Порт-Луи

Экипаж лодки однозначно понял мои нерешительные блуждания по акватории порта и швартовку — решил, что имеет дело с абсолютным новичком, поскольку опытный моряк должен прекрасно знать, где следует пришвартоваться в Порт-Луи. Один из них, похоже, шкипер, стал давать мне добрые советы:

— Теперь приведи в порядок швартовы на палубе, если есть кранцы, то хорошо выставить их за борт. Двигатель выключи, а то израсходует много топлива — в порту на швартовах он не нужен. Подними желтый флаг для вызова на досмотр, до карантинной и таможенной проверки яхту покидать нельзя. А ты откуда приплыла?

Я случайно знала все, что мне благожелательно советовали. Даже откуда взялась на Маврикии.

— Из Дарвина в Австралии, а вообще из Польши, из Европы, — добавила на всякий случай. Может, не знают, где лежит эта экзотическая страна.

— В таком случае жди досмотра, мадам, — в голосе шкипера явно послышалось уважение.

Добрые советы тоже перестал давать. Направился к остальным, очевидно, обсудить этот странный факт.

Досмотра долго ждать не пришлось. Через несколько минут появились два пана в беленьких кителях — портовый врач и полицейский. Врач не имел никаких замечаний: если я осталась жива после двух месяцев в океане, то, следовательно, больной я быть не могла, как не могла также привезти никаких заразных болезней. Затем приступил к обязанностям полицейский. Любезно объяснил, что на Маврикии очень рады визитам яхтсменов и даже не требуют от них виз. Достаточно того, что на яхтах находится много ценных вещей. Однако именно в связи с этим я должна, оставляя яхту хотя бы на минуту, тщательно закрывать все помещения и держать под ключом все движимое имущество. На райском острове страшное воровство. Затем он проверил паспорт и сделал мне комплимент:

— Фотография, вероятно, сделана, когда ты была молодой и красивой.

На паспортном снимке я была похожа на собственную бабушку. Очевидно, в действительности выглядела еще хуже. Врач поспешил на помощь:

— Мадам похожа на невесту пирата.

Мадам, в самом деле, была одета несколько необычно для жаркого утра. Ночь, которую я провела, карауля вход в порт, оказалась прохладной и я оделась по погоде — в черные брючки, засученные до колен, и красную куртку, подвязанную веревкой из-за сломанной молнии. Голову украшала шапка с большим козырьком, а ноги — тенниски без подошв. Очевидно, пираты на Маврикии были совсем нищими, коль скоро их невесты одевались так бедно.

Власти разрешили спустить желтый флаг и удалились. Я спросила у соседей о душе с пресной водой. Они проявили огромное понимание и толпой отвели меня в управление порта.

Разумеется, не преминули напомнить, чтобы я закрыла яхту и спрятала все непринайтовленные материальные ценности. Душевое помещение оказалось простеньким и не первой свежести, зато имело дверь с крючком. Но вода была восхитительно холодной и мягкой.

Чтобы сгладить произведенное впечатление, я сменила пиратский наряд на элегантный и направилась в город. Тротуары заполняли толпы гуляющих, десятки машин пытались на узеньких улочках переехать все, что было не на четырех колесах. Страшно замусоренные улицы контрастировали с чистенько и аккуратно одетыми людьми. Белые рубашки мужчин и яркие сари женщин выглядели словно только из прачечной. Даже машины были чистые.

Первым я посетила огромный городской рынок, расположенный у ворот порта. Здесь можно было купить все, однако общий уровень гигиены на прилавках, грязь и смрад не соблазняли что-либо попробовать. За рынком располагались бесчисленные китайские магазинчики, забитые товаром от пола до потолка, в каждый из которых были вкомпонованы еще хозяин с раскосыми глазами, миниатюрный прилавок и огромная касса. Я лазала по улочкам до тех пор, пока не отказали ноги. Вернулась на яхту глубоко убежденная, что в этих условиях пополнить запасы будет непросто.

Известия о прибывших в порт яхтах расходятся с молниеносной скоростью. В тот же день ко мне явился лоцман. По происхождению он был голландцем, выглядел, как индус, в белом кителе с большим количеством золотых пуговиц, разговаривал со мной на безупречном русском языке, который выучил, очевидно, при проводке русских судов. На следующий день состоялась пресс-конференция. Устроил ее агент, который встречал «Мазурку» вместе с портовыми властями. Он опекал польскую яхту из любезности — его услуги уже не требовались. Был или очень доброжелательный или свободный. Мне он казался принцем-наследником, случайно севшим за служебный стол, а не на престол. Однако принц-наследник пустил в ход все свои служебные возможности и в качестве художественной части организовал пресс-конференцию. В воскресной газете появилась моя огромная фотография на палубе «Мазурки» и длинная статья на смешанном англо-французском языке. Моя популярность росла как лавина. При свободной трактовке светских условностей на яхте стали появляться в любое время толпы гостей, чтобы посмотреть главным образом на капитана, а иногда и на яхту. Визиты заранее не оговаривались. Визитеры были самого разного возраста, но дети, во всяком случае, представляли явное меньшинство. Все было бы ничего, если бы не элемент неожиданности. Я была вынуждена даже переодеваться в плотно закрытой яхте — невозможно же было принимать очередных гостей не при параде.

