Поиски места для скита

Тот, кто не устремляется к истине, уподобляется нравом падше­му ангелу, который не устоял в ней, поселившись в обители тьмы и став ее начальником. Устремившийся к истине и избравший стяжа­ние ее благодати, обретает вышеественную и невидимую для дру­гих силу - силу ее благотворной любви, уподобляющей душу Тому, Кто был прежде веков и Кто есть сама истина. Эта истина не нужда­ется ни в каком месте для ее обнаружения, но устремившаяся к ней душа должна установить себя и укрепиться в духовных правилах и распорядке, которым необходимо уединение.

Духовное возрастание в послушании, безусловно, требует не подвергать его воздействию дурных привычек и обстоятельств и, что еще более важно, - всемерно стремиться при этом уподобиться старцу в духе. Как-то после исповеди мне довелось услышать от ду­ховника ответ на давно смущавшие меня недоумения:

Батюшка, почему вы никогда не говорите как другие духовни­ки: “Сделай то-то и то-то”, а всегда советуете? Или часто сами спра­шиваете: “А как у тебя на сердце? ”

Видишь, в чем дело... - помолчав, сказал он. - Наши поколе­ния слишком слабы, чтобы со всей решимостью следовать воле Бо­жией, услышав прямое благословение духовника. Если получив­ший такое благословение не исполнит его, то будет виновен сугубо: перед Богом и перед духовником. А совет он может принять или же отклонить, тогда вины на нем не будет. Поэтому я предпочи­таю давать советы, а слушающий волен выбирать, как ему посту­пить, - по совету духовника или последовать своему решению. Но в случае непосредственной опасности для души ближнего иной раз необходимо прямо указать на требуемое действие, дав свое благо­словение. На все нужно иметь рассуждение, Симон...

На воскресные и праздничные службы мне доставляло много счастья и радости служить рядом с отцом Кириллом. Всегда спо­койный, уравновешенный и невыразимо добрый, он мог направить литургию так, что никто не волновался, а если случались мелкие ошибки, батюшка все покрывал своей любовью. Но однажды про­изошло неожиданное искушение, во время которого все мы пора­зились выдержке и хладнокровию отца Кирилла, фронтовика, сра­жавшегося в годы войны в Сталинграде. На воскресной литургии, когда иеродиакон читал Апостол посреди храма, а Царские врата были открыты, мы, служащие священники, стояли рядом с батюш­кой, возглавлявшим служение, на Горнем месте за престолом. В это время перед амвоном появился безумный человек, он встал напро­тив Царских врат, перекидывая из руки в руку тяжелый камень, и с громким воплем запустил его в священные сосуды на престоле, но промахнулся, и булыжник, пролетев рядом с головой старца, угодил в большую икону Вознесения, написанную на стекле. Она мгновенно покрылась трещинами.

В церкви от неожиданности воцарилось молчание. Оцепенев­шие охранники пришли в себя и быстро схватили за руки безумца. Мы, растерявшись, смотрели на отца Кирилла - он был спокоен. На полу рядом с ним валялся увесистый булыжник.

Ничего, отцы, слава Богу, все хорошо! Продолжаем, продолжа­ем службу! А этот камень уберите...

Поистине в то богослужение мы как бы заново увидели свое­го старца. Его спокойствие и благодатная вера словно передава­лись всем, кто служил рядом с отцом Кириллом. Две недели, про­шедшие в ежедневных службах, как будто перенесли душу мою на небеса.

Мне тогда казалось, что благодаря литургии такое молитвенное состояние и такая благодатная жизнь никогда не закончатся. Но эконом, ставший к этому времени архимандритом, обремененный попечениями, заботами и проблемами, вызвал меня к себе в каби­нет и сказал:

Хватит, отец, блаженствовать! Дел полно, а тебя не видно на послушаниях...

Отче, прости, я еще не отслужил сорок положенных литургий!

Потом отслужишь, когда время будет, а сейчас принимайся за дела!

Так я снова попал в нескончаемое колесо забот, месяц от месяца становившихся все сложнее и обременительней.

