Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Открытие Бога






 

Господи, когда в молитве исчезает память о теле моем, не хочу я возвращаться в обремененное тяжестью жилище плоти моей, ибо к свету и радости тянется душа, а не к тесноте и мраку обита­лища земного. Те, кто обогнал меня в исходе из тягот телесных, неисчислимы, как и те, кто ожидает своей очереди после меня: все они, в итоге, освободятся от рабства тела своего. Если в Тебе, Отче мой, Небесная отчизна моя, отчего душа не взлетела, словно голубка, к Тебе еще в чистоте младенчества своего? А ныне мне усилиями нужно поднять ее в Небеса, и все упование мое на спа­сительную благодать Твою, Боже, возводящий меня к Твоим свет­лым пределам.

Куда бы мы ни попали в своих странствиях, человеческое сердце всегда притягивается к другому сердцу бьющемуся в унисон с ним, преодолевая глубокую пропасть одиночества на трудных путях восхождения к Богу.

 

За это время мы окончательно сблизились с Петром и наша дружба становилась все более крепкой. С ним я отправился летом в наше единственное совместное большое путешествие. Я уговорил его осмотреть верховья Оби-Хингоу и помолиться в тех удивительно прекрасных краях, потому что они привлекали меня неотразимо. В то время он был совершенно равнодушен к горам, будучи закорене­лым горожанином. На попутных машинах мы добрались до моего любимого кишлака, над которым нависали сверкающие ледники, а вершина напоминала хрустальный замок на светло-голубом без­облачном небе. На зеленой поляне у мелодично позванивающего, словно колокольчик, горного ручья, мы разбили свой походный ла­герь для молитвы. Палатки у нас не было, так как летом в Таджи­кистане не бывает дождей. Мы постелили прямо на траве, веющей терпким запахом чабреца и полыни, полиэтиленовые пленки и ки­нули коврики, а поверх них - спальники. Чуть поодаль из камней соорудили очаг. После чая мы долго молились, так как спать под невероятно близким звездным небом, наполненным стрекотанием кузнечиков и свистом соловьев, совсем не хотелось.

Утром Петр и я проснулись рано, солнце еще не вышло из-за вершины, но яркий сноп лучей уже тронул невесомые облака ро­зовым светом. Мы накрылись спальниками, защищаясь от утрен­ней свежести, и углубились в молитву. Прямо предо мной внизу сверкающим серебром струилось мощное течение реки, широким поворотом уходя в низовья долины. На противоположном берегу в небо уходили ярко-зеленые склоны огромного хребта, по которым паслись отары овец. Воздух был настолько чист и прозрачен, что его заоблачные луга казались совсем рядом, хотя до них было не­сколько километров.

Неторопливо перебирая четки, я всем сердцем почувствовал, как молитва начала оживать внутри меня. Ощущение невыразимо­го покоя стало возникать в душе, перекрывая все остальные впе­чатления. Оно все усиливалось и усиливалось, так что я вынужден был закрыть глаза. Нежный ровный голубоватый свет поднимался изнутри, тихо переливаясь и становясь все более зримым. Он как бы сгущался и уплотнялся и из него, прямо в сердце, ясно и отчет­ливо возникло лицо Христа, сияющее золотистым светом на фоне голубоватого свечения. Лик Его был настолько прекрасен, настоль­ко нежен, добр, приветлив и лучезарен, с глазами, источавшими та­кую невыразимую любовь, что сердце перестало вмещать это пере­живание, как полностью превосходящее его силы. “Иисусе, Иисусе, Иисусе...” - выговаривало сердце, вернее не сердце, а этот чудесный лучезарный Лик, Который наполнил все пространство души этим словом. Сердце изнемогало от полноты любви, изливавшейся из Него. Лучезарный сияющий Лик Христов стал непередаваемо яр­ким светом, подобным свечению тысяч солнц. Я открыл глаза и вы­нужден был закрыть их снова. Этим светом сияло все пространство: внутри и вне меня все сияло светом миллиардов солнц - впереди, сверху, сбоку, все целиком стало неизмеримым светом, которого не могли вынести ни глаза, ни сердце. Тело не выдерживало пере­избытка переполнявших его ощущений счастья и мне показалось, что я умираю. “Боже мой! ” - вырвалось у меня из груди. Слезы за­лили мое лицо. Я упал на спину. Остался только невыразимо яркий свет. В этом свете я тоже был светом, не помня, есть ли тело, земля и все остальное, успев лишь сказать: “Иисусе, мне слишком много благодати Твоей! Ты хочешь, чтобы я умер? Но ведь в любви Твоей умереть невозможно...” Не знаю, сколько времени я лежал залитый слезами, но от переизбытка любви сердце и уста заговорили сами: “Боже, я хочу быть с Тобой, хочу вечно пребывать с Тобой и в Тебе! Я не знаю, что это такое, но оставь меня еще пожить на земле, чтобы