Но реклама прессы имела и положительную сторону. В порт прибыли молодые граждане Маврикия, закончившие польские институты. Первый заговоривший со мной по-польски пан выглядел несколько экзотично. Я пригласила его на яхту, уверенная, что имею дело с очередным лоцманом-полиглотом, только в гражданском. Однако пан оказался врачом с дипломом польской медицинской академии. Его сопровождала очаровательная индусская жена. Дочку молодой индусской пары звали Кристина.

Потом появились супруги Ева и Раньит Абелак. Оказалось, что маврикийские студенты увозили из Польши не только дипломы, но и жен. Супруги утащили меня в свой дом — теоретически индусский, со свекровью и золовками Евы в красивых праздничных сари, но практически польский: в нем все было польским, даже два малыша с черными глазами и смуглыми личиками, с которыми папа Раньит разговаривал на прекрасном польском языке.

Мои новые знакомые показывали мне в свободное время прелести родного острова. Мы находили массу общих тем для разговоров, иногда больше, чем с действительными поляками в других странах. Польша была страной их молодости, мило вспоминаемого периода учебы, а польские жены постоянно поддерживали высокую температуру симпатии ко всему, что было польским.

Визиты местных врачей подняли мой престиж в порту. Сначала покой мой и яхты оберегал только один сторож, теперь выделили двух. Другое дело, что от них было бы мало толку в случае нужды: два деда пенсионного возраста сладко просыпали всю службу на соседней моторке и даже шумные возвращения на яхту с моими новыми знакомыми не могли прервать их сновидений.

Мне рекомендовали в случае каких-либо осложнений с посторонними лицами тотчас же сообщить на полицейский пост у портовых ворот. Как-то вечером два основательно подвыпивших джентльмена перемахнули через забор и полезли на яхту. Я предложила им убраться. Но джентльмены были упрямы, сторожа предусмотрительно укрылись в самом темном углу, и я заявила, что пойду за подкреплением, более того, опрометчиво выполнила это намерение. Первому же встреченному таможеннику сказала о том, чтобы с яхты убрали его пьяных соотечественников, явившихся с непрошенным визитом. Разумеется, когда я вернулась, они уже исчезли, и я посчитала, что с делом справилась самостоятельно. О, бюрократическая наивность! Дело только начиналось. Через час явилась полиция в составе трех человек во главе с дежурным начальником. Они потребовали описать происшествие и преступников. С последними было труднее: я только запомнила, что они были бородатые. Однако удовлетворить стражей публичного спокойствия оказалось не так легко. Около полуночи полиция вернулась… с отрядом личного состава порта с бородами. Несколько десятков бородачей выстроились на причале, начальник освещал их лица, а я должна была узнать преступников. Конечно, я не узнала — те давно сладко спали вдали от порта. Отряд подозреваемых удалился, а я поклялась себе, что в другой раз улажу дело собственными силами.

Агент по-прежнему проявлял себя с самой лучшей стороны. На «Мазурку» прибыли обещанные поставщики товаров. Их было двое — то ли представляли кооператив, то ли один был начальником, а второй единственной штатной единицей. Вежливые и улыбающиеся, они внимательно записали мои скромные заказы: продукты, стекла для керосиновых ламп, резиновые сапоги, аккумуляторная батарея. Любезно допытывались, нет ли у меня других желаний, однако их планы несколько путал находившийся в кокпите представитель полиции, взявший на себя роль моего «жениха». Очевидно, прикидывали в уме, на сколько им нужно обмануть меня, чтобы хватило также на взятку официальному свидетелю сделки. Впрочем, «жених» даже пытался спасти от разорения кассу «Мазурки», предложив свою старую аккумуляторную батарею. Такая у меня уже была, и я обошла молчанием его заманчивое предложение. Поставщики приглашали на экскурсию по острову — за валюту, «жених» предложил воспользоваться для этого его служебной машиной. Конечно, неплохо было бы поноситься безнаказанно по дорогам — кто посмел бы остановить полицейскую машину с включенной сиреной? Но, к счастью, прогулки — бесплатные и в милом обществе — уже обеспечили мне Ева и Раньит, поэтому я заказала поставщикам доставить еще канистру с топливом и выпроводила их вместе с «женихом». Последний был безутешен: я не пожелала воспользоваться его торговыми и матримониальными предложениями, которые могли бы продолжаться до самого рождества. Очевидно, для выполнения годового плана ему не хватало одной большой любви…

На доставку заказов я не могла пожаловаться — все было выполнено точно и добросовестно. Вместе с последним пакетом поставщики принесли эффектные большие бланки, куда записали товары, стоявшие на палубе, и приступили к обдумыванию цен. Глядели в потолок, минуту размышляли и писали цифру. На упаковке цен не было, проверка в магазинах ничего не дала бы — в каждом были свои цены. Поэтому оставалось надеяться, что обманут по-божески. Но обманут непременно: не напрасно же они жаловались на тяжелые времена, дороговизну и разорительные налоги. Правда, их круглые лица и фигуры не свидетельствовали о крайней нужде, но внешний вид бывает часто обманчив. Что же касается налогов, то я была уверена, что финансовые власти никогда не узнают о состоявшейся торговой сделке на «Мазурке»: бланки-счета были без номеров, копий и вообще имели вид не совсем официальный.