К лету сил моих уже не хватало “носиться” по просторным пло­щадям и корпусам Лавры, где везде шли ремонты и подготовка к празднику Пасхи, чтобы повсюду успеть. Установка строительных лесов и побелка стен главного Успенского храма отняли много сил, к тому же сроки сильно поджимали, но рабочие, штукатуры и маляры, показали себя молодцами. Здание стояло светлое и на­рядное. Оставалась еще покраска куполов. Мы выдали рабочим к Пасхе премии, и святой праздник встретили с радостью и облег­чением. После праздничных торжественных богослужений эконом и я попросили благословения у наместника съездить в горы помо­литься. Покраску куполов отец Пимен доверил своему помощнику, надеясь на его опытность.

Предварительно мы обсуждали со старцем возможность создать скит для молитвы в горах Таджикистана. Батюшка не был против, но рекомендовал вначале присмотреться к обстановке на месте. Мой друг пообещал привезти ему снимки горных уединений, где мы предполагали устроить скит. Мне казалось подходящим за­браться в глухие ущелья на противоположном берегу Нурекского водохранилища. Для переправы мы намеривались купить две бай­дарки. Эконом, как фотограф-профессионал, предполагал снять намеченные горные районы на слайды, которые можно было бы просматривать на большом экране вместе со старцем.

Получив благословение духовника и разрешение наместника, мы начали составлять примерный маршрут. Услышав наши раз-

говоры и сильно заинтересовавшись намеченным походом, к нам присоединился преподаватель академии, отец Анастасий, с кото­рым мы очень сдружились. К нам хотел присоединиться и отец Прохор, но в это время его мама сильно разболелась и он с сожа­лением отложил поездку. Вскоре его назначили духовником в жен­ском монастыре и наши пути разошлись. Забегая вперед, хочется сказать, что мои родители чрезвычайно полюбили, не меньше ме­ня, отца Анастасия. Особенно не чаяла в нем души моя мама, так что лучшего спутника нельзя было и пожелать. Мы составили маршрут так, чтобы обойти самые глухие места Дарваза и Памира и примерно определить место для будущего скита.

Сначала мы решили добраться до верховий Оби-Хингоу к пику “Москва”, до ледников шеститысячника, затем через перевалы на обратном пути выйти в заповедник Сари-Хосор, после чего, обсле­довав водохранилище, вернуться в Душанбе, рассчитывая пройти путь по этим горным районам за три недели. Но, конечно, одно де­ло составлять программу похода сидя за столом, а другое дело - пройти все своими ногами.

Вознамерившись помолиться в горах от всей души, я улучил мо­мент и пришел к отцу Кириллу:

Батюшка, прошу вас, научите меня правильно молиться, по­тому что я все время сомневаюсь, верно ли я молюсь!

Затаив дыхание, я сидел на стуле, сжавшись в комок и боясь на­рушить глубокое молчание, в которое погрузился старец. Наконец, он промолвил:

Похвальное желание, отец Симон, похвальное, да... К сожале­нию, мне Иисусовой молитвой серьезно заниматься не пришлось. Но я слышал, как учили молиться Глинские отцы. Во-первых, для занятия ею нужно как следует смирить тело. Человек ты еще мо­лодой, поэтому прежде всего нужно научиться совершать поклоны с Иисусовой молитвой: земные - в посты и обычные дни, и пояс­ные - по субботам, воскресеньям и в праздничные дни. Совершай поклоны до телесного изнеможения, потому что когда устает тело, то страсти тоже изнемогают, а помышления значительно уменьша­ются. Это - то, что относится к телесному правилу.

Теперь - то, что относится к обузданию речи или нашего злейшего врага - языка. Для его усмирения и даются в монаше­ском правиле каноны и акафисты - Иисусу Сладчайшему и Ма­тери Божией - акафист Благовещения. Наилучшее же правило для обуздания многоглаголания, которому цены нет, одно - это благое молчание. “На кого воззрю? - говорит Господь. - Только

на кроткого и молчаливого, трепещущего словес Моих”, да... то есть не говорить попусту, а лишь по делу и на пользу душевную себе и ближним. Это во-вторых.