любить Тебя, ощущать Тебя и жить только Тобою. Мне не нужно ничего в этом мире, кроме Тебя! Посели меня, где Тебе угодно, я всюду последую за Тобой, чтобы только любить Тебя одного! ”

С этими словами, вместе с остатками эгоизма, ум исчез и толь­ко свет, безпредельно яркий свет разливался повсюду. Я закрывал глаза и этот свет оставался светом, открывал глаза - свет был тот же и распространялся во всех направлениях, куда бы я ни посмо­трел. Меня не было, и все же я был. И был Бог, настолько реальный, что только Он и был истинной реальностью... Не помню, сколько я пробыл в этом свете, но постепенно он стал уменьшаться в яркости. Присутствие Бога не покидало меня, переходя в разнообразные со­четания и переживания любви, счастья и радости. Если я шептал “Иисусе”, свет увеличивался в яркости, и я снова терял ощущение самого себя и окружающего мира.

До меня внезапно донесся голос, говоривший молитвы, - это молился обо мне мой друг, чтобы Господь помиловал меня, и я не умер на этой поляне.

Молись, молись обо мне, дорогой мой! - слабым голосом про­изнес я и снова умолк, подхваченный новыми излияниями света и невыразимого счастья.

Очень медленно, постепенно уменьшаясь в яркости, внутренний свет исчез и стал виден солнечный свет, подобный бледному свету луны, тусклый и совсем неяркий. Настолько свет земного солнца не шел ни в какое сравнение с лучезарностью того света, который сиял во мне! Теперь он исчез, оставив приходящие в душу, слов­но волны безграничного светоносного океана, веяния несказанно­го блаженства. Мы остались ночевать на этой поляне. Я лежал, не имея сил пошевелиться, чувство голода отсутствовало совершенно.

Ты хотя бы помнишь, что ты говорил? - спрашивал меня взволнованный Петр, ощущая необычность происходящего. - Как ты себя чувствуешь?

Спасибо, мне полегче... - прошептал я. - Только говорить не могу...

Так продолжалось всю ночь и под утро я уснул. Утром проснул­ся свежим и бодрым, но как только я произносил слова “Господи” или “Иисусе”, то же самое ощущение безпредельного блаженства наполняло всю душу.

Время шло, а нам еще предстояло добраться до верховий Оби- Хингоу, что и было нашим первоначальным планом. Медлен­но и осторожно я поднялся. Мы перекусили, упаковали рюкзаки и отправились дальше по дороге, ведущей нас все выше и выше

по уходящей вверх долине. Состояние безграничного счастья и без- предельной радости не покидало меня. Чтобы это переживание не усилилось снова, я старался идти молча, внутренне оставаясь бла­гоговейным наблюдателем того, что совершалось в моей душе. Но как только ум вспоминал начало молитвы “Господи Иисусе”, это удивительное блаженное переживание опять возобновлялось, вы­нуждая меня останавливаться и замирать.

Так мы брели километр за километром, делая частые привалы, на которых мой ум снова погружался в состояние неземного бла­женства. Все остальное - ни удивительные ущелья, уходящие в таинственные дали, ни острые горные пики, возвышающиеся над ущельем, словно языки пламени, ставшие камнем, ни виднеющи­еся вдали ледники Дарвазского хребта - ничто не запечатлелось в душе. Все это я увидел потом, когда проходил этой дорогой еще раз. Мы прожили в верховьях ущелья несколько дней, где я поч­ти все время лежал в спальнике, безмолвно молясь, а Петр, сидя, молился рядом.