Милая компания обманывала не только свою страну и меня, но и друг друга. Если утром явились оба, то после обеда — порознь. Каждый убеждал отказаться от услуг их совместного кооператива и обещал на следующий день доставить мне все намного лучше, но от себя. К сожалению, у меня не было времени поиграть в торговлю, к тому же доставленный товар меня вполне устраивал, а на цены я все равно не могла повлиять — известно, Маврикий был дорогой. «Жених» тоже перестал мне надоедать, сраженный мнимым соперником — владельцем стоявшей рядом лодки. Лодка представляла собой одни дыры, соединенные кусочками досок, и тонула по два раза в сутки. Владелец появлялся рано утром, одалживал у меня ведро, вычерпывал воду и сообщал, что он должен что-то сделать со своим судном — ему хочется отправиться куда-нибудь в плавание. Кроме лодки, у него были еще только весла, но он надеялся в будущем увеличить состояние. Вечером одалживал еще фонарик, очевидно, опасался не попасть в темноте на судно.

За день до выхода из Сент-Луи я получила известие об «Авроре» — первом в этом сезоне циклоне на юге Индийского океана. Он шел от экватора, но, по сведениям метеобюро, ни превратиться в «Маврикий», ни добраться до бассейна Маскаренских островов не имел шанса. За сообщение об «Авроре» мне пришлось дать взятку в виде трех автографов для начальника метеобюро и его семьи. С его женой я познакомилась раньше и несколько принудительно. Как-то на палубу влезла солидная дама с восьмеркой детей, заверив меня, что я, безусловно, с радостью покажу «Мазурку» молодежи. После этого, не обращая внимания на мое неодобрение, разогнала все общество по закоулкам. Прощаясь, сказала, что супруг также нанесет мне визит. Я только надеялась, что без потомства, но супруг принес мне в подарок прогноз погоды, сообщение о циклоне и заверение, что он не страшен, и скорее «Мазурка» достигнет Дурбана, чем «Аврора» Маврикия.

«Аврора», Андромеда, Маколонгва…

Отличные условия плавания после выхода из Порт-Луи уменьшили мои претензии к пассату за последний месяц. Уже в полдень установился восточно- юго-восточный ветер — ровный и свежий. Я плыла на юго-запад параллельно далеким берегам Мадагаскара. Вечером связалась с Гдыней-Радио. Появился у меня и новый собеседник — польское судно «Варшавский университет». Утром в тумане я увидела остров Реюньон — путь в сторону Африки был открыт настежь. Если верить теории и статистике, то пассат должен сопровождать меня вплоть до 30° южной широты, но я не надеялась, что мне так сильно повезет: после 27° он на всех трех океанах превращался в переменные ветры — мерзкие, норовистые, чередующиеся со штилями с мертвой зыбью. Последнюю я особенно не любила: мотала яхтой, обременяя мачту и такелаж дополнительной динамической нагрузкой. А «Мазурке» ведь еще нужно плыть добрую пару тысяч миль.

Однако на этом этапе плавания я ожидала осложнений в виде судов и течений. Мне предстояло пересекать Мозамбикский пролив с его течением, которое обросло легендами и, к сожалению, не очень лестными фактами. Яхты похитрее шли с Маврикия прямо на Кейптаун, окружая большой дугой южный конец Африки. Правда, рисковали встретиться с циклонами, но зато их достигали только остатки течения, которое на больших широтах шуровало вдоль берегов со скоростью, не безразличной даже для судов покрупнее. Поскольку в плане моего путешествия значился Дурбан, я решила большой дугой обойти Мадагаскар: близкое соседство большой массы суши с наветренной стороны океана «нервирует» ветер и погоду. Но когда-то мне все же придется приблизиться к берегам Африки. Целевой точкой выбрала маяк на Тугеле, который находится намного севернее Дурбана, и можно было рассчитывать, что течение не отнесет «Мазурку» слишком далеко на юг. Приближение к африканскому берегу означало плавание по очень оживленной судоходной трассе. Я надеялась, что путь от Тугелы до Дурбана окажется не очень длинным, поэтому решила все это время просто нести вахту на палубе — другого способа защиты от судов еще не придумала.

До конца ноября я быстро и удобно спускалась к югу. Светило солнце, ветер в бакштаг позволял делать хорошие пробеги. Состояние моря было умеренным, и волны, шедшие с кормы, не мешали «Мазурке». Далекий Мадагаскар иногда переманивал ветер к себе, но я не особенно протестовала, поскольку одновременно он несколько разглаживал волны. Вечера посвящались самому приятному занятию — радиосвязи. Прежде всего с Гдыней, затем с «Варшавским университетом». Он стал частным метеобюро «Мазурки»: я могла принимать только в 100–150 км от берега, поэтому польское судно ловило прогнозы, передаваемые Кейптауном для территории Дурбана, и сообщало их мне. Мы говорили не только о ветрах и состоянии моря. «Варшавский университет» ежедневно информировал меня о местоположении циклона «Аврора», который вел себя очень странно, совсем не по правилам. Первые пять дней он спускался к югу вплоть до 20° южной широты, затем направился на запад — прямехонько по параллели. К тому же был зловредным: мало того, что вызывал сильное волнение, так еще передвигался в два раза быстрее «Мазурки». Если циклон выберет своей целью южную оконечность, то может состояться наша встреча, что крайне огорчало мазуркино метеобюро и меня. А я-то думала, что вопрос о циклоне уже отошел к истории рейса. Однако в итоге «Аврора» оказалась очень порядочной: «разбила себе голову» на северном берегу Мадагаскара в момент, когда «Каурка» обходила южный.

