Рязани, случившегося шесть лет назад, Олег сложил в городе дубовые стены, церкви, терема, насадил сады и деревья, расчистил пруд и пустил туда ручных лебедей. Раздобыл денег на торг. Город встал снова.

У собора Олег сошел на постланные перед ним ковры и вошел в храм. Тотчас ударили в колокола, и гул их широко потек над раздольем Оки вниз до Нижнего, поднялся вверх по Оке до Коломны. Рязане, ожидавшие на площади княжеского приезда, ввалились следом за Олегом в собор. Конюшие медленно отвели коня.

Олег стал перед правым клиросом, Евфросиния — перед левым. Он стоял строго и гордо, словно он, а не Дмитрий, одержал победу. Каждая удача Дмитрия казалась ему оскорбительной. Олег стоял в шапке.

Епископ, поставленный в Рязань из Москвы всероссийским митрополитом Алексеем, вышел в сопровождении раззолоченного причта и священников. Высокая митра сверкала. Посох переливал драгоценными каменьями. Прежде молебствия епископ обратился к народу:

— Братие христиане! Православный народ одержал великую победу над погаными нехристями.

Олег тоже обернулся лицом к затихшему народу. Начало ему понравилось: «Не Дмитрий победил, а народ. Понимает, что говорит в Рязани!»

Но вдруг насторожился.

— Собравшись воедино, москвитяне, суждальцы, тарусяне, коломяны встали под знаменем Московского князя Дмитрия, и бог благословил их.

Олег опустил глаза.

— Никогда не было побед над татарами, пока князья наши бились с ними разобщенно и разноголосо. Сие есть полная и первая победа над нечестивыми агарянами.

Олег вспыхнул и позеленел от ярости.

Тринадцать лет назад Олег первым кинулся вслед хану Тагаю. Догнал его под Шишовым лесом, вдребезги разбил, захватил всю добычу, пленных, а сам Тагай едва вырвался от Олега, проскочил между пальцами. Москва не желает об этом помнить. Забыла?

Олег снова стал лицом к алтарю, ему ненавистен стал епископский голос: от Москвы говорят!

Но епископ смотрел на народ и говорил народу. Голос его звучал громко и радостно:

— Закатилось солнце татар, отступило время от них. Господь же с нами!

Олег повторил шепотом:

— Отступило время от них.

А в церкви уже пели, и, едва смолкал хор, вновь гремел ненавистный московский голос.

Еле превозмогая себя, Олег подошел приложиться я отвел свой взгляд от народа, смотревшего на него. Простодушно подходили к епископу бояре Кобяковы, потомки Кобяка, половецкого хана. Набожно крестились Жулябовы, исконные рязанские бояре. Шумно следом за ними повалил народ. Все чувствовали Дмитриеву победу как свою. Один Олег сознавал себя побежденным, не радовался разгрому татар. А как бы хотел он этого разгрома! Но от своей руки.

Молчаливый, неулыбчивый, он вышел из собора и поднялся в седло. Снова кланялся ему народ, плыли облака, как венки по реке. Курлыкая, пролетал журавлиный косяк. Шли позади Олегова коня родственники и бояре.

В эти дни мало народу оставалось в городе. Бояре и помещики разъезжались по вотчинам: поспевал урожай, близилось время собирать оброки и платежи, в деревне нужен был хозяйский глаз.

Эту осень, казалось Олегу, можно встречать легко, татары схлынули, москвитянам не до Рязани — спешат по домам татарское добро делить.

Он вошел в терем к Евфросинье. Вечерело, становилось темно, но в окне сияло розовое небо, снизу приподнятое ровной грядой лазоревых облаков.

— К ночи, видать, опять туман сядет, — Сказала Евфросинья.

Он промолчал. А ей хотелось говорить.

— Дмитрий-то небось радуется.

Он промолчал. Она подумала и подошла к нему:

— Ольг Иванович!

Он поднял к ней голову. Она прижала его к себе, к своему злототканому московскому сарафану.

— Полно тебе, Ольг Иванович! Ведь и тяжелей бывало. А оно даже и хорошо, что так случилось. Чужими руками татарский жар загребем.

— Загребем, да не мы.

— А нам на что?

— Ты что ж, нищего нашего народа не видишь? Не дают стать на ноги. То один, то другой. На чем Рязани расти? Растет Москва, а Рязань отбивается. Москва торгует, а Рязань их купецкий ларь сторожит. Ежели ж врага не станет и сторож не понадобится, тогда и нас в ларь запрут. Я думаю так. что горько прежнее горе, а нонешнее — вдвое.

— А я инако мню. Надо мириться тебе с Дмитрием. Заодно идти.

Олег вскочил:

— Мне?

Евфросинья сказала настойчиво и упрямо:

— Тебе, тебе, Ольг. Тебе! Он силен. За его спиной и Рязань оправится. Надо теперь на Москву опираться.

— Этому не бывать! Посмотрим, кто за кем встанет.

— Но на кого ж ты обопрешься?

Олег смолчал. Потом превозмог себя, улыбнулся И обнял ее:

— На тебя обопрусь. Бабушка!

Сын Федор подрос, и Олегу нравилось, что он и Евфросинья еще молоды перед взрослым сыном. Он бы ее не назвал бабушкой, если б она не казалась еще молодой.

Олег вдруг сказал тихо и уверенно:

— Незачем нам опираться. Своих сил довольно есть.

— Тебе виднее.

С ней одной умел он говорить доверчиво. Ни с Титом Козельским, ни с кем из прежних друзей, ни с кем из нынешних так разговаривать он не мог.

Евфросинья насупилась:

— А ведь Володя-то Пронский тоже там. Победитель.

Он пожал плечами:

— Стратиг!

И опять она высказала его мысль:

— Без Боброка не поднялась бы эта опара.

— Как я без тебя бы, бабушка!

Олег думал:

«Боброк! Небось Дмитрий без него шагу не сумел бы ступить! Не зря к себе привязал, в родство ввел, на сестре женил! Не женил бы, ежели б упустить не опасался».

— К нам бы его, Боброка! — сказала княгиня.

— За тебя боюсь! Он хоть и сед, а статен!

— Ну тебя, Ольг Иванович! Смеется тоже! Сядь-кось поровней кружево-то мнешь.

Но эти минуты уединения бывали редки. Дом доверху был наполнен людьми — родней, гостельщиками, челядью, воинами. У кого-нибудь всегда находилось дело до князя, до княгини.

День кончался. Надвигалась ночь. А ночь, как ни сторожись, полна мрака, страхов, бедствий, затаившихся во тьме. Ночью кажется всякая беда вблизи. Разве отгородишься от нее прозрачным лепестком пламени у лампады или нежным копьем огня на мягком древке огарка?

Наступает ночь, когда болезни наваливаются на больных, когда счастье до смерти может задушить счастливых, а беда — побежденных.