Духовник отец Виталий

Кто не имеет решимости устремиться к полноте духовного сча­стья, уверяя себя и других, что для них достижение его невозмож­но, заодно оправдывая себя тем, что не имеют на это сил, обманы­вают сами себя и всех остальных. Они не постигают возможности обрести в Господе безконечные силы на стяжание непоколебимого и нетеряемого не только лишь земного счастья, но и самого главно­го - непреходящего Небесного блаженства. У тех, кто тешит себя выдуманным из головы ложным и призрачным “счастьем”, в ос­лепленных сердцах и замутненных головах рождается ненависть к духовным словам, ибо они обличают их в полном самообмане. Если душа понимает, что Истина - во Христе, то понимает, что в Нем - и все остальное, что прилагается к Нему.

Всякие отношения с миром цепляют душу соблазном постоян­ного с ним общения, отторгая ум от Бога. И лишь во Христе сердце находит мир и тишину.

Нагруженный доверху сухарями и куличами, я шел по улице, провожаемый верующими сельчанами. Путь на Решевей предсто­ял неблизкий - двенадцать километров. В подряснике, епитрахи­ли, поручах и в короткой мантии мне было очень жарко. На груди висел ковчежец со Святыми Дарами. Ночью прошел дождь, и утром сильно парило. Хотя по спине бежали струйки пота, в груди словно бурлила пасхальная радость. В голове безпрерывно звучал празд­ничный канон. Радость переполняла меня, и я, простившись с про­вожающими, громко пел “Христос Воскресе из мертвых...”, широко шагая по тропе. Такой удивительной Пасхи, как на Псху, мне еще не приходилось испытывать. Благодать была такая, что даже тело она пронизывала с головы до ног.

На тропе из Псху путь преградило весеннее грязное болотце от разлившегося ручья. Из грязи чуть виднелись скользкие валу­ны, по которым предстояло перейти на другую сторону. Ботинки скользили. Стало ясно, что перебраться через это болотце я не смо­гу, а обойти его невозможно: слева - плетень, справа - обрыв. Я помолился и отважно ступил на первый скользкий валун, затем на другой, но не удержался и... упал.

“Боже... - только и смог я сказать. - Ведь я со Святыми Дарами! ”

И тут, даже не знаю как это получилось: когда я находился поч­ти у самой поверхности грязной воды, уже падал в нее на левый бок, меня как будто что-то легко подняло и, вместе с рюкзаком, поставило на ноги. Вес тела исчез, словно оно ничего не весило и было безплотным, словно воздух. Не помня, как мое тело оказалось на другом берегу, я посмотрел назад: мне не верилось тому, что слу­чилось. Словно неуловимое дыхание чудной милости Божией на миг коснулось меня. “Прости меня, Господи, что я такой грешный и рассеянный! Впредь я буду стараться быть внимательным...” Весь обратный путь я шел с молитвой, приноравливаясь на каждый шаг говорить одно слово Иисусовой молитвы. С того мгновения, где бы я ни шел, старался в движении всегда повторять Иисусову молитву.

После Светлой седмицы приехали на двух лошадях Василий Ни­колаевич с сыном. Они привезли плуг и мешок картофеля. Вдвоем эти труженики вспахали огромный огородный участок и показали мне, как сажать картофель.

Не дожидайся своих из Москвы, сажай сам, пока пора не про­шла. А то на весь год останетесь без картошки! - растолковывал мне бригадир, хозяйским взглядом окидывая кочковатую пашню. Я посадил около двадцати рядков картофеля, остальная часть зем­ли пока пустовала. Заглянул проведать меня сосед Илья Григорье­вич. Он одобрил посадку:

Земля эта долго отдыхала! Сажай в нее все, что есть!

А больше ничего нет, Григорьевич!

Ну, возьми у нас!

Мы отправились к ним на огород, где его жена, Мария, выращи­вала рассаду. Они дали мне для посадки все, что у них осталось. Вечером я с тихой радостью смотрел, как весенний ветерок играет с молодыми побегами помидоров. Ближе к дому я посадил огурцы, морковь, свеклу и тыкву. Подальше посеял кукурузу. По краю ого­рода посадил фасоль и воткнул для нее длинные палки. Через не­делю прошли обильные ливни, и вскоре весь наш огород зазеленел молодыми всходами. Заодно я поднял на столбы упавшие на землю виноградные лозы, расчистил от сорняков цветущие красные ли­лии - участок возле дома похорошел на глазах.

Взяв с собой подарки - неприкосновенный запас из двух пачек шоколада, я отправился вечером в гости поблагодарить соседей за помощь с огородом. Старушка штопала носки мужа, сам Григорье­вич слушал радио, на печи шумел чайник.

А, гость пришел! - обрадовались старички. - Садись, пей чай!