На «Варшавском университете» решалась еще одна важная проблема: относить меня к абсолютной морской язычнице или нет? Все же было признано, что при прохождении экватора в июле прошлого года мое крещение было неполным и его необходимо повторить в более широком кругу — на палубе их судна, заочно. Я не стала возражать: коллегиальное решение более правомочно и больше нравится власти, т. е. Нептуну. Экипаж сам выбрал мне новое имя, поскольку у меня на этот счет не было никаких предложений. До крещения меня звали ужасно противно — Маколонгва, затем морской владыка сменил это имя на Андромеду. Свидетельство Нептуна решили доставить мне домой после возвращения судна из рейса в феврале. Счастливцы, в феврале должны быть в Польше… Так неожиданно осложнились в океане мои анкетные данные: если моя девичья фамилия Маколонгва, то какая же морская — пилот Пиркс или Андромеда? Или Пиркс-Андромеда? А как быть с графой, касающейся изменения фамилии? Решила до окончательного выяснения этих вопросов отсылать всех заинтересованных к капитану «Варшавского университета», тем более что Альбатрос пророчил: объясняться мне все равно придется…

С новыми крестными отцами я распрощалась первого декабря — мы уже так далеко разошлись, что связь прекратилась. «Варшавский университет» забрал с собой и пассат. Два дня течение подбрасывало по 60 миль в сутки. Второго декабря я вошла в Мозамбикский пролив. На 28° южной широты слегка поддувало с севера и северо-запада. Штили чередовались с сильными ветрами, которые будоражили море в течение нескольких часов и оставляли мертвую зыбь. Бедная «Мазурка» обрывала гики и паруса и беспомощно качалась на разных курсах. Потом ветер возвращался, часок дул в одном направлении, вдруг перескакивал на другое и исчезал. И снова мертвая зыбь трясла яхту несколько часов. Во время штормов на поверхность выскакивали из воды огромные тунцы и чуть поменьше золотистые скумбрии, словно хотели проверить, что делается на белом свете.

В воскресенье, 4 декабря, с полуночи пошли одна за другой бури с громом и молниями, а на горизонте в стороне африканского берега стояли наготове следующие. Короткие ливни заслоняли весь мир, видимость упала до нуля. Ветер сделал два полных оборота вокруг розы ветров. Я плыла то в бейдевинд, то в бакштаг, иногда в полветра обоими галсами. Тем не менее — все время в нужном мне западном направлении. После бурь наступило абсолютное затишье, а мертвая зыбь заставляла меня еще спускать паруса и гик, поскольку я сомневалась, что алюминиевое литье и струнные фалы выдержат такое дерганье. С первыми дуновениями юго-западного ветра я убежала на 27° южной широты. Всего несколько десятков миль на север — и все переменилось — ровный ветер и солнечная сухая погода позволяли плыть все в том же западном направлении, но без нервотрепки. Насладиться широтами с переменными ветрами я еще успею — ведь Дурбан лежит на широте 30°.

Но через три дня плавание кончилось, и опять я была вынуждена спускаться к югу. Берег был уже близко — появились суда. И сон нужно было отложить до лучших времен: сновать между судами при слабых ветрах, с течениями или без них, можно было только неся круглосуточную вахту на палубе. До Дурбана оставалось 220 миль. 8 декабря по моей просьбе Гдыня передала указания, что мне принимать, чтобы не спать. Мне уже случалось засыпать в кокпите, что обычно заканчивалось приземлением на палубе и мгновенным пробуждением. А сейчас прекращать бодрствование нельзя было ни на минуту. Я даже позавидовала тем, кто страдает бессонницей.

Полуторасуточный солнечный штиль прервали пришедшие со стороны суши тучи с ветром. Я зарифила грот и убрала геную, однако через два часа все пришлось вернуть обратно — снова наступил обременительный штиль и появилось встречное течение. Опять я делала десятки поворотов, чтобы, по крайней мере, стать носом в нужную сторону. Меняла курс относительно ветра, меняла паруса. Пожалела, что не поплыла прямо в Кейптаун — на юге встретила, может быть, слишком сильные ветры, но с ними я хоть знала, что делать, не то что со штилями.

С наступлением темноты на траверзе загорелся маяк на Тугеле. Мир сразу стал прекраснее, тем более, что подул небольшой ветер. До Дурбана оставалось всего 60 миль, правда, против ветра. Было 9 декабря.

Оставшиеся мили оказались исключительно длинными и никак не сокращались, несмотря на оптимистические прогнозы для прибрежной зоны между Ист-Лондоном и рекой Мапуто. Статистика и прогнозы обещали преобладание переменных слабеньких ветров и встречные сильные течения. В результате действий перечисленных факторов я целый день и следующую ночь стояла на разных курсах, хорошо, если носом на юг. Разглядывала африканский берег и бесчисленные суда, которые шли близко к суше, почти по пляжу. Можно было также изучать влияние течения на яхту. Вообще-то следовало сесть за руль — авторулевой часто был беспомощен, устанавливал яхту боком к течению, а оно не давало ходу. Только мое вмешательство меняло ситуацию. О сне не могло быть и речи даже днем.