А вот что касается сугубо монашеского правила, которое, однако, и мирянам полезно: Иисусова молитва со вниманием и с полным сосредоточением ума. Собери его со всем тщанием в самом себе, не давай ему шататься туда-сюда, ибо он постоянно норовит убежать в мир. Сиди на низкой скамеечке, не сутулься, дыши тихо и ров­но, оставь все заботы и попечения о мирских делах и даже о мона­стырских. Если чувствуешь усталость, можешь стоять на коленях, опершись локтями на стул или табурет, но дело не в этом. А с вели­кой мольбой сердечной говори в себе, то есть мысленно: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя! ” Если будешь соблюдать это правило, не оставляя его и не делая больших перерывов, к тебе непременно придет милость Божия и ты стяжешь дух мирен, дух благодати. Так заповедали молиться Глинские старцы.

Отче, я читал в “Добротолюбии” и в рассказах Странника ду­ховному своему отцу, а также слышал от братии, что есть молитва с дыханием. Нужно ли мне ею заниматься? - вспомнил я разговоры среди монахов, которые обычно велись в великом секрете.

Вот что скажу, отче Симоне: тебе так постоянно молиться не благословляю, ни к чему это, да... Многие монахи сильно повреди­ли себе здоровье дыхательной молитвой... А у кого из отцов ты чи­тал о такой молитве?

У преподобного Григория Синаита, Каллиста и Игнатия Ксанфопулова. Мне монахи говорили: когда сильно борют страсти или обуревают дурные помыслы, тогда можно молиться следующим образом. На медленном вдохе говоришь “Господи Иисусе Христе”, а на медленном выдохе - “помилуй мя! ” Во время рассеянности ума такая молитва с дыханием хорошо помогает. Еще мне монахи рассказывали: когда чувствуется сильное разжжение похоти или приступы гневливости, то можно прибегнуть к следующему спо­собу. Медленно и глубоко вздохнуть с мысленным произнесением “Господи Иисусе Христе”, потом в совершенном молчании задер­жать воздух в легких и медленно выдохнуть с мысленными слова­ми “помилуй мя! ”

Не советую тебе делать это часто, отец Симон! Все подобные искусственные приемы - лишь поддержка в молитвенной практи­ке, больше уповай на покаяние и на помощь Божию! А в блудных бранях нет ничего лучше любезной для сердца молитвы: “Пресвя­тая Богородица, спаси нас! ”

В келье вновь наступила тишина. Я старался как следует усвоить наставления отца Кирилла, а он молчал, перебирая четки.

Батюшка, а в рассказах Странника есть другой способ молит­вы Иисусовой: произносить “Господи Иисусе Христе, помилуй мя! ” на каждый удар сердца. Я тоже пробовал в пустыне по пульсу мо­литься... - признался я.

Как, как?.. Ну-ка повтори! По пульсу? - старец близко накло­нился ко мне.

Ну да! Прижимал пульс в левом запястье пальцами правой ру­ки и так молился... - почувствовав изучающий взгляд духовника, я покраснел.

Ни в коем случае, ни в коем случае, иеромонаше... Ведь это все относится к благодатной молитве или, как ее называют кавказ­ские подвижники, - самодвижной... Такая молитва приходит лишь с благодатью и то не ко всем, а кому дано! Иначе только сердце ис­портишь, не стоит, не советую... Лучше отдай все свое внимание возлюбленному Христу, чтобы возлюбить Его всем сердцем, всею душею, всем разумением своим и всеми помышлениями своими! Так-то, молитвенниче и пустынниче... - улыбнулся старец.

Возрастай-ка лучше в покаянии, в смирении да в послушании... Кто искренно, без хитростей и приемов прилежит к этим доброде­телям, тот и стяжает в свое время непрестанную молитву.

Понятно, отче, благословите!

Бог тебя благословит! Ну что, Симоне Ионин, любиши ли мя? - спросил, улыбаясь, отец Кирилл.

Да, батюшка, вы знаете, что я люблю вас... - ответил я со сле­зами на глазах.