Тихо и постепенно моя душа возвращалась в обычное состояние, только ощущение несравнимого ни с чем счастья присутствовало в ней неисходно. На обратном пути я попросил моего друга нико­му не рассказывать о том, чему он невольно оказался свидетелем. К его чести он действительно сдержал свое слово. В Душанбе мы вернулись здоровыми и бодрыми. Все во мне внутри совершенно успокоилось, но душа стала другой настолько, что сам себе я уже виделся иным человеком, чем был до этого похода в горы. Через несколько дней я уехал в Пештову и мы с Петром расстались до сле­дующей встречи. Это путешествие изменило не только меня, но и моего друга, который неожиданно для себя перебрался в горы, ко­торым посвятил всю свою жизнь.

Лето прошло в молитве, работах в огороде и сборе тутовника. Затем пришла пора сбора орехов. Со стороны администрации лес­хоза начались строгости. На сбор орехов в лесничество каждый год приезжал специальный уполномоченный из Москвы и наблюдал за сбором урожая. Излишки орехов у населения изымались на­чальством. Людям приходилось прятать свои запасы, пытаясь до­быть скудный заработок для своих семей от продажи плодов. Наши орехи Авлиекул вывез пораньше, оставив мне на зиму два мешка из нашего урожая для еды.

Когда он собрался переезжать с семьей на зиму пониже в киш­лак, к нам на лошадях подъехала группа местных жителей. По бо­кам лошадей висели навьюченные мешки с орехами. Они просили

геолога спрятать их запас у нас в доме, примерно, мешков пятнад­цать. Мы сложили весь груз в темную комнату, где стояла записы­вающая аппаратура. Авлиекул попрощался со мной и попросил никому не говорить о спрятанных мешках с орехами. Я пообещал молчать и остался один.

Но мое одиночество через несколько дней было нарушено гуде­нием подъехавшей машины, которая тут же принялась сигналить. Из нее вышли директор лесхоза, грузный мужчина со строгим ли­цом, и парторг, худенький таджик с колючим взглядом. Он един­ственный в кишлаке носил шляпу и невзлюбил меня с первого раза. Следом за ними из машины вышли два егеря, знакомые мне по их периодическим приездам на Пештову.

Между директором и мной состоялся следующий диалог:

Вот скажи нам, ты честный человек? - спросил директор, уста­вившись в меня изучающим взглядом.

Ну, вообще-то, честный... - ответил я.

А раз ты честный человек, то честно скажи нам, у тебя кто- нибудь из наших людей из кишлака спрятал орехи?

Нет, никто не спрятал, - я непреклонно стоял на своем.

Точно?

Точно.

А если мы посмотрим?

Смотрите! - твердо сказал я, решив, будь что будет, уповая на Бога.

Но мой твердый ответ рассеял у директора последние сомнения:

Ну смотри, если узнаем, что прячешь орехи, то хорошего от нас не жди! - буркнул он, влезая в машину.

Парторг что-то недовольно шептал ему на ухо, но директор махнул рукой.

Вечером приехали владельцы спрятанных орехов. Несчастные кишлачные бедняки не знали, как благодарить меня, завалив мой дастархан лепешками и домашними сладостями. Отдай я их уро­жай директору лесхоза, как бы я потом встретился с ними и смотрел им в глаза? Этот случай многому научил меня - ставить на первое место правду Божию, а не человеческую и привлек ко мне симпа­тии местного населения, включая самого директора, который впо­следствии узнал, что я помог беднякам. После этого он всегда по­кровительственно здоровался со мной за руку и звал в гости.

В середине осени приехал Авлиекул, чтобы до наступления зимы я смог навестить родителей. До кишлака я добирался пеш­ком, с рюкзаком на плечах, взяв с собой для еды в пути несколько килограммов грецких орехов. На половине дороги меня остановил егерский кордон и объявил, что по приказу директора они произво­дят досмотр груза у всех, кто проходит через шлагбаум. Среди еге­рей я заметил парторга, который издали неприязненно глядел на меня. Сдерживая раздражение, я снял рюкзак и отдал его егерям:

Смотрите сами! - один из осматривающих вытащил из рюкза­ка мои вещи, потом нащупал орехи.

Есть орехи! - крикнул он парторгу.

А сколько?

Несколько килограммов...

Тот недовольно поморщился:

Пусть идет!

А проверяющий тихонько шепнул мне:

Прости, друг...