Всю ночь я увертывалась от судов. Утром пришел ветер со стороны суши. Еще раз сменила тактику: подошла туда, где плыли суда, т. е. почти к пляжу, и круто в бейдевинд начала продвигаться вдоль зеленых холмов. Плавание на прибойной волне нервировало — в любой момент заламывающиеся гребни могли подтолкнуть яхту еще ближе к берегу. Однако спокойное море не тормозило бег «Мазурки».

После захода солнца на берегу зажглись тысячи огней. В это же время с моря стали быстро приближаться низкие растрепанные тучи. В пожарном темпе спустила грот — нужно было немедленно отойти от берега, если я не хотела прогуляться вместе с юго-восточным штормом по пляжу. «Мазурка» медленно, очень медленно, повернулась с ветром, генуя заработала на другом галсе. Я стала уходить в безопасную сторону — в открытый океан. Теперь осталось еще зарифить грот и сменить передний парус, чтобы сохранить полную маневренность и достаточную скорость, если придется увертываться от судов.

Штормовой ветер с проливным дождем ударил внезапно и молниеносно поднял крутую короткую волну. Видимость резко упала. Я осталась в кокпите и галсировала между судами и берегом, стараясь не подходить к стосаженной изобате, где течение было наиболее интенсивным, и не выходить за пределы безопасной глубины возле берега. Ночь была странного цвета — рыжая. В стороне Дурбана молнии освещали все небо, казалось, что горит большая часть города. Я чувствовала себя исключительно скверно. К усталости из-за отсутствия сна в последние трое суток прибавилось напряжение от непрекращающейся игры «в кошки и мышки» с судами и берегом. К тому же течение стало встречным и мешало при поворотах, хотя я галсировала практически на месте, так как после каждого поворота видела один и тот же ряд затуманенных огней на траверзе.

Рыжую ночь сменило пасмурное утро 12 декабря. Уже двое суток я плыла эти несчастные 60 миль, а Дурбана все не было. Ветер ослаб и снова подул с суши. Скорее силой, чем по доброй воле, заставила себя сменить еще раз паруса на большие — не оставаться же мне до конца жизни между Тугелой и Дурбаном. До порта было 20 миль. Снова галсировала почти по пляжу. На расстоянии броска камня до берега волн почти не было, зато было встречное течение. В 14.00 из-за очередного мыска на горизонте показался Блюфф — высокий пригорок у основания восточного волнолома. На берегу виднелся белый прутик маяка Умхаланга-Рокс. От него до входа в порт между волноломами было пять миль. Еще в Таиохаэ Тони мне рассказывал, что в детстве доплывал от пляжа в Дурбане до судов, стоявших на рейде. Эти суда я уже тоже видела.

Ветер стих совершенно. Включила двигатель и медленно шла против течения. На подходе к Дурбану на территории Наталь-Роуд течение всегда встречное — более слабое в приливы и посильнее в отливы, поскольку больше ощущалось течение реки, на которой стоит город. Стало тепло, даже жарко. На горизонте со стороны моря опять появились знакомые мне со вчерашнего дня высокие кучевые облака, синие снизу. Началось соревнование «Мазурки» с тучами: я надеялась успеть дойти до порта, прежде чем с востока ударит шторм с дождем. Однако не успела, на траверзе маяка ветер в течение минуты усилился до 35 узлов, хлынул дождь. Выключила авторулевой и управляла яхтой вручную: от маяка до траверза Блюфф — полмили и поворот, от Блюффа до маяка — полмили и поворот. Яхта лежала в фотогеничном наклоне — несла слишком много парусов. Штормовать с генуей не следовало бы, но только так я могла противостоять течению и не разрешить шторму отпихнуть яхту от входа в порт. Мне все стало безразлично, я просто превратилась в автомат для галсирования, была уже только частью «Мазурки». Через час течение настолько усилилось, что при прохождении линии ветра я была вынуждена помогать на повороте двигателем. Яхта стояла на месте, сдерживаемая течением. Сквозь ливень я видела слабый огонь маяка на расстоянии всего двух кабельтовых, а с другой стороны — почти горизонтальную стену дождя. Сознание вроде бы подсказывало отойти в океан, но за меня думала «Мазурка» и боролась за то, чтобы не дать выдуть себя с порога порта — нашей с ней цели.

Ветер кончился так же внезапно, как и начался. Видимость стала кристальной. Маяк почти исчез в массе огней на берегу. Битва за удержание позиции продолжалась три часа. Я плыла прямо на отлично видимые портовые волноломы. Минуту благоразумно размышляла, как среди ночи найти место в этой огромной гавани. Потом беспечно решила, что позабочусь об этом, когда войду. Еще подумав, подняла кормовой флаг, желтый не захотела доставать, понадеялась, что до утра и так никто не заметит моего прихода. Однако я недооценила бдительность пограничных властей. Войдя между волноломами, я спустила паруса и стала медленно продвигаться с помощью двигателя. Вдруг мощный прожектор осветил корпус, потом корму. Счастье, что свет не попал в глаза, иначе я перекувырнулась бы за рулем в узком проходе. Спросили через рупор:

— Откуда плывешь?