В конце июня поездом мы выехали в Таджикистан. Помню, на перроне старая узбечка поцеловала рукав моего подрясника: “У, русский поп! ” В Душанбе радости моих родителей не было границ. Чрезвычайно обрадовалась нашему приезду и мама моего друга. Мы все собрались за столом. Отец принес лично им приготовлен­ное вино из собственного винограда, удивительно густое, сладкое и, как нам показалось, совершенно некрепкое. Он с видимым удо­вольствием нахваливал свой напиток: “Собирал виноградина к ви­ноградине, без воды и сахара, делал его по старинному рецепту! ” Мы выпили по две небольшие рюмки и хотели, было, повести бесе­ду, но заметили, что языки уже нам не повинуются. Вино действи­тельно оказалось отменным. Назвав его “сказочным”, мы отправи­лись отдыхать на топчане в саду, под тенистой яблоней. Родители терпеливо дождались нашего пробуждения, после чего засыпали нас вопросами, но более всего нашего друга-преподавателя, кото­рый на каждый вопрос давал обстоятельный ответ.

В дорогу мама приготовила нам нечерствеющие лепешки, при­думанные ею. Она смешала с поджаренной мукой измельченные высушенные фрукты - инжир, кишмиш, яблоки, персики и груши, и сделала овощной хлеб, смешав с мукой тертую вареную морковь и свеклу. Эти овощные и фруктовые лепешки мама высушила на жарком таджикском солнце. Они не черствели, в пути давали мно­го сил и можно было весь день, с утра до вечера, идти по горам, не останавливаясь на обеденный привал. Оставалось еще посетить на­шего доброго батюшку из Никольского храма. Он радушно угощал нас, и его хлопотливая матушка безпрестанно подносила кушанья и приправы. Мы объелись так, что еле вышли из-за стола. Мудрые рассуждения нашего друга-богослова вызвали почтительное вос­хищение у отца Стефана и его матушки, которая на прощанье вос­торженно произнесла:

Тень вашего богоподобия исцелила нас, немощных, вашей чу­дотворной благодатью!

Добрый и сердечный друг наш, отец Стефан, дай Бог тебе сил и крепости, если ты жив, а если нет, то милости тебе Божией в Цар­стве Небесном! Но себе тогда я строго сказал, что так переедать больше не буду, даже если мой отказ от угощения вызовет недо­вольство гостеприимных хозяев.

Рано утром было тяжело подниматься из-за вчерашней обиль­ной еды, но доверху груженые рюкзаки звали в дорогу. На троллей­бусе мы приехали на остановку, которая тогда называлась ДОК - “ловить” попутные машины на Памир. Нам удалось договориться с водителем микроавтобуса, который совершенно не знал этой до­роги. Он только спросил:

А там асфальт есть?

Конечно! - ответил я, надеясь, что небольшой отрезок грун­товой дороги, которым заканчивался наш автомобильный марш­рут, не вызовет проблем. И мы радостно покатили в наш чудесный край - Оби-Хингоу.

Поздним вечером наша группа добралась до Памирской развил­ки. Вправо, в ущелье, уходил Памирский тракт на перевал Хабуро- бад. Совершенно усталые, мы выгрузились из машины.

Знал бы, что так далеко, никогда бы не поехал... - недовольно бурчал водитель.

Но эконом “утешил” его дополнительной денежной компенсаци­ей и шофер уехал довольный. Под пение июньских соловьев и мер­цание огромных бархатистых звезд мы заночевали на траве рядом с развилкой. До следующего поворота, где в Оби-Хингоу впадал ее приток, мы добрались в кузове попутного грузовика с семьей тад­жиков, переезжавших на свои старые места из хлопковых жарких долин. Это было уже новое веяние, сильно меня насторожившее. Раньше таджикам запрещалось покидать хлопководческие колхо­зы и совхозы. Они довезли нас до своего нового строящегося дома на берегу Оби-Хингоу, где когда-то давно стояла их старая кибитка. Поодаль, во вновь построенных домах, жили несколько других се­мей бывших переселенцев. Похоже, жизнь возвращалась на преж­ние места. Мы разговорились с подошедшими молодыми таджи­ками. За день до нашего приезда перед нами прошла на ледник группа москвичей, нанявших здесь проводников с ишаками. Нам показалось, что неплохо последовать примеру предыдущей груп­пы, что мы и сделали, заключив договор с этими парнями на пере­ход до ледника и обратно. Увы, мы еще не поняли, что ввязались в авантюру, стоившую нам и денег, и нервов...