С местной машиной из Сари-Хосора я приехал в Душанбе, при­везя родителям спрятанные для них в дровах Авлиекулом два мешка орехов. В городе еще стояло лето. Было тепло, в саду зрели яблоки, с виноградника свешивались огромные кисти сахаристого винограда, пышно цвели бархатные благоухающие розы и осен­ние цветы - голубые гортензии. Родители радостно встретили ме­ня, словно жители “земного рая”. Как всегда несколько дней у нас шел обмен новостями. Отец уволился из “Интуриста”, недовольный порядками в отеле. Он случайно натолкнулся на комнату с запи­сывающей аппаратурой, где два сотрудника КГБ постоянно вели прослушивание всех комнат. Теперь он работал гардеробщиком в ресторане “Океан”, недалеко от нашего дома.

Через неделю приехал Петр и рассказал, что его знакомые устро­ились работать на горную гидрометеостанцию, почти рядом с Ду­шанбе, чтобы там молиться в уединении.

Вот как? А я там работал одно время... - удивился я.

Он обрадовался:

Так ты знаешь дорогу на эту станцию? Давай сходим вместе к ним в гости!

Мы договорились утром выйти в путь, и здесь я совершил ошиб­ку, чуть не стоившую нам жизни. Предположив, что в этом ущелье еще не выпал снег, я одел легкие горные ботинки, а не сапоги. То же самое сделал и мой товарищ. На автобусе, а затем на попутной машине, мы добрались до устья нашей реки, где тропу уже слегка припорошил снег. Это не показалось мне опасным, и мы бодрым шагом начали подъем по горной тропе. Длинный затяжной подъем к метеостанции длиной в семь километров обычно можно пройти за час или полтора, если не спешить. Но в этот раз все случилось иначе и не так, как мы предполагали.

Мы вышли в путь в два часа после полудня. Через несколько километров высота снежного покрова возросла до колен, но воз­вращаться обратно не хотелось, так как пока светило солнце было тепло. Вода от мокрого таявшего снега начала хлюпать в ботинках. Идти становилось все труднее, потому что толщина снега неумоли­мо увеличивалась. Солнце быстро зашло за горы и повеяло холо­дом. Потянул легкий мороз и мокрые ноги начали мерзнуть. Силы постепенно оставляли нас и каждая нога казалась такой тяжелой, как будто на них висели многопудовые гири.

Знаешь, а дело наше не очень хорошее... - сведенными от холо­да губами осторожно сказал я моему усталому спутнику.

Тот еще не видел опасности, хотя, как и я, устал очень сильно. Уже долгое время мы поочередно прокладывали тропу в глубоком снегу - один прокладывал дорогу, а другой шел позади. Пока солн­це не зашло, мне еще как-то удавалось угадывать тропу, полностью заваленную глубоким, по пояс, снегом. Но вот из-за горных хребтов вышла луна и снежная пелена наполнилась зыбкими мерцающими искрами. Тропы не стало видно и мы начали проваливаться в глу­бокие ямы между камнями, иногда утопая по шею в снегу. Все это отнимало последние силы. Стоять было нельзя - мороз сразу ско­вывал все тело, одежда покрылась мерзлой коркой льда, а идти бы­ло невозможно - силы нас полностью оставили. Так мы некоторое время стояли, увязнув по пояс в снегу. Ноги и руки давно потеряли чувствительность и не ощущали мороза.

Мой смелый друг не поддался панике:

Слушай, Федор, давай молиться, Бог поможет! Нужно идти...

Мы начали молиться. На каждый трудный шаг мы говорили:

“Господи...помилуй...” - и действительно, сил и отчаянной реши­мости значительно прибавилось. Растаскивая по очереди снег всем телом (а его уже было по грудь), Петр и я неведомо как добрались до последнего подъема, откуда через заснеженную поляну был ви­ден домик метеостанции. В маленьком окошке приветливо горел свет. Мы попробовали кричать хриплыми голосами, но нас никто не слышал, а наши голоса были слишком слабы.

Из последних сил, на дрожащих ногах, мы добрались до осве­щенного окна. Один парень с небольшой бородкой печатал что-то на пишущей машинке, другой стоял к окну спиной, подкладывая в печь дрова. Было около десяти часов вечера, когда я стукнул в окно. Крепыш, сидевший у машинки перестал печатать и замер, глядя недоуменно в темноту, а другой обернулся и начал прислушивать­ся. Тут мы с Петром не выдержали и заколотили в дверь обмерзши­ми руками. Ребята распахнули дверь, втащили нас в дом и помогли стащить стоявшую коробом мерзлую одежду. Они налили в таз хо­лодной воды и мы опустили в воду руки, пока они не обрели чув­ствительность, а затем отогрели ноги. В руках и ногах появились сильные боли. Серьезных обморожений вроде не было, но сильные боли долго не отпускали нас. Мы с трудом переоделись и только по­том, за горячим чаем, обрели способность говорить.