Они придвинули мне хлеб, мед и кипяток, чтобы я мог разба­вить “чай”. Шоколад мои соседи повертели в руках:

Спасибо, но мы такое баловство не признаем. У нас мед есть! А за шоколад спасибо, мы его внучке отдадим...

Кабаны не безпокоят? - за чаем спросил Илья.

Возле изгороди всю землю изрыли и проделали дыру в сад. Я закрыл ее сучьями - ответил я.

Вот-вот, а в огород они мастера лазать... Не оставляйте для них хода! - одобрил охотник. - А что они осенью вытворяют в ле­су - словно трактор прошел! Видел я забавную сцену, прямо ки­но... - продолжал Илья Григорьевич, посмеиваясь. - Вечерком иду лесом домой. Слышу - рев. На дереве медведь сидит и груши трясет, а внизу кабаны ходят и подбирают. Тот им орет и лапой ма­шет, а свиньи на него никакого внимания. Медведь прямо сверху как рухнет на них, те, понятно, врассыпную. Он на грушу снова, значит, лезет, а те под деревом стоят и ждут. Можно сутками смо­треть. Настоящее кино...

За разговорами я не заметил, как стемнело. Стал накрапывать дождь. Сунув за пазуху горячий хлеб, которым меня наделили хо­зяева, я стал прощаться.

А фонарик есть?

Есть, “жучок”.

Илья поглядел на мой механический фонарик:

Не очень надежен. Ну ладно, с Богом!

Темнота на тропе стояла полная. Фонарик жужжал в руке, высве­чивая мокрые кусты фундука и каштановые деревья. Неожиданно в кустах слева что-то зашумело. Я направил туда свет фонарика, быстро нажимая на рукоятку и стараясь поярче осветить темноту. Послышался топот, и... мой фонарик внезапно погас.

Напрасно я тряс его и пытался получше ввернуть лампочку. Она перегорела, и совершенная темнота обступила меня со всех сторон. Нащупывая ногами тропу, я медленно двигался вперед, вытянув руки, чтобы не столкнуться с деревом. Помыслы один страшнее другого начали устрашать меня. Что это было в кустах? Кабан? А вдруг медведь? Страшная мысль, что мои руки могут внезапно упе­реться в оскаленную морду или мохнатую грудь медведя, вставшего на дыбы, парализовала меня. Я начал громко читать Иисусову мо­литву, пытаясь определить, где я нахожусь, и ощупывая почву нога­ми. Моросящий дождь заливал лицо. Мне казалось, что это ночное приключение длится целую вечность. Когда мои руки нащупали калитку, мне стало смешно: какие глупости лезут в голову! Но с той поры я всегда носил с собой запасные лампочки для фонарика.

На следующий день ко мне зашел милиционер с ружьем на пле­че и молча протянул мне телеграмму от отца Пимена: “Встречай в Сухуми. Приезжаю с братьями и грузом”.

Спасибо, Валера. А у меня есть к тебе вопрос.

Слушаю.

Ты почему на Пасху не причащался?

Батюшка, я все это очень уважаю, - ответил он, широко улыба­ясь. - Однако верующим я стану, как мне кажется, еще очень неско­ро, может быть, только к старости... Но если нужна какая-нибудь помощь, я всегда рад помочь!

На этом мы распрощались, а я задумался. Все же мне очень нра­вился этот парень.

Собравшись, утром я улетел в Сухуми к моим добрым знако­мым - матушке Ольге и дьякону Григорию. Они обняли меня, как близкие родные люди, и усадили за стол. Матушка налила полную тарелку борща:

Ешь, батюшка, от пуза...

Да мне никогда столько не съесть!

А ты съешь. Отцы наши умели и поститься, и много есть!

Ну, так то отцы... - пытался сопротивляться я.

Ольга, пусть ест сколько может, что ты мучаешь монаха? - вставил свое веское слово отец Григорий.

Матушка снова начала разговор о своем старце, отце Виталии, жившем в Тбилиси у владыки Зиновия. На стене висела фотогра­фия, где старец был снят во время литургии очень впечатляюще: молитвенное лицо и ясные проникновенные глаза.

Матушка принесла мне большую пачку писем отца Виталия и дала их на ночь почитать, предупредив, чтобы я никому о прочи­танном не рассказывал. Из писем мое сердце ощутило его огром­ную любовь и сострадание к людям. Стало ясно, что писал их че­ловек удивительной судьбы и огромных Божественных дарований. Некоторые письма старца меня потрясли: в них он сообщал, что Советский Союз скоро рухнет, после чего в Абхазии начнется вой­на с Грузией. Все мы понимали, что сроки власти коммунистов подходят к концу, но что это произойдет так скоро, как-то не вери­лось. Предупреждениям отца Виталия тогда я не придал особого значения. Мало ли что может произойти, и вряд ли это случится так скоро...

