Мамин подарок

Он сидел на песке и, пропуская между пальцев песчинки, ду­мал о мамином подарке.

На ладошке осталось несколько крупинок и он, вобрав в себя как можно больше воздуха, устроил смерч, отнесший их далеко в неизвестность.

«Так что же мне подарит мама?». Воображение, уже достиг­шее почти шестилетней зрелости, нашептывало и преподносило множество разных, совсем не похожих друг на друга грез.

Непроизвольно рука взметнулась в неведомом порыве и приникла к губам. Тот палец, что чаще других взывал «хочу!» нашел себе приют в теплом и влажном пространстве рта.

«Велосипед», — выкрикнуло воображение и замолчало, как будто выжидая. Возникшая властная пауза сопровождалась сладким причмокиванием. «Двухколесный и быстрый», — не выдержало воображение. Возникшая следом пауза затянулась.

Свободная рука потянулась к песку за новой пригоршней, а губы удивленно и мечтательно прошептали: «Да-а».

«А может, самолет, — не унималось воображение, — не пла­стмассовый-игрушечный, а такой, чтобы летал. Запустишь его — он летит и снова к тебе возвращается».

Мечтательно-сладкие причмокивания сопровождали кар­тинки возникающих грез. Струйки песчинок стекали в ущелья пальцев, постоянно пополняемые с заботливостью мечтателя. Голова шла кругом от такого обилия возможного счастья.

«Да-а», — удивленно то и дело проносилось в пространстве. Вечерняя роса уже опустилась на землю, по ногам пробежала волнующая волна холодка и откуда-то издалека донесся голос,

зовущий вернуться в обычный мир, пока без праздничной суе­ты, — мир еды и сна.

Хороводы грез стали проводниками в утро, теребя сон при­ливами возбуждающего счастья: плюшевые собаки оживали и мокрыми, доверчивыми носами тыкались в коленку; настоя­щие машины подъезжали, распахивая двери...

Утро застало его онемевшим от предвкушений. Дажелалец уже не искал себе убежища, а доверчиво тянулся навстречу

наступающему дню.

За стенкой уже гремела посуда, но звуки были приглушен­но-осторожными, ведь мама старалась не разбудить раньше времени праздничное утро.

«Я уже не сплю», — хотелось выкрикнуть ему, но, сдержав­шись и грустно одев тапочки, он отправился умываться. Вер­нув свежесть установившемуся времени, мальчик замер в ожи­дании.

Вскоре послышались тихие шаги, дверь приоткрылась и в комнату вошла мама, что-то держа в отведенных за спину ру­ках. Казалось, родившееся утро расцвело светом жизни, обре­тя дыхание и нежность.

«Мой подарок!» — сказала она, протягивая к нему руки. Во рту почему-то стало сухо, а сердце, словно старый филин,

разохалось в груди.

На его ладони лежал мяч, разрисованный материками и оке­анами, горами и равнинами, городами и пустынями — НО...

всего лишь мяч...

Филин где-то внутри разохался пуще прежнего, грозя выз­вать ливень.

Задрожав от обиды и горечи, желая отделаться от причиня­ющего такую боль предмета, мальчик яростно отшвырнул его.

Он очнулся через несколько мгновений, растерянно смот­рящим в угол. Только-только невидящий мокрый взгляд ото­рвался от стекла и теперь искал пристанища.

А под столом лежал несчастный подарок, поблескивая се­ребристым боком — океаном.

Неожиданно с большим удивлением мальчик обнаружил, что рука, швырнувшая мяч, — мокрая.

Тупо смотря в угол, он, находясь в пространстве безмыс­лия, поднес ее ко рту и облизнул пересохшими губами.

Убегая вдаль, время оставило на них солоноватый, пока неведомый привкус моря.