Из беседы с сотрудниками выяснилось, что на гидрометеостан­цию эти люди устроились недавно. Тот, кто печатал на машинке, был инженер, переехавший в Душанбе из Киева, возрастом чуть постарше меня, а который топил печь - архитектор, закончивший в Душанбе политехнический институт, моложе меня лет на шесть. Они стали на долгие годы моими лучшими друзьями и с ними я прошел первые уроки и экзамены настоящей дружбы, которая при­несла много радостей и немало испытаний нашей стойкости и ре­шимости. Это были верующие молодые люди, только начавшие ис­кать свой путь к вере и молитве и пытающиеся через доступный им небольшой набор книг определить свои ориентиры в Православии. Они уже почувствовали вкус к молитве и ради нее поселились в горах, чтобы испытать себя в уединении. Того, кто печатал на ма­шинке (как потом я узнал - молитвенное правило), звали Генна­дий. Он привлек меня спокойным рассудительным характером, и с этим человеком мы за долгие годы дружбы ни разу не поссорились. Виктор-архитектор, в больших очках, в то время был больше занят своими проблемами: он увлекался постом и постился до того, что поражал всех своей невероятной худобой и вызывал чувство удив­ления силой воли.

Наши метеорологи оборудовали для жизни две комнаты и даже обжили бетонную комнату, где раньше находился склад. Там они поставили железную печь и две раскладушки, на которые и уло­жили нас ночевать. Печь быстро прогрела воздух в комнате и мы уснули счастливыми и радостными от встречи с этими хорошими людьми. Проснувшись утром, Петр и я с удивлением заметили, что мы даже не простудились после ужасов прошедшего дня. Но опас­ность оставалась, как нас предупреждали в один голос наши дру­зья: если начнется снегопад, то он может полностью отрезать нашу последнюю возможность спуститься вниз по проложенной нами снежной борозде.

Мы попрощались с заботливыми хозяевами станции, договорив­шись почаще общаться друг с другом, насколько это будет возможно. По дороге в город мой спутник был задумчив. В нем, по-видимому, зрело какое-то решение, которое в дальнейшем определило всю его жизнь. А я, по примеру Геннадия, купил в комиссионном магазине пишущую машинку и одним пальцем взялся перепечатывать для себя и для своих друзей любимую книгу “Приношение современно­му монашеству”.

В Пештове нам с геологом пришлось спешно взяться за уборку нашего небольшого урожая, чтобы до холодных дождей убрать ого­род. Нам удалось собрать лук и перенести его в кладовую, но после этого зарядили долгие холодные дожди и наши работы приостано­вились. В такой же ненастный день к дому спешно прискакал всад­ник в брезентовом плаще, накрытый капюшоном. Это был отец Авлиекула, приехавший с тревожным сообщением, что жена его сына собирается рожать. Геолог быстро собрался, на прощание посове­товав мне на капустных грядках воткнуть палки на случай снега, чтобы потом найти капусту, пообещав скоро вернуться и привезти мне на зиму продукты. Как только я обозначил палками каждый капустный кочан, холодные дожди перешли в густой снегопад, ко­торый непрерывно валил такими большими хлопьями, что через неделю снега было уже по пояс, а он все шел и шел. Вся долина за­куталась в непроглядные туманы и сумерки.

Пришлось произвести ревизию имеющихся продуктов. У меня имелись в наличии на три месяца: мешок лука, орехи, тутовник и капуста под снегом. Но мои попытки отыскать хотя бы один кочан не привели к успеху, даже палки завалило снегом и докопаться до капусты оказалось непросто, пришлось оставить ее про запас. Среднеазиатский лук - это плоды довольно крупного размера и сладковатые на вкус. От бывалого геолога я услышал рецепт, что слабый раствор уксуса убивает в луке всякую горечь и его с удо­вольствием можно есть сырым. Уксусной эссенцией мы закрепля­ли проявленные сейсмограммы. Из нее я сделал уксусный раствор и поливал им мелко нарезанный лук, а потом промывал его водой.