— С Маврикия.

— Плыви за нами.

Небольшая моторка с надписью «Полиция» подошла к борту.

— Отведем тебя на карантинный буй. Утром придет кто-нибудь на досмотр. Какая у тебя скорость?

— Могу идти четыре узла.

— Добро, едем.

Только пройдя волноломы, я увидела, насколько оптимистичным было мое решение найти место самой. Гавань была огромной и невероятно переполненной. Моторка остановилась возле большого бетонного буя; один из полицейских вскочил на него, подал швартов и заложил на утку. Я на всякий случай подала еще свой — всегда больше верю собственному снаряжению. Полицейский спросил:

— Ты одна на яхте? Может быть, тебе что нужно, охотно поможем. Может, хочешь что-нибудь поесть?

Запасов на «Мазурке» хватило бы еще на две недели. В этот момент мне хотелось только спать, но слово «еда» напомнило, что я очень голодна. Особенно хотелось хлеба с маслом. Масло у меня было, хлеб, как всегда в море, заменяли бисквиты. Неуверенно, учитывая позднее время и мундир собеседника, я сказала:

— Съела бы кусочек хлеба — свежего, горячего.

— Порядок. Только заполни этот бланк, и мы сразу поедем за хлебом.

Бланк как бланк. Каждая власть хотела, чтобы я что-нибудь вписывала и подписывала. Переписала корявыми буквами — после трудов перед входом в порт у меня болели руки — некоторые данные из паспорта, отдала бланк на моторку. Она уехала. Я, конечно, не поверила в сказочку о хлебе: чтобы привезли свежий хлеб в полночь, да еще полицейские? Начала убирать на палубе, потом повозилась немного в каюте. Пока лениво размышляла, съесть что-нибудь или сразу лезть в спальный мешок, услышала крик снаружи:

— «Мазурка», вылезай на палубу, привезли хлеб!

Мне подали прямо в руки буханку свежего душистого хлеба.

— Приятного аппетита и спокойной ночи. Счастливой стоянки в Дурбане.

Все же я сперва поела — хлеб был великолепный.

Дурбан

Гавань я осмотрела утром. Вместе с солнцем появился сильный северный ветер, которого я так ждала целую неделю, — догнал меня уже только в Дурбане.

Карантинный досмотр прошел формально: сотрудник ловко заполнил все бумажки, похвастался знанием нескольких польских слов и уехал. Остальных представителей власти обещал прислать уже в клуб. Сразу же явилась очередная моторка — «Пойнт яхт-клуб» приглашал на стоянку и предлагал буксировку. Приехавший на моторке рыжий человек объяснил, что сейчас у гостевого причала много народу, но для меня один из клубных коллег освободил буй. Через два-три дня для «Мазурки» найдут более удобное место. Стоять на собственном якоре яхтам не рекомендуется — по Дурбану гуляют сильные ветры, и для администрации порта нежелательны лишние хлопоты с дрейфующими судами. Будущее показало, что эти опасения имели основание: ветер со скоростью 30 узлов случался здесь ежедневно, а вечерние бури были еще сильнее. В предпоследний день года шторм силой 55 узлов вызвал наводнение, которое затопило несколько районов города и замусорило всю акваторию порта массой веток, кустов и пней.

Но первый день пребывания в Дурбане был прекрасен. Я пришвартовалась к одолженному бую между многочисленными яхтами, с удовольствием обнаружила, что в порту уже стояли «Спектрум», «Рамблер» и «Челленджер» — мои старые знакомые.

Пограничный и таможенный досмотры прошли без проблем. Я получила на подпись очередную кипу бланков и подробную инструкцию о дальнейших действиях. Оказалось, что управление порта желало видеть капитана каждой иностранной яхты лично с целью проведения соответствующего инструктажа относительно условий плавания. Полиция, со своей стороны, желала дать приют имеющемуся на яхтах оружию. Правда, это относилось к моей двустволке, но все равно мне надлежало явиться туда лично. Я начала с управления порта, посчитав, что полиция может подождать.

Управление порта в Дурбане располагается во внушительном здании. С папкой, набитой бумагами, я довольно долго добиралась до него пешком. По ошибке попала сначала в таможенное управление, которое, впрочем, явно обрадовалось: толстый таможенник сам отвел меня в нужную комнату.

В управлении порта ко мне отнеслись совершенно неформально. Капитан порта расспросил меня о пройденном пути, о яхте, а затем попросил описать трассу, которой я собиралась плыть дальше. Похвалил за намерение обойти Африку на расстоянии, по крайней мере, 100 миль и попасть прямо в Кейптаун. После этого ознакомил меня со статистическими данными, касающимися выбранной мной трассы, в частности с количеством зарегистрированных суперволн высотой в несколько этажей, скоростью течений на отдельных участках, количеством поврежденных и погибших яхт и судов. Он не запугивал меня и не пытался внушить мне, что я совершаю что-то необыкновенное. Просто речь шла о разработке такого варианта трассы, который гарантировал бы безопасное и эффективное плавание яхте определенной величины и с данным экипажем. Морские консультации давались всем экипажам. Пренебрежение добрыми советами уже кончилось для нескольких яхт большими неприятностями. Особой заботой окружали в Дурбане одиночных яхтсменов, и это было очевидно из разговора с капитаном порта. Вероятно, поэтому сразу после моего выхода из Дурбана все береговые станции стали передавать навигационное предупреждение о польской яхте с одиночной яхтсменкой на борту с просьбой обращать внимание на это судно. Вслед за штормовым предупреждением и другими предполагаемыми катаклизмами трижды в сутки мною пугали всех в эфире на 1000-мильной трассе. Поскольку сообщались точные размеры яхты и номер на парусе, многие суда явно уступали мне дорогу, были и такие, которые подходили и спрашивали, все ли у меня в порядке.