Добрая матушка предложила мне написать письмо старцу в Тби­лиси, уверяя, что это только поможет нам в наших попытках начать жизнь пустынников.

Лучше него, поверь, никто не знает, что такое пустыня! - за­явила она. - Мой тебе совет: съезди к старцу в Тбилиси!

Матушка, мне неудобно после отца Кирилла ехать к другому духовнику, хотя я его очень уважаю! А письмо мне бы хотелось ему написать, только сначала спрошу благословения у своего батюшки...

Отцу Кириллу я позвонил с городского почтамта.

Письмо написать можно, - ответил батюшка и добавил: - он настоящий пустынник!

Матушка Ольга тем не менее настаивала:

Ты бы все-таки съездил к старцу!..

Возможно, я бы поехал в Тбилиси, но уже на следующий день приезжали братья вместе с архимандритом, и я остался.

Встреча с отцом Пименом и ребятами была шумная и радостная. Андрей говорил только о горах и жил в предвкушении свидания с ними. Из вновь прибывших выделялся светловолосый паренек из Подмосковья, Александр, скромный и застенчивый. Отец Пимен явно благоволил к нему. Мой друг привез письма от батюшки и моего отца, а также новые книги, продукты и гуманитарный груз, который выделила Лавра: печенье и сухофрукты. Архимандрит привез деньги, пожертвованные на скит отцом Кириллом и чада­ми скитоначальника. Он решил положить их в Сбербанк, несмотря на недовольство матушки. Она строго укорила нас, что монахам не следует держать деньги в банках. Но мы настояли на своем и боль­шую часть переданной нам суммы, кажется, две тысячи рублей, а тогда это были немалые деньги, положили на счет архимандрита. Пересчитывая наши вложения, кассирша удивленно спросила нас:

И вы хотите отдать банку все ваши деньги?

Мы пожали плечами, не зная, что сказать. Осталось в памяти странное отношение кассира к нашему вкладу, но последующее развитие событий не заставило себя ждать.

Когда в поисках рабочих инструментов для скита мы загляну­ли в магазины, то поразились странной пустоте полок: все товары куда-то исчезли. Никто не мог дать нам вразумительного ответа, куда все подевалось. В одном магазине нам на глаза попались цин­ковые баки с крышками для варки белья. Больше на полках ниче­го не было. Эти выварки представляли для нас неплохие емкости для хранения продуктов. Пришлось ограничиться покупкой всех имевшихся баков, их было, кажется, восемь или девять. Нас силь­но озадачило отсутствие товаров, но никто из нас не придал этому никакого значения.

По совету дьякона Григория мы с архимандритом навестили известного в абхазских кругах священника отца Виссариона, аб­хаза, служившего в сухумском соборе. То, что этот удивительный человек принял сан священника, было в то время в Абхазии сенса­цией. Он принял нас с истинным кавказским радушием и обещал помощь и поддержку в нашей жизни на Псху.

Псху - моя любовь! - заверил нас отец Виссарион. - Мы там еще непременно встретимся, обещаю! - заявил он торжественно на прощанье.

Мой друг привез в подарок гостеприимному священнику хоро­шие иконы из Лавры, книги и календари. Мы расстались очень до­вольные друг другом.

Давай перед отъездом из Сухуми позвоним батюшке! Расска­жем о наших делах... - предложил архимандрит.

У меня тоже было желание услышать от старца пояснения к то­му, о чем он сообщал в своем письме. Отец Кирилл написал, что положение в стране тревожное, может произойти переворот, и что мне следует построить в горах еще одну уединенную церковь. Голос старца в трубке звучал обезпокоенно:

Дорогие отцы, предупреждаю вас о возможности переворота в стране. Будьте готовы ко всему, даже самому худшему. Сделайте так, как написал я в письме...

Мы поблагодарили батюшку и пообещали ему, что будем внима­тельны к его предупреждению.

С Богом, отцы, с Богом! - напутствовал нас его родной голос.

После разговора с духовником мы поехали на Иверскую гору и

до вечера молились у святой Иверской иконы Матери Божией и в пещере апостола Симона Кананита.

Для сердец, живущих во лжи, само существование Истины и ее действительное счастье являются сильнейшим обличением в лож­ности их жизни. Отвергая Истину, невозможно быть счастливым. Можно лишь ненавидеть ее или пытаться не замечать ее существо­вания.

Скромное и тихое присутствие в каждом мгновении Божествен­ного бытия для сердца, заблудившегося на пагубных путях, стано­вится невыносимым укором совести. Душе, возлюбившей Истину, Она открывается в каждом ударе любящего сердца в каждом по­мысле, устремленном к ней.