Поначалу порция сладкого лука каждый день казалась вкусным блюдом. Еще я отдельно поджаривал орехи на сковороде и добав­лял к обеду сушеный тутовник. Нельзя сказать, что было очень го­лодно, но после этой зимы лук я уже не смог есть никогда. Помню, что день за днем чувство неприятного ощущения где-то под ложеч­кой не давало мне возможности спокойно наслаждаться покоем и красотой горного зимнего пейзажа. На чем бы ни останавливался мой взгляд, каждый предмет напоминал мне о еде. Капуста под сне­гом сохранилась замороженной почти до весны, когда снег немного осел и палки возле каждого кочана вышли наружу. В марте ко мне на лошади пробился Джамшед с мешками продуктов и долго качал головой, когда я рассказывал ему о луке. Он привез также муку и с ним мы попытались сами испечь лепешки, но, должно быть, пере­калили тандыр, потому что все они у нас получились горелыми. Но они не смогли нам испортить радость общения, мы ели наш хлеб, улыбаясь друг другу.

А ты за Бога сильно держишься, мне это нравится! - неожи­данно сказал Джамшед. - Одного не пойму, отчего ты не заведешь семью? Такие люди должны потомство оставлять!

Для себя я так решил: или Бог и молитва, или семья и дети! - открыто высказал я свое соображение.

Это верно. На двух лошадях не усидишь... - согласился ста­рик. - Я сам в молодости не хотел жениться, думал стать каланда- ром! Хотел жить один, только имя Бога повторять. Слышал о них?

Слышал, это вроде как странствующие нищие...

Не просто нищие, а нищие ради Бога, понимаешь?

Это я понимаю. Мне доводилось смотреть книги на эту тему в библиотеке, читал персидскую поэзию: Хафиз, Руми, Омар Хайям, Саади...

Это для вас они поэты, а для нас все, что они написали, - свя­щенные книги. Кто пойдет за Богом, весь род освящает! Сильно я горевал, когда меня женили... Потом вспомнил одну старую притчу и успокоился.

Какую притчу?

А ты послушай... Сидела в пустыне старушка и плакала. Мимо караван шел. “О чем плачешь, женщина? ” - спросил у нее караван­щик. “Ох, горе у меня! Сын утонул...” - “А где же он утонул? ” - “В озере”. - “Где же в этой безводной пустыне озеро? ” - “Утром мой сын увидел озеро вдалеке, пошел окунуться и утонул...” - “Сколь­ко лет езжу по пустыне, здесь никогда не встречал никакого озера. Поэтому он не мог утонуть. А сколько лет было твоему сыну? ” - “Не знаю, ведь я безплодная старуха...” - плача, отвечает та. “Если ты безплодна, то у тебя не могло быть сына, который бы утонул в пу­стыне! ” - “Так говоря, вы отняли у меня последнюю надежду, что мой сын жив, караванщик! ” - “Но зато ты теперь знаешь, что он не погиб, потому что его никогда не было...” - Джамшед хитро посмо­трел на меня и рассмеялся:

- Вот поэтому я и не выпускаю из рук четки! То, что было пы­лью, опять пылью станет, а Бог остается... Ты верно сделал, что мо­литву выбрал.

После этой беседы он всегда приветствовал меня с особым ува­жением.

В период жизни на Пештове во мне снова возникло серьезное желание доверить свои чувства поэзии. Наконец-то стихи внутри меня могли находить слова, чтобы облечься в осязаемую форму. Но стихи не так увлекали меня, как молитва, потому что только в ней рождались те переживания, которые я мог высказать в своих сти­хотворениях.

 

* * *

 

Суровей час. Угрюмее природа.

Реки звучнее одинокий марш.

Неуловимее граница перехода

Души в темнеющий пейзаж.

 

Когда она от холода устанет,

Как зверь, в клубок свернется и уснет,

Сильней зима снегами одурманит,

Слабей весна под льдинами вздохнет...

 

Поражаюсь удивительным тайнам Твоим, Господи: вся жизнь моя, муки рождения, возрастание и становление в чудесном ми­ре Твоем, при внимательном рассмотрении ни что иное, как дым, плывущий в безбрежной глубине неба. И лишь Ты один, объемлю­щий бездонные небеса и необъятную землю, когда открываешься духовному зрению, становишься реальнее всего видимого и слы­шимого. Ибо Ты - все во всем и весь непостижимо открываешь Се­бя в глубинах моего сердца.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.