Вспоминается, как однажды нам с архитектором, еще до мона­стыря, пришлось “голосовать” на пустынной дороге у безконечной реки Оби-Хингоу. За весь день лишь к вечеру показалась одна ма­шина и мы, пройдя с утра по жаркой дороге сколько хватило сил, усталые, решили остановить этот грузовик во что бы то ни стало. Машина остановилась, водитель и двое пассажиров и руками, и выражением лиц показывали, что места в грузовике нет и, в то же самое время, выражали сочувствие и желание нам помочь. Мы за­глянули в кузов - он был битком набит пузатыми большерогими коровами, которых перевозили на летние пастбища. Но мы реши­тельно полезли к коровам, несмотря на уговоры водителя и хозяев этих животных, что находиться в кузове опасно.

Пол в грузовике был густо унавожен, поэтому стоять с тяжелыми рюкзаками среди коров оказалось невозможно. Пришлось протис­нуться между рогами и копытами бедных животных и ухватиться за передний борт кузова машины. Мы медленно тронулись дальше. Тряская дорога принялась усиленно “трамбовать” нас коровами. На поворотах грузные животные сильно сдавливали нас боками, тя­желые рюкзаки на спинах превратились в орудия пыток, так как балансировать с ними на скользком полу было невероятно трудно. Но тяжелее, чем опасность быть насаженными на крутые коровьи рога, для нас стали усилия уберечь ноги от копыт этих тяжелых измученных животных. Но что нам оставалось делать, если этим рогатым “путешественникам” даже держаться было не за что? Они наступали нам на ноги, и от боли мы шипели, как змеи, которым наступили на хвост. Когда мы вылезли из машины, измазанные на­возом и облитые коровьей мочой, водитель даже не взял с нас де­нег, а просто махнул рукой и уехал.

Если эта поездка с коровами выглядела более смешной, чем пе­чальной, то нынешнее путешествие с ишаками оставило грустный осадок в наших душах. Ранним утром, погрузив тяжелые рюкзаки на маленьких тщедушных ишаков, мы отправились в путь. У од­ного из этих жалких осликов от тяжелой работы были полностью стерты копыта, и он начал хромать уже в начале пути. Места стано­вились все просторнее и суровее, а мощная река - все стремитель­нее и грознее. Лес исчез, и только по лощинам дымчатым бежевым цветом радовали глаза цветущие тамариски. Высокие стебли феру­лы увенчивали вершины ближайших холмов. Запах полыни сме­шивался с дыханием ледников. Вскоре холод с высоких заоблачных вершин заставил нас поёжиться из-за своего ледяного прикоснове­ния. Теперь нам по ночам уже приходилось ставить палатку, пото­му что под открытым небом ночевать стало невозможно - настоль­ко пронзительный и холодный ветер дул с верховий реки.

Наконец мы приблизились к повороту реки, с ревом вырывав­шейся из узкого ущелья. Она представляла собой грозное зрелище: посреди реки вздымался чудовищный гребень из стремительно ле­тящего ревущего потока. Слышно было как громыхали огромные валуны, перекатываемые водой. У берегов течение реки несколько замедлялось, а посредине водяные массы с ревом проносились ми­мо, образуя чудовищный гребень из пены и брызг. На том берегу царило полное безлюдье. Высоко вверху вонзалась в черно-синее небо гигантская вершина - куполообразный пик- шеститысячник “Москва”, весь в застругах снега и льда. Еще выше, вторым ярусом, стоял гигантский купол темно-фиолетового стратосферного обла­ка, переходящего в ярко-красную радугу закатного зарева. От гро­хота реки закладывало уши и приходилось кричать во время пере­говоров с проводниками.