Вторым срочным делом была передача в распоряжение полиции оружия. Взяв двустволку под мышку, я переправилась речным трамваем на берег. Оружие следовало сдать на железнодорожном посту, так как административно порт подчинялся железной дороге. Бродить по путям, разыскивая этот пост, было опасно, и я направилась в центр метрополии в надежде, что тут полицейский найдется сам. Обнаружила его за первым же углом. Его любезность была прямо пропорциональна величине предмета, который я тащила. Он заботливо объяснил, что я могу не затруднять себя и не искать железнодорожный пост, так как главная городская комендатура расположена рядом. Даже проводил меня туда, чтобы я не заблудилась.

Однако здесь я не произвела такого большого впечатления. Вероятно, там было и другое оружие. Дежурный офицер передал меня в распоряжение молодой панны. Вместе со мной и двустволкой панна заперлась в кабинете и принялась за дело. Была, очевидно, на стажировке, так как дело двигалось медленно. Сперва долго размышляла, как записать принесенный мною предмет. Просмотрела каталог смертоносного оружия, потом отправилась к начальнику, оставив меня в кабинете с кипой совершенно секретных документов на столе. Начальник распорядился считать мазуркино оружие винтовкой. Одну проблему мы решили. После этого панна попросила разрешение на оружие. Оно осталось на яхте, возвращаться мне не хотелось, и я заявила, что в Польше разрешение не требуется. Панна с удивлением покачала головкой и неуверенно попросила паспорт, ожидая, очевидно, очередного заявления от меня. Но паспорт был со мной, панна раскрыла его, посмотрела и опять удивилась:

— Оказывается, ты белая. Ты такая загорелая, что я думала… Прошу прощения.

Я утешила ее, сказав, что не сержусь, тем более, что белая я до противности, причем с рождения. В атмосфере взаимопонимания она записала меня и двустволку и выдала кусочек бумаги, но с печатью. Заверила, что забрать смертоносное оружие я могу в любой момент.

В конце пребывания в Дурбане, за день до выхода, я явилась в комендатуру забрать свое оружие. Был канун Нового года, что явно чувствовалось по неделовой обстановке. Меня шутливо встретил веселенький дежурный, однако бумажка с правильной печатью и записью в толстой книге сделали его серьезным.

— Оружие, действительно, у нас, но выдать его мы не можем. Приходи после Нового года к тому, кто принимал.

— Я уже прошла досмотр и завтра выхожу в плавание. Ваша сотрудница заверила меня, что забрать оружие можно в любой момент.

— Это была молодая блондинка?

— Да, молодая блондинка.

Дежурный переговорил о чем-то с коллегой.

— На складе двустволки нет. Панна, — он назвал фамилию блондинки, — заперла ее в своем кабинете, хотя делать этого не положено. Но у нас нет ключей и попасть мы туда сейчас не можем. Нужно прийти через два дня, когда она выйдет после праздников на работу.

Дело выглядело безнадежным, однако я сделала последнюю попытку:

— Через два дня я не приду: я прошла досмотр и должна уйти в плавание. Впрочем, двустволку я отдала южноафриканской полиции и хочу получить ее обратно от южноафриканской полиции, а не от молодой блондинки.

После долгих дебатов решили, что полиция по моему распоряжению перешлет двустволку самолетом в Кейптаун в адрес агента. Победила честь мундира, но я не хотела бы оказаться на месте той панны.

Уладив входные формальности, на что ушло два дня, я получила возможность проявить интерес к пребыванию в клубе. И снова поделиться впечатлениями с прессой, которая уловила меня в шесть утра — такой это трудолюбивый народ. Два пана и пани тщательно записали все, что услышали от меня, сделали несколько снимков. В вечерней газете появилось сообщение о моем плавании с сенсационным комментарием: «Полька не будет первой — ее опередила пожилая яхтсменка из Австралии, Анна Гаш, которая закончила одиночный рейс вокруг света в австралийском порту Баллина».

Огорчение по поводу Анны Гаш длилось на «Мазурке» всего двенадцать часов. Уже на следующий день я получила разъяснение (потом оказалось, что об этом знали все яхтсмены в клубе). На «Мазурку» пришел Джефф, он жил в Дурбане, и рассказал мне, как он выразился, всю правду. Австралийская яхтсменка на этапе Дурбан — Кейптаун плыла вместе с ним — не хотела выходить без экипажа. Они, действительно, попали в очень трудные погодные условия, и плавание оказалось тяжелым.