Стало ясно, что о переправе не может быть и речи. Мы решили подождать до утра, но даже в палатке особенно помолиться не уда­лось, как, впрочем, и выспаться. Пронизывающий ледяной ветер не утихал ни на мгновение. Палатка ходила ходуном, трепыхаясь по­лотнищами и хлопая ими, подобно ружейным выстрелам. В лужах, отражающих закат, стыл молодой ледок.

Утро тоже не обещало ничего хорошего. В верховьях, где клуби­лись темные тучи, прошли недавно грозовые ливни. Хотя река к нашему приходу немного присмирела, все попытки переправить­ся через нее не принесли успеха. Валуны, с тяжелым грохотом ка­тящиеся по дну бешеного потока, подтверждали наше поражение. Понимая, что нам не пройти дальше, и с большим облегчением выяснив, что переправа невозможна, мы повернули обратно. Ниже по течению, на другой стороне реки, стоял пригнанный снизу гусе­ничный трактор, около которого толпилось много людей. А другие бродили вдоль притоков реки, внимательно осматривая перекаты. Наши таджики разузнали в чем дело: за день до нашего появления группа москвичей пыталась перейти реку на связке. Их сбило с ног, и погибли двое туристов, тела которых теперь разыскивали.

Наши несчастные ослики не выдержали обратного перехода. Сильно хромавшее животное не стали вьючить, а просто погнали домой. Остальные ишаки, ощутив, что вес их груза увеличился, за­бастовали. Они ложились на землю и не хотели вставать. Владель­цы этих горемык прибегали к побоям, но наше единодушное воз­мущение остановило издевательства погонщиков. Сообща мы раз­делили между собой наш груз, меньшую часть оставив ишакам, и наш вызывающий жалость караван, замыкаемый хромающим ос­ликом, двинулся дальше вниз по течению. Но даже с малым грузом бедные животные изнемогали и ложились отдыхать, тяжело дыша мокрыми боками.

Этот поход, несмотря на изумительные виды и наличие без­людных мест, не принес нам ни утешения, ни молитвы. Жизнь в высокогорье требовала усилий на выживание. В безлесных про­странствах холодных долин трудно было укрыться. Убедившись в том, что верховья Оби-Хингоу не подходят для создания скита, мы утвердились в решении, что лесистое среднегорье - это то, что нам нужно. Вдобавок, во время последнего ночлега разгорелась перепалка с местными таджиками на тему - чья вера лучше. По­давленные аргументами лаврского богослова, наши спорщики впали в агрессивное состояние и взгляды их не предвещали ни­чего хорошего. Наконец, толковый ответ отца Анастасия разря­дил обстановку:

- Знаете что? Молитесь так, как вам нравится, а мы будем мо­литься так, как учит нас наша вера!

В полной темноте и очень недовольные результатом спора, киш­лачные ревнители отошли от нашего костра. Это говорило о мно­гом: времена изменились и изменилось отношение горных таджи­ков к русским... Тем не менее, все еще полные надежд на осталь­ную часть маршрута, мы сошли с попутной машины у подвесного хлипкого моста, устроенного из подгнивших дощечек и еле держав­шегося на тонких тросах над стремниной Оби-Хингоу. Помолясь и перекрестясь, мы перебрались на противоположный берег. Затем, сопровождаемые басистым лаем кишлачных собак, углубились в лес, тянувшийся вверх по тихо журчащему притоку. Живописные берега густо покрывало летнее разнотравье: пижма, шалфей и зве­робой, вперемешку с золотистыми свечами эремурусов. Неожидан­но хлынул такой проливной ливень, что, пока мы спешно ставили палатку, на нас не осталось ни одной сухой нитки.

На рассвете нас разбудил оглушительный пересвист дроздов. Кукушка куковала где-то высоко в горах. В палатке, проникая че­рез ее тонкий полог, разливался зеленый свет от лучей восходяще­го солнца. Подсохнув и воспрянув духом, наш небольшой отряд с любопытством первопроходцев устремился по тропе, теряющейся в зарослях папоротника, к встающему впереди перевалу. К вечеру мы вышли на обширную предперевальную поляну с темно-зеле­ными шатрами старых тутовых деревьев. На многих из них уже чернели первые сладкие и сочные ягоды. Поэтому после утреннего монашеского правила все мы уже сидели на толстых корявых вет­вях, угощаясь вкусным лесным завтраком, который к тому же был очень сытным.

За утренним чаем мы с экономом вспомнили драматический случай, произшедший на этом самом месте в один из наших преж­них походов. Наша небольшая группа шла с южной стороны на этот самый перевал, который возвышался над нашей палаткой. Перед нами стоял выбор: пройти его прямо в лоб или обойти по узкому каньону с водопадами и выйти на нижнюю тропу. Из-за сильной усталости ни у кого не было желания лезть на перевал, и мы единодушно устремились в каньон, надеясь пройти его сходу. Но, войдя в круто низпадающее ущелье с бурной рекой, мы поня­ли, что будь этот путь легче, то тропа, несомненно, шла бы через ущелье. К сожалению, она уходила вверх, теряясь в густом арчов- нике не слишком высокого перевала, от которого мы так самона­деянно отказались.

По пути через каньон нам пришлось вдобавок обходить водо­пады, поднимаясь на обрывистые скалы. Это отнимало последние силы. К нашей усталости постепенно стало примешиваться непо­нятное чувство ужаса, причину которого никто определить не мог. Эти волны ужаса ощущал каждый из нас, что заставляло каждого человека с тревогой осматриваться по сторонам. Спеша и спотыка­ясь, мы спешили побыстрее выбраться из этого жуткого места. Ко всему прочему на дне этого мрачного ущелья я обнаружил много­численные следы лап здоровенного медведя.

Выйдя с большим вздохом облегчения на поляну, мы останови­лись, совершенно потрясенные открывшимся зрелищем: по всему лугу валялись истерзанные трупы овец. Что здесь произошло, и, похоже, совсем недавно, мы не могли даже представить. Не задер­живаясь на поляне, с разбросанными по ней тушами животных, мы быстро ушли из этого мрачного места, забыв о страшной усталости и боли в ногах. Километра через три навстречу попался старик с винтовкой, едущий на ишаке:

Откуда идете? - спросил он с большим удивлением, попривет­ствовав нас.

С перевала, - ответил я.

А видели там убитых овец?

Видели.

Значит вам сильно повезло, раз вы остались живы!

И старик рассказал, что на днях пастух пас в этих местах овец. Из ущелья вышел огромный медведь и убил одну овцу. Пастух, пыта­ясь отомстить хищнику, изо всех сил ударил его мотыгой по голове, но только нанес ему сильную рану. Разъяренный медведь ударом лапы сбил пастуха с ног и содрал когтями скальп с его головы. В ярости зверь убил всех овец, которых смог поймать, и скрылся в не­проходимом ущелье. Происшедшее видели издалека подростки из ближайшего кишлака, собиравшие в это время в лесу дрова. Они со всех ног помчались домой и рассказали людям, что произошло. По рации вызвали вертолет и на нем увезли тяжело раненого пасту­ха. А теперь все взрослые мужчины из окрестных селений охотятся на этого медведя, который скрывается где-то в каньоне. Тогда нам стал понятен тот безотчетный ужас, который холодил наши серд­ца. Это был ужас от присутствия свирепого хищника, прятавшегося рядом в ущелье. Взволнованные воспоминаниями, мы засиделись за поздним чаем, не заметив, что подошло время вечерних молитв.

Мои друзья в этот вечер предпочли молиться в палатке, а я, ис­тосковавшись по молитве, долго молился у догорающего костра до тех пор, пока Млечный Путь не оказался у меня за спиной.

От больших радостей - к большим скорбям, так движется суетный мир. Если мы выходим из радостей мира сего, то мы заодно выхо­дим и из больших скорбей, ибо они взаимосвязаны, как свет и тень. И так же, как мы входим в свет духовной жизни, невещественной и неразрушимой, мы можем войти и в радость нетленную, не за­висящую от каких-либо перемен, в радость и мир во Святом Духе.