«Пойнт яхт-клуб» сдержал слово: через два дня я смогла перейти к гостевому причалу, пришвартовавшись к плоту из трех яхт. Меня устроили вне очереди, так как учли, что одиночный экипаж «Мазурки» больше нуждается в удобствах. «Спектрум» и «Челленджер» еще ожидали места. Теперь я могла приступить к уборке яхты и пополнению запасов. Рядом стояли две австралийские яхты, французская, немецкая, канадская, английская и новозеландская. Все международное общество состояло из искушенных яхтсменов. «Желторотые» имели за плечами «только» переход через Индийский океан из Австралии, остальные обошли три четверти света.

Как обычно, по яхтам лазали дети. Однажды на палубе появилась шестилетняя веснушчатая дама и тщательно осмотрела все уголки. Поскольку она передвигалась с кошачьей ловкостью и проявляла профессиональный интерес, у меня не было сомнений, что передо мной яхтенный ребенок.

— Ты кто?

— Я с той голубой яхты с австралийским флагом, — показала она на себя. — Знаю твою яхту с Портленда. Ты была тогда больна, поэтому я пришла посмотреть на тебя здесь. А теперь иди к папе с мамой.

При входе в Дурбан на судне экипаж имел право беспрепятственно передвигаться в пределах 50 км. Для более дальних экскурсий требовалось получить одноразовый пропуск. При досмотре меня заверили, что это пустая формальность, нужно только оформить пропуск в департаменте лично. Я хотела провести новогодние праздники в доме знакомых яхтсменов и направилась в нужное учреждение.

На двадцатом этаже небоскреба меня приняли два пана. Я представила просьбу о разрешении на выезд. Пан помоложе, в белом мундире, произнес:

— Пожалуйста, заполните анкету и внесите на счет нашего департамента залог. Таковы правила для туристов.

— Я не туристка. Приплыла на яхте, представляю в одном лице капитана и экипаж.

— Для нас это не имеет значения. Если нет визы, то вносится залог. Деньги мы возвращаем при отъезде из страны.

— Я запрашивала визу, но мне объяснили, что капитану виза не требуется.

— Для входа в порт и стоянки, действительно, не требуется. Но для экскурсий по стране виза нужна обязательно. Или залог, его может внести знакомый, или не дается разрешение на выезд из Дурбана. Таковы правила.

Тут я разозлилась не на шутку: не была преступницей, освобождаемой на праздники под залог, была капитаном яхты, которая стоила в сто раз больше требуемого залога и оставалась в мое отсутствие в порту. Я вышла из департамента с твердым намерением ничего не платить и никуда не выезжать из Дурбана.

В противоположность официальным властям клуб относился к иностранным гостям доброжелательно и с уважением. Клуб был старый — столетний, с традициями и обществом знаменитых яхтсменов. Гости пользовались всем наравне с членами клуба. Здесь дамы также не имели доступа в бар и могли напиваться только в ресторане. Впрочем, женщины всего лишь несколько лет назад получили право быть полноправными членами клуба, а не живым приложением к мужу, отцу или брату. Разумеется, иностранки пользовались исключением, а я вообще была суперисключением. Меня — единственную из всех гостей с иностранных яхт — пригласили на праздничный прием, устроенный самыми почетными и самыми знаменитыми членами клуба.

Поначалу я думала, что проскучаю весь прием. В нарядно украшенный зал входили седовласые дамы и джентльмены. Меня усадили за подковообразный стол, в центре подковы — командор и президент, между ними — я. Из речей командора и президента я поняла, что они чрезвычайно рады встрече с достойными людьми и с почетным гостем, т. е. мной. Наступил мой черед произнести речь. Я высказалась не менее элегантно, похвалив клуб и отметив, что горжусь честью, которая была оказана экипажу «Мазурки» столь уважаемым обществом. Командор вручил мне памятные подарки, я передала президенту флаг «Мазурки», который, к счастью, предусмотрительно захватила.

После торжественной части все приступили к еде. Выступления стали менее официальными, во время десерта на смену тостам пришли уже шутки, анекдоты.

Экипажи иностранных яхт не хотели отставать и тоже устроили праздничную встречу в клубе. Все явились очень нарядные и торжественные. Речей у нас не было, вероятно потому, что не было командора и президента. Темы разговоров тоже были другими: мы говорили в основном о том, что с нами было, и немного о том, что будет, т. е. о пути в Кейптаун.

Все праздничные дни были у меня расписаны по польским домам. Однако несколько странным было это рождество: вроде бы польским — с подарками под елкой и одновременно африканским — с жарой и купанием в домашних бассейнах. Я чувствовала себя среди благожелательных и приветливых людей, говоривших по-польски, ближе к дому, но все-таки это был Дурбан…

Перед выходом я пополнила запасы продовольствия, топлива, воды. Отремонтировала разные тросы — мягкие особенно пострадали, причем в штиль, а не при сильных ветрах. Устранила мелкие потертости на парусах, сменила выпускной шланг двигателя, приобрела новую аккумуляторную батарею. Осталось только дождаться подходящего момента для старта: опытные яхтсмены из клуба советовали выбрать день, когда после очередного циклона давление начнет подниматься. В этом случае можно будет надеяться на северные ветры в течение двух-трех дней, т. е. обеспечить быстрый спуск на юг. Все экипажи внимательно слушали метеосводки.

Новый год принес морось и довольно низкое давление — следовало ждать. На следующий день морось кончилась, давление перестало падать. Утром 3 января я отдала швартовы.